Губы на Сигареты

По щекам Мэй потекли слёзы. Она металась, как загнанный зверь, взгляд прыгал от Майка к Лиаму, потом к кольцу на её пальце. И вдруг, словно вспомнив про последний шанс, рыжеволосая сорвалась к Бонни, умоляюще протягивая руки, будто та могла спасти ситуацию:

– Скажи ему! Скажи, что я не виновата… пожалуйста! – всхлипнула Мэй, глаза налились страхом и отчаянием.

– Ты гнилая шлюха! – вырвалось у Рид с таким ядом, что воздух будто застыл. Развернувшись на пятках, она рванулась прочь, оставляя рыжеволосую в клубке истерики.

***

В воздухе висел запах гари, сырости и ледяного холода, который пробирался под самую кожу. Растаявшие снежинки превращались в холодные капли, ритмично ударяясь о бетон и вызывая лёгкое напряжение в груди, будто кто-то тихо следил за каждым движением.

На стенах облупившаяся серая краска отслаивалась, открывая пятна плесени, которая переплеталась с граффити – яркими, но выцветшими надписями, кричащими о давно забытых жизнях. Тишина, нарушаемая лишь треском костра, растекалась по комнате, словно черная паутина – липкая, грязная, неконтролируемая. Иногда казалось, что она шевелится, обвивая пальцы и приковывая взгляд к темным углам.

Ник Персингтон сидел на холодном полу возле огня, руки поджав под себя, плечи напряжены, как натянутые струны. Его взгляд скользил по строптивым языкам пламени, а тонкие губы время от времени дрожали в едва заметной тревожной улыбке. Тени танцевали по его худому лицу, обнажая странную смесь безумия и решимости в глазах.

По периметру комнаты стояли его преданные пешки. Они отвергли Майка и выбрали Перса, но мотив их поступка оставался загадкой. Словно сторожевые тени, они перемещались беззвучно, наблюдая за хозяином. Иногда кто-то нервно ерзал на месте, кто-то скрещивал руки, стараясь скрыть дрожь, но все оставались неподвижными, словно вкопанные. То ли из страха перед Ником, то ли из-за безумия, скрытого в отчаянных глазах.

Внезапно комнату разрезал смех – пропитанный болью. Пешки Перса переглянулись, напряжение повисло в воздухе. Ник упал на бок, сжимая живот, а смех продолжал рваться из него волнами – ломкий, хриплый, болезненный. Он дергал руками и ногами, глаза, ярко-голубые, блестели от слёз, а каждый звук казался эхом его внутренней агонии.

Один из ребят осторожно приблизился к Персу. Подходя ближе, он заглянул в его лицо и тихо произнёс:

– Ник… – голос дрожал – Ник, очнись.

Он знал, что их лидер снова впал в припадок. Два года, проведённые в психиатрической клинике, оставили свой отпечаток. Тогда, когда Перса накрыли копы с товаром, он изворотливо подстроил всё так, чтобы оказаться в больнице. Парень и раньше не отличался устойчивой психикой, поэтому притвориться больным ему не составило труда.

Но то, что происходило за закрытыми дверями этого мрачного здания, было настоящим адом. Стены, пожелтевшие и покрытые трещинами, впитывали крики пациентов, превращая их в постоянный фон ужаса. Металлический скрип дверей отзывался эхом, словно стон, а холодные лампы освещали длинные коридоры, где тени людей сливались с тенью безумия.

Пациентов, которых считали «неуправляемыми», привязывали к кроватям или жестким стульям. Но Ник пытался сопротивляться. Он отбивался, дергался, кричал, пытался сохранить частичку себя, и каждый его порыв к свободе только усиливал жестокость. Врачи и надзиратели реагировали методично и беспощадно: удары по телу, яркий свет, холодные ванны, бессонные ночи и процедуры, которые ломали не только тело, но и разум. Каждый раз, когда он пытался поднять голову, удар был сильнее; когда он сопротивлялся руками – стягивали крепче.

Те, кто прекращал сопротивление сразу, оставались в относительной безопасности. Ник же, с каждым сопротивлением, ощущал, как боль становится интенсивнее, а страх – глубже. Его глаза, полные ужаса и ярости, видели, как другие теряют себя, превращаясь в пустые оболочки, а он сам понимал, что каждое действие, каждая попытка вырваться делает его уязвимым, но одновременно закаляет дух.

В этом аду Ник учился выживать. Он понимал границы безумия и боли, запоминал каждую слабость системы. Каждая травма, каждый удар, каждая бессонная ночь становились частью его внутреннего оружия – того, что он позже принес с собой.

Сотрудники психиатрической больницы были настоящими безумцами в белых халатах. Они издевались над пациентами, ломали их телом и разумом, превращая людей в бессловесные «овощи», пичкая транквилизаторами, чтобы те безвольно лежали на койках. На них не было управы – они были самой разрушительной властью, которая подчиняла себе всё вокруг.

Ник Персингтон оказался не из слабого десятка, поэтому ломать его доставляло им особое удовольствие. Его били, кололи лекарствами, заставляли смотреть на ужасы, происходящие с другими пациентами, и наслаждались каждой секундой его страха и сопротивления. Ник отбивался, кричал, пытался сохранить разум, но каждый порыв лишь усиливал жестокость надзирателей.

Когда ему наконец удалось сбежать, он понял: он выбрался из самого Ада. Но психика Ника была сломана окончательно. Он стал жестоким, непредсказуемым и агрессивным, настолько, что временами боялся собственного отражения в зеркале. Страх и ярость смешались внутри него в нечто опасное, почти живое.

Теперь, когда приступ снова накрыл его, ребята знали – за ним неизбежно последуют агрессия и хаос. Воздух в комнате словно сгустился, каждый из них ожидал взрыва ярости. Но их удивлению не было предела, когда Ник вдруг стих. Его смех оборвался, и в тишине слышалось лишь его прерывистое дыхание. Он лежал на полу, дрожа всем телом, и тихо плакал, утирая слёзы тыльной стороной ладони.

А потом, подняв глаза – безумные, полные слёз и мрачной решимости, – он почти шёпотом произнёс:

– Бонни Рид… Значит, это ты дорога его сердцу. Что ж… ты следующая.

Глава 22

– Прекрати, Рид! – не выдержал Майк и с силой ударил кулаком по столу. Гулкий звук расколол тишину и заставил Бон вздрогнуть. Нервозность девушки уже сводила его с ума.

Она, ещё секунду назад метавшаяся по комнате, застыла на месте. В груди у неё зашумел рой пчёл – больной, колючий. Хотелось рвать и метать от обиды за Дилана, от осознания того, что всё это время она считала своей лучшей подругой ту, кто оказался жалкой, меркантильной тварью. Змеёй, готовой в любой момент променять дружбу на мужика. Как променяла Дилана на деньги.

– Я… я не знаю… – прошептала Бонни, запуская пальцы в залаченную причёску и зажмуриваясь. Под ложечкой неприятно засосало.

– Что ты не знаешь? – выдохнул Майк, ослабляя галстук. То ли в комнате и правда стало душно, то ли её растерянный вид душил его куда сильнее.

– Не знаю, что делать… – так же тихо произнесла Рид. – Как я скажу ему? Он же…

– Ну хочешь, я скажу? – перебил Вуд, и в голосе прозвучала твёрдая решимость.

– Нет! – вскинулась она. – Он не переживёт!

– Плевать, – резко бросил парень и направился к выходу.

Бон, сбросив мучившие её туфли, догнала Вуда и в отчаянии обвила руками его торс, прижимаясь к спине. Голос её сорвался, но прозвучал твёрдо:

– Я скажу сама!

– Ну конечно, – закатив глаза, Майк легко разжал её руки и обернулся к ней. – Ты уже полчаса только это и говоришь…

– Что говоришь? – раздался за спиной мужской голос, и оба мгновенно остолбенели. – О чём вы тут?

Дилан стоял позади, сжимая в руках красную коробочку с кольцами так сильно, что пальцы побелели. Лица на нём почти не было: уставший, бледный, с глазами, полными обречённости. Отсутствие Мэй вымотало его окончательно, и теперь он походил на человека, которому одним усилием воли удаётся держаться на ногах. До церемонии оставались считаные минуты, а невеста так и не появилась. Казалось, ещё мгновение – и парень поседеет прямо на глазах, потому что паника уже подбиралась к нему, готовая поглотить без остатка.

– Пошли, выпьем, друг, – прервал тишину Вуд, обняв Дилана за плечи и мягко, но настойчиво увлекая к выходу. Он был уверен: разговор по душам – единственный способ вытащить его из этого состояния. Да, горькая правда о рыжеволосой ударит сильно, глубоко, но хотя бы алкоголь сможет на время притупить боль.

– Что? – лицо Дилана вытянулось. – Выпьем? Но Мэй…

– Пошли-пошли… – похлопав его по плечу, Вуд настаивал, словно не оставляя выбора. – Проветришься. Выговоришься.

И уже в следующую секунду тяжёлые двери закрылись за ними, скрывая обоих от чужих глаз.

Закрыв лицо руками, босая Рид опустилась на корточки. Силы оставили её, словно кто-то выдернул изнутри последнюю жилку. Пустота. Она чувствовала себя разбитой, словно из неё вытравили все краски. Сейчас бы – тёплый плед, огромный, мягкий, чтобы спрятаться в нём с головой и не видеть, не слышать, не расхлёбывать кашу, которую заварила Мэй. Но принципы, такие упрямые и тяжёлые, не позволяли этого. Как-никак, Бонни называла рыжеволосую подругой с самого первого дня. Пусть от этого слова осталась лишь пыль, но уйти просто так она не могла. Ей нужно было поставить жирную точку.

Мэй, зарёванная и жалкая, бросилась к ней, едва заметив. Хотела обнять, прижаться, вымолить прощение, но слов для оправдания у неё не было и быть не могло. Рид не дрогнула. Стоило рыжеволосой дотронуться до неё, как Бон резко, почти яростно сбросила с себя её руки. В глазах Мэй тут же блеснули новые слёзы. Маска, прилипшая к её лицу годами, спала, обнажив голую, дрожащую сущность. Но Бон принимать её такой не хотела. Не могла. Её передёрнуло от одного прикосновения. Слишком мерзко. Слишком противно.

– Зачем ты пришла? – пыталась вытереть с лица чёрные следы потёкшей туши Мэй, но в голосе звучала резкость. Поддержки от Рид она точно не дождётся. Сделав шаг назад, рыжеволосая менялась на глазах. Окинув бывшую подругу взглядом, пропитанным ненавистью и холодом, Мэй выплёскивала слова ядом:

– Посмеяться надо мной решила? Смейся! Только ты никогда не будешь на моём месте! Я красива! У меня есть всё! Уверенность, обаяние, богатенькие ухажёры. Мне есть из чего и из кого выбирать! Ты никогда не сможешь меня понять! Ты… ты и Джессика всегда мне завидовали! Я знаю!

Девушку будто подменили. Бонни не узнавала Мэй. Каждое слово звучало громко, режущим клинком, кулаки рыжеволосой дрожали, слёзы ручьём текли по щекам. Она всеми силами пыталась доказать, что достойна, что любима, что нужна, но Рид видела за этим иллюзорную маску: перед ней стоял потерянный человек. Человек, которого жгло мужское внимание, заполнявшее внутреннюю пустоту и нелюбовь к себе. Без этого внимания Мэй не могла. Не умела засыпать в пустой комнате, не умела быть одной.

Каждого нового ухажёра она воспринимала как «любовь всей жизни». За каждого была готова выйти замуж, ведь сердце Мэй не было свободным для реальности. Рид просто появилась в неподходящий момент. Познакомься рыжеволосая с кем-то на день раньше – никакой свадьбы бы не было. Из двух претендентов она выбирала лучшего, и на Лиаме Мэй не остановится. Шагая с ним в ногу, она будет оглядываться, высматривать нового «более достойного» и найдёт. Всегда найдёт.

В её жизни обязательно появится кто-то, кто затмит Лиама, кого она будет любить, обнимать, целовать, клясться, что это «принц», которого она так долго ждала. Но в голове никогда не отключится режим «поиска». И будет продолжаться это до тех пор, пока не угаснут молодость и красота. Время уйдёт. В конечном счёте Мэй останется одна, наедине со своими воспоминаниями о «вечной любви», ведь бесконечные свидания, слова о чувствах, новые мужчины – всё это не заглушит пустоту, которая живёт внутри неё.

В глубине души Бонни было искренне жаль подругу – именно потому, что та ничего не понимала. Скажи ей сейчас про пустоту и вечные поиски принца, Мэй только рассмеялась бы в лицо. Рыжеволосая не собиралась снимать розовые очки, которые уже давно перемотала скотчем. Ей проще менять парней, как перчатки, высматривать кого-то получше, чем честно заглянуть в себя.

– Ты закончила? – спокойно, почти холодно произнесла Бон.

Девушка дёрнулась, растерявшись: она ждала крика, упрёков, чего угодно, только не этой ледяной выдержки.

– А теперь иди и скажи гостям, что свадьбы не будет.

– А?.. – рыжеволосая моргнула, не веря услышанному.

– Они ждут, – Бон скрестила руки на груди.

– Но разве Дилан не может… – начала было Мэй, но девушка её перебила:

– Как… как у тебя только наглости хватает?! – голос Рид взвился, и она резко схватила подругу за руку, силком потащив в сторону зала.

Мэй вырывалась, кричала, цеплялась за косяки, ногтями скребла дерево, но Рид сжимала её руку всё крепче. Внутренний голос настойчиво твердил: «Дай ей пощёчину. Приведи в чувство!» – но Бон лишь стиснула зубы. Терпение её было на исходе.

Распахнув перед собой массивные резные двери, она втолкнула рыжеволосую в зал. Гул голосов стих, и тут же раздались аплодисменты и восторженные возгласы: гости приняли её появление за счастливый финал ожидания.

Мэй, побледнела. От взгляда десятков глаз стало душно. Прикусив губу до крови, она медленно подошла к микрофонной стойке – той самой, возле которой ещё недавно звучали её любимые испанские песни.

– Дорогие гости… – начала она дрожащим голосом, и ноги подкосились. – Спасибо, что пришли, но…

Люди замерли. Они буквально прожигали её взглядом, заставляя сердце биться быстрее. Рыжеволосая не могла вынести этого давления, слова застряли где-то в груди, и с каждой секундой непонятное, ледяное чувство росло, словно снежный ком. Стыд? Страх? Или смесь того и другого?

– Свадьбы не будет! Извините… – с трудом выдавив эти слова, Мэй отпустила голову и поспешила к выходу.

Гости заговорили между собой, недовольный ропот мгновенно заполнил зал, а Томас даже выкрикнул:

– Ну и зачем я тогда надевал этот клоунский костюм хорошего мальчика?!

Более шустрые гости, явно пришедшие лишь ради еды и зрелищ, тут же вышли из толпы и последовали за Мэй, прихватив с собой по бутылке шампанского.

Рид, заметив идущую навстречу ошарашенную Джессику, ощутила желание раствориться в толпе или просто убежать. Переваривать всю эту историю с самого начала ей совсем не хотелось. В груди стоял странный холод, а мысли путались, как разбросанные листья, отказываясь собираться в одно целое.

– Что на неё нашло? – спросила Джесс.

Глаза Калеба, стоявшего рядом со светловолосой, в отличие от взглядов самой Джесс, были полны любопытства. Светловолосая же искренне переживала за подругу.

– Давай потом? – попыталась отмахнуться Бон.

– Они расстались? Дилан бросил её? – пропуская слова Рид мимо ушей, Джесс продолжала засыпать её вопросами.

– Мэй изменила ему. С Лиамом. В день свадьбы, – тихо, на выдохе, проговорила девушка. Ей было противно, что Джессика, даже не осознавая, снова переводит стрелки на Дилана, ни в чём не виновного парня.

– Что?.. – беззвучно произнесла она, не в силах поверить услышанному. – Мэй… Мэй правда это сделала?

Светловолосая отказывалась верить. Да, их подруга никогда не была обделена мужским вниманием и умела им играть, но как это возможно? Она так влюблённо смотрела на Дилана, так отчаянно вздыхала, когда его не было рядом… И теперь – измена с Лиамом? Это просто не укладывалось в голове.

Бонни встретила взгляд брата Дилана, вернувшегося в зал. Калеб лишь усмехнулся. Заметив спущенный галстук и багровый засос на шее Лиама, парень сразу же понял, кто теперь стал новой целью ненасытной Мэй.

Делает вид, что ничего не произошло. До чего же мерзкий тип!

– Чему вы удивляетесь? Эту бесхребетную девчонку пальцем помани – уже твоя. Как была шлюхой, так ей и останется, – облизнув губы, он добавил: – Правда, целуется она всё-таки хорошо… – Смит, понимая, что сказал лишнего, резко прикрыл рот рукой. Зрачки его глаз расширялись, ладони вспотели. В этот момент он выглядел как нашкодивший кот, отчаянно надеясь, что Джесс не услышала последнюю фразу.

Но как бы ни так.

Светловолосая уперлась руками в бока и прожгла Калеба взглядом. Парень запаниковал.

– Что ты сказал? – ледяным тоном спросила она, и по коже Бон пробежали мурашки от напряжения.

– Я-я… – запинался Смит. – Слушай, Джесс, это было до тебя… – начал он, но девушка не стала выслушивать оправдания и с размаху залепила ему пощёчину. На щеке Калеба осталась горящая красная отметина, а взгляд Джессики был полон ненависти.

– Ублюдок… – прошипела светловолосая, с трудом сдерживая слёзы, и вышла из зала.

– Джесс… – выдохнул Калеб, не имея сил пошевелиться.

Бросив на него осуждающий взгляд, Бонни поспешила за подругой.

Стоило светловолосой свернуть за угол, как от её ровной спины не осталось и следа – слёзы посыпались градом. Дышать было трудно, словно воздух сам по себе стал тяжёлым и вязким. Облокотившись о холодную стену, она попыталась сделать глубокий вдох, но тщетно: внутри что-то рвалось и горело, а боль под рёбрами тянула, будто кто-то сжимал её сердце в кулак.

Предательство Мэй разрывало на части вместе с ощущением несправедливости. Как можно было быть такой жестокой? Мэй прекрасно знала, что Джессика любит Калеба, а всё равно выбрала путь эгоизма и легкомыслия. И почему Смит это сказал? Разве ему нужно было вновь ранить Джесс, заставляя её видеть прошлое? Голову раскалывало от невозможности понять: как можно так предать подругу, которую знала с детства?

– Джесс… – тихо произнесла Бон, осторожно обнимая её, словно боясь, что хрупкая девушка разлетится на куски.

– Поехали домой… – сквозь всхлипы проговорила светловолосая, ощущая, как слёзы обжигают щеки и капают на холодный пол.

Несостоявшаяся свадьба выбила почву из-под ног, оставив после себя только горький осадок. Слишком много слёз. Слишком много предательств за один вечер. Слишком много «слишком».

***

Дом Джессики стоял в тихом районе, скрытый за аккуратным забором с резными деревянными воротами. Снаружи здание выглядело добротным и привычно уютным: светлые стены с легкой фактурой, черепичная крыша и большие окна, через которые в темноте мягко пробивался желтоватый свет. На крыльце стояли аккуратные горшки с заснеженными хвойными растениями, а легкий мороз рисовал причудливые узоры на стеклах.

Внутри дом излучал тепло и умиротворение. Полы – деревянные, слегка скрипящие, но приятные под ногами, а стены украшали фотографии друзей, их совместные снимки с Калебом и картины с мягкими пастельными оттенками. В гостиной стоял большой диван, заваленный пледами и подушками, на столике лежали несколько книг и чашки, из которых ещё поднимался лёгкий аромат какао. Тусклый свет ламп создавал интимную атмосферу, позволяя почувствовать себя защищённой.

Каждый угол дома говорил о внимании к деталям и заботе: аккуратно расставленные свечи, мягкие коврики у двери и полки с сувенирами из путешествий. Даже в эту позднюю ночь дом казался островком спокойствия, где можно было перевести дыхание после бурного вечера и, наконец, быть самой собой, не скрывая слёз и усталости.

Однако, несмотря на весь этот домашний уют, было невыносимо больно чувствовать себя преданной.

Девушка по-настоящему полюбила Калеба. Впервые она почувствовала себя защищённой, нужной и, черт возьми, красивой! Да, именно Калеб Смит сумел вселить в неё уверенность: уверенность в том, что она достойна любви и внимания, что её ценят. Потому что в школьные годы всё было иначе…

Джессика росла тихой и незаметной девочкой, которую сверстники нещадно дразнили и обходили стороной. В школьные годы над ней смеялись за каждый лишний килограмм, за каждую неловкую фразу, за каждый неуклюжий шаг. Слезы и обиды становились постоянными спутниками, а дом не всегда был безопасной гаванью – там тоже случались крики, упрёки и вечные сравнения с «успешными» родственниками.

И всё же внутри светловолосой всегда жила маленькая искра: надежда, что однажды кто-то увидит её настоящую, искреннюю. Когда она впервые заметила Калеба у входа в университет – с сигаретой в зубах, с дерзким взглядом, будто весь мир вокруг был ему до лампочки – что-то щёлкнуло. Ей показалось, что он может стать тем, кто будет защищать её от боли и насмешек, кто даст почувствовать, что она кому-то нужна.

В его присутствии Джесс впервые почувствовала безопасность и тепло: не нужно было скрывать свои эмоции, бояться насмешек и болезненных слов. Он стал её опорой, её тёплым щитом в мире, где всегда приходилось быть на чеку. И эта привязанность, этот тихий трепет, который пробуждался внутри, был чем-то новым и бесценным, ведь никто до этого не позволял ей почувствовать себя важной.

Но теперь, когда Калеб предал её доверие, когда Мэй разрушила иллюзию идеальной дружбы, все старые страхи и давние раны вернулись, словно ожившие кошмары. Джесс вновь ощутила ту боль, которую так долго пыталась забыть, ту несправедливость, что когда-то делала школьные годы тяжёлыми и беспросветными.

Мэй… Как она могла? Как она осмелилась разрушить всё то, что Джесс так бережно хранила в своём сердце?

– Джессика? – встревоженно тряхнула её за плечи Бон, вытаскивая из мрачных раздумий. – Ты меня слышишь?

– Как она могла? Как он… – девушка снова захлёбнулась в солёных слезах, плечи дрожали, а дыхание стало прерывистым.

– Так… – протянула Рид, усаживаясь рядом с подругой. – Джесс, послушай. Если у Калеба и было что-то с Мэй, то это было до тебя. Я знаю, больно, но отпусти. Разве ты не видишь, как он смотрит на тебя? Он любого загрызёт, кто осмелится тебя тронуть. Он любит тебя. А Мэй… Мэй была лишь мимолётным влечением. Понимаешь?

Бон говорила медленно, тщательно подбирая слова, стараясь заглушить клокочущий в груди гнев, что готов был вырваться при одном упоминании о Мэй. Но она знала: сейчас главное – держать себя в руках ради Джесс. Иначе светловолосая уйдёт в себя, и тогда уже ничего не поможет.

– Угу… – шмыгая носом, промычала девушка. – Думаю, ты права…

– Вот и отлично! – с улыбкой сказала Рид, поднимая с пола DVD-диск. – О, комедия! То, что нужно!

Спустя полчаса от плачущей Джесс осталась лишь гора смятых носовых платков, разбросанных по всей комнате. Теперь же её глаза блестели только от смеха. Девушки, облачившись в пижамы и натянув тёплые пушистые носки, утонули в белоснежных волнах скомканного одеяла. Пицца, доставленная удивительно быстро, источала аппетитный аромат, и каждая новая сцена на экране сопровождалась то смешками, то восторженными возгласами.

Стоило светловолосой увидеть красавчика Зака Эфрона, как её лицо озарялось, а глаза начинали светиться так, будто перед ней явился сам ангел. Она подпрыгивала на месте, визжала, хлопала ладонями по одеялу и моментально превращалась в фанатку. Бон всякий раз не удерживалась от шутливого: «Чё так орёшь?», но смеялась вместе с подругой, радуясь, что та хотя бы ненадолго смогла забыть о тяжести дня.

– Ах… ты только посмотри на него! – закатила глаза Джессика, прижимая к груди подушку и одновременно выковыривая из пиццы, ненавистные маслины. – Этот Зак… он словно с небес спустился!

– Юный Аполлон, – хмыкнула Бон, открывая банку колы. Пенящаяся газировка весело зашипела, и Рид, взглянув на подругу, добавила: – Хотя, если честно, в жизни он, наверное, не такой уж идеальный.

– Не смей разрушать мою фантазию! – надула губы Джесс и, увидев ехидную ухмылку Бонни, не выдержала и прыснула смехом.

***

Новогодние витрины переливались всевозможными разноцветными огоньками, словно соревновались друг с другом в яркости. Со всех сторон доносилась рождественская музыка – звонкие колокольчики, весёлые припевы, детский смех, – и всё это будто поднимало настроение на один уровень выше. Посреди торгового центра высилась огромная ёлка, украшенная стеклянными игрушками и длинной гирляндой, переливающейся так, что казалось: перед глазами ожила настоящая сказка.

Подруги, хохоча, сделали несколько новогодних фотографий в фотокабинке – с нелепыми рожками оленя и красными шапочками Санты, – а потом решили пройтись вдоль сувенирных прилавков, чтобы выбрать друг другу по небольшому подарку.

У витрины они разделились, и Бон, бродя между стеллажей, вдруг заметила издалека маленького светящегося снеговика. Она сразу представила, как Джесс, заворожённо прищурив глаза, поставит его на полку рядом с другими сокровищами. Да, банально, но именно такие вещи светловолосая обожала. Для кого-то – простые пылесборники, для неё же – память. Дом Джессики напоминал музей её жизни: статуэтки, тарелки из путешествий, магнитики, наклейки, милые безделушки, которые могли рассказать целую историю.

Именно из-за этой её трепетной любви к «памяти» Рид решила: снеговик станет идеальным подарком. Пусть и скромным, зато от души.

За целый день Калеб умудрился позвонить Джессике около семидесяти раз. Телефон то и дело вибрировал, но девушка даже не притронулась к нему. Она упорно игнорировала и звонки, и смс, хотя Бонни советовала подруге выслушать его. Однако Джесс всё-таки не хотела возвращаться во вчерашний день. Не сейчас.