Шепот Эммирии

– Это тебе, мой маленький принц, – прошептала Лада, ее голос дрожал от волнения и нежности. – Чтобы ты помнил, что в жизни есть место для игр и простого счастья.

Мальчик, привыкший к строгому режиму, где игрушек не было вообще, а любые предметы тщательно проверялись на предмет скрытых механизмов или «лишних» посланий, удивленно уставился на нее, а затем на лошадку. Его маленькие пальчики осторожно прикоснулись к гладкому дереву, он ощутил его тепло и необычную легкость. Дамиан впервые увидел нечто, созданное не для войны или контроля, а для простой детской радости. Его глаза, обычно серьезные и настороженные, расширились от изумления, а на лице появилась робкая, но искренняя улыбка – первая настоящая улыбка за все его короткое существование. Он прижал лошадку к груди, и это стало для него символом иной жизни, той, что была скрыта от глаз отца, той, что дарила надежду на что-то большее, чем бесконечная борьба за власть. Лада, видя его реакцию, почувствовала, что ее риск не был напрасным. Эта маленькая деревянная лошадка стала единственной игрушкой Дамиана, его тайным сокровищем, напоминанием о простых радостях жизни, о тепле и любви, которые он получал только от своей няни. Он прятал ее под матрасом, доставая лишь тогда, когда был уверен, что никто не видит, и крепко обнимал ее перед сном, словно она была живым существом, хранящим его секреты и утешающим его в одиночестве. Лошадка стала его связью с миром, где существовали не только приказы и амбиции, но и искренние чувства, где можно было просто быть ребенком.

Король Корвус, поглощенный своими грандиозными планами и вечной паранойей, не замечал этой тихой, но глубокой привязанности Дамиана к няне. Он был слишком занят, слишком уверен в своей непогрешимости и в своей способности контролировать все аспекты жизни сына, чтобы обратить внимание на такие «мелочи». Для него Лада была лишь функцией, частью отлаженного механизма по воспитанию наследника – всего лишь няня, обеспечивающая физическое благополучие, а не хранительница души. Он не понимал, откуда в мальчике, воспитанном в такой суровой обстановке, могло появиться доброе сердце, мягкость и сострадание. Если он и замечал эти проявления, то списывал их на детскую наивность, на еще не до конца сформированную личность, или просто игнорировал, считая несущественными. «Сентиментальность – это слабость, – часто повторял Корвус, обращаясь к своим генералам, но так, чтобы Дамиан мог его услышать. – Наследник должен быть выше этого». Он был убежден, что его система воспитания, основанная на жесткости, дисциплине и постоянном давлении, рано или поздно вытравит из Дамиана любые проявления «ненужных» чувств, сделает его чистым, совершенным инструментом. Он не мог и представить, что кто-то может скрыто противостоять его воле, тем более такая незначительная фигура, как старая няня. Его собственная эмоциональная скудость не позволяла ему увидеть истинную природу привязанности, он воспринимал лишь внешние проявления – послушание, силу, амбиции. Это слепое пятно в его мировоззрении, его неспособность понять силу человеческих отношений, стало его главной ошибкой. Он верил, что контролирует все, но не мог контролировать сердце своего сына, не мог предугадать, что семена доброты, посеянные Ладой, когда-нибудь дадут свои всходы и поставят под угрозу его безжалостные планы. Корвус видел лишь силу, но не видел человечности.

