Жертва Весны

– Можете поцеловать невесту, – закончила регистратор, и Лёша, не поднимаясь с колен, с чувством прижал Юлину руку к губам.

Похоже, регистратора они предупредили. А вот гостей – нет. На мгновение в зале воцарилась тишина, а потом ее прорвало: возмущенный шепоток быстро превратился в гвалт.

– Вы это сейчас серьезно?

– Алексей, как это понимать?!

– Вот это нормик свадьба вышла…

Я поспешила к выходу и только в дверях оглянулась на Лёшу. Раскрасневшееся лицо, застегнутый на шее серебряный обруч, безумные, сияющие от счастья глаза. И ручка строгой, невероятно элегантной в своем белоснежном костюме Юли, зажатая в его крепкой ладони.

* * *

К загсу одна за другой подплывали нарядно украшенные машины. Из них выныривали такие же нарядные мужчины и женщины, и машины отправлялись дальше – видимо, искать парковку. Женщины были в шифоновых платьях, мужчины – в белых галстуках на фоне синих рубашек. Видимо, не только Юля придумала для свадьбы дурацкий дресс-код.

Я курила, ожидая, пока Аскольд закончит со своими свечками. Правда, Юлина мама все-таки поймала его после церемонии, но я надеялась, что надолго это не затянется. Что обычно хотят узнать женщины вроде нее? Когда снова замуж? Ждать ли ей внуков?

Как будто ошейник на шее у Лёши не давал однозначного ответа.

Я снова затянулась, кутаясь в пальто. Погода стояла зимняя, воздух обдавал щеки стужей. Мне редко бывало по-настоящему холодно, но даже я уже начала жалеть, что выложила вчера из карманов перчатки.

Я достала из крошечной сумки на цепочке телефон и набрала сообщение Альбине: «Как ты?»

В ответ капнуло фото спящего младенца – ручки под щеками, губки чуть приоткрыты, ярко-синие глаза смотрят прямо в камеру. Чего-о? Я растянула пальцами изображение. Нет, не показалось: вместо зрачков у ребенка были ярко-синие всполохи тумана.

Кто-то тихо охнул над ухом. От неожиданности я чуть не впечатала фильтр сигареты в нос парня, беспардонно заглядывающего мне через плечо. Белая рубашка под накинутым на плечи пуховиком, юное, почти детское лицо и неравномерно пробивающаяся щетина на круглых щечках. Приятель Вани.

– Извини, ты просто так увлеченно рассматривала… – Парень развел руками для большей наглядности.

– Отойди на три шага.

Пепел с сигареты упал на его начищенные ботинки.

– Меня Миша зовут. А ты Вера? Я слышал, как Лёша про тебя говорил.

– Еще на два.

Я спрятала телефон обратно в сумочку.

– Ты со стороны невесты или жениха?

Я заглянула в стеклянные двери загса. Интересно, если я просто вернусь внутрь, этот Миша пойдет следом?

– По-моему, меня там заждались.

– Кто?

Я хотела сказать «Аскольд», но подумала, что Миша понятия не имеет, кто он. И ляпнула первое, что пришло в голову:

– Антон. Мы же свидетели. Нам надо… – Чем обычно занимаются свидетели? – Подписать бумаги. До свидания.

Купольный зал был заполнен незнакомыми людьми, а роста мне не хватало, чтобы привстать и увидеть хоть кого-то из своих. Но это и не понадобилось: кто-то схватил меня за руку.

– Вера! – Ваня запыхался. Темные пряди вперемешку с седыми упали ему на лоб. – Тебя там Аскольд… Короче, пойдем.

– Что случилось?

Я позволила утянуть себя вглубь загса. Из зала ожидания мы попали в узкий коридор с красной дорожкой. Потом еще в один.

– Кровь идет, – коротко ответил Ваня.

Я еле поспевала за ним. Никогда бы не подумала, что могу так быстро передвигаться на каблуках.

– Он поранился?

– Сама увидишь.

Мы остановились перед одной из безликих дверей с надписью: «Для сотрудников». Ваня толкнул ее. Комнатка была маленькая, узкая и вмещала только диван и столик. На диване, вцепившись в сидушку, замер Аскольд. Скомканный пиджак валялся рядом, белая рубашка пестрела темно-алыми пятнами. Глаза были испуганно распахнуты, как тогда, когда он поймал аллергическую реакцию.

