Игра в одни ворота

В ресторане заиграла та же музыка. Он смотрел на нее и видел не бизнес-леди, а ту самую девчонку с выпускного бала. И снова заговорил о чувствах, о выборе, о том, что они теряют время. И снова она отшучивалась, говорила о дружбе, но в ее глазах он видел не жалость, а страх. Страх перед той силой, которую он излучал. «Хватит, Ник! Мы друзья, и точка». Это прозвучало как приговор. Тот же, что и много лет назад.

В машине он не сдержался. Требовал ответа, кричал. Она кричала в ответ, что он сошел с ума, что разрушает все, что она любит Виктора. И тогда он, обезумев от ярости и боли, выпалил:

– Любишь? А что ты делала все эти месяцы в моих объятиях? Жалость отрабатывала? Я для тебя так и остался темным «бесперспективным» Колей?

Ее ответ перерезал все нити.

– Да! – закричала она в исступлении. – Да! Ты и есть тот самый никчемный Коля, который пытается примерить чужие роли! Я пыталась исправить свою старую ошибку, но ошиблась снова! Останови машину! Немедленно!

Он не остановился. Он давил на газ, слепой от ярости, не видя дороги из-за дождя и слез. Он хотел заставить ее замолчать, хотел, чтобы мир перестал существовать. На скользком повороте его «Мерседес» резко занесло…

Он очнулся от оглушительной тишины, прерываемой лишь шипением пара из разорванного радиатора. И от теплой, липкой влаги на своем лице. Сначала он подумал, что это дождь. Но это была кровь. Ее кровь.

С тех пор он бежал. В Швейцарию. От себя, от Виктора, от ее призрака. Он отстроил идеальную жизнь-фасад, но мысль о том, что Виктор знает или догадывается о его вине, не давала ему покоя. Это была незаживающая рана. И тогда он начал вынашивать план. Холодный, расчетливый и беспроигрышный.

Он ждал этого звонка. Ждал, когда горе и время сделают свою работу, когда Виктор ослабеет. И когда тот позвонил, с надтреснутым, усталым голосом, Николас был готов.

Они встретились в Питере, на нейтральной территории – приватном кабинете ресторана. Виктор постарел на десятилетия; в его глазах стояла невысказанная боль.

– Зачем ты вернулся, Николас? – спросил он без предисловий, не дотрагиваясь до вина. – После всего.

– Я вернулся, потому что должен был вернуться, – тихо, почти исповедально начал Николас. Он смотрел не на Виктора, а на пламя свечи, играя бокалом. – Все эти годы я жил с одним грузом. С мыслью, что ты меня ненавидишь. Что ты считаешь меня убийцей.

Виктор сжал кулаки, его челюсть напряглась.

– А разве нет?

– Нет, – Николас поднял на него взгляд, и в его глазах стояла искренняя, выстраданная мука. Искренняя для него самого. – Я был за рулем, да. Я виноват, что не справился. Виновен в ее смерти перед тобой и перед Эвой. Но не в том, в чем ты меня подозреваешь.

– Я ничего не подозреваю. Я знаю, – голос Виктора прозвучал хрипло. – Я знал о вас. Она мне все рассказала перед… перед самой…

Николас сделал вид, что это удар для него. Он откинулся на спинку стула, позволив на лице отразиться шоку и горю.

– Она рассказала? – он сглотнул. – И что же она сказала? Что мы были любовниками? Что мы встречались за твоей спиной?

Виктор молча кивнул, его лицо исказилось от гримасы боли.

– Она солгала тебе, Витя, – тихо, но четко произнес Николас. – Солгала, чтобы ранить тебя в последней ссоре. Да, мы поссорились той ночью. Из-за тебя. Она кричала, что ты уделяешь ей мало внимания, что вся жизнь – это только бизнес. Она была в истерике! Я предложил подвезти ее, чтобы успокоить. Всю дорогу она твердила одно: «Витя никогда мне не простит, он подумает самое худшее». Она боялась твоего недоверия больше всего на свете! А я… я пытался ее убедить, что ты ее любишь, что все наладится. И вот чем это кончилось.

Он умолк, дав словам повиснуть в воздухе. Давая Виктору пережить эту ложь, облеченную в одежды правды.

– Не верю тебе, – прошептал Виктор, но в его голосе уже не было прежней уверенности, а лишь отчаянная надежда поверить.