По ночам же, или в те редкие часы, когда Корвус был занят, он находил утешение в тихих объятиях Лады, в ее ласковых словах, в сказках, что шептала ему о мире, где добро побеждает зло, где есть сострадание и справедливость. Няня учила его чувствовать, сопереживать, видеть красоту в простых вещах. Она была его тайным убежищем, единственным уголком, где он мог быть самим собой, где не нужно было притворяться сильным и бесчувственным. Этот двойной опыт формировал его характер, превращая его в сложную, многогранную личность. Он учился скрывать свои чувства, но не подавлять их полностью. Он научился носить маску маленького, но бесстрастного воина, когда был с отцом, но глубоко внутри, его сердце оставалось отзывчивым, наполненным добротой, которую вложила в него Лада. Эта способность к сокрытию эмоций, к внутреннему разделению, стала его главной защитой и главной ношей. Он был вынужден жить в двух реальностях, постоянно лавируя между отцовской жестокостью и няниной любовью, и этот контраст отпечатался на его душе, сделав его не просто наследником, а человеком, способным к глубоким внутренним конфликтам и неожиданным поступкам. Он был закален в огне амбиций, но смягчен теплом заботы, и эта двойственность делала его куда более непредсказуемым, чем мог себе представить король. Дамиан рос в постоянном, изматывающем контрасте, словно разрываясь между двумя абсолютно полярными мирами. Дни тянулись под пристальным контролем Корвуса, наполненные настойчивыми требованиями и суровыми уроками. Маленький Дамиан, еще не умевший даже говорить, должен был заучивать наизусть названия провинций, внимательно разглядывать развешанные по стенам карты и запоминать расположение крепостей. Ему показывали оружие, объясняя его назначение и то, как им пользоваться, хотя он едва мог удержать его в руках. Корвус лично проводил «тренировки», заставляя сына ползать по жесткому ковру, чтобы «закалить его тело», или долго стоять, «развивая силу воли». Любой протест, любой плач пресекался суровым взглядом и холодным словом. Мальчика лишали еды или сна в наказание за непослушание, воспитывая в нем беспрекословное подчинение. Он изо всех сил старался угодить отцу, инстинктивно понимая, что только так можно избежать его гнева. Он внимательно слушал его речи о завоеваниях, о силе, о величии империи, хотя и не понимал их смысла, но чувствовал важность этих слов, их вес. Он старался запомнить каждое движение отца, каждое выражение его лица, чтобы подражать ему, чтобы стать таким, каким тот хотел его видеть. Эта потребность в одобрении, это стремление заслужить хотя бы малую толику похвалы, стало для Дамиана навязчивой идеей, определяющей его поведение.

Глава 7

Эммерия, словно драгоценный камень, сияла посреди разоренного войнами континента, являя собой оазис мира и процветания. Ее земли были плодородны, реки полноводны, а города бурлили жизнью, где каждый человек знал свое место и чувствовал себя защищенным. Король Валдис, с его мудрым и справедливым правлением, и королева Элара, чье сердце было наполнено любовью к своему народу, составляли идеальный дуэт, направляющий судьбу своего государства. Они были не просто правителями, но любящими родителями для двух прекрасных сыновей – старшего, рассудительного Каэлана, и младшего, пылкого Эриона, – которые уже подавали большие надежды. Их смех часто разносился по высоким сводам замка, наполняя его живой энергией и предвкушением будущего. Однако, несмотря на все это изобилие, несмотря на радость материнства, в глубине души королевы Элары жила тихая, почти невыносимая грусть – тоска по дочери, которой ей так не хватало. Она любила своих мальчиков всем сердцем, гордилась их силой и умом, но в ее представлении о полноценной семье всегда присутствовал нежный образ маленькой девочки, которую она могла бы наряжать в шелка, учить танцам и делиться с ней женскими секретами. Эта невысказанная печаль была ее личной тенью, окутывающей самые светлые моменты. Ее взгляд часто останавливался на юных фрейлинах, и в нем проскальзывала легкая зависть к их матерям. Она хотела передать свою мудрость, свое знание мира женщине, своей крови, своей дочери, но судьба, казалось, отказывала ей в этом.

– Мои сыновья – моя гордость, Валдис, – часто говорила Элара мужу, глядя на тренирующихся во дворе Каэлана и Эриона. – Они будут великими правителями, я знаю.

– Это так, моя любовь, – отвечал Валдис, обнимая ее. – И они – твое продолжение.

Но Элара лишь грустно улыбалась, зная, что, хоть это и правда, часть ее души оставалась неудовлетворенной.

