Доктор Ланской: Тайна кондитерской фабрики Елисеевых

Ланской не стал сопротивляться. Он молча взял рюмку, поднял в немом тосте и, опрокинув ее, закашлялся. Успокоительные капли в Троелунье делали на основе трав, поэтому жидкости корчили, а сглотнуть их было тем еще испытанием для изнеженного организма Ланского.

Лида тут же взяла его руку и стала считать пульс.

После часовой пытки Миши и обработки его ран, Феликс сидел в комнате Лидии возбужденный от гнева. Он проклинал через слово Шелохова и покинувшего этот мир до казни отца Михаила, а также собственную беспомощность.

Сколько бы он не хвалился и не сокрушался, но Лида была права: если он вызовет Шелохова на дуэль – для него самого можно будет подписывать смертный приговор. Что убьет он Александра выстрелом или рапирой, что просто покалечит, все одно – эшафот без разбирательств.

За окном уже накрапывал один их тех вечеров, когда за окном пахло озоном, вдалеке слышались раскаты грома, а далеко за морем в серых тучах сверкали белые вспышки. На Столицу двигалась гроза, отчего море с силой ударяло по прибрежным камням и укреплениям, неся в город обогащенный йодом воздух. Деревья шуршали совей пока еще густой листвой, из пекарен доносился запоздалый аромат оставшейся выпечки, а на улице слышались возгласы прохожих и крики барышень: то ли кто – то схватил за руку, то ли пищали от счастья.

И Феликс вновь был рад, что в такой вечер он делит тишину комнату рядом с Лидией. Ильинская сидела рядом на стуле, опершись на мягкий подлокотник кресла и смотря на огонь в зеве камина.

Комната девушки была выполнена в спокойных персиковых тонах, на занавесках тихо колыхался полупрозрачный тюль, а на трельяже мирно отдыхали баночки с кремами и флакончики с духами. По всей комнате витал сладковатый аромат, чем – то напоминающий Феликсу запах персикового варенья, которое делали в замке Шефнеров каждую осень.

Сам же Ланской, смотря на колыхающийся огонь, жадно поглощающий брошенные ему дрова, невольно взял Лидию за руку и, глубоко дыша, старался успокоиться.

– Прекратите вести себя как мальчишка, – сказала строго Лидия. – Ваша репутация скоро очистится. Вы же не хотите запятнать ее из – за какой – то глупости.

– Боль ребенка – глупость? – удивился Феликс, посмотрев на Лидию.

– Нет, глупость – ваша эмоциональность.

– Лида…

– Не вы ли учили меня, что эмоции – это безапелляционный приговор с путевкой в ад?

– Тут другая ситуация, – Феликс закинул назад голову и посмотрел в потолок.

Ему вспомнилось резко его детство.

Отчасти счастливое и беззаботное, наполненное прогулками по небольшому пригороду Дельбурга, а также поездками на ярмарку с приемным отцом. Но одновременно с этим жуткое и мрачное6 постоянные стоны и крики больных, за которых брался старый аптекарь, а также многочисленные операции в детстве заставили психику Феликса научиться абстрагироваться. Он не мог сопереживать. Его эмпатия зачахла там, где он впервые увидел разрез на теле живого человека.

Феликс поморщился, отвернул голову от Лидии и, отогнув воспоминания, спросил:

– Он спит?

– Думаю, что да. Он настрадался. До утра он вас не побеспокоит.

– Хорошо. Тогда…

Феликс не договорил, так как в дверь постучали. А ровно через секунду в узкую щель приоткрывшейся деревянной створки просунулась фигура Драгоновского. Парень был белее снега, его взгляд выражал тревогу и некую озабоченность, а рука сжимала черный конверт с печатью Короля.

– Господин Драгоновский? – Феликс встал и заслонил собой Лидию. – В чем дело?

– Это прошение, – сказал тихо Драгоновский, но его взгляд забегал по комнате, словно он был загнанной в ловушку мышью. – Прошение вас присоединиться к экспертизе на трех кондитерских фабриках в Троелунье.

– Опять отравились дети?! – изумился Феликс, взяв в руки прошение и быстро просмотрев пару строк. – Но почему? Мед же изъяли…

– Да. Несколько фабрик лишили лицензии. Но теперь… Дети членов Парламента отравились. Лежат в королевском госпитале под капельницами, – коротко рассказал Драгоновский, потерев двумя пальцами переносицу от усталости. – От меня требуют немедленной проверки всех предприятий. Даже королевского доктора подключили.

– Что ж, раз сам Король просит, – Феликс глубоко вздохнул, понимая, что отпираться нет смысла. – Лида, последишь за Мишей?

– Безусловно. Идите, – она сразу же поправила лацканы его жилета, – только, прошу вас, без глупостей.

– Обещаю, – коротко бросил Феликс, кивнув Лидии, как офицер гвардии. – Так что, господин Драгоновский, когда едем? И куда?

– Немедленно. В госпиталь святого Петрарка. Это здесь недалеко. Всех дворянских малышей туда свозят. Доктор Соколов и Цербех нас ждут.

– Цербех еще практикует?

– А что ему сделается? – несколько беззаботно отмахнулся Киприан. – Ваше спасение стало его козырем в рукаве на коллегиальном собрании. Лицензии его не лишили, но выговор он получил знатный.

– Чем выше взлетаешь, тем больнее падать.

– Еще больнее, когда твой полет оказывается иллюзией, – ухмыльнулся Киприан, кивнув Феликсу на дверь. – Пойдемте. Карета готова. Нас ждут. Спокойно ночи не обещаю, но интересное дело – гарантирую.

Феликс ничего не ответил. Молча вышел следом за Киприаном в темный коридор и тут же ощутив боль в животе. Мимолетный укол, который, однако, Феликс уже знал. Предупреждение.

Он остановился, прижав руку к животу, и Киприан, заметив это, тут же уточнил:

– Что с вами? Плохо?

– Нет, – помотал головой Феликс. – Просто… предчувствие.

– Смерть опять рядом с нами? – уточнил обеспокоенно Драгоновский.

– Похоже, что да.

– Тогда поторопимся, – Киприан взял свое пальто и треуголку с тростью. – Я не желаю получать выговор за вновь умерших не по моей милости.

– Кто желает…

Феликс также быстро оделся и, прихватив с собой кейс со всем необходимым, посмотрел на второй этаж. Около самой лестницы на него смотрела Лидия, но в ее взгляде не было и тени страха. Только немой укор и предупреждение.

И Ланской, вновь ей кивнув, надел свою черную шляпу – и выскользнул в грозовые сумерки, придерживая головной убор, дабы его не унесло нахлынувшим порывом морского воздуха.

Глава 3

Госпиталь святого Петрарка оказался таким же величественным и грациозным, как и любой дворец, возведенный для элиты Столицы в начале прошлого века. Колоннады стояли рядом и блестели, омытые недавним дождем, на лестнице не было ни листика, несмотря на осенние пейзажи вокруг, а стоявшие на постаментах львы смотрели своими вычищенными до блеска каменными мордами на пришедших.

Феликс был всего раз в госпитале на практике после шестого курса медицинского корпуса, но более сюда не попадал. Поэтому уже и забыл, как выглядит помещение внутри.

А отделкой и ее историей госпиталь похвастаться мог.

Бежевые стены, украшенные черной плиткой, деревянные отполированные подоконники, стеклянные плафоны светильников в форме бутонов кувшинок, а также не теряющий своего вида дубовый паркет на полу создавали эффект больниц из СССР. Лестница, ведущая из холла в два корпуса на втором этаже, покрылась красным ворсом с зелеными линиями по бокам, а вместо огромного стрельчатого стекла, сквозь которое раньше бил солнечный свет в холл, теперь украшал витраж с сюжетами из мифологии Греции и Рима.

– После войны госпиталь переформировали и сделали из него детскую инфекционную больницу, – пояснил коротко Драгоновский, сбрасывая по дороге на второй этаж плащ и шляпу. – Однако тут никогда не было много пациентов. Поэтому на первом этаже в основном педиатрическое и хирургическое отделения.

– Детям хватило места? – уточнил Феликс.

– Конечно. Основная часть заболевших тут, однако еще часть – в госпитале святого Георга на юге Столицы. Но там лежат с более легкой формой токсикоза.

– Понял.

Драгоновский проводил Феликса по зеленым длинным коридорам, в которых царил полумрак, и привел в ординаторскую, где собрались всего двое.

И обоих Феликс знал слишком хорошо…

Около окна, заложив руки за спину и смотря на сумеречную Столицу сквозь окуляры своих круглых очков в золотой оправе, стоял Владислав Сколов. Некогда Феликс видел его начинающим хирургом в офисных структурах Земли и даже работал бок о бок. Тогда парень был молод, его фигура была тонкой, как у самого хилого ботаника в школе, а лицо представляло высушенную маску, на которой выпучивались чистые и сознательные голубые глаза.

Сейчас же перед Феликсом стоял тот человек, которому поручались тайны Дворца, коему верили короли и за чью голову многие революционеры готовы были дать несколько сотен тысяч золотых или сто тысяч ассигнациями.

Прошло десять лет с их последней встречи на коронации нынешнего короля Анубиса Верри, однако Феликс с трудом узнал в высоком, подтянутом молодом человеке Соколова из офиса. Короткие светлые пряди отросли и теперь медик стягивал их в тугой длинный хвост. Голубые глаза сияли даже в полумраке ординаторской своей чистотой и отливали сталью, возвещая о том, что ныне перед вопрошающим не мальчик на побегушках, а чуть ли не серый кардинал всей страны.

А вот сидевший на диване Эдгар Цербех поразительным образом изменился. До сего почти белые пряди посерели, кожа стала сильнее обтягивать худое тело вампира, а рубиновые глаза смотрели с гневом и ненавистью. Из обычно язвительного и относительно веселого доктора Цербех за пару недель превратился в бледную тень себя самого.

– Доктор Ланской, – первым заговорил Соколов, но в его тоне не было и тени доброжелательности. – Приветствую. Надеюсь, вы в курсе, что случилось.

– Да. Киприан посвятил меня в детали. И хочу сразу сказать…

– Доктор Ланской, – тон Владислава заставил Феликса прикусить язык. – ВЫ не в том положении, чтобы говорить. Вы имеет право слушать, но открывать рот будете только тогда, когда вас спросят.

Феликс сначала даже опешил от такой спеси Владислава, но потом понял, что спорить и доказывать что – то бессмысленно. А потому, набросив уже снятое пальто и взяв в руки кейс, до этого поставленный на пол, Феликс молча натянул шляпу и, отдав честь, покинул ординаторскую.

– Доктор Ланской! Вернитесь! Это приказ!

Но Феликс спокойно шел по коридору, даже не думая оборачиваться или останавливаться. Он не слушал ни возгласов Драгоновского, бежавшего за ним, ни сказанных стальным тоном приказов Владислава. Даже колкость от Цербеха о его «госизмене» он пропустил мимо ушей.

В холле он свернул направо и, помня, где находится уборная, молча направился к ней.

В отделении педиатрии было тихо. Пациентов тоже не было, лишь в кабинете дежурного врача горела лампа и слышались голоса двух медсестер, которые что – то обсуждали.

Феликс нашел уборную и, войдя внутрь и оказавшись в сумраке, прижался к двери. Свет он включать не стал, так как не считал это необходимостью. Его гнев и одновременно отчаяние вырвались в виде тихого стона и до боли стиснутых зубов. Феликс отделился от двери и, пройдя вглубь помещения, где рядами стояли белые кабинки с унитазами и раковины со сияющими чистотой кранами, остановился посередине.

Поставив кейс на подоконник и выглянув через запыленное стекло на задний двор больницы, Феликс вдруг увидел, как на улицу вышли двое. Владислав, активно жестикулируя, и Киприан, тыкающий ему в грудь пальцем, о чем – то громко спорили. И по мимике Владислава Ланской понял: медик проигрывает опытному коварству и дьявольским аргументам Киприана.

Но давать заднюю не желал.

Не он навязывался. Его позвали. Сам Король потребовал его участия в расследовании. И не медику, пусть и дворцовому, его судить или в чем – то упрекать. Тем паче не ему выставлять Ланскому правила игры.

Уже собираясь уходить домой, так как оставаться на расследование Феликс не желал, его живот вновь пронзила вспышка боли. Укол оказался болезненнее, чем того ожидал Феликс. Вместо стандартного спазма чуть ниже грудной клетки, доктор ощутил больной тычок в самый кишечник.

К горлу подступил рвотный комок, который вскоре оказался в ближайшей раковине, а из носа на губы стекли темные струйки крови.

Феликс сплюнул остатки рвотных масс, открыл кран, чтобы умыться, как вдруг почувствовал пробежаший по спине холодок.

Обернувшись, он столкнулся лицом к лицу с нечто, больше похожим на его самый жуткий ночной сон.

Обезображенное ожогом овальное лицо, не имеющее глаз и носа, с распахнутым в немом крике ртом, а также обвисшей на оголенных длинных руках кожей и спутанными, ниспадающими, словно сухая солома с граблей, волосами. Чудовище возникло перед Феликсом настолько неожиданно, что медик ощутил, как в легких закончился кислород.

Он не мог ни закричать, ни дернуться. Его глаза смотрели в пустые провалы на лице призрака, а слух не воспринимал ничего, кроме жуткого кряхтения сущности.

Вновь больной укол в живот, от которого Феликс уже упал на белый кафель пола и, ощутив, как голова соприкоснулась с холодным, закрыл глаза, сам не заметив, как его сознание погрузило разум во тьму.

***

Феликс не знал, сколько провалялся на кафеле в туалете, однако, как только его глаза открылись, а зрение смогло сфокусироваться на окружающем его пространстве, доктор увидел, что до сих пор лежит на холодной плитке, по его губам стекает кровь из носа, а в мышцах рук ощущаются какие – то мелкие судороги.

Ланской осторожно сел и, утерев из – под носа кровь платком, услышал, как скрипнула входная дверь и, уже приготовившись объясняться с Драгоновским, повернул голову.

И в ту же секунду дернулся, отполз к окну и, вжавшись спиной в батарею, тяжело задышал.

На пороге стояла незнакомая девочка в розовом платье до колен, белыми рюшами и черными ленточками на рукавах. Рыжие кудрявые волосы были убраны в высокий хвостик, на шее девочки красовался жемчужное ожерелье, а в руках у незнакомки оказался плюшевый мишка.

Но не сама девочка его испугала, а как раз то, что было с ее лицом.

Вместо глаз у малышки была лишь натянутая некогда белая лента, на которой проступили два красных пятна, рот девочки оказался грубыми черными нитями, какими Феликс штопал себе разрезанную кожу, чтобы доехать до ближайшего медпункта, а все руки крохи, которой было не больше десяти, краснели от многочисленных порезов и кровоподтеков.

– Ты… еще … кто?..

Феликс поперхнулся, потерев горло, и в этот момент в дверном проеме показалась еще одна фигура.

Это уже была взрослая женщина в черном облегающем платье с разрезом на правой стороне и черной вуалью, которой незнакомка покрыла свою голову, прижав ткань еще и долгополой шляпой с белыми перьями. Руки дама скрыла под капроновыми перчатками, а на тонкие ноги натянула аккуратные ботфорты с золотыми молниями.

Феликс не считал себя трусом, однако даже ему показалось, что в тот момент, когда дама в черном платье шагнула сквозь фигуру девочки и приблизилась, легкие и сердце забыли о своих функциях и остановились. Глоток спертого воздуха застрял в горле, отчего Феликса поперхнулся, вжавшись в ледяной кафель спиной, а взгляд зацепился за поразительно яркую деталь.

С шеи незнакомки свесился кулон в форме перевернутой капли, овитой серебристой лозой и увенчанной рубиновым цветком, какой мог выковать только самый искусный ювелир Столицы. Внутри самой капли Феликс разглядел какую – то красную жидкость, но как только рука дрогнула, чтобы коснуться этой красоты, доктора резко дернуло в сторону, словно его кто – то схватила за ворот рубашки,

За секунду тьма развеялась, словно густой темный смог.

В глаза ударил яркий свет от квадратных ламп под потолком туалетной комнаты, а рядом послышался знакомый аромат одеколона.

Феликс сфокусировал взгляд на трех черных пятнах над собой, которые перегораживали свет, и почти сразу зажмурился, так как увидеть лица Соколова, Цербеха и Драгоновского в такой ситуации хотелось видеть меньше всего.

– Живой, – небрежно бросил Соколов, зачем – то сунув под нос Феликсу вату с нашатырем.

Феликс тут же закашлялся, так как дыхательные пути обожгло, и врач понял: коллега сделал это специально, чтобы не возиться с пациентом. Организм в стрессе сам поднимется и избавит светил медицины Троелунья от своего присутствия.

– Порядок? – уточнил более миролюбиво Цербех, тронув плечо Феликса.

– Вашими молитвами… и действиями…

– Зря морду кривишь, – вдруг вырвалось у Соколова. – Если бы не господин Драгоновский, кинувшийся за тобой, твое сердце бы просто остановилось.

– Зря, что не остановилось, – Феликс сел и уперся спиной в кафель. – Не видел бы ваших светлых лиц.

И тут Соколов, резко обернувшись к Ланскому, со всей силы отвесил ему оплеуху. Да такую, что у Феликса треснула губа и на подбородок потекла кровь.

Глаза Владислава блеснули неподдельной ненавистью, волосы на затылке вздыбились, а пальцы в латексных перчатках сжались с противным скрипом в кулаки.

– Господин Драгоновский, в вашем присутствии.

– Что?..

И вдруг Владислав, стянув перчатку с правой руки, уже собирался бросить в лицо Феликсу, но его остановил сам Киприан. Глава Канцелярии встал между оппонентами, слегка отстранил к выходу Соколова, а сам, кивнув Эдгару, дал тем самым команду медику вывести Феликса.

И Цербех не стал медлить.

Быстро подняв под локоть Феликса, Эдгар вытолкал доктора в коридор. И уже там, набросив на плечи Ланского его же пальто, отдал в руки серебристый кейс и приказал:

– Домой иди, покуда башка на плечах. И молись… Молись, чтобы Киприану удалось утихомирить Соколова.

После этого Эдгар вернулся в уборную – и Феликс услышал, как его персону стали и оскорблять, и осуждать, и корить. Напоследок, уже стоя около выхода из корпуса, Феликс услышал прокатившееся эхо голоса Владислава:

– Да будет он трижды проклят!..

Феликс покинул госпиталь и, на ходу надевая перчатки и шляпу, найденные в холле на диване, уже собрался поймать экипаж, чтобы поехать домой, как вдруг почувствовал странную тягу уйти в другое место.

Ему не хотелось возвращаться в особняк к Лидии. Не хотелось видеть Мишу, служанок и самого Драгоновского.

Черное ночное небо разрезала белая вспышка, после которой на нос Феликсу попала капля начинающегося ливня. За пару минут дождь набрал мощь, размочив сухую почву в садах, очистив от пыли листья кустарников, а также омыв кирпичные фасады и черепичные крыши особняков богачей Столицы.

Феликс проклял себя, что не захватил зонтик, Но было уже поздно.

Он стоял под дождем, его пальто и брюки насквозь вымокли, как и шляпа, однако даже это не остановило медика.

Свистнув катившему мимо экипажу, Феликс перебежал дорогу, уточнил цену за поездку и, запрыгнув в кэб, откинулся на сидении. Монотонный цокот копыт кобылы, постоянные вскрики кучера, чтобы ускорить лошадь, а также скрип колес и их стук по мостовым, заставили Феликса ненадолго отключиться.

В пятнадцатиминутной дремоте он вновь увидел Столицу, какой она была тридцать лет назад. Вспомнил свою Жизель, с которой гулял по центральному парку вокруг библиотеки, увидел, как наяву, ее улыбку и сияющие, блестящие искрами жизни, глаза. Как бы он ни пытался, сколько бы ни вымаливал у пустоты, в которую не верил, прощение или снисхождения к его разуму, небеса – и те, кто ими управлял, – были глухи к его просьбам.

Кэб затормозил около ворот кладбища в районе девяти вечера.

Феликс соскочил на вымощенную плиткой дорожку перед воротами, отдал деньги и, отпустив кучера с чаевыми, приблизился к чугунным решеткам. На больших воротах висел замок, а вот маленькая калитка справа была приоткрыта.

Феликс тихо протиснулся на другую сторону кладбища, прикрыл дверцу и, помня наизусть путь к заветной могиле, тихо пошел в туманную глубь кладбища. Ветер пронизывал до костей, под пальто и рубашка, и брюки были мокрыми насквозь, но Феликсу было плевать.

Он просто шел к той, которая ни разу после смерти к нему не пришла даже во снах. Она не прощалась, не говорила ему проклятья за свою поломанную жизнь… нет… как скончалась под утро, во сне, так и ушла в мир иной тихо и без лишних слов на прощание.

Подойдя к нужной калитке, которой была огорожена могила Жизель, Феликс увидел новый замок. И лишь усмехнулся, прикрыв рот рукой, чтобы сдержать истерический крик.

Без проблем перемахнув через забор, Феликс подошел к белому камню, обрамляющему землю могилки Жизель, и присел на металлическую скамью.

Несколько минут прошли в некотором ступоре. Он не говорил с покойниками, когда их вскрывал в прозекторских, и на могилах старался ничего не говорить. Обладая столь неприятным даром, Феликс прекрасно понимал, что будет или спрашивать, или что – то доказывать впустую. Если он никого не видит, значит, никто и не пришел.

Но вдруг, когда раскат грома прокатился завораживающим дребезжащим массивом над кладбищем и ушел эхом к Столице, Феликс поднял взгляд и посмотрел на фотографию Жизель и тихо сказал:

– Была б ты рядом… Ты бы нашла выход…

Феликс приложил руку к пальто справа и, найдя во внутреннем кармане металлическую фляжку, выудил ее наружу. Обтянутая кожей и украшенная несколькими серебристыми узорами, которые выплавляли по заказу Ланского в Цюрихе, подаренная Феликсу фляга не только напоминала ему о событиях Седьмой войны, но и дарила некоторую надежду.

Эту вещицу ему принесла из разграбленного дома Лидия, когда тайком выбралась в комендантский час в город и залезла в собственный дом, дабы отыскать что – то для продажи и для собственной дальнейшей жизни. Феликс усмехнулся, вспомнив, как отругал девушку, когда та принесла ему флягу отца, однако с тех пор не расставался с данной вещью.

И что в ней было такого ценного?..

Откупорив крышку, Феликс глубоко вдохнул, выдохнул и залпом выпил часть портвейна, который сам же и влил в флягу. Горло обожгло, легкие опалило жаром, а разум на мгновение затуманился. Даже раскат грома, настигнувший Феликса в момент кашля, не смог уже напугать.

И тут в голову доктора пришла дикая мысль: остаться на могиле с Лидией навечно. И пусть его похоронят за забором, как душегуба или нехристя, пусть сожгут тело и развеют прах предателя в лесу, он все равно уйдет тут, возле нее…

Уже достав дрожащими от холода руками кожаный чехол с инструментами, Феликс и сам не заметил, как земля за его спиной хлюпнула, а соседнюю калитку задела знакомая черная трость.

– Неужели? Это вы?!

Феликс чуть не закричал.

Молния вновь разрезала небо над его головой, после чего доктор ощутил странное тепло, растекшееся по желудку. Может, портвейн так влиял, а может, его Жизель вновь отсрочила кончину предателя.

– Между прочим, пить в одиночестве, да еще и на кладбище, это дурной тон, доктор Ланской.

Феликс убрал чехол со скальпелями в пальто и, придав выражению лица более – менее нормальный вид, обернулся.

Александр стоял под огромным зонтом, со спиц коего стекали ручьи воды, его длинное пальто доходило до колен, а роскошные кожаные туфли, выполненные на заказ, уже были все в придорожной грязи и комьях земли. Но при этом у Шелохова был вид не страдальца, а скорее – сострадающего. С такими лицами ходили священники к кровати умирающих, и Феликс хорошо запомнил эти мгновения, когда еще работал в туберкулезном диспансере при Дельбургском институте.

– Как вы вообще сюда попали? Замок же, – Александр подошел ближе и осмотрев запертую калитку, – вы что же, прыгали?

– Да, взлетел и приземлился, – вырвалось зло у Феликса. – Что вам нужно?

– Да ничего, просто… увидел вас… подумал, что обознался. А подошел ближе – да нет же, вы. Только что ж вы без зонта? Да еще так легко одеты? – Шелохов осмотрел фигуру Феликса и вдруг протянул ему через забор зонт. – Возьмите немедленно. И пойдемте. Меня ждет экипаж.

– Куда поедем? В казематы?

– Почему? – удивился Александр. – Погодите… вы что же… пьяны?!

Феликс, сам не понимая зачем, допил остатки портвейна из фляги, после чего спрятал ее во внутренний карман пальто, и, перебросив сначала кейс, затем сам перемахнул через забор. Приземлившись в размякший грунт, Феликс увидел, как грязь попала ему на брюки и вымытые ботинки, но лишь цокнул языком.

– Пойдемте, – попросил Шелохов, протянув руку.

Феликс не запомнил дорогу от могилы Жизель до тропинки, которая вела к выходу, но его память запечатлела момент, когда Шелохов открыл дверцу экипажа, впустил в салон сначала Феликса, а потом, запрыгнув сам, крикнул в окошко кучеру:

– Трогай! Домой!

Феликс было откинулся на спинку сидения, провел рукой по мокрым волосам, как вдруг спохватился:

– Шляпа…

– Что, простите?

– Шляпа… осталась там…

– Завтра, как дождь кончится, пошлю за ней слуг, – махнул рукой Шелохов. – Кому она нужна, увольте. Да и к тому же, не всякий сможет, как вы, пролететь над забором.

Шелохов улыбнулся, но Феликс, отвернув голову, никак не отреагировал.