Вырванные из мира

Безглазыми отец называл магов из Ордена Воспринимающих.

– Я был в Куншиссе и нашел кое-какие записи, – произнес затем отец.

– В Куншиссе? – ужаснулся Флинн.

Отец кивнул и криво усмехнулся. Настольный светильник вычерчивал его красивый профиль – высокий лоб, нос с легкой горбинкой, точеные скулы и подбородок, окаймленные короткой бородой.

– Маги имеют право посещать любые земли Магического Союза, – сказал отец. – Это один из основных принципов построения нашего общества. Конечно, Воспринимающие были мне не рады. И я тоже был… не рад. Куншисса крайне… неприятное место, хотя там есть несколько изумительных по красоте зданий. К сожалению, в нашем мире прекрасного гораздо меньше, чем безобразного и устрашающего. Но ведь сам по себе мир красив…

Отец резко помрачнел и на некоторое время замолчал, отвернувшись от Флинна и снова уставившись в некую непонятную точку, затем тряхнул головой и продолжил:

– Тем не менее мое путешествие в Куншиссу не было бесполезным, кое-что выяснить мне удалось. И связать с тем, что я уже знал.

Отец говорил гладко и складно, он был хорошим рассказчиком, и Флинн любил его слушать.

– Когда мы нашли Мёртвое озеро, там жило совсем другое племя, нежели прежде. И все равно поселение имело мало общего с окрестными кочевьями. Племя обитало в благословенном плодородном оазисе, полном зелени и благоухающем цветами. Вокруг каждого дома были сады и огороды, возделанные участки земли, стада коз и овец бродили повсюду. Чтобы прокормиться, людям не было нужды напрягаться, и они часто устраивали праздники, на которых плясали и пели. Местные жители не проявили по отношению к нам особого любопытства. Они считали, что их оберегает божественная сила, но при этом ничего не помнили о том, что было до них. Однако от прежних времен остались соляные столбы, в том числе две усеченные пирамиды с вырубленными в них ступеньками. Позже мы поняли, что это остатки смотровых башен. А потом все они умерли, – закончил отец, и Флинн снова задрожал, крепче прижавшись к родительскому плечу. Он знал, что отцу было приятно его обнимать.

– У соседних племен память оказалась длиннее. У них остались предания, что раньше, до нашествия балюлей, за горами Полумесяца жило уединенное племя дибада. В их землях находилось священное озеро, где обитали боги. Колдуны племени умели общаться с богами, вызывать дождь и обладали пророческими способностями. Дибада не было дела до остального мира, они не принимали чужаков и считали себя выше прочих людей. Они пели, танцевали, водили хороводы, собирали урожай и слушали звезды. Они говорили на языке, который не знал никто вокруг и который был не похож на языки соседей. Когда балюли захотели захватить те земли, у озера разразилась великая буря, которую наколдовали сами дибада. Буря уничтожила не только нападавших, но и собственные селения дибада. Землетрясение разрушило хижины, выворотило деревья, а потом то, что еще оставалось, смыло наводнение. Из-за проливных дождей возникло множество ручьев, и все они устремились в озеро. Озеро разлилось, выплеснулось за края котловины и затопило все вокруг…

Флинн слушал. Сердце его колотилось, он затаил дыхание и наслаждался каждым моментом. Он чувствовал свою сопричастность тайне – тайне, которая сближала его с отцом, делала сообщником. Отец погладил его по волосам, снова приобнял за плечи и стал рассказывать дальше.

– Мы много путешествовали по окрестностям и как-то раз нашли в пустынной степи кочевье, где жил старый шаман, который называл себя потомком дибада. У этого шамана были магические способности, и немалые. Из одежды он носил только змеиную кожу, обернутую вокруг пояса, а на шее у него висели две живые песчаные гадюки. Шаман считал себя единственным, кто хранил память о том племени…

Отец остановился, опять о чем-то задумавшись. Внутри Флинна все замирало и трепетало: он жаждал продолжения. Отец не стал долго испытывать его терпение.

– Дибада верили, что звезды наделили их племя даром провидения и властью над смертью. Их тела умирали, как и у всех прочих людей, однако их души не уплывали в темноту, а переходили в другое тело – лучшее или худшее, кто что заслужил. Они способны были увидеть прошлое или даже узреть скрытое за туманной пеленой будущее. Они молились Быстрым звездам. Со смотровых башен их звездочеты передавали остальным членам племени посылаемые с небес знамения.

