Код «Орфей»

Владимир Караконстантин

Код «Орфей»

Код «Орфей». Части 1 и 2

Глава 1.

Сентябрь 1940-го.

Европа уже пылала войной, и Балтика, формально ещё мирная, жила в тени большой политики: Латвия всего несколько месяцев назад вошла в состав СССР, порты и причалы обросли новой охраной, а в прибрежных закусочных шёпотом говорили о движениях немецких крейсеров у датских проливов. Утро в Лиепае выдалось пасмурным, но тихим – редкость для прибалтийской осени. Гавань ещё дремала в сизом мареве тумана, в котором звуки глушились и становились вязкими, как густой мёд. Мачты стоящих у причалов судов терялись в сером тумане, изредка прорезаемом гудками буксиров и отдалённым стуком молотков со стороны верфи.

Сквозь эту завесу «Смелый» – сторожевой корабль СКР-22 – медленно шёл своим ходом на внешний рейд, покачиваясь на лёгкой зыби. Его стальной корпус, влажный от ночной росы, проблёскивал под тусклым светом солнца, едва пробивавшегося сквозь облака, и казалось, что сам воздух пропитан ожиданием предстоящего перехода.

На траверзе, чуть впереди, шло советское торгово-дипломатическое судно «Коминтерн» – массивный, с красным флагом на кормовом флагштоке и белыми полосами по борту. Его грузовые трюмы были забиты ящиками с дипломатической почтой, а на верхней палубе прогуливались люди в гражданской одежде – делегация Наркомата внешней торговли, отправленная на переговоры в Стокгольм.

Формально «Смелый» должен был сопровождать советский пароход до выхода в международные воды, но в штабе знали: на борту у него были и другие задачи. В последние месяцы несколько сторожевых кораблей, действовавших в акватории Северного и Балтийского морей, несли не только охрану торговых судов, но и работали как плавучие радиопосты. Их операторы вели непрерывное прослушивание немецких военных частот, фиксировали позывные, время и направление передач, чтобы на берегу могли строить картину активности Кригсмарине. «Смелый» был одним из таких кораблей. И именно его выход совпадал с полученными в Москве данными, которые связывали предстоящий маршрут с приоритетной операцией Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, ведавшего внешней разведкой. Уже более полугода там разрабатывали план по линии Третьего Рейха – тщательно продуманную операцию, целью которой значился известный профессор русского происхождения, специалист в области физики и военно-морских технологий.

Родившийся в Санкт-Петербурге и окончивший Политехнический институт, а затем оказавшийся в эмиграции после Гражданской войны, он долгие годы работал в Германии в военно-морском техническом бюро, специализируясь на математическом моделировании и конструировании систем гидроакустической защиты подводных лодок. Эти разработки считались крайне важными для будущей безопасности советского флота и представляли собой ключ к пониманию новых методов противодействия подводной угрозе. В штабе подчёркивали: его поиск и возможный перехват технологий относились к приоритетам, от которых зависела устойчивость обороны страны на морских рубежах. Однако советская разведка не знала главного: за несколько лет до этого профессор сумел выехать в нейтральную Швецию, формально по линии научного обмена, и с тех пор жил под защитой нейтрального статуса, продолжая работать над своими разработками. Эта деталь, скрытая от многих даже в Москве, делала задачу по его поиску куда более сложной, превращая её в тонкую игру разведок, где на кону стояли не только чертежи и формулы, но и политический престиж страны.

В рубке "Смелого", возле радиоустановки, находился старший лейтенант госбезопасности Павел Логинов.

Высокий, подтянутый, с прямыми плечами и спокойной осанкой, с внимательным, чуть прищуренным взглядом, в котором иногда проскальзывала сухая ирония, а временами – холодная отстранённость, свойственная опытному чекисту. Он умел быть вежливым, но не всегда обходительным; в спорных вопросах упрямился, а при начальстве держался сдержанно и аккуратно, словно каждое слово и жест проходили внутреннюю проверку перед тем, как выйти наружу.

Здесь, на «Смелом», формально над ним стоял командир корабля, капитан 2 ранга Николай Журавлёв – опытный моряк и боевой офицер, участник Советско-финской войны, человек с твёрдым, волевым характером и репутацией авторитетного командира. При этом Логинов имел в кармане поручение, вес которого на флоте понимали мгновенно, и это поручение невольно ставило их в сложные, почти равные позиции. В таких случаях подчинённость была делом условным: каждый выполнял своё, и только в штабе знали, чьи распоряжения имеют больший авторитет.

Официально Павел Логинов числился в составе экипажа как офицер по морской радиосвязи в звании старшего лейтенанта государственной безопасности – представителя НКВД, включённого в поход для «особого контроля» маршрута.

Службу он знал досконально, а морскую обстановку умел чувствовать так же тонко, как радист ловит перемену в шуме эфира. Его руки лежали на краю карты, и время от времени он, не спеша, делал пометки мягким карандашом, словно фиксировал не только координаты, но и собственные выводы о происходящем.

Там же в рубке, кроме Логинова, находились и вахтенный штурман – лейтенант Дмитрий Егоров, крепкий темноволосый парень лет двадцати пяти, с внимательным взглядом и чуть нахмуренным лбом, сосредоточенно следивший за курсом, и старшина 2 статьи, радист Николай Кравцов – худощавый, невысокий, с быстрыми руками и цепким взглядом, сидевший у пульта и вполголоса комментируя эфир. Егоров стоял у правого борта, то и дело поднося бинокль к глазам.

– Видимость две-три мили, туман держится, но уже начинает рассеивается, – доложил Егоров сухо, но без излишней резкости, отстраняя бинокль и протирая линзы.

– Выполняем походное задание по плану, – подтвердил Логинов, взгляд его оставался на карте. В голосе – уверенность человека, привыкшего руководить. – Товарищ Кравцов, что по эфиру?

– Чист, товарищ старший лейтенант госбезопасности, – ответил радист, чуть обернувшись от пульта. – Только береговые маяки и обычный портовый обмен.

– Дальних военных или морских станций нет? – разведчик поднял глаза. – Позывные Киля, Копенгагена, Осло? Что-нибудь необычное?

– Нет, товарищ старший лейтенант. В этот раз даже немцы молчат, – Кравцов понизил голос, словно делился не вполне приятной догадкой. – Будто все разом взяли паузу.

– Игнорировать такие моменты нельзя, – сказал Логинов. – Помните, товарищи, в эфире тишина редко бывает случайной.

– Может, и мы для них просто силуэт в тумане, – заметил вахтенный, не отрываясь от бинокля.

– Товарищ лейтенант, продолжайте вести наблюдение, – скомандовал Логинов. – Наша задача – довести «Коминтерн» без происшествий. Любое неожиданное сближение пресекать до того, как оно станет угрозой. Так, хорошо. Я отлучусь на некоторое время, товарищи. Держите наблюдение и эфир под контролем.

– Есть, товарищ старший лейтенант! – одновременно вытянулись вахтенный штурман и радист. Логинов, едва заметно кивнув, развернулся и вышел из рубки, его тяжёлые шаги глухо отдавались по стальному настилу коридора.

Мимо него прошли двое матросов с катушками стального троса. Запах солёной влаги и машинного масла тянулся за ними, вплетаясь в аромат крепкого корабельного чая, доносящегося из камбуза. На палубе слышался редкий лязг металла о металл – швартовые готовили к уборке, проверяли леера.

За иллюминаторами советского сторожевика серое море и небо сливались в одну плоскость. На горизонте, словно расплывчатая тень, маячил силуэт «Коминтерна».

Логинов, пройдя по узкому длинному коридору, постучал в дверь каюты командира и, услышав "войдите", вошёл. В тесном помещении, заваленном картами и сводками, капитан 2 ранга Николай Степанович Журавлёв поднял глаза от бумаг.

– Доброе утро, Павел Ефимович, – кивнул он, предлагая стул. – Как ваши дела? Освоились на борту?

– Доброе, Николай Степанович. Осваиваюсь понемногу, спасибо. – ответил Логинов, садясь. – Погодка конечно, я вам скажу… Туман, пронизывающий стылый ветер и мелкая морось… В этом районе всегда так, товарищ капитан?

– Да, так и есть, – кивнул капитан. – Здесь погода редко меняется – почти всегда туман и ветра.

Журавлёв, откинувшись на спинку стула, спросил, глядя Логинову прямо в глаза:

– Скажите, Павел Ефимович, и всё же… ваше присутствие на борту – это только связь? Или ещё что-то, о чём мне не положено знать?

