С любовью, Мира

Читать письма любого солдата тяжело, но когда прикасаешься к тому, что связано с его семьей, внутри возникает необъяснимое чувство, складывающиеся из трепета, гордости и тоски.

Трудно поверить, что мой дедушка, суровый и грозный на вид мужчина, обычно скупившийся на ласку и похвалу, находил для любимой женщины столько нежных слов, каждое из которых пропитано особым трепетом. Бумага пожелтела и обветшала, в некоторых местах чернила выцвели. Я вчитывалась в каждую строчку, впитывая чувства двоих, прошедших рука об руку целую жизнь. Слезы катились по моим щекам, а бабушка улыбалась. Ее большие глаза светились счастьем.

«Вот такой дед у тебя был, – повторяла она, ласково водя пальцами по строчкам. Она почти не читала, потому что знала их наизусть. – На следующей странице расскажет случай на продовольственном складе, а потом будет долго расписывать, как погулял в увольнении».

В какой-то миг я показалась себе лишней на этом свидании с прошлым. Хрупкие листки хранили веселые рассказы о солдатских буднях и череду шалостей, но и вещи, которые должны были остаться между мужем и женой. Впрочем, бабушка сама решила мне их открыть, поэтому глупо смущаться.

«Мои тоже все целы, – улыбнулась она, вернув последнее письмо в коробку. – Твой дед иногда доставал их, перечитывал. А мне они без надобности: я и так знаю, что в них».

После этого вечера я решила, что напишу тебе сотни писем и отправлю, а может, сохраню и вручу тебе сама, когда вернешься. Хотя парочку надо обязательно отослать, чтобы у тебя всегда было при себе маленькое напоминание о моей любви.

Меня не заботит, что в эпоху мобильной связи бумажная переписка стала анахронизмом. Я хочу вывести неровным почерком главные слова:

«Я тебя люблю. Я тебя дождусь».

А больше мне ничего не надо.

***

Интернет заполонили новости о наших героях. Рассказывают о доблести летчиков, пехоты, моряков. Все они как отлаженный механизм сражаются с немыслимым противником – большим и страшным.

Удивляет, что какие-то истории становятся «рейтинговыми», а про других не упоминают совсем. Герои последних, возможно, смотрят на обозревателей укором: мол, чем мы хуже?

Ничем. Если проблему не освещают широко, это не значит, что её считают мелкой, что все к ней равнодушны. Не объять всех событий, не рассказать судеб каждого причастного к войне, хотя, они этого более чем достойны, но военкоры, журналисты и обозреватели не в силах рассказать о каждом.

Это, конечно, лирика. Мне тяжело дается изучение тонкостей военного дела. Ты заметил бы на это: «Тебе и ни к чему», – но уже десять дней молчишь, поэтому я позволяю себе такую вольность.

К тому же общественность сейчас решила, что СВО можно и нужно обсуждать в любом месте и компании. Пока вы там живете под прицелом, некто нашел новую тему для разговора:

«Они тоже люди. Нельзя развязывать войну. Надо прекратить».

Куда ни плюнь, везде найдется псевдопацифист, который за мир во всем мире. Такие, как правило, мало знакомы с историей и привыкли смотреть только на одну сторону медали – выгодную для них.

«Такие борцы за свободу еще большие тираны, – говорил ты, когда подобные взгляды высказывал кто-то из знакомых. – Люди просто ведутся на красивые речи, а потом гибнут не за свободу, а за освободителей».

Я с тобой согласна. Согласна и с ними в одном: война – это плохо. Но защищать свою родину от фашистов – долг любого гражданина страны. Сейчас легко отличить крыс: их видно сразу по загранпаспортам и продуманным схемам уклонения от ответственности. Они спрятались в свои норки, пока настоящие мужчины ведут бой.

***

«Алеша» повернул башню, прошло меньше трех секунд и вражеский танк вспыхнул. Скрежетало железо, раздавались крики.

Оператор беспилотника, бесшумно наблюдавшего за боем, бодро отрапортовал:

«Красава! Танк отлетел укропский, проси сапог, пусть насыпят на лесополку!»

Тем временем «Алеша» уже брал вторую цель. Его экипаж, «Ласка», «Монолит» и «Леня» работали слаженно, без заминок, как единый организм. Секунда-две, и оператор БПЛА с позывным «Стриж» восторженно воскликнул в эфире:

«Второй танк разлетелся укропский! Минус два танка у них! Ой, как хорошо, у меня аж мурашки! Им теперь все! Герой России будет!»

