Назад в СССР: Классный руководитель

Развернулась, ушла по коридору. Постоял немного, прикрыв глаза и пытаясь усмирить колотившиеся сердце. Из кухни тянуло невероятно приятным пряным ароматом свежесваренного кофе. И это примирило меня с грубостью жены. Пошёл в ванну. На полочке обнаружил зубную пасту «Лесная», а в плоском флаконе со стеклянной пробкой и зелёной этикеткой одеколон «Шипр». А рядом с радостью я увидел станки «Gillette» – «лучше для мужчины нет». Ненавижу электробритвы. На полочке над ванной даже увидел шампунь от компании «Шварцкопф» в стеклянной бутылочке. Пронеслась мысль, что не так уж и плохо было в Союзе, если такие средства вполне нам были доступны.

О, мои зубы! Здоровые, целые, все на месте. И можно спокойно улыбаться во весь рот. Стоматология по-советски всегда приводила меня в ужас, но сейчас беспокоиться нечего. Давно я не получал такого удовольствия от простой чистки.

И как приятно, упруго били струйки воды по моему телу, это ни с чем не сравнимое удовольствие ощущать, как каждая клеточка пробуждается от прикосновения. Сделал контрастный душ. Горячий, холодный.

И вышел из ванны, унося с собой аромат «Шипра»: шлейф, сотканный из запаха земли, травы, деревьев после дождя, и тонких цветочных ноток. Это все казалось прекрасным сном.

На кухне, казалось, мало, что изменилось с тех пор, как мы пили с Петрухой здесь водку. Вместо трёхкамерного холодильника «Samsung» – советский «Минск», ниже и меньше, но такой же большой белый параллелепипед, только не разделённый на секции. Плита обычная, советская с конфорками. Белые пластиковые полки над разделочным столом.

На столе меня ждал завтрак – гречневая каша, бутерброды с колбаской и самое главное – кофе! Почему-то я помнил из советского времени лишь жестяные банки с индийским кофе, которые доставались в заказе. А здесь свежемолотый и свежезаваренный в турке (она всё ещё стояла на плите) – райское блаженство для кофемана.

– А почему ты не завтракаешь, Люда? – поинтересовался я, откусив кусочек бутерброда с сервелатом.

Жена стояла у окна, сверля меня ледяным брезгливым взглядом.

– У тебя совсем мозги высохли? – буркнула она. – Я утром не завтракаю. Только кофе пью.

– Люда, я не понимаю, чего ты такая злая? Голова болит? – я не выдержал лучей ненависти, которые жена посылала мне.

– Смотреть противно на твою смазливую рожу.

– Если тебе так противна моя рожа, – я отставил чашку с кофе, не в состоянии сделать ни глотка. – Чего ж ты за меня замуж вышла?

Жена будто бы ждала этого вопроса, глаза вспыхнули такой неприкрытой злобой, что казалось, прожгут меня насквозь. Бросилась к столу, оперлась руками и, наклонившись, отчеканила, делая акцент на каждом слове:

– Я думала, что выхожу замуж за перспективного аспиранта, который после защиты станет заместителем завкафедры астрономии университета. А получила взамен нищего учителя занюханной школы с зарплатой в сто рэ! Ты жрёшь больше, чем в дом приносишь!

– Ладно. Я понял. Если ты меня так ненавидишь, давай просто разведёмся.

– Разведёмся?! Разведёмся? – она коротко и зло рассмеялась. – Ты в своём уме?! А кто будет тебе доставить все эти вещи?! На тебе все от носков, трусов, в которых у тебя ничего нет, майки и всего остального – рубашек, костюмов, куртки – все добыто мною! А кто тебе будет доставать контрамарки в Ленком и на Таганку? Кто будет кормить тебя твоим любимым сервелатом, шпротами?

Она вдруг выбежала из кухни и через пару мгновений вернулась, хлопнув на стол пачку:

– А вот эти журналы, кто тебе будет доставать?! Доставать! Или ты думаешь, я их в киоске Союзпечати купила?!

Я взял в руки один из журналов. На обложке на простом белом фоне большими буквами было написано «ASTRONOMY» и цена $1.50. По современным меркам копейки, но я представить не мог, что такое можно достать в Союзе. Мой взгляд зацепил дату выхода журнала: «February 1978». Ё-моё, сейчас февраль 1978-го года?! На 13 лет позже того времени, чем хотел я. И значит мне уже тридцать три. А не двадцать. Ну уроды из этой гребанной конторы, я им покажу, когда вернусь.

– И где ты найдёшь твоё любимое зерновое кофе? – Люда распахнула дверцы полки, вытащив пакетик из серой обёрточной бумаги, и сунула мне под нос.

– Люда, – я постарался сдержать всеми силами раздражение. – Кофе – мужского рода. А не среднего.

– Да?! В отличие от тебя! Это ты среднего рода! Ты!

Я машинально открыл один из журналов, и на первой же странице увидел рекламу телескопов, за 699 баксов. Всего-навсего. Моя голубая мечта, которой так и не было суждено осуществиться. И обида, и злость накрыли меня с головой. Я понимал, что жена говорила всего это не раз, и не два. Ей нравилось издеваться надо мной, оскорблять, унижать. А я ничего не мог ей возразить.

– Люда, ты на работу не опоздаешь?

Лицо жены побагровело, она раздулась от негодования, будто воздушный шарик, который ткни и лопнет.

– У тебя уже старческий маразм наступил, дорогой муженёк? – выпалила она с невероятной злобой. – Тогда я тебе напомню, я работаю завсекцией промтоваров в универмаге «Ленинград». Он открывается в одиннадцать часов. В одиннадцать, а сейчас восемь!

Я прикрыл глаза, устав от бешеного напора супруги, которая, кажется, решила сровнять меня с землёй своей ненавистью, и залить бетоном. Молча сгрёб пачку журналов со стола и вышел из кухни.

– Иди! Иди! —прокричала она мне в спину. – И не забудь захватить свои паршивые учебники!

Я зашёл в маленькую комнату. Справа к стене притулился старый выкрашенный в бледно-жёлтый цвет сервант, в котором вместо посуды стояли разношёрстные книги: библиотека научной фантастики разных лет, справочники по физике и астрономии. За сервантом всё место до окна занимал большой полутороспальный диван-раскладушка из того же болгарского гарнитура, уже продавленный, с выпирающими через красную матерчатую обшивку пружинами. У полированного подлокотника валялась подушка. Может быть, я тут спал, когда работал допоздна?

Слева от окна – массивный письменный стол, там аккуратными стопками лежали книги, стояла элегантная портативная пишущая машинка, на корпусе из оранжевого пластика солидно поблёскивал шильдик «Contessa» с маленькой коронкой над первой буквой. На блестящем рычаге перевода каретки название фирмы «Triumph» и повтор модели «Contessa de luxe» – действительно триумф западных технологий. А рядом лежал инженерный калькулятор «Sharp» с большим экранчиком, с белыми выпуклыми кнопками, и судя по ним это чудо японской техники могло выполнять не только обычные арифметические действия, но извлекать логарифмы, синусы, косинусы, преобразовывать минуты в градусы. Раньше я даже не думал, что такие вещи были доступны в Союзе.

Все казалось знакомым, и в то же время чужим. Может быть, память моя выбросила какие-то детали, или я действительно оказался в альтернативной реальности? На полочке над столом я увидел учебники физики, астрономии, пособия для учителя, викторины по физике, две книжки «Занимательной физики» Перельмана. Отдельно стояли книжки о мотоциклах: «Гоночные мотоциклы», «Устройство эксплуатация и обслуживание мотоцикла», «Азбука мотоциклиста», «Эндуро: вчера, сегодня, завтра», «Гоночные мотоциклы» Бермана – видимо, мечта стать мотогонщиком не отпускала меня, или того человека, в чьё тело переселилось моё сознание.

За столом на тумбочке аккуратные стопки газет: «Учительская газета», «Советский спорт», «Правда», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец». Я взял сверху номер «Правды». Вчерашний номер, от 7 февраля 1978-го года. Бездумно пробежался по заголовкам: «С большой победой» – поздравление Брежнева в связи с окончанием строительства ледокола «Сибирь», «Здесь встанет плотина» – начало строительства Рогунской ГЭС. «Прогрес-1 в автономном полете»:

ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ПОЛЕТОМ. 6. (ТАСС). Сегодня в 8 часов 53 минуты московского времени после завершения программы совместного полета произведено отделение автоматического грузового транспортного корабля «Прогресс-t» от орбитального комплекса «Салют-6» – «Союз-27».

Присел за стол. Сверху стопки книг заметил книгу Сухомлинского «Мудрая власть коллектива» с множеством закладок. В центре лежал толстый ежедневник в пухлой бордовой обложке, заложенный золотистой ленточкой. Машинально я открыл его, полистал. Моим чётким, ровным почерком было написано:

«8 декабря 1977, четверг. Мне навязали классное руководство. Валерий Степнов решил сбежать из школы, бросив 9-б. Объяснил это тем, что нашёл другую работу. На самом деле, думаю, он просто устал от этих хулиганов и бездельников. Особенно от Звонарёва. Этот парень уже законченный негодяй. Развязный, самодовольный, наглый. И все, потому что его папаша – большая партийная шишка. И считается покровителем нашей школы. И я не знаю, почему этот избалованный донельзя парень решил учиться в обычной средней школе. После ухода Степнова, эта змея Ратмира Витольдовна сказала мне своим капризным голоском, который звучит, как скрип железа по стеклу: «Олег Николаевич, у вас мало учебных часов, так что мы решили назначить вас классным руководителем 9-б». Конечно, у меня мало учебных часов после того, как директор решил взять ещё одного учителя физики. Своего хорошего знакомого, который разбирается в физике, как свинья в апельсинах. И теперь этот товарищ учит физике в 6-7 классах. Но я не возражал. Мои слова против слов директора?»

Я оторвался от текста, бросил взгляд в окно. Мне не приходила в голову мысль, а куда делось сознание, которое находилось в этом теле? Может быть, оно переместилось в моё старое тело, которое сейчас в камере хранения в этой конторе? Почему-то я не продумал эту ситуацию.

Отставив стул, подошёл к окну. Ещё не рассвело, но в тусклом свете фонарей бликовал лёд большой хоккейной коробки, огороженной зелёным забором. Расходились прямые линии улиц с белеющими безликими девятиэтажными зданиями. Откуда-то издалека, с железнодорожной станции, доносился шум электричек. Высотку в шестнадцать этажей ещё не построили, между домами можно было увидеть часть крыш зданий Москвы.

С грохотом распахнулась дверь. На пороге возникла фигура моей ненаглядной дьяволицы с ещё более злым выражением лица:

– Ты не собираешься ехать в свою поганую школу? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Я машинально бросил взгляд на часы. Чёрт всех подери. Уже девятый час, а занятия начинаются в полдевятого.

– Иди одевайся, урод!

Она посторонилась, когда я быстрым шагом вышел, на ходу соображая, где может быть моя одежда. Наверно, всё-таки в шкафу.

Да, точно, на полочке лежали стопкой белые нейлоновые рубашки. Да, ё-моё, эта любовь к искусственным тканям всегда раздражала меня. Нет, постойте, ведь сейчас зима, надо надеть что-то потеплее. А вот, водолазки. Я натянул одну из них, приятного яркого-синего цвета.

– Кальсоны надень, – бросила жена, хмыкнув: – Отморозишь последнее.

Эта странная забота Людки, которая явно презирала и ненавидела, заставила задуматься. Может быть, она ждёт кого-то, и поэтому старается поскорее выпихнуть меня из дома?

Но я послушал её совета. Выскочил в прихожую. Встроенный шкаф. Где-то тут должно быть пальто или полушубок. Я терялся под злым, колючем взглядом супруги. Но тут же нашёл толстую кожаную куртку с меховым воротником, чем-то напоминающим бомбер – куртку лётчиков. Всегда мечтал о такой, но почему-то появилась она у меня лишь здесь, в этой реальности. Около вешалки стояла обувь, среди них заметил шикарные полусапоги черного цвета с мехом внутри. На ноге они сидели великолепно, мягкие и удобные.

– Когда вернёшься? – спросила жена, пока я смотрелся в зеркало.

– Не знаю, как обычно, – отозвался я.

А я реально не знал, сколько времени пробуду в школе. Внутри что-то сжималось от предчувствия чего-то совершенно неизвестного мне, это страшило, пугало до чёртиков, лишало равновесия, заставляло холодеть пальцы. Смогу ли я вписаться в эту реальность?

– Ты говорил, у тебя классное собрание будет.

Я слышал об этом впервые. Откуда мне было знать, что планировал мой предшественник? Но бросил как бы совершенно невзначай:

– Значит, буду в восемь или в девять. Как пойдёт. Трудный класс.

Людка хмыкнула, но ничего не сказала. В отражении мелькнуло её лицо, кажется, мой ответ её обрадовал.

– Ладно, я пошёл.

Подхватив портфель, подошёл к двери. Целовать ли на прощание жену? Когда мы начали жить вместе, это стало нашим обязательным ритуалом, иногда переходящим в совершенно непредсказуемые действия. Нет, сейчас это выглядело бы диким. Я просто повернул и сдвинул рычаг английского замка и вышел. Не попрощавшись.

Лифт вызывать не стал, сбежал с шестого этажа, ощущая невероятную радость, что могу вот так, легко, без усилий мчаться по ступенькам вниз, спрыгивая на площадку, и вновь нестись, как ветер. Ощущая свои молодые, сильные ноги, не уставая, не останавливаясь ни на мгновение. Не переводя дух.

Выскочил из подъезда и оторопел. Морозный воздух мгновенно отрезвил меня. Здесь, раньше была остановка автобуса, который бы довёз меня до школы. Но сейчас вместо шоссе я увидел голый пустырь, который простирался до самого горизонта. Кое-где торчали одинокие нагие деревья. И вспомнил, что придётся тащиться на конечную остановку «трёшки». А потом пересаживаться на другой автобус, потому что троллейбус пустят лишь через двадцать лет! Да и времени у меня совсем не осталось. Минутная стрелка неумолимо приближалась к цифре пятнадцать. А за оставшиеся время до звонка я просто физически не успею.

Но подождите. Кажется, у меня должен быть мотоцикл. Надо только найти гараж. Я точно помню, что где-то здесь в гаражах стоит мой красавец.

Глава 3. Ближний круг

Где мой гараж? Вопрос заставил меня похолодеть. Я мучительно рылся в памяти, пытаясь найти ответ, где же обычно держал свой мотоцикл? Вспомнил – когда смотрел из окна, заметил во дворе несколько рядов высоких коробок из цинковых листов. И почти бегом направился туда.

Но когда уткнулся в стену первого бокса, вдруг со всей ясностью и горькой очевидностью понял, что мой-то, скорее всего закрыт на замок. А ключ? Где у меня ключ? Я остановился, как вкопанный и начал лихорадочно рыскать в карманах бомбера. Ничего. Носовой платок, гайки, маленький гаечный ключ, моток медной проволоки, свеча зажигания, монеты, медные и никелевые. Но никаких ключей. Так. А может быть, этот ключ вместе со всеми в одной связке? Порылся в портфеле. Связку я нашёл быстро, и один из ключей мне показался подходящим. Но вот к какой скважине он подойдёт? Я прикрыл глаза, постарался вспомнить события почти полувековой давности.

– Чего, брат, плохо тебе? – из задумчивости меня вывел сиплый мужской голос.

Открыв глаза, обнаружил рядом мужичка в грязно-серой телогрейке, толстых штанах и кирзовых сапогах. Небритое вытянутое лицо, в уголке рта смятая папироска. На голове притулился драный треух, лихо заломленный на бок. Прямо видок бомжа. Но из глубин памяти вдруг выпрыгнуло имя.

– А, дядя Коля, привет. Да нет. На работу опаздываю, решил на мотоцикле поехать, но похоже ключ от гаража посеял где-то.

– Да, вот же он у тебя, – он ткнул костлявым пальцем в ключ на связке. – Пошли, я тоже в свой гараж иду. Трубы у меня горят.

Пару секунд я соображал, как связан гараж и «горящие трубы», и лишь спустя время вспомнил, что дядя Коля в гараже хранил запас самогона, которым опохмелялся по утрам, втайне от жены.

– Э, Олег, да ты свой гараж прошёл, вот же он, – дядя Коля махнул рукой в сторону.

– Да, точно, что-то совсем я. Спасибо, дядя Коля.

Я бросился к двери, воткнул ключ в замок, повернул. О, чудо, дверь распахнулась. Машинально пошарил рукой рядом, но никакого выключателя не нашёл. Но блёклый свет высветил лампочку, свисавшую на шнуре с потолка. И как раз там я и обнаружил выключатель.

Ух ты. Кажется, я попал в царство мотоциклетного бога. В нос ударил такой приятный запах бензина и машинного масла. На стеллажах аккуратно разложены детали, узлы в промасленной бумаге, в коробках: карбюратор, поршни, картер, отдельные детали для движка, фары. У задней стены – массивный стол со столешницей из толстого куска стали с тисками, и циркулярной пилой. Над столом во всю стену панель-держатель с инструментами: отвёртки, плоскогубцы, гаечные ключи, молотки, угольники, напильники всех форм и размеров. Но всё в идеальном порядке. На полочке также красовалась электродрель и болгарка.

Но внимание привлекал объект в центре, чьи изящные формы не мог скрыть серо-голубой клеёнчатый чехол. Когда я откинул его, сердце подскочило и застучало радостно. Я присел рядом, провёл рукой по хромированным частям, погладил, словно любимое животное. Но он и был моим любимым питомцем, прозванным «пёс». Первая модель, прототип, с импортными деталями, отцу повезло такой достать. Движок на резиновых мягких демпферах, карбюратор японский «Микуни», о чем говорила выдавленная надпись «Japan». И даже название написано латиницей «Planeta Sport». В глазах защипали слезы, и комок в горле застрял.

Всё, надо ехать. Долил бензин, через контрольные окошки проверил наличие масла. Кажется, моего «скакуна» поставили в «конюшню» в полной боевой готовности буквально вчера.

Откинув балку с двери, я выкатил мотоцикл, удобно устроился в седле, и тело вспомнило всё. Вначале рычаг пуска, вспыхнули контрольные лампочки, приветливо ответив на поворот ключа в зажигании, скакнули стрелки на приборах ожившей панели управления. Автоматически, но легко и плавно нажал на стартёр. Движок закашлял, захлебнулся, но тут же сорвался в прерывистый рокот. Мотор задрожал, как в лихорадке, выдыхая синеватый дымок. Пара нажатий на педаль и мой «зверь» заурчал, как довольный кот, взревел мотор. И эта «музыка» залила душу невероятной радостью. Мощный звук, вибрация, которая отдаётся во всём теле. «Зверь» проснулся от сна и рвётся вскачь.

Выжал сцепление, добавил газа, обороты взлетели, заставляя звук мотора перейти в агрессивный рык. Рефлекторно сжимаю бак коленями, удерживая под собой «скакуна», который пытается вырваться, рвануть с места в карьер. И вот движок уже достиг максимальной мощности – прерывистый крик «зверя» переходит в оглушающий, пронзительный вой.

И вот я уже несусь по трассе. Выскочил на проспект рядом. Машин совсем немного, лишь первые автобусы медленно и тяжело тащили пассажиров на работу. А мне не было до них никакого дела. У меня свой путь. С лёгкостью обгоняю их, этих неповоротливых жёлтых монстров с гармошкой – «Икарусов», выпускавших вонючий дым дизеля.

Поток штормового ветра бьёт в грудь, пытается сорвать шлем. Мир сужается до небольшого пятачка асфальта, освещённый призрачным светом фар. А где-то рядом проносятся силуэты нагих деревьев, домов. Я слился со своим мотоциклом, стал единым целом так, что чувствую каждую колдобину, выбоину на асфальте, каждую трещину. Любое движение рулём – абсолютно точное, выверенное, рефлекторное.

Вот уже впереди показался высокий бетонный забор, въехал во двор. И остановился. Бросив взгляд на часы. Успел!

Вот она моя школа, обычный типовой проект, трёхэтажное, выкрашенное белой краской здание, в виде «биплана» – два корпуса, соединённых коридором. Напротив – засыпанная грязным февральским снегом спортивная площадка – беговые круги, футбольное поле с сиротливо зияющими отметинами, где стояли ворота.

На ступеньках, несмотря на холод, в одной школьной форме курили старшеклассники. Когда взбежал по ступенькам, отвернулись, спрятали бычки в кулак.

Никакого душевного трепета я не ощущал, ни радости, ни предвкушения от встреч с другими учителями и учениками, только раздражение, что нужно всё начинать практически сначала. Вновь пройти путь до глубокой, нищей старости. Нет, я получил невероятное наслаждение, промчавшись на своём «псе». Но это никак не могло примирить меня с издевательствами жены. Если мы решим развестись, то придётся разменивать квартиру. В лучшем случае у меня будет комната в коммуналке. И я потеряю возможность получать дефицит, который доставала жена.

Хотя. Надо лишь потерпеть месяц, пробный период, вернуться обратно в своё немощное тело.

Обо всем этом я думал, когда поднимался по выщербленным каменным ступенькам, открывал тяжёлую стеклянную дверь, двойную. Вход сбоку слева, выход в холл справа.

Никаких тебе рамок, охранников в черной форме с рацией. Лишь вместе с парой учеников дежурила немолодая, полноватая женщина: пучок седых волос, невыразительно блёклого цвета кофта, растянутая на поникших «ушах спаниеля», тёмная юбка ниже колен обтягивала тяжёлый, низкий зад. Они проверяли внешний вид входящих, отсеивая разгильдяев, особенно тех, кто забыл сменку. Те группкой стояли позади неё, понурив головы.

– Добрый день, Олег Николаевич, – увидев меня, женщина выдавила слабую улыбку.

Я вновь порылся в памяти, но вспомнить ничего не смог:

– Здравствуйте, здравствуйте.

Слева вход в физкультурный зал, откуда уже слышались удары мяча. Справа – вход в актовый. Всё-всё знакомо и не вызывает, ничего, кроме тошноты. Даже запах пота и общепита, чей шлейф тянулся со второго этажа, где была столовая. У стены справа —раздевалка, вначале огороженная сеткой для учителей, где стояла пожилая техничка, принимавшая шубы и пальто. А дальше тянулись вешалки, где висела одежда учеников.

На стене, у входа в актовый зал, я заметил доску почёта с портретами. Подошёл, быстро окинув взглядом, стараясь запомнить, как можно больше лиц и имён. Где-то в среднем ряду увидел свою физиономию, черно-белая фотография явно устарела, сейчас я выглядел старше. Над всеми возвышалось изображение директора c впечатляющим именем: Громов Арсений Валерьянович. По бокам портреты завучей: Строганова Ратмира Витольдовна и Одинцова Таисия Геннадьевна. Учителя математики, химии, биологии, труда, физрук, иностранных языков. Почему я никого не узнаю на этих фотографиях? – промелькнула мысль. Ведь я должен был отправиться в свою молодость, а память у меня отличная. Может быть, это действительно альтернативная реальность, другая Вселенная? Но почему тогда эти уроды не отправили меня в 1965-й год, когда мне было всего двадцать лет? Что об этом сейчас думать? Надо пока плыть по течению.

Отдав куртку техничке, прошёлся по коридору, мельком взглянув в огромное панорамное окно во всю стену, как там во дворе поживает мой жёлтый «пёс». Навстречу попадались ученики, здоровались. Я кивал, хотя упомнить всё имена уже не мог. Ускорив шаг, добрался до лестницы, которая вела на второй этаж. Два крыла с классами, налево и направо. Шум и гам, крики, беготня, девочки в унылой школьной форме: черные платья, коричневые фартуки, которую немного оживляли красные галстуки, белые ажурные воротнички и манжеты. Мальчишки в темно-синих костюмах с выпуклыми пуговицами, зачастую на их месте зияла нитка, и тоже с галстуками, иногда хорошо выглаженными, иногда мятыми, будто их жевала корова. Галстук этот из искусственного шелка приходилось гладить каждый день, но ребята зачастую прятали их в карман, чтобы выглядеть постарше, как комсомольцы. Особенно это касалось тех пацанов, которые выглядели явно старше своих лет, но таких было немного. Парни всегда отстают в физическом развитии от девчонок.

Перепрыгивая через пару ступеней, я быстро поднялся на второй этаж, и сквозь толпу бегающих, дерущихся учеников, направился в конец правого крыла. Искать учительскую долго не пришлось, она находилась точно там же, где и раньше. Как только вошёл, в нос ударила удушливая смесь запахов из мела, пыли, бумаги, старого крашенного дерева, кислого табачного дыма, дешёвого чая, типографской краски свежих газет. Окна закрыты плотными зелёными шторами, и всё освещалось лампами дневного света мертвенно-голубого оттенка. Верхняя часть стен – побелка, нижняя выкрашена в серо-голубой цвет. Тёмный линолеум с рисунком под дубовый наборный паркет.

Как парты в классе рядами стояли обычные столы с пластиковой светло-оранжевой столешницей, заваленные пачками тетрадей, классными журналами, учебниками. Выделялся лишь стоящий у стены на возвышении массивный длинный стол директора с большим канцелярским органайзером: подставкой для ручек, календарём-домиком, и телефоном. Над ним висел нейтральный портрет, украшавший всегда любую учительскую – основателя советского государства – В.И. Ленина. По бокам директорского «трона» столы тоже солидные, но поменьше, для завучей.

Всю заднюю стену занимали массивные двухстворчатые книжные шкафы из тёмного дерева с застеклёнными дверцами. У входа слева шкаф для одежды, рядом вешалка, на которой сиротливо висела чья-то дамская сумка мышиного цвета. Справа длинная доска с расписанием уроков.

Напротив окна шкафы попроще, с глухими дверцами. Там обычно хранились карты, диафильмы, приборы. Под окнами, закрытыми плотными шторами располагался диван, обшитый темно-бордовым дерматином. У протёртого подлокотника кучей были свалены канцелярские папки.

Рядом с диваном – маленький низкий столик с потускневшим от времени серебристым электрическим самоваром, простенькая стеклянная вазочка с печеньями, конфетами, сушками. Стеклянный графин с водой со стаканом, надетым сверху. И подставка с разнокалиберными чашками.