Я устремилась к нему, на автомате отметив, что Ваня прикрыл дверь и встал перед ней.

– Ты порезался? Где рана?

– Я не понимаю, – прохрипел Аскольд. – Просто идет кровь.

Я внимательнее его оглядела. Основание высокого лба расчерчивала тонкая линия, как от лезвия, по щекам катились кровавые капли. Кровь пропитала рукава ниже локтя. Пуговицы на манжетах были расстегнуты. Я задрала их – на обоих запястьях темнели раны.

– Господи… Ваня, вызови скорую. – Я опустилась на корточки перед Аскольдом. – Ничего страшного. Сейчас мы остановим кровь. Это не проблема. – Я накрыла ладонями оба его запястья, выталкивая из себя холод. – На тебя кто-то напал?

Аскольд покачал головой и попытался не скривиться, когда сквозь раны прошла ледяная волна.

– Тогда что случилось?

Закончив с руками, я начала быстро расстегивать пуговицы на его рубашке. Под сердцем алела еще одна ровная линия, которая без конца наполнялась кровью. Я запоздало поняла, что колено, которым я все это время опирались на пол, полностью мокрое – я стояла в луже крови.

Глаза Аскольда начали закрываться.

– Нет, не спи!

Пришлось резко втолкнуть в него холод, чтобы привести в чувство. Я приложила руку к порезу на груди, но вдруг поняла, что кровь из ран, которые я только что заморозила, не остановилась. Она продолжала течь. Да черт бы все это побрал!

Аскольд поймал мою руку.

– Это стигматы, – выдохнул он.

Мне захотелось его встряхнуть. А заодно и себя.

– Какие стигматы, ты же не Иисус! Дай я еще раз попробую.

Я снова взялась за его запястья, но тут прямо на моих глазах над порезом на бледной безволосой груди возник еще один, более глубокий. Края раны разошлись, словно кто-то воткнул в тело невидимый клинок. Кровь заструилась с новой силой.

Блин. Блин, блин, блин!

– Вера, – прошептал Аскольд.

Долгую секунду мы смотрели друг на друга. Нет, он же сказал, что еще есть время. А я сегодня не мерила его пульс. Я вообще не обращала внимания на его сердцебиение! Стоило мне об этом подумать, как я отчетливо услышала знакомый нервный стук. Так билось сердце у той девушки, что родила мертвого ребенка. И у старичков, которые, кряхтя, просили забрать их.

– Ты же говорил, что знаешь дату… В интервью ты сказал, что знаешь. Аскольд! Это не может быть сегодня.

Тонкие веки снова начали закрываться.

– Ваня, ты вызвал скорую?!

– Едут.

Слишком быстро. Слишком много крови. Слишком…

– Матвей. – Я поднялась с колен. Наклонилась к его уху, опираясь на хлипкую спинку дивана. – Что мне делать? Сейчас?

И щекой почувствовала, как он кивнул.

Моя ладонь несмело легла поверх пореза на впалой груди – сердце под моими пальцами затрепетало. Черные глаза снова распахнулись.

Господи, что я делаю… Ведь этого уже будет не отмотать. Но если он сейчас умрет у меня на руках, душа его отправится в ад.

По крайней мере, он в это верил.

– Не бойся, – прошептала я, надеясь, что у самой в глазах не видно испуга. – Там очень красиво. И я всегда буду рядом.

Аскольд силился что-то сказать, но с губ сорвался только хрип. Я обхватила его за плечи, сильнее прижимая ладонь к разгоряченной груди. Вместо промокшего тонкого шифона тело охватил плотный бархат.

– Спи, Матвей, – прошептала я, и последний судорожный выдох сотряс его тело. Рука ищуще дернулась, и я крепко обхватила скользкие от крови пальцы. – Спи. Ничего не бойся. Я буду рядом.

* * *

Снег повсюду. Мохнатыми звездами падает с неба, гладким облаком окутывает верхушки деревьев, оседает под ногами шелковым ковром. Белое слепит глаза, обволакивает руки, застилает взгляд – но я все равно вижу того, кто подо льдом. Опускаюсь на колени, провожу ладонью по блестящей поверхности, стирая снежинки. Закрытые глаза, худое лицо с острыми скулами, бескровные губы, которые даже в посмертии будто чуть усмехаются. Черные волосы невесомо парят в воде.

– Вера! – голос разносится под прозрачным куполом неба.

