Уроки романтики

Не то чтобы я чувствовала себя одинокой или думала, что мне нужен кто-то, чтобы быть полноценной. У меня есть замечательные друзья, любящая семья, чудесные ученики и работа мечты. У меня есть всё.

Но это не мешает мне мечтать о том головокружительном, трепетном, сердце-замирающем чувстве дикой, неуправляемой любви. Той, что соткана из звёздного света, той, что воспета в книгах и песнях. Той, что заставит меня задыхаться от её полноты – страстный секс и нежные поцелуи. Всё это.

Но пока этот день не настал, я остаюсь здесь, поддерживая этот книжный магазин на плаву. И, если от меня что-то зависит, я притащу сюда Марка и Катю.

– А как насчёт этого? – Марк поднимает книгу с доктором на обложке. Только этот доктор в белом халате без рубашки. – Ты это читала? Думаю, это по моей медицинской части.

– Бери всё, что вызывает у тебя интерес, Марк, – говорю я. – Хорошо расширять горизонты.

Он добавляет книгу к своей стопке, которая пока состоит только из двух экземпляров.

– Почему ты постоянно откладываешь это? – я в третий раз беру «Евгения Онегина» и пихаю ему в руки. – Читай. Учись у великих.

– Великих?

– Марк. «Анна Каренина». «Война и мир». «Доктор Живаго», только без революции. Ты должен почувствовать романтику.

– Я и так полон романтики, – рычит он. – Проблема в том, что она не выходит так, как я задумал.

– Забудь о своём прошлом свидании!

– Дело не только в нём, Оля. Это каждая девушка, с которой я говорил в своей жизни! – Марк проводит рукой по волосам, и они встают дыбом. – Просто брось меня, ладно?

– Нет, – я тщательно подбираю слова. В его вспышке больше гнева и разочарования, чем я ожидала, и это заставляет меня проглотить саркастичный ответ. – Я никогда не брошу тебя, и на это есть одна большая причина.

– Какая?

– Потому что со мной ты говоришь нормально, – я встречаюсь с ним взглядом, изучая его серые глаза. – Обещаю, мы найдём кого-то, кто поймёт тебя так же, как я.

– А если не найдём?

Я беру его за руку и сжимаю пальцы.

– Я обещала. А свои обещания тебе я всегда держу.

– Или что?

– В смысле, или что? – я наигранно вздыхаю.

– Если ты не сдержишь обещание, тебе придётся выйти за меня замуж.

– Что?!

Он расплывается в улыбке.

– Раз ты можешь меня терпеть, а я – тебя, могло быть и хуже.

– О, какая прекрасная причина для свадьбы, – говорю я, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Ложная тревога, от которой у меня изжога. – Жениться друг на друге, потому что бывает и хуже.

– Это не хуже других причин.

Я в последний раз прижимаю к его груди стопку книг.

– Я знаю, ты крутой хирург. Знаю, что ты гордишься тем, как умеешь подавлять свои чувства, пока они не исчезнут.

– Я не подавляю чувства.

– Ладно, ты запираешь их в шкафу, не важно…

– На работе я должен быть бесстрастным.

– Ага, и, может, поэтому ты не можешь ухватить то, что весь остальной мир называет любовью, – я сильнее прижимаю книги к его твёрдому прессу. – Прочитай эти. Скажи мне, что не чувствуешь трепета внутри и не хочешь того же для себя, когда закончишь. А после того, как ты их переваришь, будешь готов к следующему уроку Академии романтики.

Глава 3

Марк

Ненавижу, когда она права.

Вчера вечером я начал читать книгу, которую Оля мне навязала. Ту самую, с обложкой в стиле старой школы и духом уроков литературы. «Евгений Онегин».

Дело в том, что я обычно читаю медленно. Я привык к медицинским статьям, напичканным терминами, где без словаря под рукой и закладки в списке литературы не обойтись. Я дважды и трижды проверяю источники, которым не доверяю сразу. На одну главу у меня уходит несколько часов.

Но не в этот раз.

На этот раз я лечу. Проглотил первую главу и, к своему удивлению… захотел узнать, что будет дальше.

И тут снова всплывает моя проблема с медленным чтением. Я нетерпелив, и мне не хотелось ждать, чтобы узнать развязку. Пришлось искать компромисс. И вот на сцену выходит мой местный видеопрокат на Арбате.

Я взял фильм с лучшими намерениями. Просто хотел узнать концовку сегодня, а потом вернуться к книге. Достал домашний сыр из «Азбуки вкуса», откупорил бутылку «Массандры», и вот теперь вина почти не осталось, а в тарелке – только несколько кусочков сыра.

Я слежу за финальными титрами, пытаясь сообразить, как убедить Олю, что я прочитал её любимую книгу, хотя на самом деле провёл субботний вечер в одиночестве, смотря фильм.

Прошла ровно неделя с моего последнего провального свидания, и, хотя моё сердце, возможно, не трепещет после фильма, оно, кажется, слегка дрогнуло.

Или стукнуло. Знаете, что-то более мужественное, чем трепет.

Или, может, это изжога.

Никто никогда не узнает, потому что я не собираюсь никому признаваться в этом трепете. Как врач, я должен уметь отличить изжогу от чего-то ещё, но почему-то не могу понять, что со мной творится.

Я сижу на диване, пялюсь на экран, где фильм автоматически перезапускается. Надо бы встать и найти что-нибудь поесть, но я всё ещё пытаюсь разобраться с этим чувством в животе. Может, позвонить другу? Может, записаться в приёмное отделение? Может, я должен…

Стук в дверь прерывает мою самодиагностику.

– Открывай! – кричит Оля. – Шевелись, Онегин, или твои роллы окажутся на полу!

Я бросаюсь к двери, но она опережает меня. Вставляет ключ в замок, поворачивает его и вваливается в квартиру, едва не уронив пенопластовые контейнеры и пластиковые пакеты с едой на журнальный столик.

Я застигнут врасплох на полпути к телевизору. Прежде чем она успевает обернуться, я выключаю уличающие меня титры на экране. Если Оля увидит, что я смотрел фильм, она никогда не поверит, что я читал книгу. Наверное, потому что знает меня и моё нетерпение – и снова окажется права.

К счастью, Оля, которой, кажется, нужно больше калорий, чем любому мужчине, женщине или ребёнку, слишком занята вскрытием контейнера с курицей в сливочном соусе, чтобы заметить начальные титры за моей спиной.

– Сегодня не было нашего любимого соуса, – говорит она. – Вот почему не стоит заказывать еду в субботу вечером. Воскресенье. По воскресеньям всегда меньше народу, и нам достаётся больше. – Она поворачивается и ловит мой виноватый взгляд. – Чего ты уставился? Опять хочешь есть вилкой? Я же сказала практиковаться с палочками.

– Буду есть палочками, – бормочу я, возвращаясь к дивану. – Разве мы не договаривались на воскресенье?

– Что, мне уйти? – шутит она. – Я перенесла наш ужин на сегодня, потому что завтра у тебя планы.

Я смотрю на неё пустым взглядом, и она громко выдыхает.

– У тебя завтра корпоративная игра в футбол от больницы, и я думаю, тебе стоит пойти, – она скрещивает руки. – Это пойдёт тебе на пользу.

– Я бы лучше пропустил игру и оставил наш ужин.

– Я пожертвовала своей субботой, чтобы потусить с тобой. Сделай это для меня, ну пожалуйста, пожалуйста!

– Единственные твои планы на субботу – это винодельня «Абрау-Дюрсо» и «Фанагория».

– У меня есть друзья помимо бутылок вина.

– Назови их.

– Катя, – начинает она, а потом игнорирует меня, роясь в своей ярко-красной сумке-чемодане, с лёгким румянцем на щеках. Кажется, я слышу, как она бормочет имена «Дима» и, возможно, «Сергей» в недра сумки.

– Что ты делаешь? – я наклоняюсь, случайно касаясь её руки, пытаясь разглядеть, что там в её волшебной сумке. – Помочь?

– Ничего, – огрызается она, отстраняясь. – Забудь.

– Ага! Ты притащила своих друзей, – я аккуратно достаю две бутылки вина из сумки: одну от «Абрау-Дюрсо» и другую – «Фанагорию». – Не хотела делиться?

– Я пришла сюда только потому, что ненавижу открывать вино сама, – упрямится она, засовывая кусок курицы в рот. Похоже, чтобы не продолжать разговор. – Сначала «Фанагорию», пожалуйста.

Я иду на кухню, вытаскиваю пробку и наливаю вино в огромный бокал. Оля любит, когда мы «делим» один бокал – так ей легче притворяться, что мы поделили бутылку, хотя на самом деле я делаю один глоток на её три. А этот бокал размером с самовар? Она подарила его мне на прошлый день рождения, и я никогда не использую его без неё.

Когда я возвращаюсь с бокалом «Фанагории», Оля уже на диване в плюшевых носках, поджала ноги и держит пульт. Она включает телевизор, а я бросаюсь между ней и экраном.

– Может, поболтаем минутку? – говорю я, слишком запыхавшись.

Она хмурится.

– Ты никогда не хочешь болтать. Ты жалуешься, если я говорю больше пяти минут за семь. Давай, я принесла твой любимый фильм.

– Но…

Оля из тех, кто всегда добивается своего. По крайней мере, со мной. Поэтому она включает телевизор, несмотря на мои попытки заблокировать сигнал своим телом.

Экран оживает, и она снова лезет в сумку, доставая диск с новым боевиком про погони на машинах. Бездумный, яркий, развлекательный. С довольной ухмылкой она суёт его мне.

У меня мало слабостей в жизни. Да, у меня есть мотоцикл, и раз в неделю я ем китайскую еду, потому что моя лучшая подруга – не буду называть имён, но она сейчас в комнате – игнорирует все мои предупреждения о глутамате натрия в этой курице.

А в остальном мои дни и вечера проходят в Боткинской больнице. В свободное время я читаю статьи, исследования и журналы по нейрохирургии. Занимаюсь спортом пять дней в неделю, как рекомендовано, и пью больше восьми стаканов воды в день.

Единственная привычка, от которой я не могу избавиться, – это дурацкие фильмы.

Ну, и мотоцикл. И Оля. Но её я хочу держать при себе навсегда.

– Но… – снова начинаю спорить, но уже поздно.

– Ага, ты… – на лице Оли медленно расплывается ухмылка, когда она заглядывает мне за спину. – Я так и знала.

– Знала, что? – но музыка начальных титров выдаёт меня с потрохами. – Это, – я тычу в экран, – случайность.

– Ага, конечно.

– Это не моя вина, – слабо отнекиваюсь я. – Книга и правда хорошая.

– Да, поэтому ты должен был её читать.

Она издаёт яростный вздох.

– Ты должен был прочитать книгу, Марк. Что-то, где любовь, романтика и секс не описываются в терминах анатомии и структуры костей.

– В этой книге есть секс? – спрашиваю я, слегка отвлечённый от спора. – Расскажи подробнее.

– Я говорю о романтике в целом! Романтика – это не обязательно про секс.

– Уверен, что они как-то связаны.

– И поэтому твои свидания проваливаются, – она похлопывает по дивану рядом с собой. – Раз уж у тебя есть этот фильм, мы точно будем его смотреть. Ешь, пока еда не остыла.

Я сажусь, в основном потому, что идея провести вечер с Олей куда привлекательнее, чем сидеть одному в пустой квартире. Мой пентхаус в Москва-сити оснащён всем, что может пожелать взрослый мужчина, кроме одного, что не купишь за деньги. Тепла.

Единственный момент, когда это место оживает, – наши воскресные ужины с Олей. Тогда оно становится чуть менее холодным, чуть более живым, немного похожим на дом… пока утром пустота не возвращается с десятикратной силой.

Титры снова идут, и я устраиваюсь на диване. Я неловко вожу палочками по еде, пока не нахожу ритм. Рядом Оля с яростью поглощает курицу, будто это её последняя трапеза. Всё это время её взгляд прикован к экрану.

Она хихикает над чем-то на экране и тычет палочкой.

– Видел?

Я смотрю на неё вместо экрана – её смех мой любимый момент. Никто не смеётся так, как она: будто всё её существо – разум, тело, душа – отдаётся этому. От блеска в глазах до дрожи плеч и мягкого, радостного звука – всё движется с ней, как воплощение радости в милой блондинке.

Я отчаянно надеюсь, что её чувство юмора передастся мне. Одна из моих последних девушек бросила меня, заявив, что я слишком серьёзный для неё. Я не знаю, как быть менее серьёзным, но если кто и может меня научить, то это Оля.

– Ну что, поговорил с ней?

– С кем? – я засовываю в рот кусок брокколи, чтобы потянуть время.

– С Ириной.

– Конечно, говорил, мы же работаем вместе.

– Да ладно, почему ты её не пригласил на свидание?

В Боткинской больнице появилась новая медсестра, Ирина, и Оля вбила себе в голову, что она идеально мне подойдёт. Я категорически не согласен.

– Я не встречаюсь с коллегами.

– Она могла бы перевестись в другой отдел.

– Даже если бы я был в ней заинтересован, я не стану рисковать нашими карьерами. В море полно других рыб.

– Рада, что ты веришь в ту самую, – Оля закатывает глаза, достаёт из пакета два печенья с предсказаниями и кладёт их на свою тарелку. – Просто подумай. Врач и медсестра – как мило это было бы? Вы могли бы раздавать маленькие стетоскопы на свадьбе. А ваши дети! Представь, какими здоровыми были бы ваши дети!

– Маленькие стетоскопы?

– Чтобы слушать, как два сердца бьются в л-ю-б-в-и! – Оля обмахивается рукой, притворяясь, что падает в обморок. – Ладно, детали я ещё доработаю. Но у нас есть варианты. Помнишь леденцы, которые врачи дают детям после приёма? Они могли бы стать сувенирами на вашей свадьбе. С вашими именами на обёртках.

– Нет.

– Давай, помечтай со мной, Марк!

Она хватает меня за колено, и я невольно вздрагиваю. Не знаю, что со мной творится с того момента, как я увидел её в том платье в ресторане «Пушкин», с улыбкой, будто мы созданы друг для друга. Мои мозговые волны будто переключились, и теперь её прикосновение вызывает электрический разряд, от которого мне тепло. Я пытался вернуть всё как было, но это кажется всё более невозможным.

– Я не мечтатель, – говорю я, когда снова могу говорить. Отодвигаю еду, чтобы не подавиться, если она опять коснётся моей ноги. – Я практичный.

– Но Ирина. Она тебе не нравится?

Я никогда не давал Оле намёка, что мне нравится Ирина. Единственное, что я упомянул, – что она отлично справляется с работой. Видимо, Оля истолковала это как желание жениться на ней.

– Я не хочу встречаться с Ириной, – повторяю я, – и уж точно не хочу, чтобы ты планировала нашу свадьбу.

– Похоже, ты просто боишься. Подожди, пока она встретит нового и улучшенного тебя. Марк Онегин два-точка-ноль. После Академии романтики Оли ты так её очаруешь, что она не поймёт, что на неё нашло.

– Я не хочу никого очаровывать.

– Очарование может быть очень эффективным. Смотри и учись, – Оля берёт пульт и прибавляет громкость. – Наблюдай за мастером. Кстати, ты закончил с курицей?

Я отодвигаю еду к ней, и она за секунды расправляется с остатками. Я встаю, собираю контейнеры и несу их на кухню.

Оказавшись один, я прислоняюсь к столешнице и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы стряхнуть этот электрический заряд. Мои мышцы напряжены сильнее обычного, и, кажется, я не могу вдохнуть полной грудью.

– Ты пропускаешь всё! – кричит Оля. – И я допью вино, если ты не вернёшься!

Я возвращаюсь и вижу, что Оля укуталась в мягкое пушистое одеяло, которое подарила мне на новоселье. Оно всегда лежит на подлокотнике дивана. Её глаза широко раскрыты, сияют, и на секунду эти голубые глаза держат меня в плену.

Я осторожно сажусь рядом, и она пристраивается ко мне, не отрывая взгляда от экрана. Так удобнее, утверждает она. Меньше нагрузки на шею.

Я с этим не согласен. По мне, невероятно сложно смотреть фильм, когда красивая женщина обнимает тебя, даже если она просто подруга. Полфильма я мысленно повторяю медицинский словарь, чтобы всё оставалось в рамках приличия.

Проходит полчаса, потом час, и Оля вздыхает, когда на экране происходит что-то романтичное. Её вздох касается моей руки, и я слегка отодвигаюсь.

Она замечает движение и переворачивается, укладываясь так, что её ноги оказываются у меня на коленях, а голова – на подлокотнике. Её веки тяжелеют, и, как обычно на наших воскресных ужинах, Оля поддаётся пищевой коме и засыпает на моём диване.

Она отключается почти мгновенно. Второй раз за день я смотрю концовку «Евгения Онегина» в одиночестве, гадая, что значит этот лёгкий стук в моём сердце. На всякий случай я думаю проглотить пару таблеток «Ренни» от изжоги.

Когда фильм заканчивается, я отвожу взгляд от экрана и смотрю на Олю. Она спит с очаровательной полуулыбкой, и это моя любимая часть наших вечеров.

Моя рука невольно тянется к её лицу, чтобы убрать прядь волос с щеки. Прядь прилипает, и я убираю её снова, и ещё раз, а потом решаю, что проще провести рукой по её волосам, раз уж мои пальцы уже там запутались.

Она шевелится, издавая тихий стон. Я обливаюсь потом, гадая, что со мной стряслось. Обычно всё не так. Ну, объедание до комы и засыпание – да, но этот уровень притяжения к Оле просто зашкаливает.

Я молюсь, чтобы она не заметила, как я провёл рукой по её волосам. Кажется, я ещё и вдохнул её аромат, потому что её запах одуряющий. Неудивительно, что я не могу удержать девушку – я только что понюхал волосы своей лучшей подруги. Если это не неловкость, то я не знаю, что тогда.

К счастью, она, кажется, не проснулась. Но моё сердце колотится, когда она снова переворачивается во сне, касаясь ногой меня.

Точнее, моего достоинства, скажем так. Это одно из множества слов, заменяющих пенис, судя по романтической коллекции книг Оли. Я пару раз листал их из любопытства, и поразительно, сколько существует слов для одного репродуктивного органа.

Органа, который сегодня вечером явно наготове. Нервы горят, а сердце стучит так, что это не имеет ничего общего с романтикой и всё – с базовым человеческим желанием.

Её светлые волосы рассыпались по дивану, а губы – такие полные и соблазнительные, что удивительно, как я раньше их не замечал – сложились в упрямую полуулыбку, которую можно описать только как милую. Идеальную, так что я не могу удержаться от долгого, жадного взгляда.

В итоге смотрю в потолок и начинаю повторять всё подряд – от клятвы верности до таблицы умножения. Определения медицинских терминов помогают мне дотянуть до полуночи, когда я понимаю, что сижу здесь, пока Оля спит, уже почти час.

Не хочу её будить, но мне нужно поспать. Поэтому, когда она издаёт мечтательный вздох, я подхватываю её на руки и собираюсь встать. Но вместо того чтобы проснуться, как я ожидал, Оля лишь теснее прижимается ко мне.

– Это приятно, – бормочет она. – Дай мне остаться, Марк.

Сердце бьётся, как барабанная дробь, пока я встаю, прижимая её к груди, и иду в спальню. Она легче пёрышка, даже после всей еды, что умяла. Я врач, но, чёрт возьми, не могу понять, как Оля ест как медвежонок после зимней спячки и сохраняет свою изящную фигурку.

На мой взгляд, она идеально сложена. Большие голубые глаза, множество изгибов – всё в миниатюрной, стройной фигуре. У меня не так много друзей-парней, но те, кто видел её, восхищались издалека – всегда держась на расстоянии из-за нашей дружбы.

Наша дружба, – повторяю я себе, гадая, почему мир посылает мне сигналы, что дружбы с Олей больше не хватает. Мы были счастливы как друзья; мы работали как друзья. Как она сказала, я порчу все свидания. Не хочу испортить всё с Олей.

Дохожу до спальни, где она липнет ко мне, как репей. Приходится отцеплять её руки от моей шеи, укладывая на кровать. Накрываю её одеялом, пока она устраивается поудобнее, и смотрю ещё минуту, чтобы убедиться – ей комфортно. Убедившись, что она крепко спит, закрываю дверь и иду принимать долгий холодный душ.

После быстро одеваюсь в домашние шорты и футболку и плюхаюсь на диван, устраиваясь на ночь.

Такое спальное распределение стало настолько привычным, что я подумывал купить вторую кровать. Оля всегда настаивает, что ей надо спать на диване, а мне – на кровати, но она всегда слишком вымотана, чтобы спорить по-настоящему. Даже оставила у меня в комоде домашние шорты и футболку, в которые переодевается перед фильмом, чтобы не возиться с пижамой.

Подумав, я решил не покупать кровать для гостевой. Оставлю её как кабинет, который мне не нужен. Ведь если бы там была кровать, у меня не было бы повода свернуться на диване и накрыться её пушистым пледом. Он пахнет ею – цветами, весной и дождём. Сиренью и солнцем. Сладко и свежо.

Натягиваю плед до подбородка и включаю телевизор. Титры от нашего фильма всё ещё идут. Думаю, переключить канал, но не могу себя заставить. Пора серьёзно отнестись к урокам Оли. Мне нужно разобраться с этой штукой под названием любовь и найти её… ради собственного рассудка.

Потому что эта история с Олей сводит меня с ума.

Она никогда не давала мне намёка, что видит во мне больше чем друга. Так что первым делом я должен избавиться от этой дикой фантазии о нас двоих вместе. Иначе точно развалюсь на части, и это будет некрасиво. Я же, чёрт возьми, нюхал волосы своей лучшей подруги, пока она спала. Пора взять себя в руки и двигаться дальше.

Нажимаю «воспроизвести» в третий раз за вечер. Какого чёрта? Мне нечего терять.

Романтика, я иду к тебе.

Глава 4

Оля

Когда я просыпаюсь, кажется, будто ангелы поют, а мягкие пёрышки обнимают каждый сантиметр моего тела – кровать просто божественная, и аромат свежесваренного кофе только добавляет волшебства утреннему пробуждению.

Я точно не дома. Дома запах кофе появляется только после того, как я вытащу себя из постели и поставлю турку на плиту, да и моя кровать вполовину не так удобна, как эта.

Ещё витает лёгкий аромат шипящего масла, от которого мои ноздри трепещут предвкушением. И тут всё встаёт на свои места. Я просыпалась в этой ситуации столько раз, что точно знаю, что будет дальше.

Закрываю глаза, прислушиваясь к знакомому треску яиц, которые Марк разбивает о сковороду. Я нежусь в его кровати ещё секунду, потому что она невероятная, и знаю, что у него уйдёт ещё пара минут на готовку, прежде чем он зайдёт в комнату и мягко, тихо позовёт меня по имени.

Когда я говорю, что его кровать божественная, я не преувеличиваю. Я люблю свою кровать. Я люблю большинство кроватей. Я обожаю хороший сон, так что любое место, где я могу уютно устроиться и закрыть глаза, – это маленький кусочек рая.

Но на всей планете нет ничего лучше кровати Марка Онегина.

Моя кровать – симпатичная односпалка в ярко-синей комнате моей съёмной однушки на окраине. А у Марка – пентхаус на верхнем этаже престижного жилого комплекса. Две спальни, две ванные – просторные помещения и современный, броский дизайн интерьера от модного московского архитектора. Целая стена его спальни – это панорамное окно с видом на столицу. Я вижу Москву-реку, утренний свет, играющий на воде, и начало неспешного воскресного движения на Садовом кольце.

Я сворачиваюсь под роскошным пуховым одеялом ещё на мгновение, отгоняя чувство вины за то, что снова заняла кровать Марка. Я всегда говорю ему, чтобы он оставил меня спать там, где я заснула, но он никогда не слушает.

Он, может, и проваливает свидания, но он милый парень. Мягкий, часто добрый – если только не слишком прямолинеен. Но в глубине души он как мармеладный мишка из детства, и мне повезло, что он мой друг.

Наконец, чувство вины за то, что я валяюсь, пока Марк готовит завтрак, заставляет меня выбраться из-под одеяла. Я бросаю взгляд в зеркало и в ужасе вижу, что похожа на героиню из фильма ужасов. Макияж размазан. Волосы – гнездо для воробьёв. Помада там, где должна быть тушь.

Быстренько приняв душ в хозяйской ванной, я заглядываю в комод, где Марк хранит мои любимые толстовки. Технически это его толстовки, но я таскаю их, как конфеты из банки.

Я тайно подозреваю, что он специально выделил мне этот ящик, чтобы я не рылась в остальной его одежде в поисках любимых вещей. Это забавно, потому что у меня и без того полно своей одежды здесь.

У меня есть пара джинсов, одна-две рабочие блузки и куча носков среди прочей одежды, которую я оставила здесь за годы нашей дружбы. Носки – единственное, что Марк мне никогда не даёт брать, так что я запаслась ими с лихвой. В общем, у меня достаточно вещей у Марка, чтобы одеться на любой случай, если вдруг понадобится.

Натянув старую университетскую толстовку и домашние шорты, я крадусь по коридору к кухне. Я появляюсь в дверях, готовая поприветствовать его как обычно, но вдруг замечаю, что что-то не так.

Он насвистывает этим утром. Насвистывает!

Марк Онегин не насвистывает. Я прищуриваюсь, наблюдая, как он двигается у плиты с непривычной лёгкостью, почти расслабленно. Он улыбается? С чего бы ему улыбаться? Марк Онегин не насвистывает и не улыбается, если у него нет очень веской причины быть счастливым. Он не ворчун, просто… сдержан в проявлении эмоций.

Я отступаю за дверь и наблюдаю ещё минуту. Что, чёрт возьми, сделало его таким весёлым? Обычно он швыряет тарелку с яичницей на стол, ворча, чтобы я не клала четыре ложки сахара в кофе. И не начинайте про сливки.

Я чувствую себя зоологом, изучающим экзотическое, невиданное животное в дикой природе. Этим утром легко понять, почему Катя годами донимала меня, чтобы я добилась Марка.