«Мы поклонялись Быстрым звездам испокон века, – рассказывал шаман. – Повиновались им, испрашивали их совета. Звезды говорили устами того, кто обладал Небесным Оком. Соседние племена завидовали нам и исходили бессильной злобой: ведь нам озеро даровало дожди, нам покровительствовали молнии, с нами общались звезды, а они жили в бесплодной пустыне. – Потом шаман сурово оглядел нас и добавил: – Я вижу, вы не верите тому, что я рассказал вам. Вижу, что вы невежественны в чужих верованиях и относитесь к ним пренебрежительно».

– Так он ведь наверняка все выдумывал, – заявил Флинн.

– Нет. – Отец почти не колебался с ответом. – По крайней мере, он сам верил в то, что нам рассказал. И помнил язык, на котором говорило его племя. Язык, абсолютно не известный никому из нас…

Сколько себя помнил, Флинн всегда мечтал о приключениях и слушал, как зачарованный, рассказы о чудесах, о древней цивилизации и несметных сокровищах, о потайных проходах в скалах, ведущих в укрытые от посторонних глаз долины и пещеры, об удивительных странствиях, в которых непременно увидишь диковинные вещи и встретишь странные народы. Но все же в детстве он не до конца понимал отца.

– Что интересного в том, чтобы изучать обычаи и языки диких племен, выяснять различия между диалектами? – спрашивал Флинн. – Описывать ландшафты, растения и животных, их внешний вид и образ жизни?

Зачем тратить на это время, когда есть настоящие тайны, ждущие разгадки?

– Потому что это мир, в котором мы живем, Флинн, – отвечал отец. – Увы – на свете мало тех, кому любопытно знать, как этот мир устроен. Мало даже тех, кого интересует история и Древние. Я, мои друзья – мы лишь горстка энтузиастов, чудаков, что мнят себя учеными, коллекционеров, что выставляют напоказ бесполезные диковинки. Маги выродились за полторы тысячи лет, прошедших после Катастрофы. Нас осталось так мало, и нас интересуем только мы сами и власть над остальными, но не мир. Оглянись вокруг – мы зациклены на себе и называем это здравомыслием. Почти никто не верит, что тайны стоят разгадок, что от Древних осталось что-то кроме впечатляющих развалин, трижды переписанных обрывков книг и безделушек. Мы же исполнены высокомерия и спрашиваем: что ими восхищаться, этой ушедшей цивилизацией? Они проиграли. Зачем вообще искать что-то, принадлежавшее им, что-то, что они, возможно, для нас оставили? Старые, бесполезные реликвии, ни на что не годные – вот оно наследие цивилизации предшественников.

– А ты думаешь не так?

– Да, я думаю не так. – Отец чуть улыбнулся. – Я хочу их понять, хочу знать.

– Зачем?

– Затем, например, что нас может погубить то же самое, что погубило и их. А мы настолько невежественны, что не будем иметь представления о том, что именно и почему нас погубит. Мы довольствуемся мифами и сказаниями. Мы не понимаем, что в точности они сделали, как устроили Катастрофу и как потом остановили. Мы не знаем даже их имен – имен тех, благодаря которым мир до сих пор существует, благодаря которым мы живем. Я занимаюсь тем, что не нравится… магическому сообществу. Не просто не нравится – это противозаконно.

– Но в тебе Древняя кровь. Ты сын великого мага. Незапятнанного.

По крайней мере, так утверждала мать.

– Великого, – повторил отец с горькой усмешкой. – В нашем мире величие меряют не тем мерилом. Моя Древняя кровь облагает меня куда большими обязанностями, чем дает прав и привилегий. Я был в Запертой комнате, хотя и не магистр. Меня вызвали Шепчущие, Основатели. Шепчущие сказали, что его кровь слишком сильна во мне. Мне кажется, они его… боятся – моего безымянного отца, и что для них он не безымянный. Хотя, если бы я не был его сыном, меня исключили бы из Ордена и выгнали бы с позором.

– Ты считаешь, Древние оставили что-то, что нам поможет, что дарует нам их мощь?

– Должны были. – Отец потер пальцами переносицу. – Но это крайне опасная мощь. То, что сгубило их самих. То, от чего предостерегают Основатели. Чем глубже познания, тем больший вред они могут причинить.

– И ты все равно ищешь?

– Да, – ответил отец.

– Это связано с Запретным континентом?

– Все считают, что связано.