Я подставляю лицо снежинкам. Развожу в стороны руки, ловлю их растопыренными пальцами. Как давно здесь не шел снег…

– Вера, ты меня слышишь?

Вот бы не возвращаться. Остаться здесь, с теми, кто спит вечным сном. Живые – странные и непредсказуемые. А мертвые всегда меня ждут. Я нужна им.

– Вера, – настойчиво зовет голос.

На самом деле он тоже хочет сюда. Хочет в Озеро. Хочет стать одним из них.

– Я слышу тебя, – наконец говорю я, глядя в пушистую бело-молочную пургу.

– Возвращайся.

Чтобы увидеть протянутую руку, приходится сосредоточиться. Несколько раз моргнуть, вдохнуть и выдохнуть. Расслабиться, ощутить себя между двух миров. Между двух частей своей личности. Та, что осталась в реальности, еще способна что-то чувствовать.

– Вера…

Протянутая ко мне раскрытая ладонь неподвижна. На ней ломаные линии и три маленьких шрама – порезался давным-давно, еще в детстве.

– Я тебя жду, – голос звучит мягко, как будто он тоже знает, что я не хочу туда.

В конце концов я хватаюсь за его руку, и реальность привычно схлопывается за спиной.

* * *

Обои на стенах были то ли бежевые, то ли белые. Отвратительно блестящие, будто их облили маслом. В центре комнаты стояла широкая кровать без одеяла. На ней, уперев локти в колени, сидел Антон. Он был в той же водолазке и пиджаке, что и во время церемонии. Я медленно оглядела себя: на мне жесткими комьями застыл шифоновый костюм. Из синего он стал буро-коричневым – я вся была в крови.

Аскольд был мертв.

Кажется, меня затрясло. Или вырвало – хотя я вроде бы сегодня ничего не ела. Ощущение было такое, будто внутренности вывернуло, вынесло на ледяной воздух. Слез не было. Только картинка перед глазами: белое лицо подо льдом, черная бородка, закрытые глаза.

– Ты в безопасности.

Я с трудом разлепила веки. Антон склонился надо мной и несколько долгих мгновений пристально разглядывал – видимо, пытался понять, полностью ли я вернулась. А я пыталась понять, что мне делать дальше.

Надо организовать похороны. Выехать из квартиры. Понять, что произошло.

Кто-то кромсал тело Аскольда прямо у меня на глазах. А я ничего не могла сделать – только убить его.

Антон молча встал, вытащил из мини-холодильника пластиковую бутылку и протянул мне.

– Выпей.

Сделав глоток, я прижала бутылку ко лбу.

– Где мы?

– В отеле. В ванной есть банный халат. Если хочешь, переоденься.

Я кинула взгляд за окно – сумерки стягивались к центру бледно-голубого месяца. От хлипких стекол веяло по-зимнему морозным воздухом. Значит, я провела у Озера весь день.

– Запомни, – сказал Антон, – мы уехали сразу после росписи. Все время были здесь. Вдвоем.

Я спустила бутылку к шее.

– Ты понимаешь? Мы уехали. Аскольда ты не видела. Он умер в результате самоубийства. Вскрыл себе вены. Нож с его отпечатками уже нашли. Ваня видел, как мы уходили. Сотрудник отеля должен увидеть, как мы выходим. Вдвоем.

Я легла на спину, прямо на пол. Уродливая люстра с плафонами-цветочками висела над лицом. Вот будет забавно, если она упадет.

– У него раны по всему телу, – глухо возразила я. – Какие вены? Какой нож? Никто в это не поверит.

– Насколько я знаю, это уже записано в протоколе, – без выражения заметил Антон.

Я ощупала грудь кончиками пальцев. Боль потихоньку отпускала. Все-таки в существовании с половиной души есть свои плюсы. Лучше было бы только совсем без нее.

Я прикрыла глаза, чтобы не смотреть на люстру.

– Если ты меня жалеешь, лучше не надо. Я сама его убила. Мы так договорились. На следующий день после того, как мы с тобой… Как ты…

Я замолчала. А когда снова открыла глаза, Антон молча протянул мне руку.

– Вставай. – На этот раз сочувствия в его голосе не было. – Тебе надо в душ.

* * *

– Ваня видел, что это я его убила.

– Ваня никому не скажет.

Мы ехали по ночному городу, за окном проплывали утопленные в темноте огни придорожных магазинчиков. Джип резко тормозил на поворотах, и я с тоской думала о том, что нужно что-то делать с «Майбахом». Хотя что с ним делать? Он же не мой. Наверное, правильнее всего позвонить маме Аскольда.

