Испорченные сказания. Том IV. Пробуждение знамен. Книга 1

– Вы знаете, что его ждет, как и остальные наши гости. Ни я, ни Его Величество не делам из этого какой-либо тайны.

– Да, я знаю. И именно потому я и просил аудиенции, Ваше Высочество. Могу ли я попросить вас подумать о судьбе последнего из сыновей лорда Рогора Холдбиста еще раз? Быть может, если принять во внимание его возраст и неопытность…

– Нет, – довольно грубо прервал речь Глейгрима Клейс в самом начале. Когда подобным образом делал Верд, Раял продолжал говорить, в этот же раз он замолчал.

Аурон Старскай поднял взгляд на стоящего у его трона советника и опекуна. Клейс выглядел несколько сконфужено, вероятно, он и сам понял, что его восклицание было громким. Неподобающе громким для его положения.

– Я догадываюсь, что именно вы хотите сказать, – уже спокойно произнес регент, в очередной раз переведя взгляд на дверь и обратно на собеседника, – Молодой и неопытный, он переживал за мать, недавно он потерял брата и отца, а до этого и еще одного, и вдруг стал правителем, хоть его к этому и не готовили. Я должен подумать о несчастной леди, которая не переживет казнь последнего сына, ведь двоих она уже потеряла. Я мог бы пожалеть его и отправить в рыцарский орден, чтобы он более не имел прав на земли и титул, мог бы сослать его в Новые Земли, также лишив титула или в Храм, где он и вовсе был бы вынужден отказаться от всего мирского и приносить кому-нибудь пользу. Таким образом я бы не стал чудовищем и тираном, тем самым палачом, приговаривающим юношу к казни, спас бы от гибели глупца и дал бы его матери слабую надежду на хороший исход. Я все верно сказал, или о чем-то позабыл?

Раял словно слышал собственные, так и не произнесенные вслух слова. Он надеялся несколько больше поговорить о переживаниях тетушки и скорее настаивать на Храме, так как для Робсона это было бы самым безопасным местом. К тому же, когда все позабудется, часть священнослужителей, среди которых оказался бы и сын леди Эббианы, могли отправить на север.

Наследник рода размеренно кивнул, соглашаясь. Он бы взял в свои руки инициативу, желая кое-что добавить. Регент вновь заговорил, а перебивать его было верхом безумия.

– Я думал об этом, милорд Глейгрим. Вы – не первый человек, который просит за Робсона Холдбиста. Не понимаю, почему всем дался именно он. Может, все дело в его нелегкой судьбе, а может, он выглядит соответствующе, как… Жертва. Не знаю. Тем не менее, я уже слышал все, что вы желаете сказать. Как бы мне ни хотелось помочь вам, я не отступлю от своих слов – лорд Холдбист будет казнен, однако, я поясню вам почему, если желаете.

– Я был бы признателен вам, Ваше Высочество, – вежливо склонил голову Глейгрим. Он понимал, что Форест настроен решительно, но, быть может, именно разъяснения помогут понять, куда давить, и следует ли это делать в принципе.

– Робсон Холдбист не ребенок, как представляется некоторым из вас. Быть может, он способен произвести подобное впечатление или выглядит слишком наивно для своих лет, однако, смею вам напомнить, что у этого ребенка уже не первый год есть жена, вернее, была, и ребенок. Он достаточно взрослый, чтобы садиться на трон севера без наместника, равно как и для того, чтобы вести войско. Сколько лет было вам, милорд Глейгрим, когда вы остались править вместо вашего отца? Девятнадцать? Насколько я помню, меньше.

– Да, Ваше Высочество.

– Робсон младше вас того времени на год. Полагаете, пара-тройка сезонов может считаться достаточной разницей, чтобы признать лорда Холдбиста ребенком?

– Полагаю, что этого недостаточно, Ваше Высочество.

– Я в возрасте лорда Холдбиста учился у королевских советников, здесь, в Санфелле, в замке, где сложно совершить ошибку и не поплатиться за нее, и в городе, считающемся самым опасным, развратным и жестоким. По праву, к слову. Я желал занять достойное место подле короля и знал, чего мне это будет стоить. Вернее будет сказать, подозревал, хоть мне никто и не говорил открыто.