Наступавшие части противника не знали, что их сдерживает всего лишь один танк – три человека, смело встречающие бронемашины и танки врага. Их имена неизвестны, только их позывные, которые уже стали частью истории.

«То, что вы увидели на видео, – поделился один из героев, – всего лишь фрагмент нашей ежедневной рутины. Есть и другие записи, которые никому не показывают, но каждая из них отражает, насколько бессилен враг перед мужеством наших парней».

В планах у героев – встретиться лицом к лицу с производителями «Леопардов» и «Абрамсов»:

«Просто хочется посмотреть этим людям в глаза и что-то там увидеть».

История «Алеши» не единична. Каждый день, каждый час совершаются подвиги, которые бережно заносятся в летопись мира.

Люблю, а что?

***

Тонны гуманитарной помощи отправляются на фронт. Неравнодушные люди шлют все: еду, одежду, книги, ручки, гигиенические средства. Кажется, в стороне не остается никто, от маленького первоклассника, сочиняющего письмо солдату, до пожилой женщины, не боящейся пожертвовать свои скромные накопления фронту:

– А как же вы? – спрашивают репортеры.

– А я в доме, в тепле, – добродушно улыбается женщина, – мой папка воевал, помню его рассказы. Хочу помочь.

«Хочу помочь» – эхом отзывается то тут, то там. Предприниматели покупают военную технику, простые граждане собирают вещи или еду, целые организации жертвуют сотни тысяч на помощь бойцам СВО. Не остаются без поддержки и их семьи – огромная страна опять встала и сплотилась, как это бывало не раз.

Пока вы на фронте совершаете немыслимые подвиги, мир не стоял на месте. Жизнь продолжалась: люди работали, ходили в обед за кофе, ужинали, ложились спать. Я стала больше смотреть новости, вместо глупых развлекательных роликов. Для меня тема СВО стала острой и злободневной. Кто-то разделял мое мнение, кто-то отмалчивался, а некоторые лезли, куда их не просят. Однажды вечером, когда я собиралась уходить из офиса, один коллега вдруг заметил:

«Что-то муж перестал забирать вас с работы».

Мне было все равно, любопытствует он или пытается меня уколоть. После нескольких часов анализа данных и их сведения в единую систему не осталось сил ни на что, поэтому я продолжала одеваться: перчатки, берет, большой шарф, закрывающий лицо почти целиком.

– Не боится что уведут?

– Нет, – отмахнулась я. Нет настроения вести разговоры, тем более такие. Поэтому уповаю на благоразумие угловатого мужчины с кривым ртом, который скалится в дверях кабинета. – До свидания, – я коротко киваю ему, проходя мимо.

Он замирает на пороге, внимательно наблюдая за мной. Этот маслянистый взгляд пропитывает меня с ног до головы – скорей бы оказаться в душе, смыть липкий налет чужой похоти.

– Мне по пути: могу и забирать, и отвозить. И не нужно мерзнуть на остановке.

Почему большинство людей не понимают отказа? Кто решил, что если женщина говорит «нет», это значит «да».

– Мне на автобусе удобнее.

Прохожу мимо, усиленно кутаясь в широкий шарф. Грязные намеки оставляют гадкое послевкусие, сохраняющиеся весь оставшийся вечер. Закрадывается мысль: неужели я похожа на женщину, способную изменить мужу?

Прижимаюсь к поручню автобуса. Меня тошнит от бьющих в нос неприятных запахов. Люди толкаются, трамбуясь в жестяную коробку, плотнее прижимаются друг к другу. Эта близость одновременно успокаивает и пугает.

Улавливаю обрывки фраз:

– За что мрут парни…

– Не нам решать…

– А я слышал, что сами знаете кто…

– А наркомана этого видели…

Ропщут не пенсионеры, вообще склонные ругать нынешний мир и восхвалять прошлый, в котором они были здоровы и полны сил. Недовольство исходит от молодых людей, бойко судящих обо всем: политике, экономике, общественной деятельности. Невольно удивляешься, когда узнаешь как много у нас специалистов широко профиля в таких специфических направлениях как политология, экономика, государственное устройство.

– Вот Навальный сидит.

– Надо бежать – в Америке лучше.

– Путин – тиран, все взяточники.