У меня на коленях поминутно вздрагивал телефон. Звонили журналисты и похоронные агенты. Агентов было особенно много. Они обещали Аскольду шикарные похороны. Грандиозные. Исключительные.

Один сказал «черномагические», и я положила трубку.

– Ритуальщики мониторят больницы и морги. Они всегда раньше всех узнают. – Антон сосредоточенно смотрел на дорогу, держа руль двумя руками. – У вас в доме есть охрана?

Кажется, он даже не понял, что сказал «у вас».

– Да.

– Это хорошо.

Вместо шифонового костюма на мне были спортивные штаны и просторное худи. Видимо, Антон купил их по дороге в отель. Велел мне надеть после душа. А еще запретил запирать дверь в ванную. Боялся, что наложу на себя руки? Смешно.

Под крышей раскачивался розовый слоник. Взад-вперед. Влево-вправо.

– Как тебе вообще пришло в голову обставить все это… так? – спросила я, когда мы проехали очередной светофор.

– А как надо было? – резко отозвался Антон, не поворачивая головы. В бликах проплывающих огней его лицо казалось угрюмой маской. – Богатый мужчина истек кровью. Ножевые ранения. Последний, кто был с ним рядом, его девушка, которая еще и пропала потом. Семьдесят пять процентов всех преступлений совершается родственниками или супругами.

Я не ответила. Хотела откинуться на подголовник – в «Майбахе» они были в виде мягких подушечек и пахли мятой, – но поймала затылком воздух. В джипе никаких подушечек не было.

– А так получается, что я уехала со свидетелем прямо из загса. Зачем? Не дотерпела до ночи?

– Именно, – бесцветно подтвердил Антон. – Аскольд понял, что ты ему изменила, и устроил себе пафосную кончину.

Кто-то тихонько засмеялся – сухим и дробным смехом, как какая-нибудь старушка. Смех становился все громче, пока я с удивлением не обнаружила, что он принадлежал мне.

Антон покосился в мою сторону.

– Вера?

Я покачала головой. Задрала голову, пытаясь замолчать, но вместо этого расхохоталась в голос. Когда телефон снова завибрировал, я на полном серьезе принялась опускать стекло с четким намерением выбросить его в окно.

– Успокойся.

Антон свернул на заправку. Вышел из машины, открыл дверцу с моей стороны, впуская в салон свежий воздух. Ночная прохлада лизнула щеки, нырнула за шиворот. Я была только рада. Внутри все заледенело, а так я хоть немного, самую каплю почувствовала себя живой.

Антон опустился передо мной на корточки.

– Успокойся, – повторил он. – Тебе сейчас тяжело. И будет тяжело еще какое-то время.

Я покачала головой.

– Я сама его отправила в Озеро. – Голос был мертвым. – Я же сказала.

– Ты полтора года ждала, чтобы убить его? – со странным выражением лица уточнил Антон.

Я кивнула, разглядывая свои ногти с бледно-розовым лаком. Красить их раз в неделю вошло в привычку – глядя на неизменно ухоженные руки Аскольда, я невольно начала обращать внимание на свои.

– Значит, это и было его условие? – спросил Антон. – Он разделил твою душу, а ты ждала, пока он умрет? Чтобы… забрать в Озеро?

– Да.

– Ясно.

Антон выпрямился. Обошел машину и вернулся за руль. Джип плавно тронулся с места.

Всю дорогу до дома Антон молчал. И уже на подъезде к Кутузовскому сказал:

– По поводу моего сердца. – Вот нашел время… – Я согласен попробовать с терапией. Еще полгода без заморозки. Ты подскажешь кого-нибудь?

– А что будет через полгода?

Антон мягко затормозил, объезжая дом в поисках парковки.

– Я спросил, есть ли у тебя на примете терапевт.

Я подумала о женщине, которая рассказывала про самоубийцу. Когда это было? Позавчера? Как будто неделю назад. Или месяц.

– Думаю, есть.

Антон припарковался как можно дальше от подъезда. Заглушил мотор, но из машины выходить не спешил. И свет не включал. Мы сидели в темноте.

– Я схожу к кардиологу, – ровно заговорил он. – Займусь психотерапией. А дальше…

– А дальше ты скажешь, что я должна тебя убить, – глухо произнесла я. Голос снова показался чужим.