Логинов встретил его взгляд спокойно. Мысли скользнули: капитан понимает больше, чем говорит, и, возможно, опасается, что «чекист на борту» – это колпак для него самого. Логинов, как уже опытный разведчик, не спешил с ответом. Он хотел немного потянуть время, прикидывая, что именно мог иметь ввиду капитан своим вопросом.

– Не возражаете, Николай Степанович, если я закурю?

Капитан коротко кивнул:

– Да пожалуйста.

Логинов достал из кармана плоский портсигар, щёлкнул крышкой, выбрал папиросу и чиркнул спичкой. На мгновение в каюте запахло серой и табаком. Сделав первую затяжку, он задержал дым, наблюдая за выражением лица Журавлёва, и лишь потом, медленно выпустив его, произнёс:

– Как бы вам сказать, Николай Степанович… Связь – это очень важная работа в такое время, когда вокруг нас уже полыхает мировая война и каждое сообщение может изменить чью-то судьбу, – сказал он наконец, чуть смягчив тон. – А что до остального…

Логинов снова замолчал, подумав, что в случае серьёзной разработки и получения реального задания союзник в лице командира корабля точно не будет лишним, хотя озвучивать это вслух капитану было рискованно.

Взвесив все внутренние "за" и "против", он достал из кожаной планшетной сумки папку, и положив её на стол, на мгновение замер, словно решая, стоит ли раскрывать содержимое. Информация имела гриф секретности, а капитан сторожевика, как обычный офицер ВМФ РККА к ней допущен не был.

– Николай Степанович, я прошу отнестись к данной информации максимально серьёзно и, надеюсь, вы понимаете, что, если наш разговор уйдёт за пределы данной каюты, для нас обоих это закончится одинаково: трибуналом и расстрелом.

Он не вздрогнул от этих слов, лишь чуть сузил глаза и посмотрел на разведчика ещё более пристальнее, словно пытаясь прочитать между строк его намерения.

– Я вас понял, Павел Ефимович. И внимательно слушаю.

Логинов докурил сигарету, стряхнул пепел в тяжёлую морскую пепельницу, стоявшую на краю стола, аккуратно прижал окурок к краю и погасил его. Затем он отодвинул пепельницу чуть в сторону, потянулся к папке, уже лежавшей на столе. Логинов начал неспешно перебирать вложенные в неё листы: машинописные справки, донесения, вырезки из радиограмм. На одном из документов он задержал взгляд, приподнял его двумя пальцами, чуть сдвинул остальное в сторону и, протянув капитану, негромко произнёс:

– Вот, товарищ капитан, ознакомьтесь.

Журавлёв принял лист, взглянул на него внимательно, затем неторопливо достал очки из нагрудного кармана и, водрузив их на переносицу, начал читать, не произнося ни слова. Логинов не стал ждать реакции. Он сцепил руки в замок, откинулся чуть на спинку стула и, выдержав паузу, начал:

– Есть оперативная информация из Главного управления госбезопасности. Причина моего присутствия на борту напрямую связана с этой задачей. По линии «беглых учёных» в Третьем Рейхе разрабатывают одного специалиста по гидроакустике и защите подводных лодок. Он – русский по происхождению, и по данным Москвы он начал работу в портах Третьего Рейха, в том числе по линии обеспечения связи «берег – море» для Кригсмарине, и его деятельность могут отслеживать именно в районе нашего патрулирования. Но детали, Николай Ефимович, увы, никак не могу – гостайна.

Журавлёв кивнул. Казалось, он пытался уловить не столько смысл, сколько подтекст – то, что оставалось за словами. Ещё раз пробежав текст документа глазами, капитан выпрямился и чуть прищурившись, спокойно произнёс:

– Я всё понял, товарищ старший лейтенант. Делайте свою работу, но лично я, со своей стороны очень надеюсь, что в этом походе никаких неожиданностей не возникнет.

С этими словами капитан чуть отвёл взгляд, на секунду задумался, глядя в мутное стекло иллюминатора, и добавил:

– Всё-таки хотелось бы провести рейд спокойно, без сюрпризов.

Но словно в насмешку над его надеждой, в каюте раздался резкий гудок с рубки. Журавлёв мгновенно потянулся к переговорной трубке:

– Журавлёв слушает.

– Товарищ капитан, это дежурный радист Кравцов. Докладываю: зафиксирована активность немецкой радиостанции, одна из зашифрованных линий. По характеру передачи – очень похоже на абверовскую работу. Сигнал нестабильный, но устойчив. Продолжается уже с минуту.

– Ясно, товарищ старшина. Продолжайте наблюдение и прослушивание, без меня ничего не предпринимать.

– Есть, товарищ капитан! – отрапортовал в трубку радист.

Капитан повернул голову к Логинову. Тот поднялся почти одновременно со звонком – без лишних слов, точно уже знал, что следующим будет его ход.

Глава 2.

Берлин, сентябрь 1940 года. Главное управление имперской безопасности (РСХА), VI отдел – СД «Заграница».

Внешняя разведка СД, входившая в состав Главного управления имперской безопасности – была одной из самых закрытых и аналитически сложных подразделений нацистского государственного аппарата. Её задачей была работа с угрозами за пределами Рейха, сбор информации, проникновение, дезинформация и непосредственно разведка во многих странах мира.

К тому времени Германия уже развязала войну, охватив своими танковыми клещами Польшу, а вскоре – и значительную часть Западной Европы. Границы были размыты, альянсы – хрупки. Именно в этих условиях внешний отдел СД становился особенно значим: не просто наблюдать, но и влиять, манипулировать, опережать.

Центр таких операций располагался в Дворце принца Альбрехта, на Вильгельмштрассе, 101 – здание, за фасадом которого скрывался целый механизм расчёта, стратегий и тончайших интриг. Здесь создавались планы, на которые опиралась внешняя политика Третьего Рейха в самых уязвимых её точках. Разведка не прощала ошибок – но и не делала их дважды.

В одном из приглушённых, полутёмных кабинетов, окна которого выходили на узкий переулок с тускло мерцающими фонарями сидел штурмбаннфюрер СС Курт Вебер – начальник оперативной группы по работе с зарубежными учёными и научными кадрами, представляющими интерес для рейха. Высокий, точёный, с лицом, в котором эмоция была бы неуместна. Волосы зачёсаны назад, форма – выверена до мелочей, пуговица к пуговице. Вебер двигался как часовой механизм, в котором не было места случайному жесту.

Интеллектуал по воспитанию, рационалист по складу ума. В СС он вступил не сразу – и не ради карьеры. Для таких, как он, СС было не службой, а системой координат, почти орденом. Здесь всё подчинялось ритуалу, дисциплине, иерархии – то, что Вебер ценил выше слов. В его мире логика вытесняла сомнение, порядок подменял сострадание. Он не мечтал – он проектировал.

Перед ним на столе лежала папка с грифом «streng geheim» – совершенно секретно. Обложка её была уже слегка подтрёпана: за последние месяцы он открывал её не один раз. Бумага пахла влагой и чем-то едким – стойкий, архивный запах старой канцелярии и затхлых помещений, где слишком долго не открывали окна.

Оперативное досье СД на профессора Арефьева, Филиппа Евгеньевича.

Год рождения: 1875. Место: Санкт-Петербург, Российская империя. До 1917 года – профессор кафедры физики Петербургского университета. С 1920 года – эмигрант. Преподавал в Сорбонне, затем – в Берлинской академии наук. Область знаний: гидроакустика, теория военного применения подводных лодок, методы подводного слежения. После прихода национал-социалистов к власти – интернирован как политически неблагонадёжный. Впоследствии перемещён по линии СД. Согласился на сотрудничество. Мотив: члены семьи в заложниках, включая дочь Эльзу Арефьеву (1913 г.р.) и супругу. По доносам завербованных агентов гестапо – наличие еврейских корней подтверждено архивами.

Вебер, не торопясь, сосредоточенно пролистывал папку, пробегая взглядом по вложенным в неё листам – донесениям, справкам наружного наблюдения, шифровкам и агентурным сводкам. Его пальцы скользнули по переплёту – точно и спокойно, как будто проверяя, всё ли ещё на своих местах, всё ли под контролем. Он не забыл того дня, когда узнал о побеге – момент, ставший для него личным поражением, которое он скрывал даже от самого себя.

1939 год. Октябрь. Германия уже вела войну, и хаос пронизывал всё – от линии фронта до канцелярий служб безопасности. Архивы эвакуировались, система наблюдения трещала, а на местах царила сумятица. Именно в этот момент Арефьев исчез. Ушёл – вместе с дочерью и внуком. Не было ни приказов, ни прямых следов. По всей видимости, он воспользовался гуманитарным коридором Красного Креста. Возможно, маршрут готовился заранее. Агентурные источники указывали на то, что кто-то из их связей за границей – возможно, через преподавательскую сеть или эмигрантские круги – помог. Для СД и для штурмбаннфюрера Курта Вебера, курировавшего дело профессора, это стало ударом. Провал, зафиксированный в отчётах, но по-настоящему – в тени кабинета, где на карту была поставлена репутация.

Но Вебер, несмотря на выговор, остался на посту. Не по снисхождению, а потому, что в управлении СД понимали: лучшего специалиста по работе с учёными у них нет. Вебер был на хорошем счету у своего начальника, бригаденфюрера СС Хайнца Йоста, и даже провал с Арефьевым не перевесил его репутацию.

Он умел держать линию, собирать сведения, вести разработку до конца. Но именно провал с Арефьевым он сумел обратить в основу новой комбинации – тщательно просчитанной операции, получившей одобрение сначала у Хайнца Йоста, а затем и у начальника РСХА Гейдриха. Так родилась «Балтийская петля» – замысел, в котором переплелись его опыт, холодный расчёт и желание реванша. Цели были чётко определены: выманить профессора из укрытия, где он скрывался посредством похищения из Швеции его дочери и внука – как приманку, способную вынудить его сделать шаг, на который он бы никогда не решился; раскрыть каналы советской и британской разведки; провести провокацию столь масштабную, чтобы она переросла в дипломатический скандал и могла подтолкнуть противника к резким шагам, бьющим в самые уязвимые точки его политической позиции. Часть плана уже была реализована, и теперь Вебер ждал сигнала о начале морской перевозки, который должен был стать спусковым крючком всей комбинации. Но, как бы ни был велик масштаб, для Вебера эта операция оставалась способом смыть болезненный рубец личного поражения.

Размышления Вебера прервал негромкий, но отчётливый стук в дверь – ровный и выверенный, как всё в этом здании. Он поднялся, машинально поправил и без того безупречный мундир, и только потом коротко бросил:

– Входите, – сказал он, не поднимая взгляда.

Дверь открылась, и в кабинет вошёл оберштурмфюрер СС Генрих Райнц, оперативный референт группы по работе с агентами в подразделении Вебера. Должность, на первый взгляд, канцелярская, но на деле требовавшая постоянных выездов, встреч с агентурой и наблюдения за объектами в разных городах. Прямой, подтянутый, с выражением скорее настороженным, чем холодным. В работе – аккуратен и исполнительный, не склонный к лишней инициативе, но при этом безукоризненно выполняющий приказы. В быту ничем не выделялся, напоминая одного из множества служащих, готовых затеряться в толпе. В СД ценили его как цепкого и выученного исполнителя, внимательного к агентуре и не стремящегося перетянуть внимание на себя. Вебер знал его не первый год и имел все основания доверять ему.

– Хайль Гитлер, господин штурмбаннфюрер! – чётко отрапортовал Генрих, вытянувшись в строевую стойку.

– Хайль! Докладывайте, Райнц.

– Получена радиограмма с «Норланда», господин штурмбаннфюрер, – начал Райнц. – Код «Орфей‑1» принят по закрытому каналу нашей станции «Север». Судно покинуло Стокгольм по расписанию, держит курс на Киль. Операция «Балтийская петля» официально перешла в активную фазу.

Вебер слегка кивнул. Он ждал именно этого условного подтверждения: короткий, зашифрованный пакет данных, который мог быть понят только посвящённым. Он знал, что дочь профессора и её племянник уже тайно вывезены из Швеции. На бумаге всё выглядело безупречно: по поддельным документам они числились этническими немцами, переселенцами, желающими вернуться на родину по гуманитарной линии. Пограничный контроль пройден без вопросов – за этим стояли люди Райнца, действовавшие через нейтральных посредников. А теперь, на борту «Норланда», Эльза официально значилась частным пассажиром, купившей билет на собственные средства, но на самом деле – находилась под непрерывным контролем двух агентов СС.

– Позиция в данный момент? – спросил Вебер, поднимая глаза на подчинённого.

– На подходе к Готланду, идёт точно по графику. Радиомолчание соблюдается. Капитан предупреждён, и действует по инструкциям. Фрау Арефьева не сопротивляется, но всё время молчит. Наши агенты работают с ней достаточно аккуратно. Ребёнок спокоен, видимо не осознаёт происходящего.

Вебер чуть откинулся в кресле, прикрыв глаза. В его лице появилась едва уловимая тень удовлетворения.

– Значит, Генрих, Орфей снова зазвучал, – произнёс он негромко, словно сам для себя.

Он поднялся и подошёл к окну. За стеклом над Берлином висело мрачное, тяжёлое осеннее небо. На улице было тихо. Тишина была плотной и ровной, словно в ней чувствовался нарастающий порядок, возвращающий всё на свои места.

– Проследите, чтобы «Норланд» не потерял ни минуты, – произнёс Вебер, не оборачиваясь. – Под вашу личную ответственность. Русские и британцы должны увидеть ровно то, что мы им приготовили.

– Так точно, господин штурмбаннфюрер. Операция выполняется строго по плану, без отклонений.

– Хорошо. Скажите, Райнц, наблюдается ли активность русской или британской разведки в районе? – спросил он, переводя взгляд на своего сотрудника.

– Никак нет, господин штурмбаннфюрер. В данный момент – тишина. Ни перехватов, ни визуального присутствия. Наши радисты ведут постоянное прослушивание, и кроме того, судовой радист и старший помощник на «Норланде» – наши агенты, из нашего ведомства.

Вебер кивнул, задержав взгляд на офицере чуть дольше.

– Это хорошо. Очень хорошо. Поддерживайте постоянную связь. Мы не должны ничего упустить. Я полностью уверен, что они поведутся на нашу наживку. Нужно только лишь чуть подождать. А чем тише сейчас – тем громче удар в будущем. Помните об этом, Райнц, – сказал он, про себя вспоминая слова Бисмарка: «Великую политику делают в тишине, а гремят лишь последствия».

– Я всё понял.

– И ещё, Райнц… никаких осечек. Мы не имеем права на ошибку.

– Допуск к деталям операции, как вы знаете, имеет очень ограниченный круг людей. Вся информация передаётся строго по закрытым каналам связи. Наши агенты из моего подразделения – профессионалы высшего уровня. Я лично одобрял каждую кандидатуру. Можете быть уверены, господин штурмбаннфюрер – операция и в дальнейшем будет идти строго по плану.

– Хорошо. Вы свободны, Райнц. Любую активность докладывать лично мне и немедленно. В любое время.

– Есть! Хайль Гитлер! – вытянулся оберштурмфюрер СС Райнц, вскидывая руку в нацистском приветствии, с отточенной механикой жеста, как того требовал устав СС.

Райнц развернулся, покинул кабинет, бесшумно закрыв за собой дверь.

Вебер задержался у окна, ещё раз окинув взглядом пустынную улицу, затем подошёл к телефону и поднял трубку, набрав номер своего непосредственного начальника. Дождавшись ответа секретаря и соединения с кабинетом бригадефюрера, произнёс:

– Господин бригаденфюрер Йост? Хайль Гитлер! Докладывает Вебер. «Балтийская петля» в активной фазе. Код «Орфей-1» подтверждён. Да, бригаденфюрер. Да. Так точно. Он только что вышел, господин бригаденфюрер. Да. Хайль!

Вебер аккуратно положил трубку на рычаг, задержав взгляд на аппарате, словно дослушивая в тишине отзвуки разговора. Несколько секунд он стоял неподвижно, затем, медленно выдохнув, вернулся к столу, чувствуя под ладонями холодную гладь лакированной поверхности. На столе перед ним лежала папка – та самая, с которой всё началось. Он протянул руку, перелистнул её неторопливо, как бы ещё раз проверял каждую строчку, каждое имя и дату, закрепляя в памяти детали. Листы тихо шуршали, словно напоминая о невидимой цепочке людей, кодов и приказов, запустивших эту сложную и коварную операцию.

Дойдя до конца папки и задержавшись на другой стороне обложки, Вебер собственноручно вывел одно-единственное слово: