Полная версия
– Прости, – женщина отстранилась. – Мне срочно нужно домой.
– Но ты же только что пришла! С тобой хочет познакомиться одна известная дама. Давай я вас представлю.
– Тебе придётся извиниться перед ней, так как мне срочно нужно уехать. Это касается долга семьи. Я не могу его проигнорировать.
– Да что с тобой такое?
Но Ливии уже некогда было ни объяснять, ни выслушивать, и она направилась к выходу скорым шагом, вовсе не думая о том, что своё новое платье, не надетое ни разу до сегодняшнего приёма, ей так и не удалось хорошенько продемонстрировать тому обществу, в котором она привыкла вращаться.
Ей повезло, она почти мгновенно поймала такси. Всю дорогу она размышляла о том, что вот и подошла пора, к которой она готовила себя всю жизнь. Когда она уже отпирала квартиру, её телефон начал звонить. У неё было предчувствие, что звонит её брат, и оно её не подвело.
– Ливия, наконец-то! Я звоню тебе уже третий раз, – вместо приветствия начал Эгмонт.
– Я была на вечеринке по поводу открытия новой галереи, – пояснила она, потому что пыталась за обилием обыденных слов замаскировать своё волнение. Оставалась крошечная надежда, что брат звонит по какому-нибудь пустяку.
Но эта надежда мгновенно развеялась, как только он перебил её.
– Ливия, я получил знамение. Нам пора возвращаться домой, – его голос оставался нейтрален, в нём не чувствовалось никаких эмоций.
– Что это было? – она невольно понизила голос.
– Призрачный автомобиль. Тот самый, что отвозил нашего деда и отца на кладбище.
– Помнишь моего Рудольфи? Я видела его на вечеринке меньше часа назад. Своего жениха с того света…
– Тогда ты прекрасно понимаешь, что нам необходимо поехать.
– Может быть, существует крошечная возможность не делать этого. Я ещё так молода…
– Мне жаль, Ливия, но мы оба всегда знали, что рано или поздно это случится. Таков удел нашей семьи. Мы можем скорбеть только по тому, что стали последними.
– Но если это ошибка… Если это не знамения…
– Не строй напрасных иллюзий, дорогая сестрица. Выезжай так скоро, как сможешь. Я, конечно, прибуду раньше тебя и подготовлю дом к твоему приезду. Буду ждать, Ливия, – и он сразу повесил трубку, чтобы она не могла сказать чего-нибудь ещё, попытавшись тем или иным способом изменить принятое ими решение.
Женщина вздохнула, набираясь сил, потом тоже повесила трубку и принялась собирать самые необходимые вещи.
Когда-то плантация Кофинелли считалась одной из самых богатых в Новом Орлеане. Перебравшись в Новый Свет из Италии в начале восемнадцатого века, три брата оказались предприимчивыми дельцами. Улучшив своё материальное положение, они обзавелись собственными семьями, но были настолько дружны между собой, что не пожелали и впредь разлучаться, поэтому три семьи были объединены одним большим хозяйством, а качество товара, которое они производили, неизменно оказывалось более высоким, чем у соседей. Но большое производство требовало тяжёлого труда и постоянного пополнения невольниками.
Однажды Кофинелли получили партию настоящих чернокожих богатырей из глубинки Конго. Работорговцами было обнаружено на Чёрном континенте какое-то неизведанное до того туземное поселение, где все мужчины имели рост более двух метров. Вот оттуда-то, из этого села, и были получены братьями лучшие рабы одними из первых. Они не были жестокими людьми и много лучше относились к чернокожим, чем это было распространено повсеместно в их время, но на дворе царил восемнадцатый век, и рабы оставались рабами и для них тоже – полезной рабочей силой, без которой в их хозяйстве совершенно не обойтись. Если было необходимо, они могли прибегнуть и к кнуту, и к другим видам наказаний, но никогда не прибегали к этим крутым мерам просто так, в отличие от некоторых жестокосердных хозяев.
Однажды в деревне чернокожих объявилась какая-то не то колдунья, не то знахарка, про которую говорили, что ей уже более ста двадцати лет, что в страну она попала чуть ли не вместе с первыми колонистами, но из неё никогда никому не удавалось сделать послушную рабыню, она прослужила совсем недолго в самом начале, потом убежала, и так в своих странствиях помогала своему порабощённому народу, когда к ней обращались за теми или иными услугами.
Малограмотные рабы в большинстве своём верили словам пришелицы и обращались к ней по разным незначительным поводам, и вроде бы как всё, что она ни делала, им помогало. Братья заметили, что авторитет старухи силён, что не без её участия рабы на их плантациях делаются всё более непослушными, и прогнали её. Она ушла тотчас, но на следующее утро обнаружилось, что покинули плантацию и некоторые другие чернокожие. Ей удалось сманить всех конголезских гигантов и некоторых других молодых негров, а вот старики, все те, кто вырос в этих местах, плантации не оставили. Братья, конечно, рассвирепели. Они выложили кругленькую сумму за конголезцев не для того, чтобы почти сразу расстаться с ними.
Была сооружена погоня. Беглецов, за исключением единичных случаев, вернули, а колдовку велели вздёрнуть, чтобы в следующий раз неповадно было смущать умы чьей-то собственности. Возможно, на тот раз братья слишком погорячились, действуя под порывом гнева, потому что причинять вред этой старухе опасались даже некоторые белые, предпочитая при помощи денег заставлять её покидать свои владения, а она обычно при таком раскладе сразу исчезала. Но братья посчитали за личное оскорбление то, что она увела их лучшую рабочую силу. После её казни негры неистовствовали три дня, и конголезцы три ночи напролёт били в свои тамтамы, и ничем, совершенно ничем нельзя было их утихомирить, а затем всё вроде бы вошло в привычную колею.
За смерть ведьмы братья расплатились сполна. Старший, Пабло, утонул в болоте, отправившись на охоту. Его тела так и не нашли. Паоло, средний брат, был покусан гремучкой при осмотре засеки сахарного тростника и скончался в несколько минут. Андреас, младший отпрыск, сломал себе ноги, упав со взбесившегося коня, и подхватил гангрену, от которой скончался в страшных мучениях. Поговаривали, что именно он настаивал на немедленной казни колдовки, за и что и поплатился наихудшим образом. Потом не раз остальные члены семьи якобы видели их неупокоившиеся призраки в доме.
Шли годы, и становилось ясно, что никто из прямых наследников семьи Кофинелли не доживает до старости. Так появилось поверье о проклятии рода, которое нисколько не касается супругов из других семей, а только детей за то, что они несли в себе частичку крови братьев Кофинелли. Братья были похоронены на семейном участке за плантациями близ болот, и стало традицией, чтобы к ним присоединялись и другие почившие члены семьи. Так фамильное кладбище разрасталось.
Шли годы, и плантации начали хиреть. Специалисты утверждали, это происходит от того, что идёт разрастание болот, и бурление гнилостных газов препятствует нормальному развитию посаженных растений. Но молва быстро распространила слух, что дело тут в захороненных братьях, дескать, и после смерти они продолжают нести наказание, вынужденные отравлять всё живое вокруг своей проклятой кровью.
В последующие века семейство Кофинелли развеялось по городам страны, отказавшись от земледелия и предпочтя заниматься более современными вещами. Они все были удачливыми людьми, достигая значительных успехов в бизнесе, искусстве или науках, но лишь считанные единицы из них доживали до пятидесяти. Потом и этот возраст начал уменьшатся. Большинству Кофинелли едва ли переваливало за тридцать, после чего какая-нибудь незначительная случайность забирала их жизни. Поколение Эгмонта и Ливии ещё только двигалось к своему тридцатилетнему рубежу.
Единственная традиция, которую свято чтили все без исключения Кофинелли, была такой, что всех своих детей до шести лет они отправляли на плантацию в знак уважения к основателям династии, ведь капитал, которым обзавелись братья, до сих пор поддерживал семью. Несмотря на гибель плодородных земель и гнилостность испарений подступающих болот, из-за чего повышенная влажность создавала туман почти всякую ночь, главное здание до сих пор поддерживалось в относительном порядке, а внутри дом представлял собой поразительную коллекцию дивных и ценных вещей – всё то, что почти каждый член семьи считал нужным оставлять именно здесь. Так количество принесённых в дом вещей с каждым поколением росло. Ему по логике следовало бы быть идеальным домом для каждого Кофинелли, в которых так крепка была связь семейных уз, но в окружении ядовитых болот, с постоянной возможностью встречи с призраками, с внушаемой мыслью о должном смирении к тому, что их жизнь должна оборваться в молодом возрасте, обычно проходило детство, и дом предков казался опасным и сумрачным.
К тридцатым годам двадцатого века семью Кофинелли составляли только близнецы Ливия и Эгмонт. Были ещё многочисленный тётушки, но они не относились к семье, будучи сёстрами супругов, так что им было неведомо чувство нависшего родового проклятия. Расплачиваться должны были только эти последние отпрыски, и в силу этой расплаты у обоих не было детей. Предполагалось, что с кончиной близнецов должна закончиться и власть той неведомой силы, что пришла с Чёрного континента несколько столетий назад, дабы покарать непрошенных захватчиков-поработителей.
Обо всём этом размышляла Ливия, пока поезд мчал её к той жизни, от которой она когда-то скрылась, уверенная, что рок не властен преодолевать значительные расстояния. Но она жестоко ошибалась, и то, что было суждено, всё равно произошло.
С железнодорожной станции она наняла такси до плантации и была тотчас узнана, потому что никто кроме владельцев не осмеливался заявляться в это гиблое место. Брат почувствовал её приближение, и вышел на крыльцо в тот самый момент, когда такси остановилось. Расплатившись, Ливия вышла и осмотрелась, а водитель тотчас поддал газку. Разговоры на сегодня в его ближайшем кругу обеспечены. Будут теперь гадать, чего ради оба владельца вернулись в свой дом. Уж не из-за проклятия ли, ведь оно всем здешним хорошо известно. А в детских воспоминаниях женщины плантация казалась более обширной, теперь же она видела покосившееся, пусть и в помпезном стиле, здание на тесном клочке земли, свободном от болот. Своей пышной постройкой, которая значительно облезла, дом ныне казался жалким, но при этом напоминал и чудовище, готовое поглотить Ливию и навсегда забрать её от света и красок этого мира.
Видя, что сестра колеблется, застыв в нерешительности на месте, Эгмонт сам спустился к ней, и только тогда она улыбнулась ему и раскрыла объятия.
– Эгмонт, мы три года не виделись…, – прошептала она.
– Это не имеет значения, дорогая. Теперь нас ничто не разлучит. Пойдём в дом, – он забрал у неё багаж и первым поднялся по пяти ступеням когда-то такого роскошного крыльца с фронтоном и колоннами.
Ливия ещё раз сравнила дом с неведомым чудищем, которому она собиралась добровольно отдать себя.
Внутри пахло запустением и гниением. За домом должен был присматривать какой-то человек, но он, вероятно, пренебрегал своими обязанностями, зная и о том, что здесь обитают призраки, и о том, что вся эта местность проклята. Когда Ливия была ребёнком, ей казалось, что таинственность переполняет этот дом, но теперь она видела лишь ужасное нагромождение всевозможных вещей – все эти бесчисленными приобретения прошлых поколений семьи, которые без всякого порядка были разложены, расставлены и развешаны повсюду. И, несмотря на обилие окон, в доме всё равно было тускло. Даже в ясную погоду испарения с болот рассеивали солнечный свет.
– Ты ещё помнишь, где твоя комната? – подал голос Эгмонт.
– Конечно. Я помню каждую вещь в этом доме.
– Я тоже.
Но он всё равно проводил её до её комнаты и поставил саквояж у двери.
– Я прикупил кое-чего съестного. Буду ждать тебя через полчаса в столовой.
– Не думаю, что смогу съесть хотя бы кусочек.
– Ты должна. Пока ещё рано, – с этими словами он удалился, бесшумно ступая по длинному коридору с анфиладами комнат.
Ливия прекрасно понимала, что значит эта фраза, и от этого ей стало ещё тяжелее. Она только что вынужденно оставила жизнь, которая ей нравилась, и хотела только одного – чтобы здесь всё для неё закончилось как можно скорее, но даже в этой малости ей было отказано по распоряжению каких-то неведомых сил.
Ей с самых малых лет вдалбливали о проклятии семьи, о том, как каждый член семьи получал знамение незадолго до своей гибели, по которому ему следовало вернуться в родовое гнездо, чтобы пополнить ряды почивших – трёх основателей рода и их детей, и детей их детей. А когда человек являлся, дом затягивал, явления могли продолжаться, появлялись призраки и случались и другие странные вещи.
Копаясь в саквояже, Ливия обнаружила, что машинально захватила с собой то изумрудное платье, в котором была на вечеринке. Женщина решила надеть его прямо сейчас. Раз уже ей не удалось поносить его в другом месте, это будет достойный повод встретить именно в нём свою кончину.
Эгмонт в одиночестве сидел в столовой, дожидаясь сестры. Он ждал возвращения в этот дом всю жизнь подсознательно, но сейчас всё в нём противилось. Почему он должен расплачиваться за кровавые грехи предков? Говорили, что порой те, на кого наложил свой отпечаток старина смерть, слышали голоса своих дальних родственников из могил, а кладбище-то недалеко, вон там, за болотом с северной стороны. Неужели и он будет вынужден слышать эти проклятые голоса и подчиняться им, словно безвольная марионетка? Дух его постепенно наполнялся яростью. Со злостью смотрел он на портрет красавицы, на единственный портрет в столовой, обшитой деревянными панелями, изображающий его прапрабабку. На эту их далёкую родственницу сильно походила Ливия, только у его сестры нет времени на обзаведение собственной семьёй. Внезапно ему захотелось бросить в портрет коркой хлеба, он уже сжал её в руке, как вдруг дама взглянула на него с печальной улыбкой и склонила голову, как бы прося пощадить её.
Это было второе знамение, и Эгмонт замер. В этом доме странные вещи видели только те, кому грозила скорая гибель.
В это же самое время Ливия как раз выходила из своей комнаты. На площадке между этажами были установлены рыцарские латы. Внезапно они пришли в движение и начали спускаться впереди самой Ливии, но сестра отнеслась к очередному знамению куда лучше брата. Она просто продолжила сувой путь, не упуская из виду и лат. Те прошествовали в столовую, не издавая и мельчайшего лязга своим металлом, и, когда Ливия тоже туда последовала, она уже не застала там ничего сверхъестественного. Эгмонт сидел за столом, подперев щёку рукой, но в выражении его лица тоже крылось то, что он видел только что нечто необычное.
– Прекрасно выглядишь, – однако похвалил он вместо того, чтобы поведать о своих наблюдениях.
Ливия криво улыбнулась, усевшись за второй прибор по соседству.
– Ты тоже их видел? – мягко уточнила она, замечая, что у Эгмонта воспалённые глаза.
– Кого?
– Рыцарские латы, что стоят на площадке между этажами. Они спустились к тебе прямо передо мной.
– Нет, я вот пытался общаться с этой, – он кивнул на портрет. – Но то, что видела ты, куда интереснее. Пойдём посмотрим на латы.
Они вместе поднялись из-за стола и вместе отправились наверх. Латы стояли на месте, и даже слой пыли на них говорил, что они не совершали никаких перемещений.
– Нам было явлено ещё одно знамение.
На это Эгмонт только кивнул. Он настолько привык к мысли об ожидании того, что они обречены, и ко всем странностям, каковые в этом доме считались нормальным явлением, что теперь от всего этого сверхъестественного не испытывал ничего, кроме полного равнодушия.
– Что же нам теперь делать? – прошептала Ливия, вцепляясь в братский рукав. Она заметила на потолке большую трещину, которой в дни её детства не было. Дом совсем рассыпался, а следить за порядком было некому.
– Ждать, – Эгмонт похлопал её по ладони, которую она просунула ему под локоть. – Что мы ещё можем?
Ливия хотела спросить, чего именно им ждать, сколько ещё впереди должно быть знамений, после которых разразится нечто ужасное для них обоих, но в этот самый момент раздался стук дверного молота. Кто-то из их предков попытался пошутить не самым лучшим образом, заменив обычные бронзовые кольца коваными изображениями подков, тем самым намереваясь привлечь в загибающийся дом удачу, да ничего из его замысла не вышло. Господский дом на плантации лишь стал ещё более чудаковатым на вид.
– Кого это занесло к нам в столь поздний час? – вырвалось у Эгмонта.
– Давай не будем открывать, – предложила Ливия, испугавшись вдруг, что снаружи может таиться нечто такое, чего она просто не вынесет.
– Придётся открыть. Если не откроем, незваный гость может не уйти, а околачиваться вокруг дома. Это кто-нибудь из городских, они все такие любопытные. Возвращайся в столовую, дорогая, а я прогоню их.