В действительности так считают люди, которые понятия не имеют до чего тяжело эмигранту в Америке без связей, серьезного образования и безупречного знания языка. Для него там нет легких путей: он навсегда останется чужаком, которому суждено служить и довольствоваться ролями второго плана вне зависимости от громкости восторженных од о прекрасной новой родине мечты.

Исключения возможны, но для этого надо собой что-то представлять. В большинстве случаев у крикунов за душой нет ничего, кроме сомнительных взглядов и поверхностного знания определенных дисциплин.

От плохих мыслей отвлекаюсь в теплой воде: пена, соль с шиммером, музыка:

«Алиса, включи классику», – прошу колонку. Музыка стирает сегодняшний день и уносит меня в воспоминания о прошлом, когда я была по-настоящему счастлива. Помнишь, как мы принимали ванну вместе?

– Я хотел быть бродячим музыкантом, – ты смеешься. – Представляешь меня с гитарой и рюкзаком в стоптанных кедах?

Смотрю на тебя. Острые коленки торчат из воды. Ванна тебе мала, особенно когда мы сидим в ней вместе. Пена скользит вниз по торсу, рукам, шее. Маленький кусочек белеет на носу – очаровательная картина. Касаюсь твоих взъерошенных волос, ты закрываешь глаза и тихо мурчишь.

– Представляю, – шепчу я в пустоту. Слеза падает, от нее разбегаются круги. Я не заметила, как пенные горы растворились. Прохлада остывшей воды отрезвляет, и мрачные мысли возвращаются. В памяти всплыл коллега с его нездоровыми намеками. Зачем ему это? Я не так красива, чтобы ухаживать за мной, зная, что я замужем.

Что это было: любопытство или соблазн заполучить нечто чужое, запретное? Почему этот человек решил, что может оскорбить и унизить меня – женщину, которая ждет любимого мужчину с войны.

Причина моего негодования не только в посторонних людях, не ведающих ни границ, ни чувства приличия. Близкие знакомые тоже открываются с новой стороны. Одна подруга заметила:

«Столько времени без секса! Думаешь, он-то сам продержится?» – и у меня стало на одну подругу меньше. Да, ты, возможно, будешь этому рад, потому что мои подруги не особо тебе нравятся. Однако, я расстроилась.

Можно было спустить ситуацию на тормозах, ведь ничего по-настоящему ужасного она не сказала. Но как общаться с человеком, способным подумать, будто наша с тобой семья держится только на сексе?

Именно тогда у меня в голове проклюнулась мысль, что это не только испытание для нас двоих, но и проверка на вшивость нашего окружения. Знаю, до отъезда ты распрощался с парой знакомых, потому что они подняли тебя на смех:

«За что, дурак, воевать едешь?»

«Жертва путинской пропаганды».

«На выплаты позарился? Ради денег и руки замарать не страшно».

– Да пошли вы, уроды!

Больше эти люди в нашей жизни не появлялись. Ты мне тогда сказал: «Я лучше останусь без друзей, чем с друзьями-крысами».

Помню, как ощутила дикий прилив гордости за своего мужа. Смотрела и думала: «Где тот озорной мальчишка, с которым я гуляла по летним аллеям?» Не верилось, что этот серьезный смелый мужчина передо мной – мой Кир, моя опора и защита от любых невзгод.

«Без тебя мне тяжело», – шепчу в пустоту.

Тяжело до крика. Глупо отрицать, что не скучаю по ласкам холодными ночами, по утренним поцелуям, смеху до слез и сотням тысяч других мелочей, делавших каждый наш день счастливым. До ужаса не хватает тепла любимого человека. Тоскую по запаху, по голосу, по дыханию, не громкому сопению в ухо. Знаю, скучаешь и ты.

– Бывает, проснусь и не понимаю, почему никто не закинул на меня ноги? – Я ухмыляюсь в ответ. В памяти возникают дорогие сердцу моменты. Ты не сразу привык, что к середине ночи я забираюсь на тебя. – А потом доходит, что я далеко от дома…

Стараюсь не рассказывать тебе о кошмарах. Они снятся постоянно, один страшнее другого. Везде война, с неба падают снаряды, грохочут взрывы, летят стекла и ранят то меня, то тебя. Чаще всего снится, как пытаюсь отыскать тебя среди тел и обломков, а когда нахожу, не могу сдержать крика. Ты узнаешь о каждом таком сновидении, но только потом, при нашей встрече. Пока я слушаю любимый голос.