Король Валдис был воплощением истинного правителя: его дни проходили в бесконечных заботах о благе Эммерии и каждого ее подданного. Он лично осматривал крепостные стены, убеждаясь в их неприступности, и проводил долгие часы с мастерами, разрабатывая новые оросительные системы для полей, чтобы урожаи были обильнее. Валдис, крепкий и мудрый мужчина с проницательными, но добрыми глазами, не боялся запачкать руки, работая бок о бок с крестьянами, завоевывая их неподдельное уважение и любовь. Под его чутким руководством процветала торговля: караваны, груженные эммерийским шелком и редкими травами, отправлялись в дальние земли, а ответные корабли привозили экзотические специи и драгоценные камни, обогащая казну и принося достаток в каждый дом. Он неустанно укреплял границы, обучал армию, но его целью никогда не было завоевание чужих земель, лишь сохранение мира и процветания своей любимой Эммерии, которую он видел не как территорию, а как живой организм, нуждающийся в постоянной заботе. Он верил, что сила правителя не в мече, а в справедливости и благоразумии.

– Мир – наш щит, а не оружие, – говорил он своим генералам, когда те предлагали агрессивные походы. – Наши богатства – в улыбках наших детей, а не в захваченных сокровищах чужих земель.

Элара часто находила утешение в уединении королевского сада, где аромат роз смешивался с запахом влажной земли после утреннего дождя. Среди журчания фонтанов и шелеста листвы она могла на мгновение отпустить свои королевские обязанности и погрузиться в воспоминания о собственном беззаботном детстве, когда мир казался огромным и полным чудес. Она мысленно рисовала образ своей дочери: золотистые или темные волосы, такие же зеленые глаза, как у нее самой, звонкий смех, эхом разносящийся по замковым коридорам. Королева представляла, как они вместе гуляют по этому самому саду, срывая цветы и собирая ягоды, делятся секретами под старым дубом, который помнил еще ее прабабушек.

– Она бы любила этот сад, – шептала Элара старой няне, которая иногда сопровождала ее. – Я бы научила ее всем названиям цветов и трав.

Ее сердце сжималось от нежности при мысли о маленьких ручках, обнимающих ее шею, о невинном вопросе, заданном тоненьким голоском. Эта мечта была настолько яркой, что казалась почти реальной, почти осязаемой.

С наступлением ночи, когда замок погружался в тишину, прерываемую лишь дозором стражи и далеким уханьем сов, королева Элара отправлялась в свою личную часовню, расположенную в самой уединенной башне. Сквозь витражные окна лунный свет проникал внутрь, озаряя фигуры святых на стенах, их лица казались строгими и одновременно сострадательными. Элара опускалась на колени перед старинным алтарем, мрамор которого был отполирован до блеска бесчисленными прикосновениями, и ее молитва начиналась как тихий шепот, постепенно перерастая в настойчивую, почти отчаянную мольбу. Она складывала ладони вместе, ее пальцы судорожно сжимались, словно пытаясь удержать ускользающую надежду.

– О, Небесные Владыки, – ее голос дрожал, растворяясь в полумраке часовни. – Вы даровали мне двух прекрасных сыновей, и я бесконечно благодарна. Но мое сердце тоскует. Моя душа жаждет дочери.

Слезы текли по ее щекам, но она не вытирала их, позволяя им смыть часть ее тоски.

– Пошлите мне дочь, – молила она, ее голос становился все громче, – и я обещаю служить вам верой и правдой до конца своих дней. Я отдам все, что у меня есть, заплачу любую цену, лишь бы эта мечта сбылась.

Каждое слово было пропитано глубочайшей искренностью и готовностью к жертве. Она была готова отдать свое богатство, свое влияние, даже часть своей жизни, лишь бы держать на руках маленькую девочку, которую она так сильно ждала. Ее вера в божественное вмешательство была безгранична, и она чувствовала, что Небеса не оставят ее мольбы без ответа.

Тоска по дочери, начавшаяся как легкая грусть, со временем превратилась в навязчивую идею, которая полностью поглотила сердце Элары. Она искала знаки в полете птиц, в узорах облаков, в каждом необычном явлении. Ее служанки и фрейлины стали замечать, что королева, обычно сосредоточенная и рассудительная, теперь часто отвлекается, ее мысли витают где-то далеко. Она стала чаще приглашать во дворец странствующих гадалок и мудрых предсказателей, надеясь, что они смогут раскрыть тайны будущего ее семьи. Элара внимательно слушала их туманные пророчества, пытаясь уловить в каждом слове намек на появление долгожданной девочки. Она изучала старинные гримуары, искала забытые ритуалы, которые могли бы помочь ей.

– Скажите мне, увижу ли я ее? – спрашивала она пожилую провидицу, чьи глаза были мутны от времени, но, как говорили, видели сквозь завесу будущего. – Появится ли в нашем роду дочь?

Провидица лишь качала головой, бормоча неясные слова о судьбе и предопределении.

Элара цеплялась за любую крупицу надежды, отказываясь признать, что ее мечта может остаться несбыточной. Она верила в чудеса всей душой, и эта вера подпитывала ее стремление, заставляя забыть о логике и разуме. Каждый день, каждое мгновение ее существования были пронизаны этой единственной, всепоглощающей мыслью. Она была готова идти на любые жертвы, лишь бы ее желание было услышано, лишь бы Небеса сжалились над ней.

И небеса ответили на ее молитвы. Однажды ночью, когда буря яростно терзала стены замка, Элара, как всегда, стояла на коленях в часовне, молясь о дочери. Внезапно, воздух вокруг нее загустел, а свечи, до этого ровно горевшие, вспыхнули ярким пламенем, отбрасывая причудливые тени на стены. В этом нестерпимом свете перед королевой предстало видение: словно сотканное из звездной пыли и лунного света, возникло изображение поля битвы. Она видела мертвых воинов, усыпанных снегом, их лица искажены гримасой боли. Но вдруг, в самом центре этого кошмара, появилась фигура – молодая девушка, излучающая мягкое сияние. Элара почувствовала, как волна тепла и любви исходит от нее, наполняя ее сердце надеждой. Девушка коснулась руки одного из павших воинов, молодого парня, чье лицо было скрыто тенью, и произошло чудо – он открыл глаза. Парень поднялся, как будто очнувшись от долгого сна, и его губы тронула улыбка. Затем, к удивлению, Элары, парень начал петь. Его голос был тихим, но чистым и мелодичным, словно горный ручей. Он пел о мире, о красоте ее дочери, о волшебстве, которое она принесет в этот мир. Элара не понимала слов, но чувствовала их смысл – глубокую любовь и преданность. Видение длилось всего несколько мгновений, но оставило неизгладимый след в ее душе. Свет начал меркнуть, и вскоре в часовне воцарилась тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра. Но Элара уже знала, что ее мольбы были услышаны. Дочь придет в этот мир, и ее рождение станет началом новой эры. Страх и восторг переплелись в ее сердце, но она была готова ко всему, лишь бы увидеть свою дочь, обнять ее и защитить от всех бед. Теперь она знала, что их судьбы связаны неразрывно, и что вместе им предстоит сыграть важную роль в грядущих событиях.

– Валдис! – воскликнула Элара, бросаясь в объятия заспанного короля, вошедшего в часовню, – Они ответили! Небеса услышали мои молитвы! Король Валдис, обеспокоенный внезапным пробуждением и взволнованным видом супруги, с тревогой огляделся.

– Что случилось, Элара? Что произошло? —спросил он, пытаясь понять, что вызвало такую бурю эмоций.

Королева, не в силах сдержать переполнявшую ее радость, заговорила взахлеб, перескакивая с одного на другое: – Я видела знак, Валдис, знак незримых! Свет, как тысячи звезд, озарил часовню! И в этом свете… я увидела ее!

– Кого «ее», Элара?

Говори яснее, – настаивал Валдис, пытаясь унять нарастающее беспокойство.

Элара глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, и начала свой рассказ, стараясь не упустить ни одной детали:

– Это была битва, Валдис. Поле, усыпанное павшими воинами. И среди этого ужаса… она! Девушка, излучающая свет, надежду. Она коснулась одного из них, и он ожил! А потом… он запел. Его песня была о ней, о нашей дочери! О том, какое чудо она принесет в этот мир!

Король слушал ее, нахмурив брови. Он был человеком рациональным, привыкшим доверять лишь тому, что можно увидеть и потрогать. Видения и знамения не были в его компетенции, и он не знал, как реагировать на столь необычный рассказ.

– Дочь? – переспросил он, не веря своим ушам. – Ты говоришь, что Небеса даровали нам дочь? – Да, Валдис, да! – подтвердила Элара, ее глаза сияли верой. – Я знаю это. Я чувствую это всем сердцем. Она придет в этот мир! Она крепко обняла мужа, и Валдис, видя ее непоколебимую уверенность, не смог усомниться в ее словах. Он не понимал, как это возможно, но готов был поверить в чудо, если это принесет счастье его любимой Эларе. Он прижал ее к себе, чувствуя, как трепещет ее сердце, и прошептал:

– Если это правда, Элара, то я буду самым счастливым человеком на свете.

Глава 8

Астра сидела у окна, привычно отстраненная, равнодушная к слабому лучу солнца, что едва касался ее светло-золотистых волос. Прошло уже семь лет с ее рождения, и каждый день нес новое подтверждение ее убеждения в людской ничтожности. С тех пор, как ее дар стал очевиден для всех, она успела в полной мере насладиться (или, скорее, настрадаться) бесконечным потоком мелких, эгоистичных просьб, которые лишь укрепляли ее в мысли, что люди не стоят ее внимания. Мелкие проблемы деревенских жителей казались ей отвратительными на фоне той великой, но пока не проявленной силы, что она ощущала в себе. Хижина, некогда ее уютный дом, теперь ощущалась как тюрьма, а каждая мольба – как очередная цепь. Она ждала чего-то большего, чего-то, что могло бы оправдать ее существование и ее исключительность. Мелкие людские страсти были ей безразличны.

Вдруг, без предупреждения, обыденная картина деревенской улицы поплыла перед ее глазами. Зрение затуманилось, мир вокруг сжался, и Астра почувствовала, как ее сознание отрывается от тела, уносимое куда-то далеко. Ее голова резко запрокинулась, глаза закатились, оставляя лишь белки. Дыхание стало прерывистым и мелким, а тело, казалось, застыло, напряглось, будто на него обрушилась невидимая сила. Это было не похоже ни на одно из ее прежних видений, полных туманных образов и горьких предчувствий. Это было внезапно, остро, ослепительно. Ощущение было таким, словно тысячи звезд взорвались прямо перед ее внутренним взором, заливая все вокруг чистым, неземным светом. Яркая вспышка, настолько мощная, что она чувствовала ее даже сквозь закрытые веки, поглотила ее целиком, унося прочь от знакомой реальности.

В один миг вспышка погасла, и Астра оказалась в совершенно ином месте. Ее сознание, словно невидимый дух, пронеслось сквозь пространство, оказавшись в незнакомом, но невероятно красивом замке. Высокие башни, украшенные причудливой резьбой, уходили в лазурное небо, а широкие окна отражали яркое солнце. Из внутренних дворов доносился заливистый детский смех, легкий и беззаботный, звонкий, наполняющий воздух радостью. Она видела цветы, яркие, нежные, распустившиеся в роскошных садах, слышала пение птиц, нежное и мелодичное. Все здесь дышало миром, процветанием и спокойствием. «Эммерия, – мелькнула мысль, – это должно быть Эммерия». В следующее мгновение видение перенесло Астру в светлую комнату, наполненную мягким светом и ароматом цветов. В центре комнаты, на широкой кровати, лежала молодая женщина, ее лицо было бледным, но спокойным. Рядом с ней хлопотали повитухи, их движения были уверенными и слаженными. Астра сразу поняла – это роды. И не простые роды, а рождение третьего избранного. Астра увидела момент ее появления на свет: крошечное тельце, покрытое первой смазкой, жалобный крик, полный жизни и надежды. Ребенок был завернут в мягкую ткань и передан матери. Молодая женщина, утомленная родами, с нежностью прижала девочку к себе. В ее глазах светилась любовь. В этот момент Астра почувствовала прилив тепла и умиления. Наверное, так выглядит истинное счастье, подумала она. Но длилось это недолго. Радость матери сменилась тревогой, ее взгляд стал настороженным. Она словно почувствовала приближение беды. Маленькая Киара, мирно посапывавшая у груди матери, была обречена. Но что-то не давало Астре покоя. Что-то в этом ребенке было не так. Что-то отличало ее от всех остальных. Астра чувствовала, как от Киары исходит волна энергии, сильной, чистой, словно маленький маяк, свет которого должен был пробиться сквозь тьму. Эта энергия была настолько мощной, что Астра едва не потеряла сознание. Она почувствовала, что этот ребенок – ключ ко всему, что должно произойти. Ее рождение – начало новой эпохи, эпохи надежды и возрождения. Но вместе с тем, она понимала, что на пути Киары встанут темные силы, которые будут стремиться уничтожить ее, помешать ей выполнить свое предназначение. И она, Астра, должна была защитить ее. Но как? Как она, маленькая деревенская девочка, могла противостоять могущественным врагам? Ответ на этот вопрос пока не приходил. Но одно она знала точно: –Эта девочка и есть третье дитя богов, подумала Астра, та, чье рождение предвещало новую эпоху, а значит это надежда, которую она не имеет права потерять.

–Но идиллия продлилась недолго. Внезапно, словно по чьей-то жестокой прихоти, мирная картина исказилась, а воздух наполнился смрадом гари и предчувствием беды. Нежный детский смех сменился леденящими кровь криками, а пение птиц заглушили звуки битвы. Небо потемнело, словно его накрыл гнусная пелена, и мирная тишина раскололась от лязга стали, яростных возгласов и отчаянных стонов. Замок, еще мгновение назад полный жизни, превратился в пылающий ад. Всюду мелькали тени, рушились стены, огонь жадно лизал деревянные балки, оставляя за собой лишь черные, обугленные остовы. Картина менялась, становилась все более хаотичной, более жестокой. Астра чувствовала нарастающий ужас, который затапливал ее с головой, выбивая из колеи ее обычную отстраненность. Это было не просто видение, это была реальность, острая, беспощадная, обрушившаяся на нее всей своей мощью. Она слышала, как кричат люди, как они молят о пощаде, как их голоса обрываются, оставляя после себя лишь мертвую тишину. Кровь, казалось, пропитывала сам воздух, ее запах был едким и тошнотворным, а крики боли пронзали ее до глубины души. Это было не просто знание, это было чувство, которое она проживала.

Затем видение вновь изменилось, погружая Астру в новый, еще более мучительный опыт. Она перестала быть сторонним наблюдателем, ее сознание слилось с сознанием другого существа, ребенка – Каэлана, старшего сына правителей Эммерии. Она увидела мир его глазами: мир, который еще минуту назад был полон света и тепла, а теперь превратился в кошмар. Перед его, а значит, и перед ее, взором предстала ужасающая картина: его родители, Валдис и Элара, доблестные король и королева, лежали на холодном полу, их тела были искажены, а лица застыли в предсмертной агонии. Король Корвус, могучий, безжалостный, стоял над ними, его фигура казалась зловещей и огромной в пламени пожара, что пожирал замок. В его руке блестел окровавленный меч. Этот человек, которого Астра уже видела в своих ранних видениях, теперь предстал перед ней во всей своей чудовищной реальности, живым воплощением зла. Ужас сковал Каэлана, лишив его способности двигаться, говорить, даже дышать. Он был всего лишь десятилетним ребенком, хрупким и беспомощным, свидетелем невыразимой трагедии. Последние слова королевы Элары, произнесенные хриплым, умирающим голосом, эхом отдавались в сознании Каэлана, и, соответственно, Астры: «Спаси… спаси Киару… мою дочь…». Ее глаза, полные безмерного отчаяния и материнской любви, умоляли, но Каэлан был парализован страхом, не в силах пошевелиться, не в силах протянуть руку. Он хотел броситься к матери, хотел защитить ее, но его ноги были словно прикованы к земле. Он не мог ничего сделать, абсолютно ничего. Это бессилие, этот парализующий ужас, охватил и Астру, заставив ее почувствовать то, что она давно забыла – сострадание и боль.