– Поверь, – Николас наклонился вперед, его голос стал настойчивым, почти гипнотическим. – Поверь мне, как верила она в ту последнюю минуту. Потому что она успела сказать мне кое-что. Ее последние слова были о тебе. И о Эве.

Виктор замер, затаив дыхание. Его защитная стена дала трещину.

– Что… что она сказала?

– Она сказала: «Скажи Вите… пусть он… пусть он их объединит. Ради Эвы. Это мое последнее желание»… – Николас сделал паузу, наслаждаясь моментом. – Она не успела договорить, Витя. Но я понял. Она говорила о бизнесе. О вашем общем деле. Она хотела, чтобы ты нашел способ сохранить его для дочери, сделать его нерушимым. Она просила тебя об этом. Умирая.

Это была гениальная ложь. Он играл на самом святом – на последней воле погибшей жены, на отцовской любви и чувстве вины самого Виктора.

Виктор закрыл лицо руками, его плечи затряслись. Он плакал. Плакал о жене, о своей боли от неправильных подозрений. Николас наблюдал за этим с внутренним торжеством. Он почти победил.

– Я не знал. – глухо прошептал Виктор. – Я думал.

– Хватит думать, – мягко, но властно перебил его Николас. – Хватит страдать. Давай выполним ее волю. Давай сделаем так, как она хотела. Я помогу тебе. Я обязан помочь. Ради нее. Я разработал все детали. Доверься мне, как ты доверял мне раньше. Давай заключим сделку. Ту самую, о которой она мечтала.

Он не стал озвучивать условия. Не сейчас. Сейчас нужно было дать Виктору утонуть в этом облегчении, в этой лживой благодарности за «спасенную» память о Кате.

И пока Виктор, сломленный и благодарный, пожимал ему руку, Николас смотрел поверх его головы в окно, на темные воды Невы.

«Поверил, – ликовала его черная, холодная сущность. – Поверил, как наивный мальчишка. Ты всегда был таким, Витя. Доверчивым. Она выбрала тебя за твою «честность». А я… я выиграю именно за ее отсутствие. Ты подпишешь все, что я предложу, потому что тебе будет казаться, что ты исполняешь ее последнюю волю. И я заберу все. И дело, которое мы строили вместе, и твою дочь. И твое спокойствие. Я струсил тогда, у «Северной». Но сейчас – нет. Сейчас я выиграю».

Расчетливый ход Баринова сработал безупречно. На следующее утро он явился в офис «Соколов Тревел» с портфелем, в котором лежали тщательно подготовленные документы, чтобы обсудить с Виктором «последнюю волю Кати» в деталях. Но в приемной его встретила растерянная Алла Васильевна.

– Виктора Леонидовича ночью забрала «скорая» – выдохнула она, не в силах скрыть дрожь в голосе. – Сердце. Врачи говорят, кризис. Он в реанимации и к нему никого не пускают.

Внутри Николаса все похолодело от ярости. Не сейчас! Все могло рухнуть в самый последний момент. Если Виктор умрет, не подписав бумаги, все перейдет к Эве, и его многолетний план пойдет прахом. Если же он выживет, но останется недееспособным, возникнут опекуны, суды, вопросы… Нет. Он не мог этого допустить.

– Это ужасно, – произнес он с подобранной на лету искренней скорбью. – Но есть дело, которое не терпит отлагательств. Личное дело Виктора. Он ждал этих документов. Это было важно для него. Для памяти Екатерины.

Алла Васильевна, верная своему боссу до мозга костей, колеблясь, все же дала ему адрес клиники. Этого было достаточно.

Через час Николас Баринов уже стоял в полутемной палате рядом с телом Виктора, опутанным проводами и трубками. Тот был без сознания, под действием сильнейших седативных препаратов. Рядом, стараясь не смотреть на Баринова, нервно переминался нотариус – молодой, подобранный им за большие деньги специалист, не задающий лишних вопросов.

– Виктор, друг – начал Николас театральным шепотом, обращаясь к бессознательному другу. – Ты должен это подписать. Ради Кати. Ты же обещал.

Он взял его ослабевшую, безвольную руку и, с помощью нотариуса, который бледнел с каждой секундой, вложил в нее дорогую перьевую ручку. Ведя его рукой, как рукой марионетки, Николас вывел на последней странице документа шаткое, кривое, но юридически значимое подписание: «В. Л. Соколов».

Нотариус, стараясь не дрожать, поставил печать и свою подпись.