Про Запретный континент отец, конечно, тоже рассказывал. Флинн помнил эти истории до последнего слова.

Наругини-Нару – так назывался то ли город, то ли страна, где всё началось, где находился эпицентр Катастрофы. Глубоко под землей маги собирали гигантское устройство, которое даровало бы им власть над мирозданием, ибо они считали, что имеют право взять столько могущества, сколько смогут. Однако, когда они запустили свое устройство, пространство и время искривились, образовав пузырь, который затягивал в себя вещество. Пузырь неудержимо разрастался, поглощая все больше вещества и разрывая пространство. Планета была на грани гибели. Маги чудом сумели остановить процесс – они накрыли пузырь непроницаемым Саркофагом, перекрыли доступ из внешнего мира, но сами при этом погибли. Время не знало к ним пощады – даже имен их ныне никто не помнил.

До Катастрофы Запретный континент не имел ничего общего с тем, во что превратился сейчас. Плита, на которой он стоял, раскололась на несколько частей, вдоль побережья прошли разломы. Из недр, проплавляя камни, излилось море лавы. Но не это было самым ужасным. К тому моменту, когда пузырь удалось изолировать, все внутренние области континента уже утекли в него, а на их месте образовался провал. Пространство по краям истончилось и растянулось, закрывая его. От всей суши осталась лишь скорлупа, внешняя оболочка.

Уже другие маги, тоже с забытыми именами, сделали все возможное, чтобы потомки держались от этого места подальше. Древние вознесли ввысь горы, протянувшиеся вдоль всего побережья, превратив их в неодолимую преграду, и устроили Бурлящую полосу – подводный разлом, из которого поднимался к поверхности кипящий горючий газ. Однако за полторы тысячи лет нашлось достаточно нарушителей. Они искали течь – точку доступа к Саркофагу. Некоторые вернулись ни с чем, другие не вернулись вовсе.

– Среди магов ходит мнение, что те, кто не вернулся, были затянуты внутрь Саркофага, – рассказал отец. – И обломки их личностей до сих пор обитают там, не сознавая себя, мечась в темноте безумия.

Флинн содрогнулся. Морозный холод вполз под его одежду, впился в позвоночник, пуская ледяные щупальца.

– Зачем же они хотели ее найти эту точку доступа? – спросил он, сглотнув неприятный комок.

– Затем, что желали знать больше дозволенного.

Отец положил руку на спину Флинна, отогревая.

– А ты… тоже хочешь знать больше дозволенного? – прошептал Флинн.

– Да. Я такой же, как они. Любопытный. Но дело не только в этом. Вещество по-прежнему, пусть и по крупинке, но утекает из нашего пространства и кормит тьму, что живет за Саркофагом. Если процесс не остановить, когда-нибудь настанет новый Конец света, и Древние это знали.

– Когда-нибудь? – едва шевеля губами, выдохнул Флинн.

Отец долго и внимательно смотрел на него, ничего не говоря.

– Ты думаешь, что это будет скоро, – сказал Флинн. – Ты думаешь, что не зря в тебе течет Древняя кровь.

«Ты слишком умный, мальчик», – мысленно передал отец, а вслух добавил:

– Я не знаю. Но мы должны быть готовы. А еще я хочу, чтобы будущее стоило того, чтобы его увидеть.

Позже, когда Флинн должен был начать подготовку к Первому посвящению, отец забрал его в Анидаб-Дорему. Отец все так же много путешествовал, часто где-то в окраинных землях – далеко на севере и на западе, и даже на крайнем юге. Он побывал на Отколотых землях и вопреки всем запретам пытался исследовать Запретный континент.

Каждая, даже мимолетная, встреча с отцом казалась Флинну бесценной. Однажды летом отец вернулся в Анидаб-Дорему на целых два месяца, и Флинн это время жил не в школе, а на вилле, расположенной на берегу озера Ибифал-Лаби. На окруженной розовыми кустами террасе они по вечерам пили чай. С террасы открывался прекрасный вид. Сквозь древесные кроны на стол и фарфоровые чашки падали брызги предзакатного солнца. Пахло нагретой землей, сосновой хвоей и цветами. Флинн очень любил эти совместные чаепития, а по ночам вместо того, чтобы идти спать, торчал у дверей кабинета, вслушиваясь в доносившиеся оттуда приглушенные голоса. Конечно, отец и его собеседники чувствовали, что Флинн стоит за дверью. И, раз уж не прогоняли, значит, не возражали. Это брат, почти никогда не нарушавший правила, писаные и неписаные, осуждал его, хотя в то время их связывали если и не теплые, то вполне пристойные отношения.