– А потом представляю, – продолжаешь ты, – как ты на меня карабкаешься и засыпаю…

Меня не страшат теоретическая возможность неверности и отсутствие секса. Мы никогда не занимались им. Любовью – да, сексом – никогда. Любим друг друга, дарим тепло, ласку и нежность, согреваем ночами. Каждое касание – признание, откровение, доступное только нам двоим. В этом секрет долгого и крепкого брака. Это редкость в современном мире. Среди наших знакомых многие успели развестись, кто один раз, кто несколько.

– Приеду и зарежу, – спокойно сообщаешь ты, после рассказа о нескромном коллеге, – будешь сухари передавать в тюрьму.

– Не придется, – успокаиваю, – я и сама у тебя боевая.

Мы не тратим времени на выяснение отношений. Ты веришь мне, а я тебе. Нет нужды в долгих разговорах и обсуждениях. Сейчас перед нами стоят гораздо более серьезные препятствия, по сравнению с которыми остальное пустяки. Поэтому разговор сразу переключается на другую тему:

– А что там бабуля?

– Ждет тебя на пироги, – улыбаюсь я.

Погода портится и тревога за твое здоровье растет. Невольно представляются обморожение, воспаление легких, бронхит, ангина и масса других болезней. И это я еще не гуглила возможные болезни от долгого пребывания в холоде. Слухи о плохих условиях на фронте мелькают в соцсетях, разговорах на работе, переполненных маршрутках. Никто не знает правда это или нет. Но люди говорят:

– Мерзнут!

– Голодают!

– Невозможно принять ванну по-людски!

Ты никогда жалуешься на условия. Даже если простынешь, я об этом не узнаю.

– Не беспокойся, – заверяешь ты, – я в порядке. Что со мной сделается?

– Ты даже если заболеешь – не скажешь, – бурчу в ответ. Пальцы нервно разглаживают складку на скатерти. Звонок от тебя прервал генеральную уборку – рутина, которая помогает отвлечься,. – Я читала новости…

– Я же просил! – рассерженно восклицаешь ты. – Сама же понимаешь, что пишут заказную чушь для шумихи!

Мы обсуждали это еще перед твоим уходом на фронт. Паника – лучший соратник врага, позволяющий превратить осмысленных людей в дикую толпу. Погонщикам остается время от времени подстегивать стадо кнутом, направляя в нужную сторону.

Ты говорил, что верить можно единицам, а если новость сообщают в чьем-то пересказе, то лучше даже не слушать:

– Из мухи слона раздувают, а ты потом валерьянку пьешь!

– Нужно же знать, что в мире происходит, – защищаюсь я, – а ты мне ничего не рассказываешь.

– Плохим бы я был солдатом, если бы без оглядки разбалтывал военные тайны, – твой тон теплеет, я чувствую, как ты расслабляешься. – Мир, все в порядке. Настолько, насколько это возможно. Не курорт, война, да. И снаряды летают и пули свистят и раненые есть, и убитые – все есть, но… иначе никак. Мы не в санатории на лечении, где кормят пять раз в день и водят на процедуры. Пойми это, и хватит смотреть новости.

Понимаю, милый. Но что мне делать, когда я вижу очередные заголовки? Они рассчитаны на привлечение внимания и обязаны быть броскими, но все же? Сердце разрывается, душа кричит, из подсознания просачиваются кошмары. Каждый раз просыпаюсь в холодном поту, когда вижу изувеченное тело любимого мужа, подолгу смотрю в одну точку, пытаясь выровнять дыхание, прежде чем попробовать забыться снова. Поутру, перед уходом на работу пью кофе с успокоительными и практически не ем.

Ежедневно открываю сводки: опять кого-то убили, кого-то оставили инвалидом на всю жизнь, от кого-то осталась только пыль. Смотрю на карту и вместо стрелок вижу тебя, Кир. Смотрю, как бросаешься в атаку, заслоняешь собой товарища, бросаешь гранаты, укрываешься от огня противника в окопе. Образы путаются, переплетаются друг с другом. До тошноты страшно подумать, что раздастся звонок и сухой голос:

– Лиманова Мирослава Андреевна?

– Да, – судорожно сглотну я, хватаясь за край стола, – это я.

– К сожалению, вынужден вам сообщить: Ваш муж Лиманов Кирилл Александрович погиб при выполнении боевого задания.

Жизнь закончилась – все, точка. Понимаешь?

Слежу за каждой новостью в надежде не увидеть тебя среди покрытых копотью и кровью людей.