Теперь оставалось только ждать. Ждать, когда Виктор либо умрет, либо официально отойдет от дел по состоянию здоровья. Баринов надеялся на второе – это было бы более изящно и менее подозрительно.

Он ждал десять долгих лет.

Десять лет, в течение которых Николас из-за границы по кирпичику выстраивал свою новую реальность, готовя почву для своего триумфального возвращения.

И вот этот день настал. Завтра его ждут в Питере. Самолет, билеты, люкс в «Астории» – все уже куплено и ждет его. Оставалась лишь одна, последняя малость. Перед отлетом он заехал к Матильде.

Матильда была его личным антидепрессантом. Дорогой, эффективным и абсолютно без эмоциональным. Профессионал своего дела, она специализировалась на снятии стресса у сильных мира сего. Ее квартира в центре Женевы была таким же его кабинетом, как и офис, – местом, где он приходил в себя, восстанавливал контроль и сбрасывал накопившееся нервное напряжение.

Его не интересовали ее разговоры, ее прошлое или ее чувства. Его интересовало ее идеальное, тренированное тело и ее безразличное мастерство, которое позволяло ему на несколько часов забыть обо всем: о призраке Кати, о бледном лице Виктора в больничной палате, о собственной, вечно грызущей его пустоте.

Он вышел от нее глубокой ночью, холодный, собранный и абсолютно готовый к завтрашнему дню. К дню, когда он, наконец, получит все, что, как он считал, принадлежало ему по праву.

Он смотрел на огни города, отражавшиеся в темных водах Роны, и чувствовал лишь ледяное удовлетворение хищника, уверенного в своей победе. Завтра начнется его игра. И он был готов играть в нее до конца.

Глава 5. Дамир Майер

Рождение Дамира стало единственным светлым и искренним событием в браке Николаса Баринова и Илоны Майер. Для Илоны, женщины с тонкой душевной организацией и глубокой меланхолией, сын стал спасением, смыслом существования. Она не чаяла в нем души и, предчувствуя, что не сможет дать ему достаточно тепла в будущем, старалась компенсировать это всем, что было в ее силах.

Она окружила его красотой и искусством. Его детство прошло не в стандартных детских комнатах, а в бесконечных музеях и на вернисажах Парижа, Лондона, Флоренции. Пока Николас строил свою империю, Илона строила мир для своего мальчика. Она первой заметила его способности. Не к числам или стратегиям, а к цвету и форме. В три года он уверенно держал кисть, в пять – смешивал краски с интуицией взрослого художника, в десять – его работы уже было не отличить от картин многих признанных мастеров модернизма.

Илона нанимала ему лучших учителей, покупала самые дорогие материалы, превратила западное крыло их женевской виллы в просторную светлую мастерскую. Они могли часами молча сидеть рядом: она – читая, он – рисуя. Это было их тихое, идеальное сообщество, их крепость, в которую был не допущен Николас.

Для Николаса сын всегда был загадкой и… разочарованием. Он хотел видеть в нем продолжателя своего дела, железного наследника с холодным умом. А Дамир был похож на мать – тихий, созерцательный, живущий в мире внутренних образов. Николас считал его слабым, «не от мира сего», и их редкие встречи сводились к сухим формальным вопросам.

Дамир тонко чувствовал это неприятие. Он видел, как отец почти не бывает дома, а если и появляется, то лишь для того, чтобы устроить сцену или продемонстрировать свое презрение к их «бесполезному времяпрепровождению». Он знал о его многочисленных любовницах и видел, как от этого тихо угасает его мать.

Смерть Илоны окончательно разорвала и без того хрупкую связь между отцом и сыном. Шестнадцатилетний Дамир не мог простить отцу его отстраненности, его холодности в последние дни жизни матери. Он видел в нем не горевавшего вдовца, а расчетливого дельца, поспешно закрывающего ненужные ему активы. В знак протеста и вечной верности матери Дамир официально сменил фамилию Баринов на девичью фамилию матери – Майер. Он заперся в доме своего деда, известного коллекционера искусства, на окраине Женевы, и погрузился в рисование. Это был его способ скорбеть, его способ остаться с ней.

Прошли годы. Дамир Майер не стал клерком в империи отца. Он стал rising star арт-мира. Его работы, полные меланхоличной, пронзительной красоты и невероятного технического мастерства, стали сенсацией. Критики писали о «редком даре», «возрождении классического модернизма» и «глубине, не свойственной столь молодому автору».

Вся арт-тусовка с нетерпением ждала его первой персональной выставки, посвященной памяти Илоны Майер. Анонсы были разосланы, в глянцевых журналах вышли восторженные статьи о «затворнике из Женевы», а инстаграм-аккаунты знатоков искусства взорвались фотографиями его работ.

Не меньше, чем его картины, светскую хронику волновал и его роман с Анастасией Делекторской, восходящей звездой балета, солисткой парижской оперы. Они встретились на благотворительном аукционе. Он был угрюм и молчалив, она – сияла энергией и грацией. Ее привлекла его замкнутость и талант, его – ее сила и дисциплина. Их роман был красивой сказкой для прессы: меланхоличный гений-художник и прекрасная, знаменитая балерина. Фотографии их прогулок по набережным Сены собирали сотни тысяч лайков. Настя была одним из немногих людей, кто мог растопить лед в его сердце и вызвать на его лице редкую, но искреннюю улыбку.

Именно в такой момент, за неделю до открытия выставки и за день до отъезда в Россию, Николас Баринов пригласил сына на ужин.

Они сидели в дорогом ресторане за столиком у окна. Молчание между ними было густым и неловким, как всегда. Дамир смотрел на тарелку с устрицей, к которой так и не притронулся. Николас, напротив, ел с деланным аппетитом.

– Я видел, что ArtReview пишет о тебе, – начал Николас, откладывая вилку. Его голос был ровным, деловым. – Говорят, «редкий дар». Молодец. Илона бы гордилась.

Это имя, произнесенное его устами, всегда резало Дамира по живому.

– Не называй ее так, – тихо, но четко сказал он. – Ты не имеешь права.

– Я имею всякое право. Она была моей женой, – холодно парировал Николас.

– Была. Но ты никогда не вел себя как муж. Ты был постояльцем. И то непостоянным.

Николас вспыхнул, но тут же взял себя в руки.

– Не будем возвращаться к старому. Я пригласил тебя не для ссоры. Мне завтра лететь в Россию, в Санкт-Петербург. Деловые переговоры. Со старыми партнерами. И я хочу, чтобы ты составил мне компанию.

Дамир скептически поднял бровь.

– Компанию? Зачем? У меня через неделю открытие выставки. Той самой, о которой ты только что «прочитал». И помолвка с Настей. Ты в курсе, что такое подготовка к персональной выставке?

– Выставка через неделю, – отмахнулся отец, как от назойливой мухи. – Мы вернемся за три дня до нее. Все успеешь. Питер. Разве не об этом ты всегда твердил матери? «Хочу увидеть Исаакия, «Белые ночи», Эрмитаж…» Это твой шанс. Город твоих любимых художников. Дворцы, каналы. Разве это не стоит того, чтобы отложить кисти на пару дней?

Это была низкая, но точная уловка. Мысль увидеть воочию город, вдохновлявший Добужинского, Бенуа, Сомова, задела Дамира за живое. Он замолчал, колеблясь.

– Какие переговоры? – настороженно переспросил он. – Какие партнеры? Ты никогда не брал меня с собой в деловые поездки.

– Очень старые связи, – уклончиво ответил Николас, делая глоток вина. – Семейное дело. Там будет одна молодая особа. Примерно твоего возраста. Дочь моего партнера. Думаю, вам будет интересно пообщаться. Возможно, она даже захочет посетить твою выставку. Эва. Очень целеустремленная девушка. Возглавляет сочинский филиал. Думаю, вы найдете общий язык.

Он намеренно описывал поездку, как легкое, культурное путешествие с элементом светского флирта.

– Целеустремленная? Звучит скучно, – поморщился Дамир. – Она хоть что-то смыслит в искусстве? Или вся ее целеустремленность в Excel-таблицах?

– Узнаешь, когда познакомишься, – уклончиво улыбнулся Николас. – Соглашайся. Это будет полезно для твоего кругозора.

В этот момент зазвонил телефон Дамира. На экране загорелось фото улыбающейся Анастасии.

– Извини, – он отвернулся к окну. – Да, солнышко? Нет, все хорошо. Просто ужин. С отцом. Он помолчал, слушая ее. – В Питер. Возможно. Да, я знаю, ты там гастролила. Красиво? Правда? – его лицо наконец смягчилось, в голосе появились теплые нотки. – Хорошо, обязательно. Спокойной ночи, любимая.