– Ты все узнаешь в свое время, – говорил Флинну отец. – У меня не будет от тебя никаких секретов. Но сначала ты должен подрасти и пройти оба Посвящения.

В школе Флинн сдружился с Лиарди. У нее не было отца, и в ней, как и во Флинне и Арнетиасе, текла Древняя кровь. Лиарди несколько раз была на вилле – она приходила вместе со своим дедом, магистром Алофом, и матерью. Флинн и Лиарди убегали гулять, под пиликанье цикад лазили по заросшим лесом, мхом и лианами древним развалинам, кидались друг в друга кипарисовыми и сосновыми шишками, спускались к озеру. Флинн любил плавать и сидеть потом на берегу, пересыпая в ладонях песок. Они с Лиарди чувствовали себя беззаботными и счастливыми. Весь мир принадлежал им, и грядущее Первое посвящение в Башне ничуть их не страшило.

Потом Лиарди стала женой Арнетиаса, а отец бесследно пропал на Запретном континенте. Или, возможно, где-то еще, например, на тех же Отколотых землях. Пропал не один – вместе с Дамали, матерью Лиарди, и другими их друзьями. Отец верил в свою Древнюю кровь, в свое предназначение. Он был не первым из тех, кто верил и кто сгинул. Не первым и не последним. Он оставил после себя записи и карты, запечатав доступ Печатью крови, которую могли вскрыть только Флинн и Арнетиас.

С тех пор прошло восемь лет. У Флинна никогда не было сомнений, продолжать ли отцовские изыскания. Для Арнетиаса же долг перед Орденом перевешивал сыновний.

– Мы наследники Древней крови, и, значит, на нас лежит двойная ответственность, – говорил брат. – Мы обязаны подавать пример другим. Эта та цена, которую мы должны уплатить.

«Цена за что? – возражал Флинн, но лишь про себя. – За статус и власть, к которым ты, братец, стремишься?»

– У тебя неправильное понимание жизненных приоритетов. Наш долг заключается в том, чтобы заботиться о благополучии и процветании Ордена и всего Магического Союза, – гнул свое Арнетиас. – Вот единственно истинная мера. И ради этого нужно быть готовым идти против своих личных желаний, против велений сердца.

Они оба любили отца, и какое-то время это их сближало, но пути их расходились все больше и больше.

– Ты безудержный мечтатель, невесть кем себя возомнивший, – не уставал выговаривать ему Арнетиас. – Все вы такие. Ищите знаки на небе, готовы лезть в авантюры, рисковать своим благополучием, статусом и даже жизнью. Ради чего? Что вы надеетесь найти?

– Ты ведь читал отцовские записи, – пробовал возразить Флинн.

– Читал. И мы с тобой знаем, куда завели отца и его друзей их поиски. Я уверен, они сожалели о своих открытиях и находках – и потому решили ничего и никому не говорить, не привлекать дополнительного внимания к тому, чем были заняты, и к месту… Думаю, что они… испугались.

Был ли Арнетиас прав? Флинн и сам ведь считал, что отцу с товарищами стали известны тайны, которые они предпочли бы не знать. Может, отец не хотел вовлекать сыновей? Однако Флинн был слишком дотошным и упрямым, чтобы отступиться.

– Я обещал себе, что буду искать, пока не найду и не выясню, что именно произошло с отцом, – заявил он.

– Это глупая блажь! – Арнетиас потер глаза кончиками пальцев – жест, напомнивший Флинну отцовский. – Глупая и опасная блажь! Забудь об этом!

Но забыть Флинн не мог. Он твердо решил, что никто и ничто не отнимет у него память об отце, о том, каким он был, о том, к чему стремился и что искал.

«Что-то огромное изъяли из истории, и на этом месте образовалась дыра, – писал отец. – Не просто дыра, а целый провал. Я чувствую потребность вернуть отнятое, хотя сам не имею представления о том, что именно утерял, какое драгоценное достояние».

Позже Флинн рассорился с Арнетиасом окончательно – после того как от брата ушла Лиарди. Арнетиас настоял, чтобы она рожала во второй раз. А ведь если оба родителя – маги, у них может быть только один общий ребенок. Второй, если его удастся зачать и выносить, родится либо мертвым, либо смертельно больным. Это общеизвестно. Примеров хватало, однако Арнетиас верил в свою Древнюю кровь и в Древнюю кровь жены.

