Цветущие вселенные

Катерина Снежная

Цветущие вселенные

Пролог

1902

Жаркий воздух Египта дрожал над бескрайними песками, когда его "Форд" с трудом пробивался сквозь толпу. Гудок резал тишину, заставляя закутанных в потертые тюрбаны рабочих расступаться с удивлённой медлительностью. Машина ползла, будто сквозь патоку, и каждый лишний метр только разжигал его раздражение.

Наконец, он добрался до места раскопок. Пар из-под капота смешался с волнами зноя, поднимающимися от раскалённого песка. Когда он вылез из салона, солнце ударило по лицу, как раскалённая плита. Плевок на землю высох, не успев коснуться пыли.

– Чёртов ад, – прошипел он, поправляя шляпу. Вокруг копошились сотни рабочих, их тени сливались в одно коричневое пятно на ослепительно жёлтом фоне. Лопаты, сита, тачки – всё двигалось в каком-то бессмысленном, на его взгляд, ритме.

Он посмотрел на часы. Час. Не больше. Но песок под ногами, кажется, уже начал медленно затягивать его в эту пекло.

Из хаоса раскопок внезапно вынырнула фигура, стремительная и неожиданно ловкая для своего грузного телосложения. Яхмос Сафе перепрыгивал через дощатые мостки с проворством уличного акробата, его округлый живот колыхался в такт движениям, словно отдельное существо, танцующее под скрытый барабанный ритм. Солнце отражалось от его потного лба, когда он, широко улыбаясь, приблизился к Илье.

– Господин Кадуций! Да благословит вас Аллах за своевременное прибытие! Его голос звенел неподдельным восторгом, руки взлетали вверх, словно крылья перепела. В каждом жесте читалась та особая арабская пластика – текучая, лишённая угловатости, будто движения диктует не разум, а сам ветер пустыни.

Илья невольно усмехнулся, отметив про себя, как эти люди умудряются даже в спешке сохранять врождённую грацию. Но больше всего его заинтересовало другое – тот особый блеск в глазах Яхмоса, который бывает только у археологов перед показом важной находки.

– У вас что-то есть…

Яхмос схватил его за рукав, пальцы впились в ткань с нервной силой. Его дыхание стало частым, прерывистым, а на лбу выступили капли пота, не связанные с жарой.

– Идёмте, идёмте скорее!

Он потянул Илью за собой, их тени сплетались на песке, пока они пробирались через лабиринт раскопов. Доски под ногами скрипели, угрожая провалиться в любой момент.

Когда они достигли дальнего котлована, Илья замер. На дне, под палящим солнцем, лежал скелет – не просто большой, а колоссальный. Кости выглядели неестественно белыми на фоне жёлтого песка, будто выбеленными временем и зноем. Череп размером с таз, рёбра, похожие на дуги древнего корабля…

– Он… он как бог, – прошептал Яхмос, крепче сжимая трость. Его голос дрожал, словно мальчишка, впервые увидевший море.

Илья спустился ближе, прищурившись. Пустые глазницы смотрели сквозь него, сквозь века. Что-то щёлкнуло в его сознании.

Яхмос нервно облизнул губы, его пальцы барабанили по трости, пока он кивал в сторону импровизированного "склада находок". Под натянутым брезентом несколько столов были завалены артефактами – черепки, потускневшие монеты, обломки керамики с загадочными узорами. Среди этого хаоса выделялась потрёпанная альбомная книга, страницы которой были испещрены карандашными пометками.

– Ахмед! Где тот проклятый медальон?!

Яхмос хлопнул ладонью по столу, заставив подпрыгнуть горсть римских монет I века.

Молодой араб с лицом, обожжённым солнцем до цвета красного кирпича, торопливо подошёл, держа в руках небольшой деревянный ящичек. Когда он открыл его, внутри на бархатной подкладке лежал медальон – странный, не похожий на египетские артефакты. Круглый, с выгравированным символом, напоминающим переплетённых змей.

– Мы нашли его вот здесь, – Ахмед ткнул пальцем в схему раскопа, где крестиком было отмечено место. – Видите эти символы?

Яхмос приблизил лицо, его дыхание стало учащенным.

– Это не иероглифы. Это даже не коптское письмо. Я тридцать лет копаю, но такого…

Илья взял медальон. Металл оказался ледяным, несмотря на сорокаградусную жару. Внутри что-то слабо запульсировало, будто механизм, спавший тысячелетия, вдруг проснулся. Он перевернул его – на обратной стороне проступили тонкие линии, складывающиеся в карту… или схему.

