Лаборатория любви

Эдуард Сероусов

Лаборатория любви

ЧАСТЬ I: "ХОЛОД"

Глава 1: "Объект-17"

Вертолет появился над горизонтом, черной точкой прорезав серую пелену низких облаков. Его стрекот вспугнул стаю ворон, кружившихся над кронами вековых сосен. Доктор Александр Левин смотрел в иллюминатор, крепко сжимая потертый кожаный портфель. За последние восемь часов полета он не произнес ни слова. Пилот несколько раз пытался завязать разговор, но быстро оставил эти попытки, столкнувшись с вежливым, но непроницаемым молчанием пассажира.

Левин привык к изоляции. После смерти жены пять лет назад он погрузился в работу с тем же холодным методизмом, с каким прежде препарировал мозги подопытных животных. Коллеги называли его "человеком-алгоритмом" – он был предсказуем в своей непредсказуемости, появлялся в лаборатории в три часа ночи и мог не покидать ее сутками, питаясь растворимым кофе и бутербродами из автомата.

– Скоро прибудем, товарищ доктор, – голос пилота, искаженный помехами в наушниках, вырвал Левина из задумчивости. – Видите внизу? Это "Объект-17".

Левин прильнул к стеклу. Среди бескрайнего моря тайги проступил геометрически правильный комплекс зданий, обнесенный тройным периметром колючей проволоки. Центральное строение напоминало гигантскую звезду с пятью лучами, от которой расходились низкие постройки бараков. Приземистые сторожевые вышки с прожекторами торчали по углам внешнего периметра. Сквозь редкие просветы в облаках падали лучи солнца, высвечивая отдельные фрагменты комплекса, придавая ему сходство с препаратом под микроскопом.

"Анатомия системы, – подумал Левин. – Клетки, сосуды, нервные окончания социального организма".

Вертолет снизился и завис над посадочной площадкой, помеченной белой буквой "Н". Винты подняли облако пыли, на мгновение скрыв встречающую делегацию. Когда пыль осела, Левин увидел группу людей в белых и серых халатах. В центре стояла высокая женщина с безупречной осанкой. Её светлые волосы были собраны в тугой пучок, а тонкие губы тронула едва заметная улыбка. Даже издалека было видно, что эта улыбка не затрагивает холодных серых глаз.

– Добро пожаловать на "Объект-17", доктор Левин, – приветствовала его женщина, когда он спустился по трапу, придерживая портфель. – Я профессор Виктория Морозова, научный руководитель проекта "Амур".

Она протянула руку для рукопожатия. Её пальцы были сухими и прохладными, а хватка неожиданно сильной.

– Надеюсь, полет прошел без осложнений? Министр Крылов лично распорядился отправить за вами лучший вертолет. Ваша работа по нейрохимии эмоций произвела на него огромное впечатление.

– Благодарю, – кратко ответил Левин, поправляя очки с толстыми стеклами. За ними скрывались усталые глаза цвета выцветшей джинсы. – Полет был утомительным, но информативным. Я впервые видел сибирскую тайгу с высоты птичьего полета.

– О, это только начало новых впечатлений, – Морозова сделала приглашающий жест в сторону главного здания. – Позвольте, я представлю вам членов нашей команды.

Она начала перечислять имена и специализации, но Левин лишь механически кивал, не запоминая. Его внимание привлек человек, стоявший в стороне от научной группы. Высокий, широкоплечий, с военной выправкой и коротким ежиком седых волос. В отличие от остальных, одетых в лабораторные халаты, он был в темно-зеленой форме без знаков различия. На широком ремне висела кобура с пистолетом.

– А это наш "смотритель", – заметив взгляд Левина, Морозова чуть понизила голос. – Директор тюрьмы Валентин Петрович Стальнов. Бывший военный. Немного… старой закалки. Но делает свою работу превосходно. Не правда ли, Валентин Петрович?

Стальнов приблизился, прихрамывая на левую ногу. Его рукопожатие было сухим и сильным, как у человека, привыкшего к оружию.

– Наслышан о ваших исследованиях, доктор Левин, – хрипловатый голос звучал неожиданно мягко для такого массивного человека. – Надеюсь, они помогут нашим… подопечным.

В последнем слове Левину послышалась ирония.

– Валентин Петрович скептически относится к нашему проекту, – улыбнулась Морозова. – Считает, что некоторые люди просто рождаются плохими и никакая наука их не исправит. Не так ли, директор?

– Я видел слишком много зла, чтобы верить в чудеса, профессор, – Стальнов пожал плечами. – Но буду рад ошибиться.

Левин оценивающе посмотрел на директора тюрьмы. В его глазах было то, что психологи называют "взглядом тысячелетия" – особая усталость людей, слишком много повидавших на своем веку.

– Возможно, мы все ошибаемся, – тихо произнес Левин. – Вопрос в том, станут ли наши ошибки шагом к истине или к новой бездне.

Стальнов удивленно приподнял бровь, но ничего не ответил.

– Философские дискуссии оставим на вечер, – Морозова мягко взяла Левина под локоть. – Сейчас я покажу вам лабораторию и ваши апартаменты. Уверена, вы захотите отдохнуть с дороги.

Главное здание встретило их прохладой кондиционированного воздуха и стерильной чистотой больницы. Длинные коридоры, залитые холодным люминесцентным светом, тянулись во все стороны от центрального атриума. Стеклянные двери вели в лаборатории, где белые фигуры склонялись над микроскопами и мониторами компьютеров. Левин заметил, что все двери оснащены системой биометрического доступа.

– Впечатляет, не правда ли? – в голосе Морозовой звучала профессиональная гордость. – Самое современное оборудование, полная изоляция от внешних воздействий. Идеальные условия для прорывных исследований.

Они остановились перед массивной металлической дверью с надписью "Лаборатория нейрохимии – особый доступ".

– Ваше новое рабочее место, доктор Левин, – Морозова приложила большой палец к сканеру. Раздалось тихое жужжание, и дверь плавно отъехала в сторону.

Лаборатория поражала масштабами. Просторное помещение с высоким потолком было разделено на секции: зона аналитической химии, нейроимиджинговое оборудование, виварий, изолированные боксы для работы с опасными веществами. В центре располагался круглый стол для совещаний с встроенными мониторами.

– Здесь есть всё, о чем может мечтать нейрохимик, – Морозова обвела рукой помещение. – Масс-спектрометры последнего поколения, ЯМР-спектроскопия, полностью автоматизированная система синтеза пептидов и малых молекул. Мы даже установили прототип квантового компьютера для моделирования сложных молекулярных взаимодействий.

Левин молча кивнул, осматривая оборудование. Его взгляд задержался на запертой стеклянной двери в дальнем углу лаборатории.

– А там что?

Морозова слегка напряглась.

– О, это наша… специальная секция для работы с человеческим материалом. Образцы тканей, биопсии. Всё строго по протоколам и с соответствующими разрешениями, разумеется.

– Разумеется, – эхом отозвался Левин, продолжая смотреть на дверь.

Морозова быстро перевела тему:

– Завтра я познакомлю вас с проектом "Амур" подробнее. А сейчас позвольте показать ваши апартаменты. Мы постарались создать максимально комфортные условия для ключевых специалистов.

Жилой блок для научного персонала располагался в одном из лучей звезды. Комната Левина оказалась просторной и функциональной: кровать, рабочий стол с компьютером, небольшая кухня, отдельная ванная. Окно с пуленепробиваемым стеклом выходило на лес.

– Располагайтесь, доктор Левин. Ужин в столовой для персонала в 19:00. Завтра в 9:00 жду вас в конференц-зале для полного брифинга по проекту. – Морозова направилась к двери, но остановилась на пороге. – И еще… я хотела бы сразу прояснить. Проект "Амур" имеет высший уровень секретности. Все коммуникации с внешним миром контролируются. Это не только вопрос национальной безопасности, но и ваша личная безопасность тоже.

– Я подписал все документы в министерстве, – сухо ответил Левин. – Следующие три года моей жизни принадлежат проекту.

– Прекрасно, – улыбнулась Морозова. – Уверена, это будут самые продуктивные годы вашей жизни.

После ее ухода Левин медленно обошел комнату, привычно ища скрытые камеры и микрофоны. Он нашел три: один в плафоне, второй в вентиляционной решетке, третий замаскирован в рамке на стене с репродукцией Левитана "Над вечным покоем". Усмехнувшись, он распаковал чемодан, аккуратно развесил одежду в шкафу и достал потрепанную фотографию в простой рамке – молодая женщина с ясными глазами улыбалась в объектив. Мария смотрела на него тем же взглядом, что и пять лет назад, в день своей смерти.

Он поставил фотографию на стол, спиной к камере в плафоне.

Столовая для научного персонала больше напоминала кафе премиум-класса: деревянные столы, мягкий свет, негромкая классическая музыка. Выбрав уединенный столик в углу, Левин изучал коллег. Человек двадцать, в основном мужчины от тридцати до пятидесяти, с характерными признаками ученых – рассеянные взгляды, тихие голоса, жесты, выдающие привычку к точности. Женщин было меньше, но они держались с большей уверенностью. Особенно выделялась молодая женщина с короткой стрижкой и живыми карими глазами. Она что-то оживленно рассказывала коллегам, активно жестикулируя.

– Можно присоединиться? – спросила она, неожиданно возникнув рядом с подносом в руках. – Я доктор Анна Соловьева, нейробиолог. Вы, должно быть, Александр Левин? Наш новый гуру нейрохимии?

– Не люблю этот термин, – Левин указал на стул напротив. – Но да, я Левин.

– Простите за фамильярность, – она села, излучая энергию, которая контрастировала с общей атмосферой столовой. – Просто я читала все ваши работы. Особенно статью о нейрохимической картографии сложных эмоций. Гениально! То, как вы смогли локализовать не только базовые эмоции, но и такие комплексные состояния, как ностальгия или чувство непонятости…

Левин слушал вполуха, привычно отсекая излишние эмоции от фактов. Доктор Соловьева была явно талантлива, судя по точности ее вопросов. Молода – не больше тридцати. Энергична. Возможно, полезна для проекта.

– …и ваша гипотеза о химической природе привязанности кажется мне особенно перспективной для нашей работы, – закончила она с энтузиазмом.

Левин отложил вилку.

– Вы тоже работаете над проектом "Амур"?

– Да! – она понизила голос. – Я отвечаю за нейровизуализацию эмоциональных реакций. Мы уже год проводим предварительные исследования на заключенных.

– На заключенных? – Левин внимательно посмотрел на нее поверх очков. – Добровольцах, я полагаю?

Анна слегка смутилась.

– Конечно, формально все они подписали согласие. В обмен на сокращение сроков. Но, между нами… не все заключенные до конца понимают, на что соглашаются.

– Я так и думал, – кивнул Левин. – Не беспокойтесь, я не из комитета по этике. Меня интересуют результаты. Вы заметили какие-нибудь особенности в эмоциональных реакциях заключенных по сравнению с контрольной группой?

Анна оживилась, почувствовав профессиональный интерес:

– Это самое удивительное! У многих хронических преступников наблюдается аномально низкая активность в медиальной префронтальной коре при воздействии эмоциональных триггеров. Особенно связанных с эмпатией. Но при этом миндалина показывает гиперактивность при провокации агрессии. Словно эмоциональный маятник смещен в одну сторону.

– И вы пытаетесь его сбалансировать? – Левин наклонился вперед.

– Именно! – Анна понизила голос до шепота. – Целью проекта "Амур" является создание препарата, который бы усиливал активность в зонах мозга, отвечающих за эмпатию, привязанность, альтруизм, и одновременно снижал реактивность миндалины и других структур, связанных с агрессией. Представляете, какой это прорыв для пенитенциарной системы? Для общества в целом?

– Представляю, – медленно кивнул Левин. – Вопрос в том, останется ли человек человеком после такого… балансирования.

Анна нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– Всего лишь философское размышление, – Левин пожал плечами. – Если мы химически подавим способность человека к гневу и агрессии, останутся ли его положительные эмоции подлинными? Или они станут лишь химической симуляцией, лишенной свободы выбора?

– Но разве все наши эмоции – не химические процессы в конечном счете? – возразила Анна. – Любовь – это всего лишь коктейль окситоцина, дофамина и серотонина. Разве имеет значение, возник он естественным путем или мы помогли ему появиться?

– Вопрос не в химии, а в свободе воли, – Левин посмотрел на нее с легкой грустью. – Истинная любовь включает в себя выбор – любить, несмотря на недостатки, прощать, жертвовать. Если мы отнимем у человека способность выбирать между любовью и ненавистью, оставим ли мы ему человечность?

Анна на мгновение задумалась, затем покачала головой:

– Но если человек генетически или из-за травматического опыта просто неспособен делать правильный выбор? Если его мозг буквально запрограммирован на насилие? Разве не гуманнее помочь ему?

– Возможно, – Левин допил чай. – Но где гарантия, что наше определение "правильного" выбора действительно правильное? И что мы сами не становимся диктаторами, навязывающими свою версию человечности?

Их разговор прервал внезапный шум. В дальнем углу столовой вскочил один из ученых, опрокинув стул:

– Это невозможно! Мы не можем ускорять тестирование только потому, что министерство требует результатов! Наука так не работает!

Напротив него сидела Морозова, её лицо оставалось невозмутимым:

– Доктор Карпов, давайте обсудим это не здесь, – её тихий голос каким-то образом перекрыл шум столовой. – Вы подписали те же соглашения, что и все мы. Проект имеет стратегическое значение.

– К черту стратегическое значение! – Карпов, невысокий человек с взъерошенной бородкой, покраснел от гнева. – Я видел результаты последних тестов. Препарат нестабилен! Мы не можем переходить к испытаниям на людях!

Два охранника, дежурившие у входа, напряглись и сделали шаг вперед. Морозова едва заметно покачала головой, останавливая их.

– Доктор Карпов, – её голос стал ледяным. – Мы продолжим этот разговор в моем кабинете. Сейчас.

Карпов секунду смотрел на нее, потом обвел взглядом притихшую столовую. Его плечи поникли.

– Как скажете, профессор.

Они вышли. Постепенно гул голосов возобновился, но стал тише, осторожнее.

– Такое часто происходит? – спросил Левин, наблюдая за дверью, в которую вышли Морозова и Карпов.

Анна поморщилась:

– Карпов… идеалист. Не понимает специфики проекта. У нас есть сроки, установленные сверху. Большие ожидания.

– Но если препарат действительно нестабилен?

– Все новые препараты проходят через стадию нестабильности, – пожала плечами Анна. – Мы работаем над этим. И потом, первая фаза испытаний будет проводиться на заключенных из особого блока – насильниках и убийцах с пожизненными сроками. Риск оправдан потенциальной пользой.

Левин внимательно посмотрел на нее:

– Вы действительно в это верите? Или просто повторяете официальную позицию?

Анна выдержала его взгляд:

– Я верю, что любой, даже самый рискованный шанс изменить человеческую природу к лучшему стоит того, чтобы его попробовать. А вы, доктор Левин? Во что верите вы?

Левин не успел ответить. В столовую вошел директор Стальнов и направился прямо к их столику.

– Доктор Левин, – он кивнул. – Доктор Соловьева. Прошу прощения за вторжение, но я подумал, что вам, возможно, будет интересно совершить небольшую экскурсию. Увидеть, так сказать, другую сторону нашего учреждения.

– Тюремный блок? – уточнил Левин.

– Именно, – кивнул Стальнов. – Утром у вас будет официальный брифинг, но, как говорится, лучше один раз увидеть. Особенно если вы собираетесь… менять этих людей.

Анна нахмурилась:

– Директор, я не уверена, что это хорошая идея в первый же день…

– Я с удовольствием посмотрю, – перебил ее Левин, вставая. – Если хотим лечить болезнь, надо видеть пациента. Не так ли, директор?

– Не мог бы сформулировать лучше, – сухо улыбнулся Стальнов.

Тюремный блок соединялся с научным крылом длинным подземным коридором. По пути Стальнов рассказывал об устройстве "Объекта-17":

– Комплекс построили еще в 80-е, изначально как секретную лабораторию биологического оружия. После распада Союза здесь был обычный лагерь. Но три года назад объект передали под юрисдикцию Министерства научного развития. Переоборудовали, модернизировали, завезли все эти ваши микроскопы и компьютеры. А заключенных оставили. Удобно, правда? И подопытный материал, и изоляция от любопытных глаз.

– Сколько заключенных содержится в комплексе? – спросил Левин, отмечая многочисленные камеры наблюдения на стенах коридора.

– Около тысячи. Но для вашего проекта выделен специальный блок "Е" – сто двадцать человек. Все – особо опасные рецидивисты с длительными сроками. Насильники, убийцы, каннибалы даже есть пара штук, – Стальнов говорил буднично, словно перечислял виды рыб в аквариуме.

– И все они… добровольцы? – осторожно спросил Левин.

Стальнов хрипло рассмеялся:

– А как вы думаете, доктор? Им предложили выбор: участвовать в эксперименте с возможностью сокращения срока или гнить в одиночке до конца дней. Какое уж тут добровольное согласие.

Они остановились перед массивной бронированной дверью с электронным замком. Стальнов приложил ладонь к сканеру и ввел код.

– Добро пожаловать в блок "Е", доктор Левин. Или, как мы его называем, "Эшафот". Сейчас время ужина, так что вы увидите всех наших… пациентов.

Дверь открылась с тяжелым металлическим лязгом. В лицо ударил запах – смесь дезинфекции, пота и какой-то глубинной, животной вони. Звуки тоже изменились – гул голосов, звон металла о металл, крики.

Они вышли на металлический балкон, опоясывающий огромное помещение. Внизу находилась столовая для заключенных – десятки длинных металлических столов, за которыми сидели люди в серой униформе. Охранники с дубинками и электрошокерами стояли вдоль стен.

– Наш маленький зверинец, – Стальнов облокотился на перила. – Смотрите внимательно, доктор. Видите того крупного лысого мужчину в центре? Игорь Черепанов, кличка "Череп". Бывший спецназовец. Убил четырех человек голыми руками. Два дня назад сломал челюсть заключенному за то, что тот сел на "его" место. А вон тот, худой, с козлиной бородкой – Михаил Вербицкий, "Поэт". Бывший профессор литературы. Промышлял мошенничеством, но попал сюда за убийство. Задушил свою студентку во время интимной связи. И теперь пишет ей стихи.

Левин наблюдал за людьми внизу с отстраненным научным интересом. Его натренированный глаз замечал детали: нервные тики, характерные движения, иерархические взаимодействия. Столовая напоминала ему загон с приматами, который он когда-то изучал для исследования социальной динамики.

Внезапно внизу вспыхнула потасовка. Двое заключенных повскакивали с мест, опрокидывая подносы. Один с криком бросился на другого, сбивая с ног.

– Эй, на местах! – крикнул охранник, активируя электрошокер.

Но было поздно. Драка уже перекинулась на соседние столы. Заключенные вскакивали, кто-то кричал, кто-то пытался спрятаться под столами. Охранники бросились разнимать дерущихся, размахивая дубинками.

– Вот они, ваши будущие пациенты, доктор Левин, – Стальнов спокойно наблюдал за происходящим хаосом. – Думаете, ваши химикаты смогут это исправить?

Левин не ответил, продолжая наблюдать. В центре схватки он заметил "Черепа" – тот методично, почти с хирургической точностью наносил удары противнику. И улыбался. Левин был достаточно опытным психологом, чтобы распознать эту улыбку – выражение чистого, незамутненного удовольствия.

"Связь между агрессией и удовольствием, – подумал он. – Активация системы вознаграждения при насилии. Дисбаланс дофаминовых рецепторов, возможно."

Наконец, охранники справились с беспорядками. Несколько заключенных лежали на полу, по крайней мере один – без сознания, с окровавленным лицом.

– Обычный вечер в блоке "Е", – прокомментировал Стальнов. – Хотите спуститься, познакомиться поближе?

– В другой раз, – ответил Левин. – Я видел достаточно.

Они молча вернулись в научное крыло. У двери своей комнаты Левин остановился:

– Спасибо за экскурсию, директор Стальнов. Она была… познавательной.

– Надеюсь на это, доктор, – кивнул Стальнов. – Я хотел, чтобы вы увидели, с чем имеете дело. Эти люди – не лабораторные крысы. Они опасны. И останутся опасными, что бы вы им ни вкололи.

– Возможно, – Левин поправил очки. – А возможно, вы недооцениваете силу нейрохимии.

– Возможно, – эхом отозвался Стальнов. – Спокойной ночи, доктор. Добро пожаловать на "Объект-17".

Левин долго не мог заснуть. Он сидел за столом, просматривая файлы, которые скопировал с сервера лаборатории – предварительные отчеты по проекту "Амур", результаты тестирования препарата на животных, психологические профили заключенных. Особенно его заинтересовали данные о побочных эффектах препарата. Доктор Карпов был прав – препарат был нестабилен. В некоторых случаях подопытные животные действительно демонстрировали повышенную социализацию и сниженную агрессию. Но в других… Левин нахмурился, изучая графики. После окончания действия препарата агрессивность не просто возвращалась, а усиливалась в разы.

"Эффект отдачи, – подумал он. – Как маятник, который, будучи отклоненным в одну сторону, с удвоенной силой летит в противоположную."

Он сделал несколько заметок в зашифрованном файле на своем ноутбуке, затем закрыл его и подошел к окну. За пуленепробиваемым стеклом простиралась ночная тайга – черная, бескрайняя. Где-то в темноте выл волк. Левин прислушался к этому древнему, первобытному звуку. Он вдруг осознал, как далеко находится от цивилизации, как надежно изолирован от внешнего мира. Идеальные условия для эксперимента. И идеальные условия для катастрофы, если что-то пойдет не так.

Глубоко за полночь, когда он наконец лег спать, из тюремного блока донеслись крики. Сначала один, полный ярости и боли, затем другие, превращаясь в какофонию человеческих голосов. Левин лежал, глядя в потолок, и думал о том, что происходит сейчас в блоке "Е". О том, какие демоны преследуют этих людей по ночам. И о том, сможет ли наука действительно изменить человеческую природу.

Или она просто создаст новых демонов, еще более страшных, чем прежние.

"Научный прогресс не отменяет человеческой природы," – подумал он, прежде чем провалиться в беспокойный сон. – "Он просто дает ей новые инструменты. Иногда для созидания. Иногда для разрушения. Мне предстоит выяснить, что мы создадим на "Объекте-17" – лекарство или оружие."

Глава 2: "Теория любви"

Конференц-зал "Объекта-17" напоминал операционную – те же стерильно-белые стены, яркий свет, создающий ощущение безвременья. За длинным овальным столом разместилось около двадцати человек. Научные сотрудники проекта "Амур" смотрели на Левина с выражениями, варьирующимися от скучающего безразличия до плохо скрываемого скептицизма. Профессор Морозова сидела во главе стола, безупречная в своем белом костюме, с неизменно собранными в пучок волосами. Рядом с ней Левин заметил министра науки Геннадия Аркадьевича Крылова – грузного мужчину с бледным лицом и цепким взглядом. Директор Стальнов стоял у дальней стены, скрестив руки на груди.

– Итак, коллеги, – Морозова встала, сложив ладони перед собой. – Сегодня мы приветствуем нового научного руководителя лаборатории нейрохимии, доктора Александра Левина. Его революционная работа в области химических основ человеческих эмоций стала краеугольным камнем нашего проекта. И сегодня доктор Левин представит нам свою теорию химической природы любви, на основе которой разрабатывается препарат "Амур". Прошу вас, доктор.

Левин поднялся без спешки. Он не имел привычки нервничать перед аудиторией – эмоции лишь отвлекали от чистоты научной мысли.

– Благодарю, профессор Морозова, – он поправил очки и включил проектор. На экране появилась сложная схема нейронных связей человеческого мозга. – Прежде чем говорить о любви, давайте определимся, что мы понимаем под этим термином.

Он нажал на пульт, и схема сменилась сканами мозга.

– Перед вами фМРТ человека, испытывающего состояние, которое культурно определяется как "любовь". Обратите внимание на активацию вентральной тегментальной области, прилежащего ядра, островка и орбитофронтальной коры. Те же зоны активируются при употреблении кокаина. В буквальном смысле, любовь – это наркотик, выработанный эволюцией для обеспечения репродуктивного успеха и социальной кооперации.

Он перелистнул слайд. Теперь на экране были изображены химические формулы.

– Окситоцин, дофамин, серотонин, норэпинефрин, вазопрессин. Пять ключевых нейромедиаторов, формирующих нейрохимический коктейль, который мы называем любовью. В моих исследованиях я обнаружил, что соотношение этих веществ имеет решающее значение. Небольшие изменения в их балансе приводят к кардинально разным эмоциональным состояниям.