Лиарди родила, младенец умер через месяц, и она ушла, оставив шестилетнего сына, которого любила.

Так же, как Флинн следовал за отцом, Лиарди следовала за матерью. Мать ее сожалела, что родила девочку, а не мальчика, и относилась к дочери прохладно и требовательно. Но Лиарди не предъявляла претензий и без сомнений выбрала предназначенный ей путь.

ГЛАВА 3 Беседа в беседке

Освободившись от поручений магистра Лиранана, Флинн принялся бродить по дорожкам среди толпившихся у веранд и беседок магов в поисках своих друзей. Повсюду стояли гвалт и гомон, заглушавшие старательную игру многочисленных музыкантов. Маги самозабвенно веселились, оживленно переговаривались, ели и пили. Больше их, казалось, ничего не заботило, и до тех, кто сгинул на Запретном континенте, им не было никакого дела.

В конце концов, его отыскал Хадиуль, как и все вокруг одетый в цвета своего Ордена – фиолетовый, мерцающий и меняющий оттенки, иногда почти до черноты, что делало Преобразователей похожими на Воспринимающих.

– Флинн, – позвал Хадиуль. – Мы нашли беседку в стороне от основной толпы и ждем только тебя. Остальные уже давно освободились. Тебя опять взяли в оборот?

– Меня задержал магистр Лиранан – вконец замотал своими дурацкими поручениями, с которыми справился бы любой слуга. – Флинн кисло скривился. – Магистр любит изображать кипучую деятельность, особенно когда не в духе.

Уж после заседания Большого совета все магистры были не в духе. Лиранан так вообще легко выходил из себя, когда чужие ошибки или проступки угрожали его комфортному существованию и благополучию. И Флинн за последний час не меньше десятка раз слышал, как магистр бормотал под нос: «Как же ты подгадил мне, Алоф! Да будешь ты вечно торчать в Адской Бездне!»

– Лиранан? – переспросил Хадиуль. – Это тот, кто слывет у вас философом и чуть ли не великим мыслителем? Никогда не мог понять, отчего все так с ним носятся. Ни одной оригинальной мысли.

Флинн презрительно усмехнулся.

– Зато магистр Лиранан – мастер с умудренным видом произносить банальности и оформлять их как умные сентенции.

– Это и есть философия. Все философы годны лишь на то, чтобы продуцировать размышления, не имеющие ничего общего с реальностью.

Хадиуль философию не любил и утверждал, что природа такого понятия как философия, не знает. Среди всей их компании Хадиуль, без сомнения, был к природе ближе всех. Приземистый и кряжистый, с широким скуластым лицом. Длинные, собранные в хвост волосы доходили ему до середины спины. Они были белесыми, будто обесцвеченными. Как и почти прозрачные глаза, иногда отливавшими серебром, и бледная кожа, не поддававшаяся солнцу.

Хадиуль уродился в малонаселенных северных землях. Его племя занималось разведением оленей, охотой и рыбной ловлей. Слишком бедный и морозный край, чтобы представлять такой уж большой интерес для соседей. Но за данью – пушниной, тюленьим и китовым жиром – шуорцы тем не менее не забывали наведываться. Окрестные племена переняли от шуорцев неприятие магов. Когда у Хадиуля проявились спонтанные способности, родители отправили его в загон к оленям и держали там на привязи, кормя отбросами.

– Я думал, что они меня ненавидят, – заметил как-то Хадиуль, – но они меня, прежде всего, боялись. Так сильно, что не осмеливались убить.

Потом родители его продали. Им было все равно, кому продать – лишь бы побыстрее избавиться от неугодного выродка. Шуорцы платили за детей с магическими задатками неплохую цену – два или три оленя, да и восточные верниги, порою забредавшие в те земли, не брезговали подобным товаром, стараясь угодить своему Священному Древу. Однако Хадиулю повезло, причем дважды: его нашли Преобразователи, а не верниги, которые принесли бы его в жертву Древу, и не шуорцы, которые надели бы на него ошейник, и нашли до наступления зимы – иначе бы Хадиуль, живя на улице, попросту замерз бы до смерти.

Родителей Хадиуль ненавидел, а свое племя презирал. Тем не менее он был плоть от плоти и кровь от крови своего народа. Хадиуль не стеснялся грубых выражений, у него были отнюдь не изысканные манеры и привычки, которые Флинн полагал варварскими. Хадиуль умел выживать в абсолютно диких местах и любил охоту. Флинн же считал, что охотиться – значит, низводить себя до уровня Охотников. Когда он однажды высказался в подобном роде, Хадиуль лишь посмеялся и заявил, что его народ охотился всегда.

– В отличие от Охотников я не развлекаюсь охотой на людей, Флинн. Что же касается Безглазых… – Хадиуль презрительно харкнул. – Те не охотятся, а устраивают облавы и предпочитают иметь дело с уже загнанными, беспомощными жертвами.

Флинн мирился и с грубыми манерами, и с бесцеремонными высказываниями Хадиуля. Прощал то, что никогда не прощал другим. Почему? Возможно, его привлекала в Хадиуле именно первобытная естественность и природная энергия. Они много времени проводили вместе, но Флинн так и не сумел понять, кто он для Хадиуля – друг или так просто – не пойми что.

Хадиуль привел его к упомянутой беседке, скрытой стеной кустов, где уже собрались остальные члены их на редкость пестрой во всех смыслах компании: Филибер, еще один Преобразователь, в фиолетовом плаще, как и Хадиуль, Тонолан и Браенна – в белых, с золотой окантовкой балахонах Видящих, Стина – в сером платье с узкими красными вставками, символизировавшими языки пламени, Хлотар и Кейрен – в коричневых плащах, Эйкин и Грисенер – в желтых, сам Флинн, как и Лиарди – в красных.

Сборище попугаев. Молодые, самонадеянные, мнящие себя знатоками и великими искателями древностей. Преобразователи, Видящие, Камнедробительница, Изготовители, Созерцатели, Праведники. Из шести различных Орденов, хотя обычно представители каждого Ордена держались на особицу. Взять в свою компанию Воспринимающих или Охотников никому из них, конечно, и в голову не могло прийти. Среди них были и потомственные маги, элита из элит, носители Древней крови, и дички из варварских земель. Браенна вообще родилась в Лиоренции, да и у Хлотара предки были лиорентийцами.

Стол ломился от яств, чуть поодаль ждали молчаливые слуги, готовые по малейшему знаку долить вино в бокалы, убрать пустые тарелки и принести очередные блюда. На слуг никто внимания не обращал. Разумеется, обсуждали Совет, магов и Магический Союз.

– Наша система управления далека от идеала, – услышал Флинн, подходя.

Это Тонолан. Голос у него был низкий и бархатистый. Уголки губ тронуты улыбкой. Взгляд лишенных зрачков глаз казался странным и мечтательным. Впрочем, все они были мечтателями, а Тонолан вдобавок любил стоять под звездами и, задрав голову, смотреть на небо. Что он там видел сквозь свои бельма?

– Мы именуем себя Союзом, – продолжал разглагольствовать Тонолан. – Но это лишь пустое название, за которым мало что стоит. Ни Большой, ни Малый советы не способны прийти к единому согласованному решению в важных, основополагающих вопросах.

«О каком согласованном решении может идти речь, если среди нас Охотники? – подумал про себя Флинн. – Они умеют думать только о том, как бы загнать дичь и разодрать ей горло. Воспринимающие и того хуже. Однако ж остальные их терпят, игнорируя зло, которое те творят, потому что мы все – маги, высшая каста, и должны быть едины».

– Мы, действительно, должны быть едины, Флинн, – произнесла вслух Лиарди, считав его мысли. – И мы – высшая каста. Магия всегда была элитарна, в том числе и до Катастрофы.

– Не могу не согласиться! – заметила Стина.

Вообще-то они с Лиарди редко бывали солидарны. На губах Лиарди блуждала улыбка – она привыкла скрывать за ней свои мысли и умела улыбаться так, что ее улыбке верили. Стина тоже раньше часто улыбалась. Сейчас же, если она и не потеряла эту способность, улыбаться ей больше не было надобности – за маской все равно не видно. Во время Второго посвящения Стина принесла свое лицо в жертву, окунув в горящую нефть, и заставила себя примириться с настоящим. Стина была решительной и честолюбивой. Как и Хадиуля, ее тошнило от своей семьи и прежней жизни. Ее родители были бедными крестьянами. Их интересовала только земля, урожай, необходимый для того, чтобы не умереть с голоду, а все развлечения в деревне сводились к сплетням, дракам и выпивке.