Ладонь сомкнулась вокруг медальона, и сразу же кожа под серебряным покрытием начала гореть – не обжигать, а именно гореть, как будто металл впитывал его жизненную силу. Он не отпустил. Знакомое ощущение. Демонические артефакты всегда реагировали на него так – яростно, как дикий зверь на укротителя.

– Анубис с подпиленной мордой?

Губы Ильи искривились в усмешке, когда он провел пальцем по поврежденному участку. Знак был не просто испорчен – он был уничтожен намеренно, с ритуальной точностью.

– Кто-то очень не хотел, чтобы страж весов вообще имел здесь голос.

Перевернув вещицу, он скользнул взглядом по иероглифам. Не египетским. Даже не из этого мира. Те, кто писал это, пользовались языком, который старше пирамид. Но Илья знал. Потому что однажды, очень давно, он сам стоял в темноте подземелья, пока жрец черным ножом выводил эти же символы у него на груди.

Он хотел бы забрать эту вещь с собой. Но раскопки принадлежали англичанам и ему стоил больших денег подкуп, чтобы сюда получить доступ. Запрещено было делать фотографии и снимать. Так что он только изучил его, а затем попросил лист бумаги и карандаш. Положив бумагу на медальон, он начал тушевать карандашом поверхность.

Пальцы Ильи скользили по бумаге, карандаш оставлял точные штрихи, повторяя каждый изгиб таинственных символов. Он работал быстро, почти механически – детская муштра в скрытых скрипториях давала о себе знать даже спустя тысячелетия. Бумага шелестела под его ладонью, а медальон под ней будто на мгновения оживал, излучая едва уловимый холод.

– Вы… уверены, что это разрешено?

Ахмед переминался с ноги на ногу, бросая тревожные взгляды на Яхмоса. Но опытный археолог лишь молча курил трубку, наблюдая, как карандаш Ильи выводит последний штрих.

Илья аккуратно свернул бумагу, спрятал её во внутренний карман пиджака и встал. Его тень, удлинённая полуденным солнцем, легла на песок чётким силуэтом – слишком чётким, будто вырезанным из темноты. Илья вернул вещи, и поблагодарил Яхмоса.

– В Булакский музей, – бросил он на прощание, уже направляясь к машине.

***

Хранилище музея пахло ладаном, пылью и чем-то ещё – тем, что остается от времени, когда его пытаются законсервировать. Саркофаги стояли вдоль стен, их позолоченные лики следили за посетителями пустыми глазницами. Лили сидела на ящике с амулетами, её ноги в грубых ботинках болтались в воздухе, а в руках она вертела скарабея из обсидиана.

– Чем порадуешь?

Её голос звучал так, будто они расстались вчера, а не в 1850 году, где-то между развалинами Карнака и кинжалом османского торговца. Илья достал из кармана свёрток с прорисовкой, развернул его перед её лицом. Символы будто шевельнулись в тусклом свете лампы.

– Опять твои демоны, – Лили скривилась, но пальцы её потянулись к бумаге сами собой. Она узнала этот рисунок – угловатый, безжалостный, как клинок. – Или наши?

Она спрыгнула с ящика, и вдруг стало ясно, что её тень на стене не повторяет движений. Там, где должна была быть голова, шевелилось что-то вместо этого заплясали рваные силуэты, будто несколько существ боролись за место под солнцем. Она резко развернулась к Илье, и в её глазах вспыхнуло что-то древнее, нечеловеческое.

– Ты принёс это сюда?

Её голос раскатился низким эхом, слишком глубоким для хрупкой фигуры. Пальцы сжали обсидианового скарабея так, что камень затрещал, покрываясь паутиной трещин. – После всего, что было в Александрии? После того, как мы хоронили твоих учеников в песках?

Илья не отступил. Он знал этот взгляд. Видел его в 1899-м, когда она стояла над телом османского работорговца, вытирая окровавленный нож о его же чалму.

– Ты единственная, кто сможет прочесть это, -он ткнул пальцем в прорисовку, прямо в место, где символы сплетались в подобие змеиной петли. – Потому что твоя кровь была там, когда их вырезали впервые.

Пальцы скользнули по щеке – той самой, где когда-то, в 1824 году, плантатор Мартин Фэрроу выжег клеймо рабыни.

– 98 лет? Ты щадишь мои чувства, – её голос звучал с горькой усмешкой. – Сто три в июне. До сих пор помню, как пахло ромом и гниющим сахарным тростником в тот день, когда Дебирс укусил охранника за горло.

Она расстегнула манжету блузы, обнажив тонкий шрам на запястье – след от серебряных наручников, в которых держали пленного ангела.

– Его кровь горела у меня в жилах, как расплавленное стекло. Я три месяца кричала на соломенном тюфяке, пока кожа не слезла клочьями… а потом выросла новая, – Лили резко закатала рукав, будто стыдясь воспоминаний. – Фэрроу умер через год. От старости. Ирония, да?

Илья молча протянул ей рисунок медальона.

Лили застыла, её пальцы сжали листок так, что бумага смялась по краям. Глаза, те самые карие глаза, которые не старели уже век, расширились – не от страха, а от внезапного понимания.

– Ты говоришь о Переходе, – её голос стал тише, будто она боялась, что сама фраза может разбудить что-то в темноте хранилища. – О том, что было до Книги Бытия. До Адама. До всего.

Илья кивнул, его тень на стене вдруг стала четче, резче, обретя на мгновение очертания, которых у человеческого силуэта быть не должно – широкие крылья, складки древних одежд.

– Мы ушли. Но не все. Некоторые… задержались. Спрятались. И теперь, – он ткнул пальцем в символ, напоминающий перевернутую пентаграмму. – Кто-то нашел способ вернуть старый порядок.

Лили резко подняла голову. Где-то в глубине музея упал камень, отозвавшись глухим эхом. Даже саркофаги вокруг будто затаили дыхание.

– Ты хочешь сказать, что этот медальон…

– И мы все еще тут, – отозвался он.

– А не должны?

Илья отрицательно мотнул головой. Она устремилась в глубину Хранилища, осматриваясь и тщательно разыскивая среди саркофагов конкретный. Заглянула в него, бесцеремонно отодвигая чей-то скелет в сторону и поднесла к надписи факел.

Факел в руке выхватывал из темноты позолоту саркофага. Она провела пальцем по трещине на крышке – древний кедр крошился под её прикосновением, словно ждал именно этого момента. Скелет внутри заскрипел, когда она отодвинула его одним движением, обнажив выгравированные внутри знаки. Те же символы. Те же змеиные петли.

– Планируешь воскресить последнего из его рода? – голос её звучал глухо, будто эхо из самого саркофага. – Даже если найдёшь икону – что тогда? Ты же знаешь, чем это кончилось в Уре.

Илья не ответил. Его пальцы коснулись надписи, и вдруг стены хранилища вздохнули. Воздух запахло миррой и медью – запахом ангельской крови, пролитой при Переходе.

– Здесь написано не 'вернуться'… – он повернулся к ней, и в его глазах вспыхнул тот самый свет.

– Вот, видишь? Прочитай, если можешь.

Внутри стенки саркофага лежала нефритовая доска, на которой были вырезаны точно такие же символы, что и на медальоне. Илия наклонился, читая:

– Красный Анубис придет в срединные земли, чтобы пройти сквозь годы и открыть путь Человечеству. Когда мир падет, Боги сойдут с небес в наказание за грехи. Он проведет сквозь века бога смерти и обернет все вспять. И реки Нила потекут вверх.

– Хм, – Лили поправила очки на своем кончике носа. – Тебе нужен оборотень. И неплохо бы, чтобы красный, если ты желаешь найти свои доски. И его.

Илья с досадой вздохнул. Он не желал находить кого-либо.

Нефритовая доска мерцала в свете факела, будто под ней пульсировала жила. Илья провёл пальцем по резным знакам – и они зашевелились, как скорпионы под солнцем. Где-то в глубине музея заскрипели половицы, словно что-то тяжёлое и древнее перевернулось в забытом ящике.

– Красный Анубис, – губы его искривились. Он знал это имя. Видел его в кошмарах, которые преследовали его со времён падения Люцифера. Но после всех войн и великих битв между ангелами и бесами, когда Дьявол был сброшен в преисподнюю, ангелом Смерти был он. А значит сообщение было для него. – Не оборотень. Перевёртыш. Тот, кто ходит меж мирами, как я.

Лили резко подняла голову. Её очки сверкнули, отражая пламя, но глаза за ними были темнее ночи – такими же, какими он помнил их в день, когда она вырвала сердце у ангела-предателя своими руками.

– Значит, это твои иероглифы,– она ткнула пальцем в доску, и нефрит зашипел, оставляя на коже ожог. – Твоё предупреждение. Или… призыв?

Факел в руке Лили внезапно погас, оставив их в сизом полумраке. Где-то в темноте заскрежетал металл – будто крышка саркофага сдвинулась сама по себе. Она не обратила внимания. Вместо этого её пальцы впились в рукав Ильи, и в глазах вспыхнуло то самое холодное понимание, которое бывает только у тех, кто слишком долго копался в могилах богов.

– Ты ошибаешься, – её шёпот был резким, весьма зловещим. – Они не просто знали. Они делали это. Смотри.

Она рванула ткань с мумии у самых ног. Под слоем льняных пелен обнажилась грудь скелета – рёбра были покрыты тончайшей гравировкой. Сцены. Люди в масках шакалов. Жрецы, вскрывающие животы живым пленникам. И среди них – одна фигура, всегда одна и та же: человек с головой красного Анубиса, держащий в руках разные тела, как одежду.

– Он не менял тела. Он переписывал их. Как глиняные таблички, – Лили провела ногтем по нефриту. – Такой вот апокалипсис.

– И до них были цивилизации. Ты помогла, – сказал Илья, протягивая руку.

Жара Каира осталась за толстыми стенами музея, но в прохладном полумраке хранилища Илья вдруг почувствовал усталость – не от лет, а от этого вечного солнца, песка и людской суеты. Его пальцы сомкнулись вокруг ладони Лили, и он резко притянул её к себе, обняв так, будто хотел защитить от всех мумий, саркофагов и древних проклятий, что окружали их.

– Ну, ты! Как медведь, – Лили фыркнула, уткнувшись носом в его плечо. Её голос звучал глухо, но в нём слышалась та самая нота, которую он помнил ещё с тех времён, когда она была девочкой с обожжёнными солнцем плечами. – Это ты у русских нахватался?

Он рассмеялся, и звук этот, неожиданно живой, заставил пару музейных смотрителей насторожиться где-то в дальнем конце зала. Но ему было всё равно. Впервые за долгие месяцы он почувствовал что-то похожее на покой – запах её волос, смесь лаванды и пыли веков, напомнил ему о лесах, о дожде, о чём-то туда, где зелени побольше и дождей со снегом хотя бы половина года.

Тень улыбки скользнула по его лицу, когда он отпустил её, но пальцы ещё на мгновение задержались на запястье – там, где под тонкой кожей пульсировала та самая кровь, что когда-то сделала её почти такой же вечной, как он.

– Приезжай ко мне, – он сказал это тихо, с той интонацией, которую обычно оставлял для древних молитв и забытых обещаний.

Лили закатила глаза, поправила очки и сделала шаг назад, в полосу света от высокого окна. В её движении была вся её суть – лёгкая, стремительная, всегда готовая исчезнуть в следующем приключении.

– Нет уж, спасибо, – её смех прозвенел, как звон монет в кармане авантюриста. – Твоя мадам Данишевская ещё в прошлый раз клялась, что, если я появись в её любимом палисаднике, она сделает из моего скелета этажерку для своих кактусов.

Солнечный луч, пробивавшийся сквозь пыльное окно, золотил кончики её ресниц, когда она задержалась в дверном проёме. В этой улыбке было всё – и 50 лет их странной дружбы, и невысказанные слова, и обещание новых приключений, которые всегда ждали за поворотом.

– Ты всегда нужен, – проговорила она, и в её голосе звучала вся бесконечность – от пирамид до нераскрытых гробниц в джунглях, куда ещё не ступала нога археолога. – Знаешь, сколько тайн ещё спрятано в песках?

Илья стоял среди саркофагов, его тень длинной полосой легла на каменный пол. Он улыбнулся – той улыбкой, которую сохранял только для неё, для этого вечного ребёнка, который когда-то выжил вопреки всем законам природы.

– Знаю, – он кивнул, и в его глазах мелькнули отблески тысячелетий. – Я ведь видел, как их закапывали. Так что вперёд – весь мир твой.

Она рассмеялась, махнула рукой и скрылась за дверью.

Глава 1

Часть 1. Руна и Илья

1903 год

Спустя год после пирамид …1903.