Вихт Вайткроу остался править домом в неполные семнадцать, и, хоть и натворил глупостей и ввязался в неподобающие его статусу дела, не посмел открыто идти против указов Его Величества. Да чего уж говорить о юге? Брата лорда Холдбиста, Рирза, почти в таком же возрасте отправили в Новые Земли заниматься обустройством лагеря и, исходя из того, что мне докладывают, он весьма в этом преуспел.

У регента была удивительная способность смотреть почти все время на дверь, но не отвлекаться от своей мысли и продолжать связно изъясняться. Порой он все же переводил взгляд на Глейгрима, вероятно, выказывая некоторое уважения.

– Разумеется, это не единственная причина, а лишь объяснение для вас и ваших сторонников, почему мне не нравится, когда говорят про юный возраст. Что же касается неопытности, мне не хочется даже пояснять. Отмечу лишь, что у каждого лорда всегда есть советники и помощники, и вечно скрываться под личиной младшего брата и сына, надеясь, что это позволит избежать наказания, нецелесообразно.

Лорд Робсон Холдбист в любом случае был бы плохим правителем, да и лордом, ведь он либо не умел слушать советников и не понимал, зачем они нужны, либо не придавал значения их словам и поступал лишь так, как сам считал правильным. А он, насколько я помню, всегда жил с отцом в Фиендхолле, лишь единожды он покидал дом, пока обучался.

Весьма показательно было и то, что лорд Робсон отправил сначала одно войско, после отправился с другим и увел так много людей, что южане – южане, милорд Глейгрим! – неприученные сражаться в снегах, и, будем честны друг с другом, совершенно не приспособленные для войн, сумели подобраться к городу и замку. Они за день взяли столицу. Неужели милорд Робсон Холдбист не подумал о безопасности жены, сестры, матери, и, что еще более важно, своего отпрыска? Пусть жизни горожан не интересовали его, но семья…

Надежда подобрать верную область давления на Фореста таяла с каждым произнесенным словом. Защищать Робсона Раял должен был, он понимал это, равно как и то, что у него нет никаких аргументов против слов регента. Произнести убедительную речь, состоящую лишь из повторения одного и того же, разбавляя ее умными изречениями из книг и обилием сложных слов, можно было в споре с матерью. Даже Верд через несколько циклов приноровился к привычке Глейгрима изъясняться и более не терялся. Про регента и говорить не стоило.

– Все перечисленное мною было бы не так значимо, я мог бы закрыть на это глаза. Отправить к нему советников, которые бы обучили его или серых братьев, чтобы они присматривали за глупцом. Но Робсон пошел против меня и против короля. Указ не вступать в вашу с лордом Флеймом борьбу был достаточно четким, не так ли? Он был понятен, написан кратко, простыми словами. Я не скрывал его, напротив, глашатаи зачитывали приказ Его Величества во всех столицах и крупных городах, во всех замках и деревнях, где только могли. Всем лордам были разосланы письма, многим также доставили послания гонцы, однако, лорд Робсон не только не послушал настоятельных советов не вмешиваться, но и куда-то дел один из отрядов Ордена Пути… Впрочем, может к отряду он и не имеет отношения, по дороге всякое может случиться. Так или иначе, я знаю, он получал послания, а значит, скорее всего, должен был понимать смысл вложенных мною в них слов. Вы согласны со мной, милорд Глейгрим?

– Да, Ваше Высочество, – обреченно кивнул Раял.

– Представляете ли вы, что будет с моей репутацией, если я пойду на попятную? – Форест понизил голос, – Можете себе представить, чтобы люди слушались меня и опасались пойти против короны, если я махну рукой и разрешу юноше, достойному казни, продолжать жить? Меня перестанут воспринимать всерьез, я потеряю то уважение, которое зарабатывал долгие годы. А лорды, наблюдая за моей мягкосердечностью, начнут творить невообразимое. И простонародье последует за ними и превратит королевство в Остров Фейт, но куда более жестокий, чем его рисуют. Вы подумали об этом, милорд Глейгрим?

– Нет, Ваше Высочество, не подумал, – честно признался мужчина. Он задумывался о разных причинах отказа в помиловании, однако то, как это может отразиться на отношении к регенту, даже не рассматривал. Досадное упущение, непростительное.

В словах советника короля был смысл, ему требовалось почтение, он нуждался в любви народа, в страхе врагов, в восторженности глупцов. Он хотел, чтобы люди опасались собирать восстания и устраивать войны, а еще лучше, не смели бы даже помыслить что-то сказать против короля. Отступление от слов, громко и во всеуслышанье произнесенных, записанных на бумагу и разосланных по правителям и вассалам можно было приравнять к краху.

– Я так и понял, – в первый раз за разговор второй человек в Ферстленде позволил себе улыбнуться, – Лорды пожелают проверить меня на прочность и начнут вытворять, что им заблагорассудится, ведь каждый будет надеяться, что мягкосердечный регент может только говорить громкие слова и грозить кулаками, а на самом деле разве что по головке не погладит. Да любой пекарь или кузнец будет проверять границы дозволенного, не только в Санфелле, но и особенно за его пределами. Я не хочу этого. Стоит мне простить одного за большой проступок, как мне попытаются сесть на шею. Простолюдины встанут в очередь, чтобы покататься на ней. И что тогда? Как только я вместо прощения стану сооружать виселицы и наказывать каждого провинившегося, люди ославят меня сумасбродом, лишившимся ума, и жестоким тираном.

Знаете, как будут думать люди? Я что-то простил одному лорду, но не простил простолюдину? Все потому, что я ни во что не ставлю простой люд. Я простил северянину, но при этом не пожелал пойти на уступки лорду или леди с запада? Подыгрываю северу, а то и вовсе тайно влюблен в какую-нибудь красивую замужнюю даму, хорошо если не в нового правителя. И чему же вы удивляетесь, милорд Глейгрим? Про меня ходит огромное множество слухов, с тех пор как я был вынужден взять на себя большую часть обязанностей короля, я стал весьма известной личностью. Порой меня удивляет, как и когда, по мнению любителей поболтать, я успеваю делать все то, что они придумывают.

Меня ничуть не радует весомая часть сплетен, а уж то обилие любовников и любовниц, которое мне приписывают вот уже пару лет, порой пугает. Поначалу это меня сердило, после – веселило, затем начало утомлять. Это ни коим образом не отражается на моей репутации, пока я не даю повода, пока нет того, что сочтут доказательством, но если же таковое найдется, что-то, за что можно зацепиться… Особенно сейчас.

– Вам нелегко приходится, Ваше Высочество, – согласился Раял, – сложно быть самым заметным человеком королевства и Новых Земель.

– Рад, что вы понимаете. Надеюсь, вам более не захочется просить меня о помиловании для лорда, который заклеймил себя предателем и посмел пойти против Его Величества и всего Ферстленда?

– Позвольте, Ваше Высочество, поинтересоваться, в самом ли деле необходима казнь? Нет, я понял все, о чем вы говорили, но ведь это не единственный выход. Вы можете спасти милорда Холдбиста, отправив его служить в Храм или еще куда-то. Люди не станут называть вас слабым, если приговоренного к казни лорда, уже на самой площади помилуют, лишат титула и сошлют. Разве тогда вы в глазах народа не станете благородным и милосердным?

– Может быть, некоторая часть народа и посчитает мои действия актом милосердия и провозгласит меня добрейшим из регентов, однако, дело того не стоит. Мне нужен покой в Ферстленде, милорд Глейгрим. Вы мне показались весьма приятным человеком, образованным, разумным и неболтливым, и потому я скажу вам открыто – моя наипервейшая обязанность, дело моей жизни – посадить на трон Аурона Старская, убедиться, что свадьба и коронация прошли успешно, дожить до появления его наследников, и, если удастся, то и до их взросления. Я стал регентом лишь для того, чтобы защищать будущего короля.

– На ваших плечах держится очень много, – осторожно согласился Раял. Он не очень понимал, к чему ведет разговор Клейс Форест, но хотел поддержать его.

Двери в Большой Зал приоткрылись и на пороге появился слуга. Лицо регента в один миг изменилось, на нем и до того прослеживалось волнение и напряжение, а теперь, когда молодой мужчина раскланялся, после отрицательно покачал головой и ушел, что-то похожее на страх и тревогу некоторое время были видны особенно отчетливо. Второй человек в Ферстленде удивительно быстро взял себя в руки.

– Прошу прощения, я жду важных вестей. Итак, о чем я говорил? Я стал регентом, чтобы защищать Его Величество, а делать это в неспокойном Ферстленде мне намного труднее. Даже если в одной его части идут сражения и ведется борьба за трон и земли, это отражается на всем королевстве. А в свете действий проклятого Культа Первых мне лишние беспокойства не по душе еще больше.

– Позвольте, но как может сделать неспокойным Ферстленд помилованный лишенный власти и прав на место правителя лорд Холдбист, и?.. Ох, я, кажется, начинаю понимать.

Раял размышлял о словах регента все это время, и если многое ему было понятно, то почему Робсона ждала исключительно смерть – нет. До тех пор, пока правитель не произнес вслух последние слова. Помилованный лорд Холдбист, бывший ранее правителем, скорее всего, раз не только Раял пришел просить за него, успел обзавестись хорошими приятелями, которые ни в коем случае не согласятся останавливаться на одном только Храме.

– Вы считаете, Ваше Высочество, что живой лорд Робсон Холдбист опасен для нового правителя севера. Вы думаете, что он захочет выбраться и встретиться с братом лицом к лицу, отомстить за занятое место?

– Мне приятно осознавать, что среди вассалов Его Величества есть весьма умные люди, – регент сделал Раялу небольшой комплимент, и тот не сразу понял, к чему это, – Которые не пожелают портить отношения с королем из-за длинного языка.

Проклятый король коротко кивнул.

– Если Робсон Холдбист останется жив, не будет разницы, прикажу я всем считать Рирза правителем севера или нет. Как бы тот ни старался, каким бы достойным, а я хочу верить, что он станет таковым, правителем ни был, его не примут. Пусть он будет в десятки раз лучше своего отца и всех братьев вместе взятых. Появится много тех, кто решится спасти законного сына лорда Рогора, помочь несчастной матери и вдове, и все это – прикрываясь справедливости. Живой Робсон – прямой повод к очередным волнениям, а, быть может, и войне. Никакого покоя на севере и за его пределами не наступит, пока будет два претендента на власть. Теперь я в полной мере удовлетворил ваше любопытство, милорд Глейгрим?

– Благодарю, вполне, Ваше Высочество.

– Я рад это слышать. Могу ли я рассчитывать, что вы не станете распространяться об услышанном?

– Разумеется.

К сожалению, хоть теперь Раял и представлял целую картину, он понимал, что попытки спасти сына тетушки Эббианы могут быть чреваты. Он был уверен, что сумеет подбирать слова и ничем не выдать и толики сказанного регентом перед остальными людьми, но только не перед Вердом. Флейм порой так много говорил, что успевал не только утомить, но и заболтать приятеля до полусмерти и окончательно запутать. А в моменты особых душевных переживаний Раял сам вываливал то, чего вовсе не желал говорить. Скорее всего, информацию из пленников соседи добывали именно таким образом.

– Милорд Глейгрим, я и Его Величество желаем вам приятного отдыха. Не забудьте, что планируется первая охота с новым правителем севера и пропускать ее – вверх неуважения, – Клейс весьма изящно указал вассалу Старская, что тому пора покинуть Большой Зал и намекнул на достойное поведение.

Когда Раял был уже у дверей, Форест вновь подал голос.

– Если я ошибся в вашем умении молча слушать, я об этом всенепременно узнаю, милорд Глейгрим, – без тени угрозы произнес советник короля. Не было необходимости угрожать, Клейс только предупреждал, – Хорошего дня.

Раял раскланялся в очередной раз и покинул помещение. За дверьми его уже ждал Верд.

Светловолосый и розовощекий друг вертелся, вероятно, утомленный долгим стоянием под дверью, но опасался отойти и что-то пропустить.

– Как твои успехи? Сумел убедить регента, чтобы он оставил Робсона в живых?

– Его Высочество, – поправил Раял друга, но тот лишь отмахнулся, ему не терпелось услышать ответ на вопрос, – Нет. Скорее это он меня убедил в том, что я не прав.

– Ты не прав? Я был уверен, что ты утомишь его дюжиной фраз, и он послушно согласится со всеми твоими доводами!

– Вышло несколько по-другому, можно даже сказать, что наоборот. И я почти все время молчал, если тебе это важно.

– То есть Робсона Холдбиста ждет казнь? Это не очень хорошо…

– Я и не подозревал, что ты столь сильно можешь переживать за этого юношу, – Глейгрим указал другу на коридор. Стоять под дверями Большого Зала, откуда в любой момент мог выйти регент и заподозрить неладное, было не совсем верно.

– Плевать мне на юношу, Раял. Мне не плевать на то, что будет происходить на севере, и смерть мальчика мне на пользу не пойдет ни коим образом. Ох, хорошо, я иду, незачем так смотреть на меня и указывать взглядом, у тебя скоро глаза вылезут и покатятся впереди. Расскажи лучше, что тебе поведал Форест – ты вышел задумчивее, чем обычно.

– Его Высочество, Верд, ты должен называть его как положено. Не желаешь же ты, в самим деле, проявлять неуважение в Санфелле? – друг взглянул на Глейгрима с усмешкой и тогда проклятий король решил объяснить Флейму чуть лучше, и понизил голос, – Проявлять недостаточное уважение в Санфелле, где повсюду есть глаза и уши, жаждущие незамедлительно обо всем поведать правителю? Неразумно. Не кажется ли тебе неверным затрагивать некоторые весьма важные и несколько запретные темы в коридорах замка, в которых стоят на страже люди Его Величества, совсем не лишенные способности слушать? Разумеется, ты ни в коем случае не желал обидеть Его Высочество, я верно тебя понял?

Верд, хоть и хотел в полной мере возмутиться, сумел сдержаться и только пробубнил что-то невразумительное. Проклятый король воспринял это как согласие.

– Мне есть что поведать тебе, – наконец, произнес осмысленную фразу Флейм, – Где бы нам переговорить?

– Удивительно хорошая погода, милорд Верд, не находишь? – Раял приготовился делать еще какой-то намек, но не пришлось. Наследник Дарона не стал спорить и тут же повернул в сторону выхода из замка. На прогулке, тем более, если углубиться в сад и пройтись к озерцу, вероятность того, что кто-то мог подслушать разговор, сходила на нет. Шпионы были всюду, сливались с толпой, оказывались стражниками и служанками, полотерами и мясниками, да кем угодно, но пока ни один из них не обладал даром становиться невидимым. По-иному же, каким-либо образом подкрасться к беседующим у озера будет почти невозможно.

С дня суда Глейгрим не мог перестать думать о помешательстве Рорри Дримленса – тот сходил с ума в Большом Зале и называл Рирза чудовищем, появление которого превратит жизнь в кошмар. Мальчик кричал, что желающий занять место правителя Великой Династии являлся тем, кто приведет что-то в мир или сломает его – к сожалению, в тот момент Раял не был готов к подобным эмоциональным вспышкам и странному поведению ребенка и не запомнил все произнесенные слова, сосредоточившись скорее на аргументах за и против смерти Робсона.

Тем не менее, общая мысль была ясна. Все присутствующие лорды были удивлены и, не менее всех, был удивлен сам виновник истерических всхлипов похищенного Редглассом юнца. Незаконнорожденный сын Рогора не ожидал подобного отношения к себе, с Рорри лорд был весьма приветлив и, на удивление, легко находил общий язык, несмотря на разницу в возрасте.

Скорее всего, Проклятый король также не обратил бы внимания на крики мальчика, если бы не дар. Они с Вердом имели удовольствие побеседовать с Дримленсом после, а затем и узнать про некоторые особенности леди Лоудбелл, убедиться в которых не получилось. Пока что. Королевство превращалось в незнакомое и страшное место, легенды из прошлого пробуждались, однако в те дни Раял успевал обеспокоиться чем угодно, но только не переговорами с Рорри. Сложно сказать, говорил ли мальчик правду или всего лишь наслушался мифов про свой род. Некоторое время лорд разрывался, решение ему помог принять случай.

За день до этого, после пира в честь вступления в права правителя лорда Рирза Холдбиста, Глейгрим посвятил время письмам жене и матери, а также ответам на послания верных подданных-рыцарей, отказавшихся покидать правителя, советников и, конечно же, Эттена, Олиры и других родственников. Еще встревоженный произошедшим, не понимающий, куда движется разрушающийся на глазах мир – а не понимать Глейгрим очень не любил – мужчина медленно выводил аккуратные буквы на бумаге, когда небо потемнело. Солнце село, Раял заметил это лишь потому, что несколько свечей почти догорели и их пришлось заменять.

Он сидел к окну боком, когда небо вдруг осветилось, сделалось ярким. В помещении немного посветлело – где-то вдалеке вверх устремился целый столп света, видимый, вероятно, из любой точки Ферстленда. Ошарашенный лорд неторопливо придвинулся к окну, строя предположения, кому потребовалось сжигать столько факелов за раз или разводить огромный костер. Свет становился все ярче. Казалось, это тянулось долгие минуты, но на самом деле прошло несколько мгновений: сердце, которое и до этого билось в груди Глейгрима куда реже, чем у других людей – лорд заметил это в последнее время и не желал придавать особого значения – окончательно замедлилось и сделало лишь один удар. Внутренности сжало невидимой рукой, к горлу подступил ком, такой некогда, в детстве, проявлялся во время особенно страшных событий, в ушах загудело и… После этого столп исчез, словно ничего и не было.

Мир снова погрузился во тьму.

Правитель выглянул в окно, но никого и ничего не увидел. Он некоторое время всматривался в небо, но более никакого света не появлялось. Все было ровно так же, как до этого видения, или как еще его можно было назвать. Казалось таким же, но все же какие-то изменения произошли. В тот вечер Раял их не ощутил, он еще некоторое время постоял, затем закончил письмо, выпил отвар из сонных и успокоительных трав и мирно проспал до самого утра.

На следующий день Глейгрим вспомнил про странный свет, расспросил приятеля, понял, что Верд погружен в свои мысли и в окна смотрит лишь чтобы проверить, ожидается ли что-нибудь интересное, и убедиться, что погода по-прежнему неплоха. Глейгрим бы выбросил из памяти ненужную информацию, если бы не прогулка перед тем, как отправиться к регенту. В Санфелле имелось великое множество лавок и даже не склонный к излишним тратам и приобретению бесполезных вещей мужчина не сумел устоять и не посмотреть на товары. Воспоминания вместе с тревогой вернулись, когда, прогуливаясь, Проклятый король ощутил связь с мертвыми. Это были не те слуги, которые ожидали хозяина спрятанными на постоялом дворе, и даже не те, которые остались далеко за пределами Санфелла, не лежащие совсем рядом, почти что под ногами, а кто-то новый. Раял и раньше чувствовал их, но не столь отчетливо.

Связь крепла. Пожалуй, с каждым часом, а то и минутой, сын Джура чувствовал мертвых лучше и дальше. Он слышал их желание присоединиться к нему, ощущал, что способен удалиться в свои покои, но не терять связь с теми, кто погребен в городе, а продолжать поддерживать незримую нить. Вероятно, Глейгрим сумел бы поднять их и что-то им приказать. Даже стоя перед регентом и королем, Раял чувствовал мертвецов далеко за стенами, они взывали к нему, как некогда он к ним. Это отвлекало. Как зуд после укусов насекомых.

После слов Фореста Раял вспомнил, с каким выражением на лице во время последнего заседания Рирз смотрел на единокровного брата. Смесь обиды, грусти и ярости, приправленная самолюбованием – такие нотки прослеживались и у Верда. Глейгрим гадал, кто же на самом деле теперь будет править соседними землями. Бастард пока был загадкой, однако его удивительная способность находить покровителей, сначала в лице южного лорда, а после и в лице регента, умение завести непринужденную беседу с большинством гостей Санфелла, случайные смерти всех наследников и правителей рода, включая Робсона, а так же отца семейства, и побег Ренрога не позволяли Глейгриму принять Рирза как человека невиновного, но весьма удачливого. При этом грусть бастарда и попытки, почти мольбы о смягчении наказания и замене смерти менее жестокой, говорили об отсутствии ненависти незаконнорожденного сына Рогора к признанному отцом брату.

Рирз произнес длинную речь о том, как ему не хотелось бы верить в столь отвратительные грехи брата, однако он не имел права проигнорировать слова регента. Новоявленный лорд, тем не менее, просил, нет, умолял о милосердии, чем смутил присутствующих. Рирз желал более благородной смерти для изменника и вместо лишения пальцев и языка, после которого должно было следовать колесование или что-то подобное, а затем отрубание конечностей и сожжение – Раял не интересовался, изменились ли меры наказания за последние полторы сотни лет – требовал всего лишь отсечения головы. Форест позволил себя убедить, заменив мучительную смерть на благородный конец для благородного человека.