Код «Орфей»

ORPHEUS.

***

Балтийское море в послеобеденные часы уже теряло дневную прозрачность и к началу сумерек казалось плотным и тяжёлым, с влагой и холодом в воздухе. Туман полз низко, цепляясь за леера и бортовые фальшборта, обволакивая палубу «Смелого» холодной ватой. Впереди, на линии горизонта, едва проступали размытые очертания «Коминтерна», который они сопровождали: контур корпуса и бледное мерцание бортовых огней угадывались сквозь серую дымку. А здесь только рубка "Смелого", светящаяся мягким электрическим светом, вырывалась из сумерек, как тёплый остров в ледяной пустоте.

Логинов стоял у штурманского стола с картами и сводками, задумчиво следя за тусклым, чуть подрагивающим мерцанием приборов радиоустановки. Вместе с ним находился капитан 2 ранга Журавлёв – они только что поднялись из капитанской каюты по вызову вахтенного помощника.

В рубке была рабочая атмосфера: стоял негромкий гул оборудования, слышался шелест бумаги в руках штурмана, мерный треск радиостанции, а под ногами ощущалась лёгкая вибрация корпуса – отчётливое ощущение работы машин, передававшейся через переборки и смешивавшейся с рокотом волн.

Здесь же, в тени настольной лампы, склонившись над пультом, сидел радист старшина Кравцов – наушники глубоко вдавлены в уши, пальцы бегают по ключу с едва заметным дрожанием, а лицо застыло в той особой сосредоточенности, когда весь его мир сводится к одному лишь треску эфира.

– Товарищ капитан… Товарищ старший лейтенант госбезопасности, – сказал он приглушённым голосом, но с той особой интонацией, от которой любой командир сразу настораживается. – Мы только что перехватили несколько сигналов на немецких военных частотах. И это не обычные передачи Вермахта или Кригсмарине – а выделенный, сложный шифр, к которому ещё предстоит подобрать ключи, причём зашифрован он серьёзно и предназначен явно для узкого круга адресатов.

Логинов медленно подошёл, его шаги глухо звучали по резиновому покрытию палубы. На столе радиста, среди карандашей, замусоленных блокнотов и пустой эмалированной кружки, лежала свежая лента с распечатанными символами немецкого кода. Кравцов поднял взгляд – усталые глаза с покрасневшими веками, но в них горел живой, охотничий блеск.

– Сможешь подобрать нужный ключ? – спросил Логинов сдержанно, будто боясь спугнуть удачу.

– Думаю да, товарищ старший лейтенант, – губы радиста тронула кривая улыбка. – Чёрт знает, как, но у меня под рукой оказались кое-какие шифры. Я тут поковырялся, Павел Ефимович… Предстоит ещё покорпеть, но мне уже удалось вытащить из этих обрывков одно слово – «Орфей». Странное какое-то, товарищ старший лейтенант… Что оно значит, не знаю, но выглядит, как будто ему придавали особое значение.

Слово ударило в Логинова, как глухой колокол, отдаваясь в висках. Он мгновенно отвёл взгляд в сторону, рассматривая пустой угол рубки, чтобы Кравцов не заметил короткой, опасной вспышки в глазах. Для экипажа это было просто странное слово в перехваченном коде. Для него – сигнал, за которым стояла история, известная только ему.

– Это ещё не всё, – тихо добавил Кравцов, чуть приподняв бровь и поправляя наушники. – Во время эфира я успел снять пеленг по передаче. У него есть очень явный источник – по транспортным сводкам и расписанию ближайших портов – кто крупное немецкое судно. Вышло из порта Стокгольма и направляется в Киль. Вот, взгляните, Павел Ефимович, – с этими словами он придвинул к Логинову лист транспортной сводки, в которой значились отправления и прибытия судов из Швеции. Время сходилось лишь по одному пункту – крупному немецкому пассажирскому лайнеру «Норланд».

В рубке стало особенно тихо. Даже туман за стеклом будто замер, прислушиваясь к происходящему. Логинов почувствовал, как в груди нарастает то особое чувство, которое бывает перед началом серьёзной операции – смесь холода и сосредоточенности.

– Свяжите меня с Центром, – произнёс он негромко, но так, что в его голосе звучала стальная уверенность. – Немедленно.

Глава 3.

Москва, Лубянка. Сентябрь 1940 года.

Большой кабинет начальника Главного управления государственной безопасности Народного комиссариата внутренних дел дышал ровной, настороженной тишиной тех учреждений, где слов всегда меньше, чем решений: высокие окна лили в комнату бледный дневной свет, под ним матово поблёскивало зелёное сукно длинного стола; карта Балтики на стене была утыкана булавками и флажками с мелкими карандашными пометками на полях; рядом стоял правительственный телефон закрытой связи; стеклянный графин с водой оставлял на сукне бледный круг, будто след недавнего дождя. В воздухе стоял сухой канцелярский дух: табак, бумага и лёгкий привкус металла от аппаратуры.

Во главе стола сидел начальник ГУГБ, первый заместитель наркома НКВД СССР, комиссар государственной безопасности 2‑го ранга Всеволод Николаевич Меркулов – плотной посадки, со спокойным тяжёлым взглядом человека, который привык распоряжаться не тоном, а смыслом. Волосы зачёсаны назад; когда он поворачивал голову, крупные пуговицы кителя заметно блестели, и становилось ясно: всякое «да» и всякое «нет» в этом кабинете будет произнесено негромко, но точно будет услышано всеми, как неоспоримый приказ.

Справа от него сидел комиссар госбезопасности 3‑го ранга Павел Михайлович Фитин, начальник 5‑го отдела (Иностранная разведка) ГУГБ НКВД – молодой, собранный, с широким лбом и короткой стрижкой, где чёткий пробор подчёркивал аккуратность, а прядь у виска была приглажена привычным движением. Губы полные; взгляд спокойный и тяжелеющий в паузе. Говорил он без бумаги, так, будто все цифры лежали не в папке, а у него перед глазами; редакторская выучка слышалась с первой фразы: сначала выводы короткой преамбулой, затем подробности, аккуратно разложенные по полочкам.

Рядом с ним – капитан госбезопасности Александр Смолинцев, руководитель оперативной агентурной группы в Германии и по совместительству офицер связи с флотом: тонкий профиль, записная книжка, положенная поперёк ладони, и привычка мгновенно фиксировать чужие слова своими аккуратными строками.

Слева сидел капитан 2 ранга Военно-морского флота Андрей Николаевич Сафронов, начальник особого отдела штаба Балтийского флота. Морская выправка сдерживала каждое движение; лицо пересекала бурая полоса загара, у левой брови белесой ниткой тянулся осколочный шрам, а когда он слегка поворачивал плечо, под воротом на мгновение проступал втянутый рубец у ключицы – память о последствиях финской войны. Сафронов слушал в пол-оборота, как у стола оперативной сводки: взгляд – на собеседнике, мысль – уже в схеме связей и строках примечаний.

Чуть дальше – старший майор госбезопасности Пётр Сергеевич Артемьев, начальник УНКВД по Ленинградской области: крупная фигура, широкая ладонь, голос с хрипотцой петербургской сырости; его люди отвечали за широкий спектр задач: контрразведывательное обеспечение береговой зоны и портового хозяйства, радиопеленгацию и радиоконтроль, наблюдение за гаванями и фарватерами, узлами железной дороги и судоремонтными мастерскими; через его стол проходили пропуска, паспортный режим, фильтрация «гуманитарных» пассажиров, агентурные сведения с причалов и из лоцманских служб.

У дальней стены стояли адъютанты; в конце кабинета – отдельное рабочее место для стенографисток и машинисток: столы, стенограф, пишущие машинки; у ближней стены возле входа в кабинет – оперативный дежурный по Управлению.

– Добрый день, товарищи, – начал Меркулов. – Прошу садиться. Совещание закрыто, стенография ведётся; режим обычный: правительственная линия – по моему распоряжению. Повестка на сегодня, товарищи: Балтика и север нашей страны – обстановка и оценки по линии разведки и контрразведки, исполнение текущих мероприятий на море и на берегу. Сначала общий фон, затем – к частностям по докладчикам. Начнёт пятый отдел. Павел Михайлович, прошу.

– Есть, – откликнулся Фитин. Он придвинул папку, но оставил её закрытой и начал неторопливо, с тем спокойствием, которое рождается из дисциплины и порядка. – По Балтике, товарищ комиссар, работаем по утверждённым планам и операциям, провалов не отмечено. По линии ИНО ведём широкую агентурную работу в Германии и нейтральных странах – уже внедрены нелегальные резиденты, работают и передают важные сведения. Агентура сети «Эталон-3» (Берлин, научные круги) обеспечивает доступ к научно‑технической среде; связка «Узел‑7» и «Рейд» (порты и портовые сооружения) – к служебным помещениям и администрациям портов. В новых республиках формируем легальные прикрытия и перепрофилируем старые связи: кадровые замены в портах и почтово‑телеграфной сети, фильтрация контактной среды. Британское присутствие отслеживаем по линии миссий и торговых представительств: работают «в белую», осторожно; попытки контактов фиксируем. Каналы переброски и конспиративные адреса поддержаны через благотворительные комитеты, культурные общества и «учёные конференции» как витрину. В целом, товарищ комиссар, – ситуация контролируемая и фон устойчивый; работаем по планам, – закончил Фитин, чуть отодвинув папку и скользнув взглядом по стенографистке.

Меркулов коротко кивнул; взгляд на миг задержался на его папке и на карте Балтики, рука легла ребром на край стола, будто фиксируя сказанное.

– Порядок понятен, Павел Михайлович. По линиям нелегальных резидентов и контактной среды в Германии я бы хотел… – настольный телефон коротко дрогнул и зазвенел; Меркулов прервал фразу, положил ладонь на трубку и уже собирался продолжить, но телефон у края стола звякнул ещё настойчивее. Он снял трубку:

– Меркулов слушает. Да. – Пауза. – Дежурный пятого? Да, начальник у меня. Что за срочность? – Он слушал, глядя на карту Балтики. —Из Балтийской радиогруппы говорите… Как вы сказали, сторожевик «Смелый»?

Ладонь легла на микрофон, голос стал тише, обращённый уже к столу:

– По вашему ведомству, Павел Михайлович: дежурный докладывает – срочная шифровка из Балтийской радиогруппы, со сторожевика Балтийского флота.

Он отнял ладонь от трубки и закончил коротко:

– Принесите в мой кабинет немедленно. Прямо на совещание, через приёмную. Да, под роспись. – И вернул трубку на рычаг.

– Пятый отдел и особый отдел штаба флота – доложите по этому делу. Кратко: что имеем и что делаем, прогресс в данный момент, – сказал он, переводя взгляд на Фитина и Сафронова.

– Это по линии учёных, товарищ комиссар. – начал первым Фитин. – Работа идёт более полугода. Цель прежняя: профессор русского происхождения, физик, специальность – военно‑морской подводный флот и технологии. По линии «Эталон‑3» установлено кодовое имя объекта – «Орфей»; личность подтверждена: профессор Арефьев Филипп Евгеньевич. Ранее он работал в Германии, в настоящий момент с горизонта ушёл – точное местонахождение неизвестно; вероятно, одна из нейтральных скандинавских стран, эту версию отрабатываем. Материалы по делу профессора проходят по линии ИНО. В кратчайшие сроки представлю развёрнутый доклад с результатами, товарищ комиссар. В данный момент, для контроля морских маршрутов и путей развёрнут «особый режим»: наши сотрудники, специалисты по связи и представители НКВД включены в поход в составе конвоя торгово‑пассажирских судов по линии Балтфлота. Один из них, из наших людей – как раз на «Смелом» – старший лейтенант Павел Логинов. Его задача – наблюдение и сверка графика, связь с Центром по закрытому каналу «Маяк». К настоящему времени, Всеволод Николаевич, это весь объём сведений по делу «Орфей»; работа по агентурным каналам и легальным прикрытиям продолжается.

– По флоту, товарищ комиссар, – мягко подхватил Сафронов, – конкретно по конвою торгово‑пассажирских судов: работаем по согласованной с пятым отделом схеме. В Балтике выведены корабли сопровождения со специальной радиоаппаратурой для контроля эфира и перехвата; маршруты немцев отслеживаем по графикам и пеленгам. В районе внимания сейчас – несколько торговых и пассажирских судов; ведём визуальное наблюдение и радионаблюдение, фиксируем изменения курса, огней, работу шлюпбалок. СКР «Смелый» – в море, действует в составе группы охраны; связь – в закрытом режиме, без демонстрации интереса. Сближений не даём, провокаций не ищем; приоритет – безопасность наших судов и исполнение совместной операции флота и ИНО.

Стенографистка перевернула лист; в комнате на миг стало особенно тихо: кто‑то выровнял лист, кто‑то чуть подвинул стул. Такие короткие паузы не требовали громких слов – они лишь незаметно меняли тон разговора и расставляли акценты дня.

– Благодарю, товарищи. Дождёмся радиограммы и разберём в порядке совещания. А сейчас продолжим по повестке: Пётр Сергеевич, доложите по берегу и по Ленинградской области, кратко. Товарищ Смолинцев, связь по флоту и радиотехническое обеспечение – по вашей части.

В этот момент дверь у оперативного дежурного мягко дрогнула; адъютант шагнул на зелёное сукно, прижав папку к груди.

– Товарищ комиссар, – сказал он негромко. – Из радиогруппы. СКР‑22 «Смелый». Срочно.

– Сюда, – коротко сказал Меркулов.

Лента легла в ладонь; на полях карандашом – «Маяк» (закрытый канал «Смелый – Центр»). Ровные строки:

«Перехват закрытой передачи на немецкой военной частоте. Выделенное слово: „ОРФЕЙ“. Пеленг – на крупное немецкое пассажирское судно. По сводке отправлений/прибытия – совпадение по времени одно: „Норланд“. Прошу указаний. Логинов».

– По столу, – сказал Меркулов и передал ленту вправо. – Ознакомьтесь, товарищи.

Лента пошла по столу: от Фитина к Смолинцеву, затем к Сафронову и Артёмьеву; края бумаги тихо шуршали по зелёному сукну, на полях карандаш легонько поставил одну точку.

Сафронов заговорил первым – коротко, без нажатия, но так, чтобы каждый услышал вывод, а не только слова:

– По тексту ленты – ключевое слово «Орфей», пеленг на пассажирское судно; по времени сходится один немецкий лайнер «Норланд». Вероятность, что перевозят именно профессора, – не исключаю, но явных подтверждений у нас нет. Моё предложение состоит в том, чтобы на море резких движений не делать: держим дистанцию, наблюдаем, фиксируем. Для «Смелого» – Инструкция № 2: наблюдение, счёт, сверка с графиками; связи – только закрытым порядком, без демонстрации интереса. Сближения не допускаем.

– Не соглашусь, Андрей Николаевич, – спокойно возразил Фитин. – Нам необходимо понять, зачем немцам «Орфей» и почему именно «Норланд». Чем дольше мы остаёмся «глухими», тем меньше у нас шансов догадаться о замысле. Моё предложение – Инструкция № 1: по возможности – аккуратное сближение и проверочный контакт по легенде конвоя. Под любым безобидным предлогом: сверка радиографика, лоцманская проводка, уточнение сети связи. Без раскрытия принадлежности.

– Поддерживаю, – кивнул Смолинцев. – Технически можем подвести «Смелый» на дистанцию сигнального или радиоконтакта в рамках конвоя, не высвечивая интерес. Прикрытие по легенде есть; канал «Маяк» держим. Любая проверка – только как служебный обмен, не более.

– Мне кажется, надо действовать осторожнее, товарищи, – вступил Артемьев. – Мы работаем не в пустом поле. Кругом – иностранные суда нейтральных стран, да и немецкие патрули ходят, доверять им оснований нет. Да и любое заметное движение флота вызовет вопросы в портах и на берегу. При явном контакте правовой режим не на нашей стороне. Я за линию Андрея Николаевича: дистанция, наблюдение, без поводов.

Мнения разошлись; за столом потянулась плотная, деловая тишина. Меркулов не сказал ни слова – перевёл взгляд на карту Балтики и едва заметно сдвинул ближайший флажок: знак, что он всё услышал и уже складывает решение.

– Значит так, – резюмировал наконец начальник ГУГБ. – Решение такое. «Смелый» продолжает слушать эфир и вести наблюдение. В явный и намеренный контакт не вступать. При малейшем поводе с немецкой стороны – сигнал, запрос, манёвр, – действовать по Инструкции № 1: контролируемое сближение и проверочный контакт под легендой. «Норланд» сопровождать незаметно, насколько позволяет обстановка, без демонстрации интереса. Указания передать экипажу, капитану и лично Логинову. Связь – по тому же каналу, через «Маяк».

Он посмотрел на Фитина и Сафронова:

– Письменно оформить: отдельные указания по линии ИНО – вам, Павел Михайлович; по линии флота – вам, Андрей Николаевич. Как будет выполнено – доложите через дежурного.

Сказав это, Меркулов взял ручку, чуть наклонил ленту и поставил на ней резолюцию: «Получено. Осн. – Инстр. № 2. При наличии повода – Инстр. № 1. Наблюдать. Сближений без повода – не производить».

Закончив, он вернул лист на край стола и поднял глаза на присутствующих:

– Благодарю вас, товарищи. Павел Михайлович, Андрей Николаевич, – вы можете быть свободны; оформляйте указания по своим линиям, через приёмную. Пётр Сергеевич, товарищ Смолинцев, – останьтесь ещё на пару минут, по рабочим вопросам.

Стулья мягко скользнули по сукну; папки захлопнулись коротким щелчком. Фитин и Сафронов поднялись, выпрямились у стола.

– Есть, товарищ комиссар. Разрешите идти? – почти в унисон произнесли оба.

– Идите, – кивнул Меркулов.

У двери адъютант пригладил край ковра и придержал створку; офицеры кивнули начальнику и, не затягивая церемоний, вышли в коридор, где их шаги быстро затихли.

Меркулов дождался, пока закроется дверь и повернулся к адъютанту:

– Через час – совещание с начальниками УНКВД Литовской, Латвийской и Эстонской ССР. Повестка: режим портов, радиодисциплина, пропускной порядок. Пригласить, подготовить соответствующие документы. Выполняйте.

Адъютант кивнул дежурному.

– Есть, – ответил оперативный дежурный.

Начальник ГУГБ НКВД СССР Меркулов задержал взгляд на большом окне, размышляя про себя: решение было не о словах, а о порядке действий – слушать эфир, держать дистанцию, входить в контакт только при явном поводе. Москва приняла решение, а исполнение его уходило на море.

Стенографистка сняла страницу и подложила чистую. В коридоре коротко щёлкнул вызов, дверь приёмной мягко встала на место. Во дворе под окнами прошла машина, и кабинет снова вернулся к будничной тишине.

Правильным ли было принятое решение? Это покажет только время. Сейчас же – работа: радиопостам, конвою, «Смелому» и Павлу Логинову. Над Балтикой сгущались сумерки, на воду ложился плотный туман; «Смелый» шёл в строю и делал своё: слушал эфир, вёл поминутные отметки и ждал явного знака

Часть вторая

Глава

4.

Пассажирское судно «Норланд» шло на юго-запад под флагом одной из немецких судоходных компаний, принадлежавшей государственной структуре «Норддойчер Ллойд». В расписании оно значилось как регулярный рейсовый пароход для туристов и переселенцев, и в самом деле ничем не отличалось от прочих гражданских судов. Его корпус уверенно резал волну, машинный гул звучал ровно и мерно, отдаваясь в палубах лёгкой дрожью.

Для случайного пассажира это был обыкновенный рейс из Швеции в Германию: в салоне звенела посуда, дети бегали по коридору, дамы обменивались новостями. Но внимательный взгляд замечал иное: матросы на вахте были чересчур собраны, официанты – слишком молчаливы, а пассажиры передвигались с настороженностью. Атмосфера вокруг казалась напряжённой: слова произносились вполголоса, улыбки были натянутыми, а редкий смех больше походил на попытку скрыть тревогу. На столиках лежали свежие нейтральные газеты с осторожными заметками и обтекаемыми формулировками. И в действительности же этот рейс находился под негласным контролем СД: экипаж был заранее предупреждён, а в радиорубках и служебных помещениях дежурили сотрудники из ведомства и радисты в форме СС.

А восточнее, в тумане за пределом света иллюминаторов, где-то шёл другой корабль – сторожевик, в бортовом журнале значившийся «Смелым». Он держал свой ход и будто прислушивался к тому же ритму моря. Советский корабль оставался вне поля зрения, но ощущение присутствия витало – как тень, которая пока не вступила в игру.

«Норланд» был построен ещё в конце двадцатых, как типичный лайнер для Балтийских линий: около девяти тысяч регистровых тонн, две дымовые трубы, два винта. Перед самой войной его поспешно переоборудовали – лишние каюты закрыли, часть салонов превратили в складские помещения, радиорубки и небольшие госпитальные палаты, усилили переборки. Внешне он всё ещё выглядел гражданским судном, но внутри чувствовалась нарочитая строгость: коридоры стали пустыми, офицерские двери – массивнее, чем требовалось.

На «Норланде» строгого деления на первый, второй и третий класс уже не существовало – военное время упрощало всё. Теперь билеты обозначались лишь общими категориями: «салоны» и «палубный» класс. Для удобства часть помещений была условно разделена: в каютах путешествовали семьи и те, кто мог позволить себе тесное, но отдельное пространство, остальные довольствовались общими помещениями. Один из таких «салонов» – коридор ближе к корме по левому борту – был отгорожен и выделен «для особых пассажиров». Формально – ради покоя семей, фактически – ради того, чтобы не задавали лишних вопросов. Двери узких кают стояли рядами, потолки были чуть ниже, чем в парадных залах, коридор освещался электрическими лампочками под матовыми плафонами.

В одной из таких кают жила женщина, записанная в судовой ведомости как «Эльза Хартманн». За этой строкой скрывалась Эльза Арефьева – дочь немецкого профессора Филипп Арефьева и французской пианистки; её вывезли вместе с сыном, присвоив чужую личину. На борт она попала не по своей воле.

В Швеции, разыскивая отца и пытаясь выйти на него через организацию Красного Креста, она оказалась в руках людей, выдававших себя за гуманитарных работников: её уверили, будто отец в Берлине и увидеть его можно лишь при её личном прибытии. Мнимый шанс обернулся западнёй: Эльза вместе с сыном оказалась в руках немецкой разведки. В поддельном «офисе» Красного Креста её под давлением заставили подписать документы на имя Хартманн, дав понять, что отказ будет расценён как неповиновение и приведёт к угрозе для неё и её малолетнего сына; с этого момента она фактически оказалась под надзором СД. Назад пути не было: любое сопротивление – угроза ребёнку. Так она и оказалась здесь, в тесной каюте «Норланда», под чужим именем и под надзором.

У входа в коридор, где перевозили Эльзу, дежурили двое. Унтерштурмфюрер CC Йозеф Хартвиг и шарфюрер Рудольф Клаус. Их фигуры выделялись даже в серых плащах поверх чёрных мундиров. Старший группы Йозеф – сухощавый, подтянутый, с прямыми плечами и жёсткой линией губ; глаза его были внимательны и холодны, и казалось, он привычно вычёркивал из памяти всё лишнее. Рудольф, ниже по рангу, был широкоплечим, тяжёлым в движениях; его шаги всегда глухо отдавались в палубу, а хмурое лицо выражало постоянное раздражение, словно сама необходимость стоять здесь была ему в тягость.

Оба не числились в составе экипажа и в судовой ведомости проходили отдельной строкой. Это были сотрудники VI отдела СД Главного управления имперской безопасности – оперативники на отдельном поручении. Им было поручено ответственное задание: контролировать коридор и следить за каютой Эльзы, от судьбы которой зависела целая комбинация. Хартвиг и Клаус не случайно оказались здесь – опытные оперативники из группы оберштурмфюрера СС Райнца; они привыкли к подобной службе и знали цену дисциплине и молчанию. Постоянная настороженность показывала их подоплёку: за ними стояло высокое начальство, а вместе с ним – и весомая ответственность за порученное дело. Они чётко осознавали, что за любую ошибку придётся отвечать без пощады. Здесь, на «Норланде», для них существовало лишь задание – ни людей, ни разговоров, ничего постороннего.

– Проверка через несколько минут, – негромко сказал Йозеф, переводя взгляд на мутное стекло иллюминатора. – Формально, без лишних слов: документы посмотрим – и обратно.

– «Формально, без слов»… – проворчал Рудольф, качнув плечами. – Да весь корабль уже понимает, что мы тут не зря торчим. Люди косо смотрят. Я сам слышал на палубе, шептались: мол, эта женщина вовсе не переселенка.

– Пусть шепчутся, – отозвался Йозеф спокойно, но с оттенком усталости. – Нам приказано – мы выполняем. Самодеятельность тут смерти подобна, ты же знаешь.

Рудольф хмыкнул, поправил кобуру и, наклонившись ближе, понизил голос:

– Но ведь мы оба видели, как её в Стокгольме передали нам от Красного Креста. С бумагами, с ребёнком – всё по форме. Только сама она шла, как в воду опущенная. Я думал, рухнет прямо на трап. И глаза… Ты заметил её глаза? Там ни веры никому вокруг, а нам тем более – только непокорность и злоба.

Йозеф холодно усмехнулся, но на мгновение отвёл взгляд:

– Знаешь, верить или нет – не её дело. Райнц велел докладывать каждую мелочь без искажений. Легенда должна держаться до конца рейса. Бумаги чисты, печати настоящие – и этого достаточно. А дальше – Берлин, Вильгельмштрассе. Там уж решат, что с ней делать.