В то утро Илья Кадуций незаконнорождённый сын князя Олейникова выскочил из ее постели при виде личного слуги, совсем не стесняясь наготы, и выхватил у него письмо. Стремительно развернул, он погрузился в чтение, на ходу натягивая атласный халат. В то время, как мадам распорядилась подавать завтрак, состоящий из простокваши, каши и нетипично мясного, зная, что любовник нуждается в последнем.

Мадам скользила взглядом по его телу также жадно, как любовник по строчкам, состоящих из очень мелкого почерка, и ей нравилось, то, что она видела.

Сын князя Олейникова был невероятно красив и хорош собой. Темный волос, коротко остриженная борода, и золотистые глаза, лицом он удался весь в отца. Но телом – телом он вышел значительно лучше. Хорошо сложенный, он притягивал к себе мускулами и формами, какие бывают у молодых мужей, занимающихся гимнастическими упражнениями. И мадам Данишевская никогда не отказывала себе в удовольствии насладиться зрелищем мужской первозданной красоты, коей природа щедро наградила ее любовника.

– Илюша, – проворковала она, с неохотой поднимаясь с мятых простыней и заворачиваясь в тончайшие кружева черного халата, привезенный непременно с предпоследних мод из Парижа. – Неужели это то, что я думаю?

Илья повернул голову и кивнул, затем снова вернулся к чтению, пока любовница забирала поднос у прислуги, отсылая ее.

– Замечательная новость. Наконец, мы можем обсудить дальнейшие отношения наши, – ответила она, стараясь говорить не слишком возбужденным тоном. – Ты же думал о нас?

Илья Кадуций с выражением некоторого удивления на лице, прекратил чтение, сложил письмо, и уставился на любовницу. Мария Данишевская, безусловно, интересная любовница, но были и другие на свете претендентки на эту роль. И Илья искренне полагал, что ему не стоит жениться.

– Думаю, твой муж будет рад вызывать меня на дуэль или любым другим способом избавиться. Милая, ты желаешь ему смерти?

Данишевская вздохнула, задумавшись о том, что смерть мужа может изменить все. Он стар, немощен и у него нет наследников. А хорошее денежное положение легко заставит пересмотреть ее любовника планы в отношении нее. Ныне в обществе без финансовой поддержки и связей трудно достичь успеха. Впрочем, как и во все времена. Она села за стол, жестом приглашая присоединиться.

– Может быть, я разонравилась тебе? – с обидой спросила она, стеля на колени салфетку и беря в руки цветной бокал из муранского стекла с простоквашей.

Он ответил не сразу. Набросился на мясное, как волк, поражая его с аппетитом. Что не удивительно, из всех известных ей мужчин, только этот любовник смог полностью усмирить ее чрезмерно горячий нрав.

– Как может разонравиться, то, что мы делаем? – спросил он с хитрой улыбкой, бросив жадный взгляд на ее грудь, не подозревая, что, в общем-то, озвучил самый большой страх мадам.

Та отставила стакан, позвонила в колокольчик, а затем, сцепив пальцы в замок и облокотившись на стол, разглядывая, как ест ее любовник, вкрадчиво произнесла:

– Мы три года вместе. И хотя чувственные аппетиты твои очень сильны, я думаю, ты нуждаешься в некотором разнообразии меню.

В этот момент в комнату вошла юная девушка. Илья, закончив с мясным, налил воды из кувшина в бокал, встал с удивлением разглядывая ее. Затем перевел изумленный взгляд на любовницу.

– Ты шутишь?

Девушка стояла так, словно не посвященная в происходящее, хотя очевидно знала Данишевскую. Одета она в скромное платье, указывающее на принадлежность не к высшему обществу, а скорее к ценной обслуге. Она походила на гимназистку, только что закончившую дорогое учреждение, но никак не на разнообразие меню. Может только волосы, решил Илья. Убранные в строгий пучок, они все равно были необычными. Он не видел никогда такого насыщенного рыжего.

Кожа казалось идеальной, фарфоровой. Тонкая талия, крепкая грудь, лицо…да с годами она могла превратиться в шикарную куртизанку. От девушки веяло аппетитным чувствованием, спрятанным под маской скромности. От нее дышало волчьим запахом? Что-о-о!? Она оборотень!?

Илья переменился в лице, разглядывая ее со всей тщательностью.

–Мадам, – произнесла красавица, ожидая распоряжений.

–Ты, я и она, – предложила Данишевская, вставая и приближаясь к нему, недвусмысленно погладила Илью по твердой груди под воротом халата. – Что скажешь?

– Ты сошла с ума, – произнес он вынужденно, отлично понимая, что и в самом деле, не безумие ли то, что предлагает любовница. Затем посмотрел на девушку. Оборотень и он! Конечно, заставить ее, или купить, будь она человеком не составит труда. Люди продажны. Но зачем? К чему ему еще одна любовница, к тому же прислуга.

Данишевская закусила губу. С обидой уставилась на любовника. Ведь она хотела, как лучше. Илья весьма горяч и хорош в постели, но она все-таки женщина с опытом и знает, мужчины любят разнообразие. Тем более молодые мужчины.

– Не ожидала, что ты ханжа.

Девушка же, бросила сначала испуганный взгляд после слов на расстроенную мадам, а потом на Илью. Дыхание у малышки сбилось, по хрупкой шее поползла краснота, отчетливо угадываемая на фоне завитков. Заалела по щекам и всему белому, как снег лицу без единой веснушки. И эта краснота, и завитки на белом заставили Илью сглотнуть. Никогда бы не подумал, что захочет оборотня.

Он отвернулся, стараясь больше не дышать в сторону красавицы. Гадая, знает ли она, что является альбиносом. Наверное знает…

– Это оскорбительно, мадам, – выговорила та, сдавленным голосом, разглядывая улыбнувшегося Илью.

Он повернулся, развязал пояс халата, и под все ширящимися глазами малышки, дал полам разойтись в стороны, чтобы лучше почувствовала запах. Да и его самого.

– Я тебе не нравлюсь, – спросил он, разглядывая ее, скорее для смеха, чем с намерением. Скорее порадовать любовницу, чем что-то сделать действительное. Безусловно, рыжая дивно хороша, но даже для него подобное слишком.

Губы девушки дрогнули, розовые, как утренняя заря. Она втянула воздух – сначала робко, потом глубже, шире, будто пробуя на вкус его сущность. Глаза её потемнели, зрачки расширились, вбирая в себя каждый его жест и мускул. В комнате повисло молчание, нарушаемое только прерывистым дыханием.

– Ты… совсем молоденькая, – прошептал Илья, наблюдая, как по её шее пробегает дрожь. Его голос звучал как шорох листьев под лапой хищника. – И у тебя нет пары.

Она замерла, будто олень на лесной тропе, почуявший волка. Но в её глазах уже не было страха – только странное, почти гипнотическое понимание. Они узнали друг друга. Не как люди – как звери одного вида.

Мадам Данишевская резко хлопнула кувшином по столу. Вода расплескалась, оставив тёмные пятна на скатерти.

– Вон!

Её голос прозвучал как выстрел. Но девушка уже не слышала. Она смотрела только на него – того, кто пах снегом и свободой, кто был похожим на нее.

Вспышка магния ослепительно ярким светом заполнила комнату, на мгновение застыв в воздухе, как молния в бутылке. Тени отбрасывались резко, почти гротескно – полуобнажённая мадам с искажённым яростью лицом, Илья, чья ухмылка в этом свете казалась дьявольской, и Руна, прижавшаяся к стене, её альбиносная кожа на снимке должна была выйти призрачно белой, почти нереальной.

Запах горелого магния смешался с духами и потом. Князь (муж мадам) хохотал, держась за живот – его бакенбарды тряслись, а перстни с гербами сверкали в свете утреннего солнца.

– Ещё один! Мадам, покажите правду! – он махнул рукой, и двое слуг в ливреях рванули вперёд, чтобы удержать Илью, но тот лишь размахнулся – и первый полетел в ширму, обтянутую шёлком с эротическими сценами. Фарфоровая статуэтка Амура разбилась вдребезги.

– Еще, еще один! Мадам, покажите правду.

Комната взорвалась хаосом. Княгиня Данишевская, забыв все приличия, вцепилась в рукав фотографа, её дорогие кружева рвались с треском, как паутина под сапогом. Пластина с негативом выскользнула из аппарата и полетела вниз – но Илья, с проворностью настоящего хищника, перехватил её в воздухе, едва не сломав при этом руку какому-то усачу в вицмундире.

Руна прижалась к обоям с позолотой, её широкие глаза отражали весь этот безумный балет: князь, хохотавший до слёз; мадам, рвущую на себе жемчужные нити; слуг, спотыкающихся о разбитый фарфор. В воздухе висела смесь запахов – пудры, пота, горелого магния и чего-то дикого, звериного, что шло от Ильи.