Но за дверью оказался совершенно незнакомый господин, внешний вид которого говорил, что он из высшего общества.
– Чем могу помочь, сэр? – отозвался Эгмонт с явной неохотой.
– Вы брат Ливии?
– Да, а вы кем будете?
– Я её жених. Фиделио Капункулос. Могу я поговорить с Ливией?
– Мне очень жаль, но сестра больна и не может никого принять.
– Для меня она сделает исключение, особенно когда узнает, что я проделал весь этот долгий путь ради неё.
На лице Эгмонта отразилось замешательство, он спешно придумывал, как бы отослать незваного гостя прочь.
– Эгмонт, кто там? – вдруг раздался тихий голосок Ливии, который Фиделио узнал бы, будь он тише в тысячу раз.
– Ливия, это я, – Фиделио распахнул плечом тяжёлую дверь, не поморщившись, и теперь пытался протиснуться мимо Эгмонта.
– Фиделио! Как ты меня нашёл? Не стоило тебе приезжать… Пропусти его, Эгмонт.
Нетерпеливо оттолкнув брата, она бросилась обнимать этого верного мужчину, а он был поражён её противоречивыми словами и бурным всплеском чувств.
Женщина не верила, что её прежняя жизнь настигла её здесь, в этом мрачном месте. Она была так… рада. И в то же время в ней зашевелилось беспокойство, что здесь она не сможет уберечь этого любящего мужчину от опасности.
– После того, как ты сбежала с вечеринки, я не находил себе места. Я поехал к тебе, но там тебя уже не застал. Хорошо, что швейцар на входе запомнил, как ты говорила таксисту доставить тебя на вокзал. На вокзале был только один поезд, уходящий в это время. Сличив его направление с тем, что я услышал от тебя, я понял, что ты отправляешься в своё родовое гнездо. Мне оставалось только дождаться следующего поезда, ну а здесь, похоже, всем хорошо известен ваш дом.
– О, Фиделио, тебе не следовало ехать за мной! – молвила Ливия, однако вцепляясь в него сильнее.
– Разве ты не рада меня видеть?
– Очень рада, но… Теперь тебе опасно находиться рядом со мной.
– Что за глупости ты говоришь, Ливия?!
– Ты должен уехать. Прошу тебя.
– Но я не могу, даже если бы ты настаивала. Поезда до завтра не пойдут, я узнавал на станции. Не ночевать же мне под открытым небом, в самом деле, потому что я из любви к тебе проделал весь этот долгий путь.
– Послушайте, мистер, сестра ведь сказала, что не хочет вас видеть, так что проваливали бы вы с нашего по…
– Погоди, Эгмонт. Фиделио и впрямь придётся остаться у нас на ночь. Собирается гроза. Мы не можем запятнать честь наших предков отказом в гостеприимстве. Пусть он останется. Пожалуйста.
– Хорошо, – Эгмонт сделал уступку исключительно ради сестры, – но пусть помнит, что в этом доме он не желанный гость.
Он запер дверь на все запоры и гордо направился обратно в столовую. Ливия мило улыбнулась своему возлюбленному и шепнула:
– Не обращай внимания.
Фиделио поспешил подать ей руку, и они оба направились следом за Эгмонтом.
Молодой женщине едва верилось, что её избранник явился к ней сюда, где она уже едва ли не собиралась похоронить себя заживо. Он был частью другого мира, и она надеялась, что он сумеет как-нибудь её вызволить из того кошмара, что ей должен выпасть в конечном итоге. Фиделио же видел в Эгмонте своего непримиримого соперника, вот только понять не мог, чем перешёл ему дорогу, если только это была не обычная ревность к сестре, на которую он имел какие-то особые виды. Он явно чувствовал в атмосфере дома что-то недоброе, и решил наблюдать за Ливией в оба глаза, чтобы незаметно оберегать её, уж очень ему не нравилось, что этот её брат смотрит на неё как на свою собственность.
Ужин прошёл в давящей тишине. Фиделио тоже выделили прибор, и ему пришлось приняться за ужин, несмотря на то, что есть совершенно не хотелось. Ливия не поднимала глаз, уткнувшись в свою миску с кашей, но больше копалась в ней. Её брат то и дело переводил свой взгляд на портрет прекрасной дамы на стене, точно ожидая от неё какого-то указания. Так что Фиделио первым покончил с едой. Эгмонт тотчас это заметил и сразу встал, предлагая проводить гостя в его комнату. Ливия тоже поднялась, явно радуясь, что можно оставить кашу.
– А ты куда? – осадил её брат.
– Помочь с подготовкой комнаты, – отозвалась она, как сказала бы любая другая женщина на её месте.
– Нет. Оставайся здесь и доедай. В нашем доме нет комнат, которые были бы не подготовлены для приёма гостей.
От Фиделио не укрылось, что Ливия вынуждена подчиняться брату без особого желания, поэтому решил про себя, что постарается увезти её отсюда как можно скорее. Но пока он решил делать вид, что ничего такого не замечает, и внешне признавать над собой главенство Эгмонта. Ему хотелось забыть о том чувстве, которое тревожило его – о том, что здесь Ливии угрожает большая опасность, хотя она сама же добровольно (так ли?) и внезапно сюда приехала.
Он догадывался, что после выходки Ливии ему отведут комнату непременно в самой дальней части дома, и усмехнулся про себя, когда именно так и вышло, но унывать не стал. Он благополучно заметил, где находится комната Ливии, увидев через полуотворённую дверь её саквояж на полу, который он хорошо знал, так как именно его она брала с собой для поездки с ним к морю. Несколько позже он непременно к ней придёт для серьёзного разговора, а, если потребуется, то и силой увезёт свою дорогую подругу из этого места. Пусть же пока Эгмонт воспринимает его всего лишь как досадную помеху.
Хозяин дома был не слишком любезен и многословен. Он прикрыл ставни от начинающего усиливаться ветра, поставил на прикроватную тумбочку зажжённую масляную лампу, извинившись за то, что в старом доме не полностью проведено электричество, пожелал доброй ночи и удалился. Хорошо ещё, что дверь комнаты не запер.
Фиделио переменил рубашку с дороги, сполоснул лицо холодной водой из кувшина с мыслью, что на этой ветхой плантации всё ещё довольствуются дедовскими способами, и выглянул в окно. Свинцовые тучи угрожающие собирались на темнеющем горизонте, а удушливая атмосфера поднялась до невероятных высот: в самом скором времени непременно должна была разразиться гроза. Испарения с болот уже преобразовались в плотный туман и местами несильно светились. Если каждый день наблюдать подобную картину, то рано или поздно сойдёшь с ума. Маловероятно, чтобы кто-нибудь согласился купить этот переполненный старинным добром дом со всеми прилегающими к нему землями, так что единственный выход был брату с сестрой навсегда покинуть это место и забыть о нём, но вот по какой-то причине они поступили как раз наоборот и снова оказались здесь.
Время тянулось как вечность, но Фиделио заставил себя не сразу выйти из комнаты, рассчитав, когда именно может точно застать Ливию у себя. Он долго прислушивался, прежде чем открыть дверь и выйти в коридор. К счастью, мягкая ковровая дорожка приглушала любые шаги.
У комнаты Ливии Фиделио в нерешительности остановился. Дверь была неплотно притворена, и он невольно услышал возбуждённые голоса спорщиков.
– А я снова объясняю тебе, – звенел нотками обиды резкий голосок Ливии, – что Фиделио возродил во мне любовь, на которую я уже не надеялась после гибели своего первого жениха. Но тебе никогда не понять этого моего желания, потому что ты сам прожил без любви всю жизнь и, как я вижу, нисколько в ней не нуждаешься.
– Ты ошибаешься, Ливия. Если бы ты не уехала первая, то знала бы обо мне намного больше.
– Ты прекрасно знаешь, почему я так поступила. Я больше не могла тут жить.
– Да, и у тебя было прекрасно проведённое десятилетие, так что теперь ты должна отблагодарить семью за это. Ты знаешь, что нас ждёт, так что отошли своего кавалера утром. Так будет лучше в первую очередь для него.
На этом терпение Фиделио иссякло, он решительно постучал и, не дожидаясь приглашения, переступил порог. Его глазам предстала картина отнюдь не воинственная, как можно было судить, исходя из столь эмоциональных речей. Ливия, одетая, лежала на разобранной постели, а Эгмонт сидел на плетёном стуле у окна.