Береги себя, – только об этом и прошу. Знаю, если ты начал дело, то не остановишься: но заклинаю тебя об одном: вернись!

Разговор затихает в треске телефонной связи. Ветер свистит, нужно усилие, чтобы разобрать последние слова:

– Береги себя, люблю.

Наступает тишина.

***

Берегу ли я себя в ответ? Скорее да, чем нет. Тепло одета, не голодна, сплю под пуховым одеялом, балуюсь шоколадом и выпечкой. Читаю книги. Недавно наткнулась на историю об одном музыканте, который горел музыкой, танцами и песнями. Представляешь, даже после ухода из жизни он продолжал сверкать ярче любой из звезд. Выдался теплый вечер в хорошей компании, хотя без слез не обошлось. Стала чересчур восприимчивой к окружающему миру.

В новостной сводке наткнулась на сюжет о солдате, который вернулся домой. Такие события греют душу, но волшебство истории в другом. Боец разыскал девочку, от которой получил письмо: дети отправляли свои письма на фронт с гуманитарной помощью. И вот он пришел на урок в ее школу. Рассказал, как спасали его в трудную минуту эти теплые слова. Действительно, вам как никогда важно чувствовать и видеть поддержку каждого их тех, за кого вы стоите нерушимой стеной.

Интересно, получишь ли ты такое послание? Быть может, тебе напишет малыш, который с детской непосредственностью скажет, как сильно верит в тебя, богатыря, и ждет твоего возвращения. Или ты получишь пару строк от старшеклассника, который серьезно поговорит с тобой о важном. Или милое письмо от девочки, которая обратится к тебе, как к настоящему герою…

Но ничего страшного, даже если тебе не достанется ни одного послания от детей или волонтеров: я припасла для тебя свои. Целая стопка – устанешь читать. Не отправляю их, потому что хочу вручить лично, чтобы увидеть, как заискрятся твои глаза. Еще одна новость, которую сообщу тебе при встрече:

– У нас появился кот!

Я буквально вижу твое удивление:

– Кот? Мира, где ты его достала?

– Это произошло случайно, – начну я. – Шла домой, а он сидит у подъезда и так плачет! Замерзший, тощий! Кто-то выбросил, наверное…

Покачаешь головой, улыбнешься. Мы давно хотели завести кота. Выбирали экстерьер, листали «Авито», даже на выставку ходили. В итоге решили только одно: на такие шоу больше ни ногой. Сначала я хотела породистого, но ты умерил мои амбиции:

– А обычные, чем хуже по-твоему? Или любви достойны только коты с родословной и документами?

Немного подумав, я честно призналась:

– Ничем!

– Значит, найдем и возьмем обычного.

Так и случилось: кот у нас обычный. Желтые глаза, розовый нос, белые усы. Белые носочки, черная клякса на острой мордочке. Очаровательное создание, но пугливое. Все еще не может довериться человеку.

«Это ж как сильно тебя зашугали, малыш!» – вздыхаю всякий раз, когда животное прижимается к полу от резкого взмаха руки. Крохотное тельце беспомощно дрожит, боясь любого шороха.

Назвала его Тимошей: по-моему, он вылитый Тимофей. Раньше, когда думала, что заведу породистого зверя, то назову Бегемотом – в честь булгаковского персонажа, но ты внес свои коррективы:

«Как можно выбрать кличку, не видя кота? Может он по морде Борис, а ты его уже окрестила Бегемотом…»

Тимоша лакает молоко из блюдца. Теперь он привык к новому дому – уже больше не прячется под кроватью, смело запрыгивает на диван. Сначала я решила, что кот не умеет мурчать, и успокоила его:

«Ничего, я тебя и такого люблю».

Потом заметила едва различимое «уррр…уррр…».

– Кот, который мурлычет шепотом, – сказала я с улыбкой.

Это грустно: Тимоша не умел мурлыкать. С одной стороны, пустяк, с другой – спрашиваешь себя, почему. Маленький комок шерсти с рождения познакомился с жестокостью и несправедливостью огромного мира, где сильные диктуют правила слабым. Может быть, он получал пинок каждый раз, как пытался ластиться к ногам прохожих? Помнит ли кот ласку людских рук? Его когда-нибудь гладили? Неизвестно. Зато теперь все изменилось. Его мир стал другим, как и мой.

***

– Вы москали!

– Пошел вон!

Сидя в танке, Максим Петрович Борисов прокручивал в голове последний разговор с сыном. Кругом все гудело и стрекотало, но в этих звуках он не слышал ничего чужеродного или опасного: для танкиста они – мелодия слаженно работающего механизма. Рация потрескивала, время от времени передавая данные с позиций.

Танк подъезжал к основной линии наступления на ВСУ, которые укрылись за мощным укреплением:

– Спрятались, падлы, в своих катакомбах, – говорили солдаты, – никак их, сук, не вытравишь оттуда.

Приходилось драться за каждый миллиметр земли, выкуривать врага из укрытий, под грамотными ударами его орудий, которыми командовали иностранные наемники и инструкторы. Сражение шло жестокое.

Максим Петрович Борисов с позывным «Боря» уверенно бил по целям – один за другим ложились снаряды, сокрушая вражеские машины, укрытия, орудия. Его рука крепко держала затвор: она не дрогнула ни разу за все восемь месяцев, проведенных им здесь.

Тогда, полтора года назад, он и представить не мог, что свадьба сына и его переезд в Киев к жене так аукнется их семье. Не допускал и мысли, что его Коля отречется от своего дома, матери с отцом, родины.

Не предполагал, что еще юный, не до конца окрепший ум так легко и беззаботно поверит обещаниям пресловутой свободы и западного счастья, о котором грезят поколениями. Пропаганда Запада сработала на «отлично» – Максим Петрович на собственной шкуре ощутил ее силу, когда сын заявил:

– Путин – тиран! Вы – холопы и рабы, которым промыли мозги!

Брезгливость тона поразила мужчину, а его супруга схватилась за сердце.

– Коля, что ты такое говоришь? – воскликнула она обиженно. – С чего это мы холопы и рабы, когда у нас все есть – и дом, и работа, и вы все обогреты?

– А, – отмахнулся юноша, – это подачки, чтобы вы не выступали.

– Слышал бы тебя дед, – покачал головой Максим Петрович, – слышал бы, как его внук родину ругает, ту родину, ради которой он по земле от Ростова до Берлина на брюхе прополз, чтобы ты жил!

– Что вы со своей победой носитесь, как с писаной торбой! Один аргумент на все – а больше крыть нечем! – разгоряченно всплеснул руками юноша. – И вообще: это когда было? А сейчас здесь мрак.

Раньше Максим Петрович, инженер-механик на крупном производстве, такие сюжеты встречал только в телепрограммах или в книгах. А теперь он не узнавал собственную кровь и плоть.

Это не его Коля, которого он учил ездить на велосипеде и которому влепил подзатыльник за первую сигарету. Не он: ни в злом оскале, ни в презрительном тоне, ни в потемневшем от ненависти взгляде не было ничего от малыша, которого Максим Петрович принес из роддома и которому мазал колени зеленкой.

Громко хлопнула входная дверь. Больше Николай не появлялся на пороге родительской квартиры. Отец не пытался возобновить общение: думал, может, дурак малолетний одумается и прибежит с повинной. А мать звонила, но сын не отвечал – сбрасывал. Женщина осунулась.

«Как он там?» – твердила она со слезами, из раза в раз пытаясь дозвониться до сына.

Затем грянула СВО и мобилизация. Максим Петрович получил повестку и оказался на фронте. Здесь особенно некогда раздумывать, но время от времени, когда другие показывают фотографии своих детей, сердце предательски щемит:

«Где же ты, Коля?»

В бою некогда думать о постороннем. Главное – четко отработать цель, прикрыть своих, не дать пройти врагу вперед. Экипаж спокойно вкатывался в атаку, один за другим снаряды накрывали позиции противника. Действовали слаженно, без заминок. Дроны координировали их работу, направляли на цели:

– Попадание.

– Бегут суки.

– В цель.

Короткие переговоры разряжали напряжение. Танк Максима Петровича вышел на бронетранспортер. Вдруг рация затрещала, поймав чужую волну:

– Сейчас поджарим москалей!

– Давай ребята, жги их!

Руки дрогнули. Максим Петрович посмотрел на командира танка, и тот, увидев его бледное лицо, отложил рацию:

– Петрович?

– Это Коля, Коля мой там, – ошарашенно прошептал мужчина, – командир, там Коля.

Бронетранспортер медленно проплыл мимо танка, никак не реагируя на русскую машину, с которой ему было сдюжить. В танке повисла тишина. На секундную заминку отреагировал оператор дрона: