Лаборатория любви

Левин сделал паузу и посмотрел на аудиторию. Морозова слушала с легкой улыбкой. Анна Соловьева делала быстрые заметки, её лицо выражало искренний интерес. Министр Крылов выглядел нетерпеливым.

– При этом агрессия и ненависть, – продолжил Левин, – не являются противоположностью любви, как принято считать. С точки зрения нейрохимии, это скорее её искаженное отражение. Изменив баланс в системе, мы можем трансформировать одно в другое.

Он показал новую серию сканов.

– Вот мозг человека, испытывающего интенсивную ненависть к конкретному объекту. Обратите внимание, активированы те же зоны, что и при любви, но в ином паттерне. Моя гипотеза состоит в том, что путем химического вмешательства мы можем перенаправить этот паттерн, превратив ненависть в любовь. Или, точнее, в просоциальное эмпатическое состояние, близкое к тому, что мы называем любовью.

– И как именно работает ваш препарат? – спросил худощавый мужчина с козлиной бородкой. Левин узнал в нём доктора Карпова, того самого, что устроил сцену в столовой.

– Препарат LV-9 представляет собой коктейль из синтетических аналогов окситоцина и вазопрессина, с добавлением селективных модуляторов серотониновых и дофаминовых рецепторов, – Левин переключил слайд, демонстрируя сложную молекулярную структуру. – Ключевым компонентом является вещество, которое я назвал "эмпатолин" – пептид, избирательно стимулирующий зоны мозга, ответственные за эмпатию и просоциальное поведение, одновременно подавляя активность центров агрессии.

– И вы полагаете, что химическими средствами можно заставить человека любить? – Карпов не скрывал скептицизма. – Даже если этот человек – закоренелый преступник с психопатическими наклонностями?

– Я не использую термин "заставить", – холодно ответил Левин. – Речь идет о восстановлении нейрохимического баланса, нарушенного у многих преступников из-за генетических аномалий или детских травм. Мы не создаем искусственную эмоцию, а восстанавливаем способность к естественной эмпатии.

– Очень изящная формулировка, доктор Левин, – вмешался министр Крылов, постукивая пальцами по столу. – Но давайте говорить прямо. Нас интересует практический результат. Можно ли с помощью вашего препарата превратить агрессивных преступников в законопослушных граждан? И сколько времени займет разработка стабильной версии?

Левин посмотрел на министра. В его бесцветных глазах читался не научный интерес, а холодный прагматизм человека, привыкшего оценивать все с точки зрения полезности.

– При нынешнем темпе исследований, – медленно ответил Левин, – мы сможем начать испытания на людях через месяц. Что касается практического результата… наука не дает гарантий, господин министр. Мы можем только проверять гипотезы.

– У нас нет месяца, доктор Левин, – Крылов подался вперед. – Правительство ожидает первых результатов через две недели. Я лично докладываю президенту о проекте "Амур". Он проявляет… особый интерес к возможностям практического применения.

В конференц-зале повисла тишина. Левин чувствовал на себе взгляды коллег – одни полные надежды, другие – страха.

– Две недели, – наконец произнес он. – Этого достаточно для предварительных тестов на малой выборке. Но я не могу гарантировать стабильность препарата за столь короткий срок.

– Риск приемлемый, – Крылов небрежно махнул рукой. – В конце концов, речь идет о заключенных, совершивших тяжкие преступления. Даже если эксперимент окажется неудачным, общество ничего не потеряет.

В дальнем углу комнаты Стальнов едва заметно покачал головой.

– Еще вопросы к доктору Левину? – спросила Морозова.

Анна Соловьева подняла руку:

– Доктор Левин, вы упомянули, что любовь и ненависть нейрохимически связаны. Не опасаетесь ли вы, что искусственное подавление одного может привести к непредсказуемым изменениям в другом?

Умный вопрос, отметил про себя Левин. Анна явно обладала научной интуицией.

– Разумный вопрос, доктор Соловьева. Это именно то, что нас беспокоит в исследованиях на животных. При резком прекращении действия препарата наблюдается эффект отдачи – усиление агрессивных тенденций. Мы работаем над решением этой проблемы путем постепенного снижения дозировки.

– Но если речь идет о длительном приеме, – продолжила Анна, – не создаем ли мы химическую зависимость? И что произойдет, если препарат внезапно станет недоступен? Не получим ли мы популяцию людей с неконтролируемой агрессией?

Крылов нетерпеливо постучал по столу:

– Это все теоретические проблемы, которые можно решать по мере их возникновения. Главное – доказать эффективность концепции. А теперь, если позволите, у меня плотный график.

Совещание завершилось вскоре после ухода министра. Левин собирал свои материалы, когда к нему подошла Анна.

– Впечатляющая презентация, доктор Левин. Особенно учитывая давление.

– Спасибо, – он закрыл ноутбук. – У вас хорошая научная интуиция. Ваши вопросы были… точными.

– Я читала все ваши работы, – она слегка покраснела. – Особенно заинтересовала статья о химической основе горя. После того, как вы потеряли жену…

Левин замер. Его рука, державшая ноутбук, едва заметно напряглась.

– Это было давно, – отрезал он.

– Простите, я не хотела…

– Не стоит извиняться за любопытство, доктор Соловьева. Это естественное качество ученого. – Он поправил очки. – Да, моя теория частично основана на личном опыте. Когда Мария умерла, я наблюдал за изменениями в собственном мозге. Записывал симптомы. Анализировал кровь на уровень кортизола и других гормонов. Пытался понять механизм.

Он говорил сухо, будто речь шла о лабораторном эксперименте, а не о его жизни.

– И это помогло? – тихо спросила Анна.

– Помогло понять, что горе – это просто химическая реакция, – пожал плечами Левин. – Не более того. Как любовь. Как счастье. Все сводится к биохимии. Если принять этот факт, жизнь становится… проще.

Анна внимательно посмотрела на него:

– Но если все сводится к биохимии, зачем вообще что-то чувствовать? Зачем стремиться к счастью или любви, если это просто результат химических процессов в мозге?

– Именно, – впервые за все время Левин почти улыбнулся. – Вы задаете правильные вопросы, доктор Соловьева. Зачем чувствовать, если можно понимать? Наука позволяет нам подняться над эмоциями, увидеть механизм и, возможно… исправить его.

На мгновение их глаза встретились, и Анне показалось, что она увидела за стеклами очков не холодный расчет ученого, а глубокую, застарелую боль.

– В лаборатории через час, – Левин кивнул и направился к выходу. – У нас много работы и мало времени.

Лаборатория гудела как потревоженный улей. Известие о сжатых сроках всколыхнуло научную команду. Кто-то работал с удвоенным энтузиазмом, кто-то тихо возмущался, но все понимали серьезность ситуации.

Левин стоял у центрального стола, на котором были разложены результаты последних тестов. Рядом с ним Анна анализировала данные нейровизуализации.

– Смотрите, – она указала на серию сканов мозга лабораторных крыс. – После введения препарата активность в миндалине снижается на 60%, а в вентральном стриатуме повышается на 45%. Это согласуется с вашей теорией.

– Но есть проблема, – Левин показал на другую серию сканов. – После окончания действия препарата активность миндалины не просто возвращается к норме, а превышает исходный уровень почти вдвое. Вместе с выбросом адреналина и кортизола это создает коктейль ярости.

– Можем ли мы модифицировать формулу, чтобы сгладить этот эффект?

– Теоретически – да. Практически – сомневаюсь, что уложимся в две недели, – Левин потер переносицу под очками. – Нам нужно больше данных о долговременных эффектах. О влиянии на рецепторы. О потенциальной зависимости.

Их разговор прервал внезапный шум за дверью лаборатории. Громкие голоса, топот ног. Дверь распахнулась, и вошли Морозова и Стальнов в сопровождении четверых охранников, волокущих безвольное тело в серой тюремной робе.

– Что происходит? – резко спросил Левин.

– Ускоряем процесс, доктор Левин, – холодно ответила Морозова. – Перед вами заключенный номер 457, Игнат Колотов. Серийный убийца с ярко выраженными садистскими наклонностями. И наш первый подопытный.

Охранники бросили заключенного на металлический стол в центре лаборатории. Он был без сознания, но жив – Левин видел, как поднимается и опускается его грудь.

– Мы не готовы к испытаниям на людях, – возразил Левин. – Препарат нестабилен, побочные эффекты…

– Министр Крылов настаивает, – перебила его Морозова. – И я, признаться, согласна с ним. Теоретизировать можно бесконечно, доктор Левин. Но иногда наука требует смелых шагов.

Стальнов стоял у стены, его лицо было непроницаемым, но желваки на скулах выдавали напряжение.

– Он жив? – спросила Анна, подойдя к столу.

– Разумеется, – кивнула Морозова. – Просто под сильным седативным. Этот… экземпляр… слишком опасен в сознании. Три дня назад убил сокамерника заточкой из ложки.

Левин медленно подошел к столу. Заключенный 457 был крупным мужчиной с бритой головой, покрытой татуировками. На шее виднелась свежая рана – след от электрошокера.

– И что вы предлагаете? – спросил Левин. – Использовать его как подопытного кролика для нестабильной версии препарата?

– Именно, – кивнула Морозова. – Мы проведем базовые тесты, оценим его агрессивность, эмпатию, социальные реакции. Затем введем препарат и будем наблюдать. Если результат будет положительным, расширим эксперимент. Если нет… – она пожала плечами, – ничего страшного. Это всего лишь один заключенный.

– Всего лишь один человек, – тихо поправил ее Левин.

– Человек, который убил шестерых, – холодно парировала Морозова. – Его жизнь уже потеряна. Мы можем хотя бы извлечь из нее научную пользу.

Левин посмотрел на Стальнова:

– А вы что думаете, директор?

Стальнов медленно подошел к столу:

– Я видел, что делал этот… человек. И то, что осталось от его жертв. Если ваша химия может превратить таких, как он, в нормальных людей – это будет чудо. Если нет… – он посмотрел на безвольное тело на столе, – …туда ему и дорога.

Левин перевел взгляд на Анну. Она выглядела встревоженной, но решительной:

– Мы можем начать с минимальной дозы, – предложила она. – И тщательно мониторить его состояние. Любой признак нестабильности – и мы прерываем эксперимент.

Левин медленно кивнул:

– Хорошо. Но я настаиваю на полном протоколе безопасности. И ежечасном мониторинге. И никаких решений без моего одобрения.

– Разумеется, доктор Левин, – улыбнулась Морозова. – Вы научный руководитель. Это ваш эксперимент.

Но в ее глазах Левин увидел что-то, что заставило его усомниться в искренности этих слов.

Ночью Левину приснилась Мария.

Она стояла посреди заснеженного поля, такого же белого, как ее платье. Ветер трепал ее каштановые волосы. Она улыбалась и протягивала к нему руки.

– Саша, – шептала она, – что ты делаешь?

– Я пытаюсь понять, – отвечал он во сне. – Понять механизм.

– Механизм чего? – ее улыбка становилась печальной.

– Любви. Боли. Жизни. Всего.

– А зачем понимать то, что нужно чувствовать?

Он хотел ответить, но внезапно снег под ее ногами стал красным. Кровь проступала сквозь белизну, растекалась вокруг нее все шире, пока не превратилась в озеро.

– Нельзя остановить чувства, Саша, – Мария медленно погружалась в кровавое озеро. – Можно только направить их.

Он проснулся в холодном поту, с колотящимся сердцем. За окном занимался рассвет, окрашивая сибирскую тайгу в нежно-розовые тона.

Левин включил свой ноутбук и записал сон во всех подробностях. Отметил физиологические реакции: учащенное сердцебиение, повышенное потоотделение, ощущение тревоги. Поставил диагноз: посттравматический стресс, активированный текущим исследованием.

Затем он закрыл ноутбук и долго сидел, глядя на фотографию Марии. Она улыбалась с фотографии так же, как во сне – с легкой грустью, словно зная что-то, недоступное ему.

– Я не знаю, что я делаю, – тихо сказал он фотографии. – Но, надеюсь, это правильно.

Фотография молчала. За окном пели птицы, встречая новый день в сибирской тайге. Где-то в глубине "Объекта-17", в изолированной палате, лежал привязанный к кровати заключенный номер 457, ожидающий начала эксперимента, который мог изменить его навсегда. Или уничтожить.

Левин встал и направился в душ. Впереди был долгий день.

Глава 3: "Испытуемые"

– Так вот он какой, наш подопытный кролик, – доктор Карпов рассматривал заключенного номер 457 через стекло изолированной палаты. – Не самый приятный экземпляр.

Колотов, уже пришедший в себя, метался по палате, как зверь в клетке. Мышцы на его бритом черепе вздувались от напряжения, вены на шее пульсировали. Он бросался на стекло с нечленораздельными криками, потом отступал, чтобы снова атаковать невидимую преграду.

– Думаете, ваш препарат превратит это в добропорядочного гражданина? – Карпов скептически посмотрел на Левина.

– Не в гражданина, – поправил его Левин. – В человека, способного к эмпатии. Хотя бы временно.

– Хм, – Карпов почесал свою козлиную бородку. – Знаете, я скептически отношусь к проекту не потому, что не верю в силу науки. Напротив. Я боюсь, что она слишком сильна. Мы вмешиваемся в самую суть человеческого сознания, доктор Левин. Это как игра в Бога, только без его мудрости.

Левин промолчал, продолжая наблюдать за Колотовым. Заключенный теперь стоял неподвижно, уставившись в стекло. Казалось, он чувствовал их присутствие, хотя стекло было односторонним.

– Я убью вас всех, – отчетливо произнес Колотов, глядя прямо туда, где стоял Левин. – Каждого. Медленно. Как тех девочек.

Карпов невольно вздрогнул.

– Он не может нас видеть, – заверил его Левин. – Это просто угроза в пустоту. Свойственная таким, как он.

– А если ваш препарат сработает, и эта угроза превратится в признание в любви? – усмехнулся Карпов. – Будет ли это настоящим изменением или просто химической маской, скрывающей монстра?

Левин взглянул на коллегу с новым интересом:

– Вы задаете правильные вопросы, доктор Карпов. Именно это мы и должны выяснить.

В лабораторию вошли Морозова и Анна, за ними следовали несколько лаборантов с оборудованием.

– Все готово для первого эксперимента? – Морозова выглядела воодушевленной, в её глазах горел огонь научного предвкушения.

– Почти, – Левин указал на мониторы. – Мы установили датчики для отслеживания физиологических параметров. Анна подготовила тесты для оценки эмпатии и агрессивности.

– Отлично, – кивнула Морозова. – Но давайте не ограничиваться одним подопытным. Я отобрала еще девять заключенных для эксперимента. Они ждут в соседних палатах.

– Девять? – Левин нахмурился. – Но мы договорились начать с одного.

– Время поджимает, Александр, – Морозова слегка поморщилась. – Министр Крылов настаивает на быстрых результатах. И потом, разве не лучше иметь статистически значимую выборку?

Левин взглянул на Анну. Она едва заметно покачала головой, выражая несогласие.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Но мы начнем с Колотова. И только если первый опыт будет успешным, перейдем к остальным.

– Разумеется, – Морозова улыбнулась. – Кто хочет провести первичное интервью? Нам нужна базовая оценка его психического состояния перед введением препарата.

– Я проведу, – вызвался Левин. – Анна, подготовьте, пожалуйста, оборудование для нейровизуализации. Хочу видеть его мозг в режиме реального времени во время интервью.

Через десять минут Левин сидел напротив Колотова в специальной комнате для допросов. Заключенный был прикован к стулу, на его голове красовалась шапочка с электродами для ЭЭГ. Два охранника стояли у дверей, держа наготове электрошокеры.

– Доброе утро, господин Колотов, – начал Левин. – Меня зовут доктор Левин. Я здесь, чтобы задать вам несколько вопросов.

Колотов смотрел на него с нескрываемой ненавистью:

– Пошел ты, очкарик. И твои вопросы тоже.

– Понимаю ваше раздражение, – спокойно продолжил Левин, делая пометки в планшете. – Но я здесь не для того, чтобы судить вас. Я ученый. Меня интересуют факты. Например, что вы чувствуете, когда думаете о своих преступлениях?

Колотов усмехнулся, обнажив желтые зубы:

– А что я должен чувствовать? Скуку. Сначала весело, потом скучно. Всегда так.

Левин взглянул на монитор, отображавший активность мозга Колотова. При упоминании преступлений центры удовольствия действительно показали кратковременную активацию.

– А вы когда-нибудь чувствовали сожаление? Раскаяние?

– А это еще что за хрень? – Колотов расхохотался. – Слушай, доктор, я никого не боюсь и ни о чем не жалею. Жизнь – дерьмо, люди – дерьмо. Я просто делал, что хотел. И буду делать, если выберусь отсюда.

На мониторе – спокойная активность мозга. Никакого эмоционального отклика при разговоре о жертвах. Классический случай психопатии.

– Что вы чувствуете к другим людям? Способны ли вы представить, что они испытывают боль, страх, радость?

Колотов наклонился вперед, насколько позволяли оковы:

– Знаешь, что я сейчас представляю? Как вырываю твои глаза из орбит и заставляю смотреть, как разрезаю твое тело на куски. Вот это я могу представить очень хорошо.

Левин сделал еще одну пометку. На мониторе – активация областей, связанных с агрессией и предвкушением.

– Интересно, – он продолжал говорить спокойно, как будто обсуждал погоду. – А теперь попробуйте представить что-то приятное. Что-то, что делает вас счастливым.

Колотов задумался:

– Секс. Хорошая доза. Власть над кем-то слабым. – Он снова усмехнулся. – Не то, что хотел услышать, а, доктор?

– Я не жду определенных ответов, господин Колотов. Я просто собираю информацию. – Левин сделал паузу. – Был ли в вашей жизни человек, к которому вы испытывали привязанность? Кого-то, кого вы, возможно, любили?

На секунду в глазах Колотова мелькнуло что-то похожее на чувство. На мониторе зафиксировался всплеск активности в вентральном стриатуме.

– Мать, – неожиданно тихо ответил он. – Она была… нормальной.

– Расскажите о ней, – мягко предложил Левин.

– Нечего рассказывать. Умерла, когда мне было девять. Отец пил и бил нас обоих. После ее смерти переключился на меня. В двенадцать я сбежал. В пятнадцать сел в первый раз. За всю жизнь на свободе был в общей сложности лет пять, наверное.

Левин сделал еще несколько пометок. Классический случай – травматическое детство, ранняя потеря объекта привязанности, насилие, отсутствие стабильных социальных связей.

– Спасибо за честные ответы, господин Колотов. У меня есть предложение. Мы разработали препарат, который может помочь вам… почувствовать иначе.

– В смысле – наркотик? – оживился Колотов.

– Не совсем. Это нейромодулятор, который влияет на эмоциональную сферу. Он может помочь вам испытывать больше позитивных эмоций, меньше гнева и тревоги.

– И нахрена мне это?

– В обмен на ваше участие в эксперименте вам сократят срок. И если препарат подействует, как мы надеемся, вы сможете испытать то, чего, возможно, никогда не испытывали – подлинное спокойствие. Без гнева, который постоянно вас преследует.

Колотов смотрел на него подозрительно:

– А побочные эффекты?

– Возможна сонливость, головокружение, временная дезориентация, – Левин намеренно не упомянул об эффекте отдачи, наблюдавшемся у лабораторных животных. – Ничего серьезного.

– Ладно, колите свою хрень, – пожал плечами Колотов. – Хуже не будет.

Левин кивнул и встал:

– Мы начнем завтра. А пока вас вернут в палату.

Когда Колотова увели, Левин вернулся в лабораторию, где его ждала команда.

– Идеальный кандидат, – сказала Морозова, просматривая записи интервью. – Ярко выраженная психопатия, минимальная эмпатия, высокий уровень агрессии. Если препарат подействует на него, это будет впечатляющим доказательством.

– Или доказательством того, что мы можем химически подавить личность человека, – заметил Карпов.

– Это не личность, – возразила Морозова. – Это болезнь. И мы лечим ее.

Левин молча изучал результаты ЭЭГ. Его внимание привлек тот момент, когда Колотов говорил о матери. Короткий, но отчетливый всплеск активности в центрах, связанных с привязанностью. Значит, способность к эмоциональной связи не полностью атрофирована. Возможно, препарат действительно сможет ее усилить.

– Теперь давайте познакомимся с остальными кандидатами, – предложила Морозова. – У нас очень разнообразная выборка. От маньяков до террористов.

Следующие несколько часов команда провела, интервьюируя остальных девять заключенных, отобранных для эксперимента. Все они были мужчинами в возрасте от 25 до 50 лет, осужденными за тяжкие насильственные преступления.

Последним в списке значился заключенный номер 729, Игорь Черепанов, по кличке "Череп" – тот самый крупный лысый мужчина, которого Левин видел в столовой. Бывший спецназовец, осужденный за убийство четырех человек.

В отличие от буйного Колотова, "Череп" держался подчеркнуто спокойно. Он сидел неподвижно, отвечал на вопросы коротко и по существу. Но в его глазах Левин видел тот же холодный расчет хищника, оценивающего потенциальную жертву.

– Почему вы согласились участвовать в эксперименте? – спросил Левин.

– А какие у меня варианты? – пожал плечами "Череп". – Пожизненное в одиночке или шанс на сокращение срока. Я практичный человек, доктор. Всегда выбираю оптимальный вариант.

– Даже если это означает, что мы изменим вашу личность?

"Череп" усмехнулся:

– Моя личность – это результат того, что я видел и делал. Вы не сможете это стереть, даже если химически заставите меня раздавать цветы и петь гимны.

На ЭЭГ – стабильная, контролируемая активность. Минимальные эмоциональные всплески. Высокая активность в префронтальной коре, указывающая на постоянный самоконтроль.

– Интересно, – сказала Анна, когда "Черепа" увели. – Он не классический психопат. Скорее, социопат высокого функционирования. Полная осознанность своих действий, но отсутствие эмоциональной привязки к ним.

– Да, – согласился Левин. – И самое опасное, что он полностью осознает, что с ним происходит. В отличие от Колотова, который действует инстинктивно, "Череп" всегда знает, что делает. И выбирает это сознательно.

– Что ж, тем интереснее будет наблюдать, как препарат повлияет на него, – Морозова сделала пометку в своем планшете. – Я думаю, мы должны начать с него, а не с Колотова.

Левин нахмурился:

– Почему? Мы уже подготовили все для Колотова.

– Именно потому, что "Череп" представляет собой другой тип. Более осознанный, контролирующий. Если препарат подействует на него, это будет более убедительным доказательством эффективности.

Левин посмотрел на Анну. Она слегка покачала головой, безмолвно выражая несогласие.

– Я предлагаю компромисс, – сказал Левин. – Мы начнем с обоих. Колотов и "Череп" получат первые дозы одновременно. Это даст нам возможность сравнить реакцию разных психотипов.

Морозова задумалась, потом кивнула:

– Хорошо. Я согласна. Завтра в 9:00 начинаем.

Когда все разошлись, Левин задержался в лаборатории, просматривая материалы интервью. Среди заключенных был один, который привлек его внимание не агрессией, а необычной проницательностью. Михаил Вербицкий, заключенный номер 451, по кличке "Поэт" – бывший профессор литературы, осужденный за мошенничество и убийство.

В отличие от других заключенных, "Поэт" говорил изысканно, используя сложные метафоры и литературные аллюзии. Когда Левин спросил его о преступлении, он ответил цитатой из Достоевского: "Любой человек при определенных обстоятельствах может переступить черту. Вопрос в том, найдет ли он дорогу обратно."

Левин решил еще раз поговорить с ним. Он нашел "Поэта" в изолированной палате, где тот читал потрепанный том Борхеса.

– А, доктор Левин, – "Поэт" отложил книгу. – Решили продолжить наш разговор?

– Да, – Левин сел напротив. – Меня интересует ваше мнение об эксперименте. Вы единственный из подопытных, кто, кажется, полностью понимает, что мы пытаемся сделать.

"Поэт" улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы:

– Вы пытаетесь переписать сценарий человеческой трагедии, доктор. Превратить "Макбета" в "Сон в летнюю ночь". Но помните, что даже в комедии Шекспира есть место для чар и манипуляций, которые приводят к хаосу.

– Вы не боитесь последствий?

– Боюсь? – "Поэт" задумчиво потер подбородок. – Нет. Скорее, мне любопытно. Что будет, если мое "я", мое сознание, останется прежним, а эмоциональная карта радикально изменится? Буду ли я все еще собой? Или стану химической пародией на человечность?

– А вы считаете себя человечным? – спросил Левин. – После того, что сделали?