Он положил трубку и взглянул на отца, который наблюдал за ним с холодной усмешкой.

– Балерина? – спросил Николас с легкой насмешкой. – Все еще крутишь роман с этой девочкой?

– Это не «роман», – резко ответил Дамир. – И не «девочка». Анастасия Делекторская – блестящая артистка. И она понимает меня лучше, чем кто-либо.

Николас пожал плечами, давая понять, что это его не интересует.

– Итак, о чем мы? Ах, да. Петербург. Я уже заказал билеты.

Дамир вздохнул, смотря на огни города. Мысль сбежать от пред выставочной суеты, увидеть новое, возможно, найти сюжеты для картин, перевешивала неприязнь к отцу.

– Ладно, – он сдался. – Я полечу с тобой. Но только на несколько дней.

Николас удовлетворенно кивнул, в его глазах мелькнула победа.

– Отлично. Завтра в десять утра, аэропорт. Не опаздывай.

Он не стал раскрывать сыну истинных причин поездки. Не сказал ни слова о Викторе Соколове, о договоре. Николас решил, что поговорит с ним накануне встречи, представив все в виде блестящей возможности.

Дамир же, вернувшись в свою мастерскую, смотрел на незаконченный портрет матери и думал о белых ночах Петербурга. Он звонил Насте.

– Представляешь, я все-таки лечу завтра в Питер. Да, с ним. Нет, не знаю зачем. Но возможность увидеть город. Да, я тоже буду скучать. Обещаю, привезу тебе эскизы самой красивой набережной.

Он абсолютно не подозревал, что летит не навстречу вдохновению, а навстречу ловушке, расставленной его отцом. Разменной монетой в большой игре, правила которой он даже не знал.

Глава 6.

Эва вышла из офиса в ночную прохладу Сочи. Воздух был густым и сладким, словно пропитанным медом и ванилью. Он пьянил, окутывал, заставлял забыть о стерильной прохладе кондиционеров и бесконечных графиках. Где-то вдали, на набережной, лилась музыка и слышался счастливый, беззаботный смех. Но Эва шла не туда. Ей нужна была не чужая радость, а тишина, чтобы разобраться в собственных мыслях.

Ее гнев понемногу остывал, превращаясь в горькое, неприятное послевкусие. «Детский сад, – снова и снова прокручивала она в голове сцену в холле. – Два взрослых мужчины, а ведут себя как мальчишки на школьном дворе». Максим с его беспочвенной ревностью и истеричными обвинениями. Артем с его нелепой, но искренней готовностью броситься в бой. Оба – полная противоположность тому порядку и контролю, которые она так выстраивала в своей жизни. Оба одним своим существованием ставили под сомнение ее уверенность в том, что все можно просчитать и взять в железные руки.

Вдыхая аромат цветущих магнолий, она невольно улыбнулась. В этом году эти удивительные деревья цвели повторно, вопреки всем графикам и учебникам ботаники. Огромные белые чаши, похожие на изящные фарфоровые блюда, плыли в темноте, источая невероятно нежный, но настойчивый аромат. Магнолия крупноцветковая, – мысленно отметила она. – Вечнозеленое дерево, способное к ремонтантному цветению в условиях теплой и влажной осени. Природный механизм, направленный на увеличение шансов на опыление. Даже природа позволяла себе непредсказуемость, шла против правил. Почему же она должна быть всегда в тонусе?

Она злилась на них, да. Но в глубине души Эва с холодной ясностью признавала тот факт, что Максим – не тот мужчина, с которым можно пройти через огонь и воду, а потом встретить старость, держась за руки. Он был красивой, дорогой обложкой с пустым содержанием. Он идеально смотрелся на ее фото в соцсетях – улыбчивый, подтянутый, с правильными чертами лица. Он был аксессуаром, который подчеркивал ее статус успешной, красивой женщины, у которой есть все, включая идеального парня.

Надеяться на то, что он внесет вклад в их общий бюджет, было бессмысленно. Его грандиозный проект – компьютерная игра в жанре survival simulator под пафосным названием «Elysian Escape» – существовал уже второй год в виде красочных концепт-артов, громких заявлений о скорой революции в игристое и бесконечных ночных бдений за компьютером, которые он называл «рабочими сессиями». Денег это пока не приносило никаких, лишь съедало его время и ее веру.

Эва ничего не имела против того, что деньги в семью приносит женщина. Смысл был не в этом. Смысл был в поддержке, в общем деле, в ощущении, что вы – одна команда. Ей хотелось делиться с ним успехами и получать в ответ не равнодушное «молодец, котик», а искренний интерес и совет. Ей хотелось, чтобы он был ее тылом, ее надежной гаванью, а не еще одним проектом, которым нужно управлять, мотивировать и тянуть за собой.

Любовник из него был превосходный – страстный, изобретательный, умеющий заставить забыть обо всем на свете. Но семьянин? Партнер? Опора? Нет. Именно поэтому она и оттягивала разговор о браке, отшучиваясь, что еще не готова к такому серьезному шагу. На самом деле, она была готова. Просто не с ним.

Почему-то именно в этот момент она вспомнила тех пожилых супругов, Первушиных. «Золотая свадьба». Пятьдесят лет. Как они это сделали? Ведь пары встречаются почти случайно, два чужих человека из разных миров, с разными привычками и бэкграундами. Они как плюс и минус – притягиваются, часто вопреки логике. Та самая «искра», химия, «бабочки в животе» – это лишь спичка, которая зажигает костер. Но чтобы он горел десятилетиями, нужны дрова – общие ценности, уважение, умение прощать и идти на компромиссы.

Она прекрасно знала, что и у таких пар не все гладко. Ссоры, обиды, разочарования. Именно поэтому в ее свадебных турах работали первоклассные семейные психологи, помогающие молодоженам не только организовать праздник, но и заглянуть чуть дальше, в их общее будущее.

«Надо будет посмотреть, что это за город такой – Вичуга, – отвлеклась она от грустных мыслей. – Существует ли тот самый завод? И есть ли там хоть один приличный ресторан, который соответствовал бы нашим стандартам… Хорошо бы найти что-то аутентичное, но с современным комфортом».

Тут она поняла, что проголодалась. Пообедать она не успела, а ужин с Максимом благополучно накрылся медным тазом. На ее пути попалось уютное кафе с светящейся вывеской «Le Repère». Из открытой двери веяло ароматом свежеиспеченных круассанов и эспрессо.

«Возможно, найдется что-то легкое», – подумала она, заглядывая в меню у входа. Сезонный салат с рукколой и грушей, крем-суп из шампиньонов, смузи из шпината и манго… Вполне подходящий ужин для позднего времени.

Она так была поглощена своими мыслями и изучением меню, что не заметила, как за ее спиной притормозила черная спортивная машина. Из окна высунулось раздраженное лицо Максима. Он проследил за ней, чтобы извиниться, вернуть все назад. Увидев, что она заходит в кафе, он злорадно хмыкнул: «Ага, тоже проголодалась после скандала». Он припарковался в тени, решив подождать, пока она выйдет.

И уж конечно Эва не могла предположить, что всего десять минут назад в это же кафе, спасаясь от тоски и одиночества, зашел Артем. Он сидел у дальнего окна, уткнувшись в экран ноутбука, заказывая свой стандартный ужин программиста – большой латте и пасту карбонара. Он искал в интернете информацию о Вичуге, пытаясь отвлечься от мыслей о своем провале и ледяном взгляде Эвы.

Судьба свела всех троих в одной точке в одно время, готовя новую, еще более нелепую и взрывную встречу. Южная ночь только начиналась.

Эва зашла внутрь, и ее приятно поразила обстановка. Это было не стандартное кафе, а место с душой. Стены были выкрашены в теплый терракотовый цвет, а вместо картин их украшали полки с причудливой керамической посудой: чашки с неровными краями, будто слепленные руками ребенка, тарелки с рельефными отпечатками листьев и приморских камушков. Каждый предмет был уникален. Свет исходил от кованых бра с матовыми стеклами, бросая мягкие круги света на столики из слэбов грубого дерева. Пахло не только кофе, но и глиной, деревом и легкими пряностями.

Молодой официант с умными глазами и бородкой хипстера провел ее к столику у окна.

– Что-то легкое, – сказала Эва, даже не открывая меню. – Салат, возможно смузи.

– Отличный выбор, – кивнул официант. – Но, если позволите, я рискну предложить вам нечто вопреки всем правилам. У нашего шефа сегодня авторский десерт – грушевый тарт-татен с розмарином и домашним ванильным мороженным. . Тесто просто тает во рту. Идеально дополняет ночной чай.