Цветущие вселенные

Руна обернулась, готовая ко всему. Разглядывая его. Переходы по этапу не сломали, не похудели его. Поджарый, мускулистый от тяжелых работ, будто крестьянский сын. Голым он смотрелся лучше многих юношей и офицеров, коих она видела на летних купаниях. Кожа его блестела от пота. Ее взгляд сам уперся в черную поросль ниже живота. Жар пыхнул в лицо, словно горячий пар. Руне сделалось дурно. Выдается елда. Толстый, крепкий, готовый действовать.

Его ладони, крестьянские, большие, опустились ей на плечи, он легко развернул Руну к себе, не давая раздеться дальше кафтана.

– Посмотри на меня, – голос севший, как ветер в поле. – Я не трону, веришь?

Раз сказал, слово сдержит. Так уже было меж ними. Она подняла взгляд. Илья здоровый, кучерявый. На вид ему лет двадцать, на самом деле больше. Руна кроме глаз и носа, лица толком не видела, борода закрывает. Но его взгляд, лихорадка сверкающих яростью глаз, приковывает к себе любого смотрящего. Если бы не он, Руну бы сломали на первом же каторжном переходе. Хоть и с женщинами идешь, только там тоже всякие. Есть и такие, кто шпохнуть сразу желают.

Она кивнула, и Илья медленно стянул с ее плеч рубаху, обнажая кожаную белизну, обтягивающую кости.

– Исхудала, – уверенным движением двинул вниз тряпье, с бесстыдством разглядывая девичью грудь, маленькую, тощую, вонзился взглядом между ног. Там, внизу, она рыжая. Удивительное существо волк – всякого цвета случается, а не только головой. А там Руна все такая же.

Илья присел, торопливо стаскивая с нее больше тряпки, до голени, разгуливая взглядом, потягивая носом, уткнулся в нее. Так что слышались его горячие губы на чувствительных бедрах, отчего стало совсем тягостно. Что у него на уме? Разве не ясно? Не сдержит слова. Обманет. Ждал лишь подходящего момента.

Разве зря он помогал ей?

Теперь хочет награды за труды праведные. Молодое, нетронутое.

Спаси и сохрани в очередной раз!

Душа Руны задергалась, как огонёк на сальной свече, мечась туда-сюда в тревоге, и не в состоянии сбежать с фитиля. Отвертеться бы от нежащих, ласковых рук непрошеного защитника. Не заткнешь уши от его бормотания.

– Какая же красивая.

Сброшены в угол ненавистные сапоги. От невозможности больше стоять и гореть постыдной обнаженностью, под накатывающим ненасытным взглядом, она ушла в баню. А деваться некуда. Все в жизни потеряно. Целиком сломано. В стаю не вернешься. У людей все чужое. Падать пока есть куда, но даже здесь, докуда уже поверглась, невыносимо осознавать свое положение. И в петлю не влезть и отказать никак, выжила она благодаря защите этого волка.

– Повернись спиной, легшее будет, – буркнул Илья, наливая в ушат кипяток и оглядываясь в поисках мочала.

Она отвернулась, чувствуя, как от смятения душно, по ногам ползет онемение и между ними родилось горячее. Откровенно тяжкое, тягучее, напрягающее душу неимоверно. И мысли бьются, как рыба об лед. Тяжела судьба сироты.

Пока она размышляла, Илья окунул мочало в воду, намылил и приблизился.

– Знаю, пошло так, только мы с тобой почти родня, – произнес он, то ли пытаясь шутить, то ли уговаривая.

От прикосновения побежали по всему ее телу мурашки, ввергая в грешное чувствование, а согретое в непристойное волнение. Сладкое настолько, что Руна сама удивилась, как не то стало внутри.

– Я чую, запах. Не отбил еще.

Значит, все-таки шутит. Странные они у него, грубоватые, а все-таки шутки.

– Ты хоть раз была с мужчиной наедине?

Руна тяжко и шумно выдохнула.

– Нет, – прошептала, ощущая, как именно в эту минуту их роли меняются во второй раз. Первый раз, когда договорились о секрете и сейчас. Снова.

– Никогда?

– Не положено.

Он и сам знал. Это на этапах можно все увидеть, но не в жизни. И целующихся парочек и тех, кто прямо в углу на скамье ночью предавался страсти без стеснения и стыда.

Этапная любовь пылкая, отчаянная и безжалостная. Сегодня за ручки ходят, в беседах и ласках дорогу коротают, а завтра кто-нибудь кого-нибудь убил или ограбил. Подобный шок вышибает светский и культурный дух за неделю.

Тогда Руна очень быстро поняла, в каком иллюзорном розовом мире повезло родиться. Там, куда она хотела вернуться, такого не было. И от этого хотелось рвать на себе волосы и умереть.

Илья развернул ее, убрал с лица рыжий локон. Заглянул в глаза.

– Не бойся, сказал же.

Она-то дура поверила. Обещал работу дать. А сам!

Ноги от облегчения слегка подкосились, а где-то в глубине души родилось виноватое разочарование. Качнулась Руна вперед, и в живот уперлась мужская стать. Испуганно подняла взгляд, на миг сверкнула своим волчьим нутром. Он откликнулся.

– Почему?

– В дороге не с кем, а кто угодно не сойдет, – ответил добродушно, не забывая при этом ловко мылить ее с ног до головы. Она краснела и шаталась под его мыльными руками, словно сыр в масле. – Разворачивайся.

Отвернулась, не в силах справиться с нахлынувшей легкостью и чем-то внутренне напряженно-невыносимым. Стоило ему задеть пальцами там, меж ног, замылить у бедер, как жар с бездной мучения подтолкнул тело вперед, на кончики мужских пальцев. Ощущались они Руной остро. У нее забирало дыхание. Бросило назад, заставляя выгнуться дугой, с глухим стоном, прочувствовать оттопыренными ягодицами, всей спиной разгоряченное мокрое тело тяжело дышавшего позади мужчины. Как же сильно ведет, словно пьяная.

– Не к добру, – бормотание едва можно было разобрать, так как в следующую секунду Илья плеснул на раскаленную каменку воды, и шипящий пар жгучей влажной волной обдал их, горяча тела, сжигая непрошенное.

Рука Ильи прижала к себе, удерживая ее за талию, а пальцы другой настойчиво заскользили вверх и вниз, пеня извивающуюся волчицу.

Она задохнулась окончательно, заметалась, застонала в голос, по телу прокатилась волна блаженного освобождения. Стало нежно. У Руны не осталось сил ни на что, кроме как, замереть, дышать, ощущая благость во всем человеческом теле. Пока не разрядилась в невероятное удовольствие. В это время он терся сзади, вскрикнул следом, крепко-накрепко обняв, так, что сперло дыхание и затрещали ее торчащие ребра.

Некоторое время они стояли, не шевелясь, наслаждаясь покоем, теплом. Этап выбил из них все силы. И сейчас накрывала уютной пеленой мысль, что все закончилось. Здесь, на свежем месте, их, каждого по отдельности, ждала новоиспеченная жизнь. Единил пройденный путь и облегчение.

Илья неловко положил на кровать свертки, верно, тоже вспомнил и поспешно вышел. Мол, сама догадается, что с этим делать. Вот только видно все же, как бурно налилось у него ниже гашника. Вчерашнее воспоминание живо нахлынуло, окатывая не молёнными пикантными деталями. Так что Руна задумалась, стоит ли вообще об этом помнить впредь. Ведь вряд ли судьбинушка сведет их еще раз.

Она пройдет сегодня-завтраалатырь-камень и исчезнет в этом времени года. Навсегда станет человеком, а волчица останется в старом месте.

Животная сущность здесь, человек где-то там.

Она развернула свертки для прохода в лес.

Прогулочное платье, белье, шляпка, сапожки. Некоторое время разглядывала купленное. Вещи новые, пусть и скромные. Модель устаревшая, но какая разница, когда у тебя ничего нет. Когда егеря идут по пятам, и мир сжимается до одного спасительного камня.

…

А на нём девочка, которую принесли духи предков в жертву. Меняя их телами. Ведь щенку все равно, она уже погибла.

А Руне нет. Руна жить хочет.

Пусть и ценой забвения.

Пусть и тем, что навсегда в чужом мире.

Кровь за кровь.

Душа за душу.

Лес свидетель многих тайн. Тысячи горестных воспоминаний.

А в нем мириады разных миров.

Ему не жалко, лишь бы на старом пепелище древних шаманом вновь приносились жертвы. Вновь лилась чья-то кровь.

Пусть это будь чужая кровь, не Руны, не ее.

Глава 6

Наши дни

Так бывает, встречаешь парня и с первой секунды знаешь: он твой.

…

– Скажи, я сплю? Скажи! Ибо таких не бы-ва-ет.

– Выходит, бывает.

Мысленно я соглашалась со Светкой.

Он шел и смотрел на нас.

Брюнет, с серыми глазищами обрамленными пушистейшими ресницами, внешность крутого красавца и парня своего в доску.

– О-о-о-о, – тихий страдальческий светкин стон возвестил всё о вселенской несправедливости. – Вот же несправедливая дрянь.

Я не прятала улыбку.

На берегу Сочи, в закате уходящего солнца, народ брел с пляжей, уже хорошо закладывал и готовился к разгульной ночи и фейерверкам, наша встреча казалась волшебной курортной сказкой.

Вечернее солнце золотило его профиль, а ветер с моря шевелил тёмные волосы. Он встал перед нами – высокий, с той самой "случайно идеальной" улыбкой, которая заставила Светку застонать. Его серые глаза, обрамлённые густыми ресницами, ловили мои, будто знали что-то, чего я сама ещё не понимала.

– Привет, красавица.

Голос – тёплый, с лёгкой хрипотцой, как море после заката.

– Можно присесть?

Он уже опускался рядом, даже не дожидаясь ответа. Нагло? Да. Но в этой наглости была такая уверенность, что я лишь рассмеялась.

Светка фыркнула, драматично закатив глаза, и тут же "исчезла" – якобы за коктейлем. Курортный закон: если судьба подкидывает тебе красавца, подруга обязана испариться.

– Привет, – улыбнулась ему радостно, не собираясь скрывать ни румянец сквозь бронзовый загар, ни симпатии.

В моем представлении сценарий был только один. Он немного потусуется с нами. Мы выпьем легкого пива. Пойдем танцевать, потом проводим Светку домой. Если, конечно, она не найдет утешителя и не утешится раньше благопристойных проводов.

А затем, мы с ним… Ох, я ведь имени не спросила.

– Меня зовут Вадим, – одетый в стильные джинсы, футболку в обтяжку с уложенным в стильную прическу волосом, он все больше притягивал.

Пару секунд мои глаза бродили по чужому лицу, разглядывая привлекательный нос, высокие скулы и довольно пухлые губы. Кожа у Вадима смуглая, чисто выбритая, в глазах притаился игривый блеск.

– Лиза. Света.

– Вадим, а у вас есть брат? – попытала счастья Светка, понимая, что смотрят не на нее и расстраиваясь с каждой секундой все больше и больше.

На нее бросили незаинтересованный взор, тем самым заработав бонус в моих глазах, а затем прекрасный взгляд прилепился намертво ко мне.

– Прости, красавица, таких, как я больше не делают. И таких, как ты Лиза, – его губ коснулась соблазняющая усмешка, а голос тронула такая томная хрипотца, что внутри дрогнуло все разом. – Тоже. Составишь мне компанию на вечер?

– Мы обе, – я заправила волосы за уши, мечтая, чтобы Светка чудом испарилась.

– Нет, только ты, – Вадим взмахнул ресницами и горячо, проникновенно заглянул в душу. – И я.

Меня бросило в жар и по животу, и от волн покалываний по ногам разлилась истома от предвкушения.

Ну, а что терять? Впервые за все время каникул, мне хоть кто-то понравился. Мама с папой далеко. Мне восемнадцать. Я поступила, сама поступила, на медицинский факультет. И это первый мой самостоятельный отдых.

И да, мне хотелось курортного романа.

Легкого, настоящего, ничем не обремененного, кроме романтики и роскошного секса.

Кафе на пляжной набережной набивалось понемногу к вечернему ужину. Летний бриз облизывал наши молодые, разгоряченные тела.

После дня, проведенного на жгучем песке, по мне расплескивалась, разлилась нега сладостных ожидании.

– При условии, что ты мне свой телефон дашь. А то, кто тебя знает? Вдруг ты маньяк, – произнесла материнским тоном Светка, видимо осознавшая, что пора отчаливать. За кормной ей ничего не светит. А скорее в надежде на последующий роман (после меня), если у нас не срастется.

Вадим повернул к ней голову и посмотрел с новым прищуром, оценивая выпад в серьезности, вытащил телефон.

– Диктуй, – проговорил он, набирая Светин номер.

Позвонил.

– Теперь вопросов нет, – ответила довольная та, изображая мамашку, отпускающая доченьку с плохим парнем на свидание. Откашлялась. Встала, собирая пляжные баулы на плечо.

– Хорошо погулять, – произнесла она, разглядывая мой купальник под легким летнем сарафаном. – Будь осторожна.

И как только она скрылась за углом, Вадим тут же встал и протянул ладонь.

– Пойдем, погуляем.

***

Вечерний воздух Сочи висел густым жаром, пропитанным смесью жареного теста, горьковатого кофе и сладковатой переспелой магнолий. Где-то впереди звенела посуда, смех туристов сливался с рёвом мотоциклетных моторов – этот город никогда не засыпал, лишь менял кожу.

Его пальцы обвили моё запястье – шершавые подушечки механика, привыкшие к металлу, но сейчас скользили по моей коже с неожиданной нежностью.

– Мы с братом встроили турбину в отцовскую «Волгу», – голос Вадима был низким, с хрипотцой, будто пропитанной бензином и солью. – Когда она рванула с места, старик чуть инфаркт не схватил.

Он говорил о машинах так, как другие говорят о женщинах – с мрачным обожанием и знанием каждой детали.

Я прижалась плечом к его бицепсу, ощущая под тонкой хлопковой тканью напряжение мышц. Он пахло маслом для загара и дорогим одеколоном – контраст, от которого кружилась голова.

– А ты?

Мне же рассказывать о себе нечего особо.

Я пожала плечами, чувствуя, как его пальцы слегка сжали мой бок:

– Из династии белых халатов. Отец – хирург, мать – кардиолог. Бабушка… – губы сами растянулись в улыбке, – хранительница книжной крепости. Мое детство прошло среди пыльных фолиантов.

В памяти всплывали образы – я, шестилетняя, строящая бастионы из "Войны и мира", отправляющая в ссылку "Демона под диваном" за непослушание.

Вадим засмеялся – звук вышел глухим, будто из глубины груди:

– Так ты книжный генерал? Командовала целыми армиями страниц?

Его смех смешался с гулом моторов где-то вдали.

Ноги сами вели нас по улочкам, я и не заметила, как над Сочи опустилась яркая астральная вуаль, расцвечивая тысячами звезд кокетничающих с мощными прожекторами от ночных дискотек, устремляющимися в небо. Мы остановились на перекрестке, где свет фонарей сталкивался с тьмой переулков.

– Ты классный, – проговорила я, заметив, что мы остановились.

Меня совершенно не волновало, что мы стоим в глухом тупике кирпичной стены, окруженной с одной стороны двухметровой насыпью земли, а с другой стороны гаражами.

– Кажется, заблудились.

Я думала, что темное место ничем не может быть опасным, когда ты в компании такого прекрасного человека, как Вадим. Разве, что первым поцелуем. Он не мог оказаться плохим или маньяком, не мог быть вором или кем-то иным. Не мог. Он видел, денег у меня нет, вещи утащила подруга. Я и сама готова идти ему на встречу. Так что взять с меня нечего. А больше я дала бы и сама.

– Нет, куколка моя, – он произнес слова также тепло и ровно, как до этого рассказывал о семье.

В следующую секунду в его руках сверкнул, щелкая и открываясь, складной нож, наставленный недвусмысленно на меня.

Неровно я сделала шаг назад к стене, не сводя глаз с лезвия. Холодного и опасного.

– Зачем это? – с ужасом посмотрела на Вадима.

Его лицо выражало крайнюю степень сосредоточенности, злости, готовности броситься на меня. Каковы шансы выжить в драке с сильным парнем? Я вешу пятьдесят килограмм, он под восемьдесят. Мой рост метр семьдесят. Его значительно выше. Он крупный.

– Зачем?

– Снимай одежду, – повторил он, и в его голосе не было ни злости, ни желания. Только факт.

Убежать или выскользнуть из этого угла, шансов практически нет. Взобраться по вертикальной насыпи тоже. Единственное, что я могу сделать, пойти на таран. Я сомневалась. Даже под угрозой жизни, сомневалась.

– Ты хочешь …?

Еще шаг назад. Чем дальше от меня нож, тем лучше. Сердце ускорило ритм. В душе похолодело и на ночном ветру прошибало от страха.

– Я сказал, снимай одежду.

Ночь сжалась вокруг нас, став тесной, как петля. Звезды над головой наблюдали равнодушно – они видели и не такое. Пальцы, обычно такие ловкие, сейчас одеревенели, будто чужие, с трудом справляясь с пуговицами цветочного сарафана. Каждое движение казалось предательством – кожи, дрожащей под прикосновением ветра, разума, лихорадочно просчитывающего варианты.

Вадим протянул руку.

– Сюда, – приказал он, забирая его. – Все остальное тоже.

Слёзы текли по лицу, горячие и солёные, как море под сочинским солнцем, которое теперь казалось таким далёким. Пальцы бессильно скользили по тесёмкам – узлы не поддавались, будто сама судьба затягивала их туже. В горле стоял ком, перекрывающий воздух, но крик так и не вырвался наружу. Только шёпот, обрывистый и мокрый от слёз.

– Пожалуйста…

Это слово повисло в воздухе, жалкое и беспомощное. Где-то в подсознании мелькнуло: Бога нет. Или есть, но Ему нет дела до девочки в тёмном переулке.

Нож всё ещё сверкал в его руке, холодный и бездушный, как сама смерть.

– Ты думаешь, я тебя убью? – его голос прозвучал странно – без злости, почти задумчиво.

Но надежда – последняя, отчаянная – уже затеплилась где-то глубоко внутри. Может, это не конец? Может, он просто играет?

– Живей.

Лунный свет скользнул по моей обнажённой коже, словно холодные пальцы незримого зрителя. Бикини упало в пыль, а руки инстинктивно прикрывали самое ценное – будто тонкий слой плоти мог остановить сталь. Вадим стоял неподвижно, его дыхание было ровным, слишком ровным для человека с ножом в руке. Глаза – те самые, что час назад смеялись над книжными замками – теперь изучали меня с клинической отстранённостью.

– Кричи, – внезапно сказал он. – Попробуй.

Голос звучал почти ласково, но в нём дребезжала струна – обещание, что это только добавит удовольствия.

Я сглотнула ком в горле. Слюна была горькой, как полынь.

Где-то за спиной шуршал прибой. Где-то в городе смеялись люди. Где-то Светка пила коктейль, не зная, что я стою на краю – не курортного пирса, а совсем другой пропасти.

– Ты… – голос сорвался на хрип. – Ты же говорил, что я классная.

– Трусы!

Скинула последнюю вещь, оставшись в сандалиях, максимально открытых, на плоской подошве, так как в них хорошо ходить по пляжному песку.

– Готова?

Этот вопрос повис в воздухе, тяжелый и двусмысленный. Готова к чему? К боли? К унижению? К смерти?

Воздух разрезал вопль – нечеловеческий, рвущий глотку. Кровь хлестала из пробитой руки, горячая и липкая, смешиваясь с потом и слезами. Лезвие вошло снова, но я уже не чувствовала боли – только дикий, животный ужас, превращающий тело в сжатую пружину. Пальцы схватились за сталь, не замечая, как она режет плоть до кости. В ушах стучало: Выбить. Выбить. Выбить.

– Прыгай! – его голос прорвался сквозь мой крик, не злой, не торжествующий – отчаянный.

Его крик – не ярость, а что-то буйное, почти отчаянное – разрезал ночь. Лезвие блеснуло в последний раз, прочертив по воздуху дугу, но… не коснулось меня. Вместо этого – толчок.

Ладонь Вадима ударила в грудь, не чтобы убить, а чтобы отбросить.

Я полетела назад, спина встретила не стену, а… пустоту.

И мир перевернулся.

Пространство взорвалось вспышками – синими, как молнии, белыми, как кости. Ветер завыл в ушах, вырывая крик из горла. Кровь с ладоней превратилась в алые нити, растянутые между реальностями.

Падение длилось вечность. Или мгновение.

Потом – удар. Но не о землю. О что-то мягкое, упругое, словно я упала…

…не песок? Нет…

Я открыла глаза.

Сочи исчезло.

Я больше не стояла у гаражей и кирпичной стены.

Рядом никого.

Мирный спящий двор. Машины с сигнализацией. Кое-где свет в окнах, ночные фонари. Под ногами асфальт. Изо-рта пар. Пару секунд ни о чем не думала, только дышала. А затем ноги подкосились, и я рухнула на битум, ощущая, как тело взрывается от боли. И меньше всего волнует, как я тут оказалось. Лишь бы подальше.

Какое-то время, обессилев, я скулила, не обращая внимания на слезы, кровь, грязь. Скулила от боли. От кошмара произошедшего.

Синие мигалки скорой разрезали темноту, бросая отблески на стены домов. Чужие руки – осторожные, но безликие – перевязывали мои ладони бинтами, которые тут же пропитывались красным. Кто-то накрыл меня простынёй, и белая ткань внезапно стала самым важным в мире – барьером между мной и реальностью.

– Девушка, вы слышите меня? – голос парамедика звучал издалека, будто из-под воды.

Я кивнула, но слова застревали в горле. Всё ещё ждала, что из-за угла выйдет он – с ножом, с той же ужасной улыбкой. Но вместо этого – только скрип носилок, лязг двери «скорой», запах антисептика. И тишина. Не та, что была в переулке. А больничная, стерильная, где даже боль кажется чем-то нереальным.

Как и тот факт, что я жива. И я в Калининграде.