Код «Орфей»

Он двинулся вдоль стен, где тусклые лампы отбрасывали длинные тени, и остановился у лестницы, ведущей к променаду. Поднявшись на палубу выше, он осторожно выглянул из-за угла, задержавшись в тени, словно проверяя, не заметит ли его чей-то взгляд. Оттуда, в сером свете вечера, донеслись шаги и голоса. Джеймс увидел её.

Эльза Арефьева стояла на палубе, придерживая Михаэля за руку, и её силуэт, тонкий и упрямый, казался вырезанным из надвигающегося тумана. Мальчик тянул её вперёд, показывая на горизонт, где волны искрились последними лучами солнца.

– Мама, смотри! Там, там! – он подпрыгивал, указывая на свет за горизонтом.

– Тише, Михаэль… – Эльза погладила его по плечу, словно желая удержать от слишком громкого восторга.

Но шаги её оставались осторожными, с той внутренней напряжённостью, которую Джеймс помнил по Стокгольму. Двое мужчин следовали за ней – Хартвиг, высокий, с жёсткими скулами и взглядом, что пробирал насквозь, и Клаус, коренастый, с руками, сложенными на груди, как у часового. Охрана. Это понимание ударило Джеймса, как внезапный порыв ветра. Так вот почему она не пришла в парк, и теперь причина была ясна: СД заманили её на борт, обернув поиски отца в паутину, где каждый шаг мог стать последним.

Его разум работал быстро, как механизм, отлаженный годами службы. Подойти? Невозможно – матрос не лезет к пассажирам, особенно под присмотром таких, как эти двое. Хартвиг уже оглядывался, его глаза скользили по лестнице, словно чуя тень. Джеймс отступил в коридор, чувствуя, как ладони вспотели. Воспоминание нахлынуло: её тёплая ладонь в его руке, в том тихом парке, где Михаэль гонял чаек, а она шептала о матери, о музыке, что спасает в темноте. «Я вытащу тебя», – подумал он, и только эта клятва, как якорь в шторм, удержала от импульса.

Он вернулся к камбузу, где повар, краснолицый норвежец по имени Харальд, громко лаял на помощника:

– Быстрее, лентяй, суп остынет, а пассажиры не ждут!

Харальд повернулся к Джеймсу, вытирая руки о фартук, пропитанный запахом рыбы.

– Ханссон, поднос для каюты 12-С готов. Отнеси, да не мешкай – фройляйн с ребёнком, не заставляй ждать.

– Сию минуту, – кивнул Джеймс и взял поднос. В этот момент он решился. Идея пришла мгновенно. Пока Харальд отвернулся, он развернул салфетку и завязал узел «восьмёрка» – простой морской узел, что держит крепко, символизируя терпение, как бесконечный круг, не разрываемый штормом. На обороте меню, карандашом, он нацарапал: «00–04. Жди. Дж. Х».

Помощник повара, молодой парень с веснушками, глянул искоса.

– Ты чего там возишься, а? – спросил он, с прищуром.

– Просто проверяю, чтобы всё было в порядке, – улыбнулся Джеймс.

Парень хмыкнул и махнул рукой:

– Эх ты… Шведы всегда такие аккуратные. Неси давай, пока не остыло.

Подойдя к коридору, ведущему к каюте 12-С, он столкнулся с двумя эсэсовцами на посту. Те остановили его:

– Пропуск! Без него нельзя.

Джеймс замялся, держа поднос:

– Эм… Забыл у камбуза… спешил, чтобы ужин не остыл.

Один из них прищурился:

– Обычно еду сюда носит буфетчик Мёллер.

– Франц передал мне, сам задержался у кают офицеров. Вроде как старший помощник его вызвал, – ответил Джеймс спокойно, стараясь говорить буднично.

Эсэсовцы переглянулись, но отступили в сторону, и он прошёл дальше по коридору.

У двери каюты 12-С он постучал – дважды, сдержанно, как сигнал в эфире. Дверь приоткрылась, и Эльза появилась в проёме, её глаза, тёмные и настороженные, встретились с его на миг. Хартвиг стоял рядом, перебирая сигареты, но его взгляд уже цеплялся к матросу.

– Ужин, фрау Хартманн, – сказал Джеймс, опуская глаза, как положено, и передал поднос.

Её пальцы коснулись края, и в этом касании он почувствовал – она узнала. Эльза узнала это прикосновение. Она подняла глаза и на миг они расширились от шока и удивления. Сдавленный вздох вырвался из её груди, будто она хотела что-то сказать, но страх перед охраной удержал слова. Удивление смешалось с надеждой, и она крепче сжала край подноса, словно подтверждая: да, это он, именно здесь, на этом судне.

– Спасибо, – ответила она чуть теплее, чем следовало бы, и на миг сжала поднос сильнее.

– Пожалуйста, – тихо добавил Джеймс, едва слышно, и опустил руки.

Дверь закрылась.

Клаус пробурчал что-то Хартвигу, и оба тихо пошептались за его спиной, недоверчиво косясь в сторону уходящего матроса. Но в конце концов они махнули рукой: швед с подносом выглядел лишь частью корабельной рутины.

В каюте, где воздух был пропитан сыростью и далёким гулом машин, Эльза поставила поднос на столик, укрытый от только что уснувшего Михаэля. Её пальцы, ещё хранящие тепло от касания, развернули салфетку. Узел «восьмёрка» – морской, крепкий, как обещание, что время не предаст. Тут же она обнаружила записку: «00–04. Жди. Дж. Х.».

Облегчение нахлынуло, как первая волна после штиля, но страх тут же подступил, острый, как фальшивая нота в мелодии. Хартвиг и Клаус за дверью – их шаги, ровные, как метроном, отсчитывали ловушку. Она сжала салфетку, шепнув:

– Господи… неужели… он здесь… и он нашёл меня? – едва слышно сорвалось с её губ.

Джеймс спустился на нижнюю палубу, где гул машин заглушал эхо шагов. Его мысли ещё держали образ Эльзы, как мелодию, что не даёт уснуть. Он понимал: ждать больше нельзя. Нужно найти способ приблизиться к её каюте.

Сдав вахту, он направился в курительный салон для членов экипажа, где воздух был пропитан ароматом дешёвого табака и заваренного чая, а переборки, обшитые потемневшим деревом, хранили следы бесчисленных рейсов – царапины от картёжных досок и следы от бесчисленных кружек чая и кофе. На столиках – прикрученные шахматные доски, латунные пепельницы, поблескивающие в свете судовых ламп.

За столом сидел боцман Ганс, размеренно затягивался трубкой и выпускал клубы дыма, которые неторопливо стлались под потолком. Рядом двое матросов – датчанин Йолли, широкоплечий, с рыжей бородой, и молодой немец Фриц – лениво перебрасывались картами, обсуждая вполголоса цены на табак в Киле и последние новости с фронта.

– Ханссон, – окликнул боцман, прищурив глаза через дым. – Сдал вахту? Садись, чай ещё горячий. Что, не спится? Шторм в голове?

– Благодарю, герр боцман, – ответил Джеймс, садясь напротив и наливая чай в жестяную чашку. – Да всё более-менее, но мысли не дают покоя. Вот решил заглянуть, чаю выпить, новостями перекинуться. Слыхал я, на палубе С какая-то особая пассажирка. С дитём малым. Сопровождение при ней, спецкоридор под охраной… Что за дама, если не секрет?

Боцман вынул трубку, постучал ею о латунную пепельницу, и пепел тонкой пылью лёг на дно.

– Не твоё это дело, швед, – буркнул он, но в голосе прозвучала нотка любопытства, что недвусмысленно выдавала желание поделиться. – Но раз ты уж спросил… Фрау с ребёнком, поговаривают, особа непростая. Вроде как из Берлина. Сопровождение – двое из тех, что не болтают зря. Сапоги у них не наши, армейские, и курят, как в казарме. Стюард болтал, что каюту осматривают каждые два часа. Важная птица, наверное, или прячут от кого.

Йолли, бросив карту, хохотнул:

– А может, шпионка? Война, знаете ли, все прячутся. Помнишь, в прошлом рейсе тот поляк с фальшивыми бумагами? Эти "охраннички", да наша контора – те ещё волки.

– Волки или нет, – отозвался Фриц, молодой и резкий, – а платят здесь хорошо. Главное – не совать свой нос в эти нечистые дела. Боцман прав: меньше знаешь – крепче спишь.

Джеймс сделал глоток, скрывая улыбку. Информация была скудной, но ценной: СД конечно бдительны, но экипаж много замечает и болтает. Это хорошо. Теперь сомнений не осталось: Эльза – «особая пассажирка», приманка в большой игре. Джеймс должен был её увидеть, передать знак. Но как? Устроить отвлекающий манёвр, поднять шум, вырвать несколько минут. Как это устроить?

Он поднялся, допив чай:

– Пойду я братцы, выкурю сигарету на корме. Спокойной ночи, герр боцман.

– Не задерживайся, – буркнул Ганс. – Завтра с утра на работу, а там и вахта.

Однако он не пошёл на корму: там могли попасться случайные глаза, а риск лишних вопросов был слишком велик. Он двинулся по служебному коридору, размышляя, как приблизиться к Эльзе, он наткнулся на незапертую кладовую, и мысль вспыхнула: вот его шанс. Если получится отвлечь охрану – пусть даже всего на минуту, этого может хватить.

В этой подсобке, где воздух был тяжёлым от краски и металла, Джеймс взял гаечный ключ и чашку с остатками кофе. Поднявшись к палубе С, он затаился за углом соседнего коридора. Спецкоридор был тих, свет ламп отражался на ковролине, а в воздухе висел запах дезинфекции, как в больнице. Клаус стоял у двери каюты 12, один – удача, Хартвиг, по-видимому, отошёл. Коренастая фигура эсэсовца маячила в полумраке, сигарета тлела в пальцах. Джеймс сжал ключ, прикинул расстояние и швырнул его в переборку в дальнем конце коридора. Звон удара эхом разнёсся, как выстрел в тишине. Клаус вздрогнул и выругался:

– Чёрт возьми, что там? Кто здесь?

Он побежал к дальнему углу коридора, а Джеймс плеснул кофе на ковролин посреди коридора – тёмное пятно расплылось, как тень подозрения. Пока Клаус этого не заметил – манёвр сработает чуть позже, когда он вернётся сюда и увидит след. Тогда его внимание уйдёт на пятно, он начнёт звать кого-то убирать ковролин, а Джеймсу это прибавит ещё одну заветную минуту.

Не теряя ни секунды, отважный разведчик метнулся к двери, постучал тихо, дважды. Эльза приоткрыла дверь, её глаза, тёмные от страха, встретили его.

– Держись. Я рядом. Я вытащу вас отсюда, обязательно что-нибудь придумаю, – шепнул он, чувствуя, как секунды тают.

– Будь осторожен… прошу, – её голос был еле слышен, полный скрытой мольбы.

– Проклятые пассажиры, всё пачкают здесь! – недовольно проворчал Клаус. Вернувшись на пост, он наконец заметил пятно и с досадой зашагал к нему.

В этот миг она успела лишь прошептать:

– Быстрее, он возвращается. Береги себя…

Джеймс кивнул и, хорошо зная планировку судна, метнулся к другому концу коридора. Его шаги растворились в гуле машин, но только что подошедший Клаус успел заметить тень его уходящей фигуры.

– Кто тут ещё? Кто шастает в закрытой зоне?

Джеймс спрятался в нише между каютами – конструктивном углублении в переборке, где можно было затаиться. Клаус насторожился и хотел было подойти ближе, но в этот момент появился Хартвиг. Его шаги прозвучали твёрдо, и голос разрезал тишину:

– Что здесь за шум? Руди, что происходит? Тебя нельзя и на полчаса оставить одного?

– Герр унтерштурмфюрер, – Клаус вытянулся. – Я нашёл гаечный ключ в коридоре, да ещё и свежее пятно от кофе на ковролине. Похоже, кто-то из пассажиров или матросов шастал. Я уже хотел вызвать палубного офицера, но не успел…

– Нет, – резко оборвал его Хартвиг. – Командный состав сегодня занят, готовится к "гостям". Второй помощник за обедом намекнул: он теперь тоже в СС, карьеру делает. Сказал, скоро ожидается особый гость – русский корабль, для петли. Радиоигры у них. На борт вроде как кто-то подняться должен. Подробностей не дал, мол, тайна в интересах Рейха. И это, в общем, понятно. Так там все офицеры на взводе сегодня. Ну, ладно. У нас другие задачи, Руди. И неплохо бы ещё раз проверить её каюту – лишняя осторожность не повредит.

Клаус сжал губы, нахмурился и пробурчал неуверенно:

– Ладно, ладно. Проверим, да. Куда нам-то, до верхов… Только стой да всяких девиц охраняй… – Он почесал затылок, но не стал продолжать, не решаясь спорить со старшим товарищем.

Джеймс, затаив дыхание, неподвижно застыл в нише между каютами и улавливал каждое слово их разговора.

Удача. Настоящая удача – услышать это именно сейчас. Джеймс вдруг ощутил, как случайная крошка информации переворачивает всю картину. Профессор, за которым охотятся и русские, и немцы. Эльза – не просто пассажирка, а приманка, за которую борются сразу несколько сторон, и с её помощью можно достичь разных целей: и столкнуть русских с немцами, и выманить профессора из укрытия. Русский корабль, о котором шепчут, – значит, связь есть, совпадение не может быть случайным. И «Норланд» в этой партии – всего лишь пешка, прикрытие куда более опасной комбинации. Он связал в уме услышанное: радиоигры, разговоры о гостях, её каюта, охрана – всё это складывалось в сеть. И если он сумеет вмешаться, пусть даже на миг, планы СД могут дать трещину. Саботаж радиорубки – единственный шанс, но цена? Он понимал: любое его действие теперь отзовётся и в её судьбе. Если сорвёт радиосвязь – может спасти Эльзу и её ребёнка, но если ошибётся – навлечёт беду на тех, кого хотел защитить. Образы смешивались: её лицо, её голос и холодный расчёт разведчика. Личное и служебное переплелись окончательно, и каждое решение резало сердце.

И всё же однозначное решение родилось: проникнуть в радиорубку, когда сменятся вахты, днём или прямо сейчас, пока ещё есть возможность. Медлить было нельзя. Джеймс не знал, сколько у него оставалось времени, но ощущал его, словно туго сжатую пружину: каждая секунда отзывалась в висках сухим, звенящим ударом. Теперь ход был за ним. Он чувствовал, что тянуть нельзя: пора действовать.

***

С наступлением ночи на «Норланде» нарастало ощущение всё большей напряжённости: коридоры затихли, шторки на иллюминаторах опустили, часть освещения погасили. Офицеры и матросы обходили палубы, проверяя переборки и вахты, словно корабль готовился не к обычному рейсу, а к чему-то куда более серьёзному. Машины гудели ровно, их вибрация передавалась через настил, напоминая о скрытой мощи под ногами. Над жилыми палубами – пост управления, за переборкой – радиорубка; между ними, как натянутый канат, тянулась общая обязанность: держать связь и не допустить ни единой ошибки.

На ходовом мостике царила подчёркнутая собранность. Мерное покачивание стрелки гирокомпаса сливалось с щелчками приборов, создавая ритм, в котором экипаж держался строго и сдержанно. За штурвалом стоял рулевой Вальтер Шефер – коренастый, с узкими плечами и сухими ладонями, где белел старый рубец от троса. Он вёл курс плавно, не отрываясь смотрел вперед, отвечал лаконично и отрывисто.

Капитан судна Карл Густав фон Бруг склонился над картой за штурманским столом. Высокий, сухощавый, в тёмной форме офицера военно-морского флота Кригсмарине с золотыми петлицами и потёртыми пуговицами; узкие скулы и прищур человека, привыкшего к солёному ветру. Голос – ровный, резкий, с гамбургским прибрежным акцентом, будто отточенный строевой школой. Он задавал тон: ошибки должны быть полностью исключены.

– Радист, доложите обстановку, – потребовал он, обернувшись в сторону радиорубки, не поднимая глаз от карты.

Пауль Зерх, молодой радист с упрямым подбородком, наклонился к пульту за переборкой радиорубки. Сквозь перегородку на мостик доносился сухой треск эфира. Шкала тонула в шуме, лампы под кожухом светились тускло; одна моргала красным – перегрев. Радист хмурился: его ведь не было всего пятнадцать минут, и именно за это время в рубке возникли сбои. Индикаторы вели себя странно, лампы мигали, словно кто-то тайком успел вмешаться. Зерх замешкался, задерживая ответ – раздражение капитана нарастало.

– Ну что там с докладом? – голос фон Бруга прозвучал резче, с явным недовольством.

– Помехи, герр капитан. Входной работает, но выходной сбоит. Напряжение падает, помехи на линии, несущая не держится, – вымолвил он, стараясь не поднимать глаза, и вышел на мостик.

– Проще, Пауль, – вмешался старший помощник капитана Йоханнес Келлер, лязгнув каблуками армейских сапог. Он докуривал «Juno», щёлкнул пеплом, и на запястье блеснул ремешок с металлической пряжкой – на нём угадывался тиснёный знак охранных подразделений СС. Потушив сигарету, Келлер шагнул ближе к радиорубке, желая лично убедиться, что именно там происходит. В голосе слышалось недовольство и скрытая насмешка. – Нас слышат или нет?

– Слышат плохо, господин гауптштурмфюрер. На коротких – рвано, на средних – тонет в шуме. Похоже, ламповый усилитель сбоит. Пробую резервный контур…

– Сколько нужно времени? – холодно перебил его фон Бруг.

– Минут пятнадцать, герр капитан, – выдохнул Зерх.

– Живее, Пауль, – отрезал капитан с явным раздражением. – Не тяни.

Фон Бруг метнул взгляд в тёмное стекло иллюминатора, затем на репитеры и компасную розу.

– Без сигнала мы слепы, – произнес он. – Но «русский гость» должен быть наш. Пеленговать «Смелого» вручную. Эдгер, доклад каждые пять минут. Курс – двести градусов. Машинам – полный вперёд.

– Двести градусов, герр капитан, – чётко повторил указание рулевой.

– Есть, – отозвался вахтенный офицер Ральф Эдгер. Усталые глаза, сжатые губы; движения – сухая точность. Он повернул рукоять рамочного пеленгатора. Стрелка качнулась, отозвалась глухим откликом.

– Пеленг на «Смелого»… сто семьдесят истинный, – доложил он, сверяясь со шкалой. – Нечетко, срывается. По корме – огни транспортника. Судя по всему, «Коминтерн». Наш «гость» его сопровождает. Дистанция – миль пятнадцать-двадцать, в кильватере.

Фон Бруг метнул взгляд на карту, карандаш аккуратно чиркнул по линии сближения.

– Лево руля на пять. Держать сто девяносто. Пеленг – каждые пять.

– Лево пять – есть, – повторил Шефер. – Сто девяносто.

Келлер вернулся на мостик, шагнул к нактоузу, бросил взгляд на компас и, подойдя к столу, наклонился к капитану:

– Центр ждет подтверждения, капитан. Мы не отправили положенный ежечасный доклад на берег, и в штабе это наверняка уже заметили. Могут насторожиться…

– Пусть насторожатся позже, – резко пресёк фон Бруг. – Сейчас операция в активной фазе, и времени на условности нет.

В радиорубке Зерх снял крышку, разрядил конденсатор на корпус, подстроил катушку связи, заменил кабель на резервный. Лампа в выходном каскаде вспыхнула и стабилизировалась на грани.

– Пауль, – капитан повернул голову в сторону радиорубки, – до моей команды никакого сигнала. Чините станцию всеми способами. По моей команде передадите «SOS» напрямую на «Смелый». Пока – работайте.

– Есть, герр капитан, – коротко бросил Зерх, явно смутившись.

Эдгер сверился с визирной колонкой.

– Пеленг на «Смелого» – сто семьдесят один, нечётко, – доложил он. – Разрешите визуальный обход на палубе?

– Через семь минут – лично, – ответил фон Бруг. – Докладывать пеленг каждые пять минут.

– Принято.

– Рулевой, внимание, – сказал капитан. – Лево руля два. Курс сто восемьдесят пять – по команде.

– Есть, – отозвался Шефер. – Сто восемьдесят пять, держу по команде.

Старший помощник Келлер шагнул ближе к столу, но фон Бруг даже не поднял глаз:

– Старший помощник Келлер, чем вы заняты? – голос стал резким, с ноткой явного раздражения. – Спускайтесь вниз, проверите готовность палубной команды к манёврам: трапы, люки, двери, помещения. По готовности доложите. Здесь прохлаждаться не место.

– Понял, – буркнул Келлер с плохо скрытым раздражением, но подчинился и ушёл. Его шаги по трапу звучали глухо и отрывисто, словно каждое движение отзывалось внутренним недовольством.

В радиорубке коротко щёлкнули тумблеры – Зерх работал молча, избегая лишних комментариев. На мостике Эдгер снова повернул рукоять пеленгатора.

– Сто семьдесят один подтверждаю, – сказал он спустя минуту. – Дальность неясна, но направление держится.

– Хорошо, – капитан отметил карандашом линию. – Рулевой, курс сто восемьдесят пять. Выходим на сближение со «Смелым».

– Сто восемьдесят пять – есть. Держу, – ответил Шефер.

– Теперь – обход, – добавил фон Бруг. – Эдгер, круг вокруг мостика. Визуально – всё, что заметите.

– Есть, – сказал вахтенный и исчез в коридоре.

На мостике установилась деловая тишина. «Норланд» шёл полным ходом, оставляя «Коминтерн» позади и выходя на сближение с невидимым «Смелым».

В эти минуты никто не заметил, как над мостиком, в решётке вентиляции, поднялась тонкая нитка дыма – сначала слабая, как пар, но густевшая с каждой секундой. Запах жжёной изоляции пробился сквозь воздух, и струйка превратилась в явный предвестник пожара, упорно поднимаясь вверх, словно чёрное предупреждение.

Игра входила в решающую фазу: теперь любой неверный шаг мог обернуться не только провалом операции, но и гибелью всего судна.