– А дальше мы посмотрим, – примирительно закончил Антон. – Хорошо?

Из подъезда вышла парочка с овчаркой. Они держались за руки и о чем-то живо болтали. Я смотрела им вслед, пока темнота не проглотила силуэты.

– Хорошо, Вера?

– Да.

– Костюм постирай, но не выбрасывай. Могут спросить. И не пугайся, если кто-то заедет побеседовать. Работа у них такая. Спокойной ночи.

Антон дождался, пока я подойду к подъезду, достану ключи, и только потом уехал.

* * *

В полутемном коридоре на лестничной площадке прямо на полу сидела Маргарита. В расстегнутом пуховике, по-турецки скрестив ноги и положив на колени увесистый книжный томик. Она светила на страницы фонариком из телефона, жевала булку и, кажется, совсем не удивилась, увидев меня с пакетом и в накинутом на плечи пальто.

– Маргарита? Почему вы здесь сидите?

Маргарита посветила на меня фонариком.

– Вас жду, – просто ответила она, дожевывая булку. – Шеф же умер.

Ну да. А то я что-то начала забывать.

Я обошла ее, попыталась почти вслепую попасть ключом в замок. Квартира встретила гулким молчанием. Где-то в глубине ее перебирал лапками в своем колесике Веля. Надо забрать его из гостиной – я там почти не бываю.

И куда деть? К себе? На кухню? Видимо, в квартиру, куда я съеду.

– Почему вы не позвонили? – устало спросила я, когда Маргарита вошла следом.

– Я звонила. Вы не брали трубку.

Я скинула пальто. Тело разламывала усталость. Болела кожа, глаза, голова и желудок. Хотелось лечь в кровать и забыться, хотя я точно знала, что не засну.

– А что вы хотели?

– Мне нужно передать вам бумаги и заняться похоронами, – по-деловому отозвалась Маргарита.

Я глянула на нее – напудренное лицо, нарисованные черные брови, равнодушные глаза.

– Какие бумаги?

– На квартиру. – Маргарита вытащила из рюкзака толстую папку. – Вот дарственная. Налог уже уплачен.

Я тяжело опустилась на тумбу, которая одновременно служила нам лавкой и хранилищем для обуви.

– Налог на что?

– На дарение. Вам осталось только вступить в право собственности. Эта квартира ваша, Вера Александровна. Уже больше года.

* * *

Хомячок по имени Вельзевул дрых, закопавшись головой в стружку. Шел третий час ночи. Мы с Маргаритой сидели на кухне, пили крепкий чай и наблюдали, как мерно вздымается и опадает его рыжая грудка. Точнее, я наблюдала. Маргарита хрустела крекерами.

– Вы запоминаете дату и время записи клиентов без всяких пометок, – напирала я. – Я не верю, что вы не помните, когда именно он решил оформить эту дарственную.

Маргарита немного подумала.

– На следующий день после того, как я купила хомячка.

– Вот этого?

Маргарита качнула квадратным каре.

– А когда вы его купили?

Маргарита перевела на меня пустой взгляд.

– В тот день, когда вы приехали в офис и выставили клиентку. После этого шеф спросил, что может расположить человека, когда он переезжает в новое место.

– И вы сказали «хомячок»?

– Нет, я сказала «кошка». Но на кошек, как выяснилось, у него была аллергия. Собак он не любит. Мы сошлись на морских свинках, – подытожила Маргарита. – Но в зоомагазине свинок не оказалось. Я купила хомяка.

Я поставила чашку, так и не отпив. То есть в тот день, когда я приехала к Аскольду выяснять, почему он не вернул мне часть души, он решил отдать мне квартиру и купить мохнатый антидепрессант?

– Я не понимаю. – Я запустила пальцы в до сих пор влажные после душа волосы, зацепив их бриллиантом. Хомячок еще ладно. Но квартира? Может, это подразумевалось как романтический подарок? Тогда почему Аскольд мне ничего не сказал? – Он когда-нибудь говорил с вами о своей смерти? Давал распоряжения?

Маргарита помешала чай маленькой ложечкой.

– Давно, когда я только вышла на работу. Все стандартно. Кремировать, чтобы никто не сделал с его могилой то, что он делал с другими. Скрыть место захоронения.

– А почему он не отдал эту дарственную сам? – я указала на прозрачную папку, которая так и лежала на столе.

– Не знаю. – Маргарита прожевала крекеры и кинула задумчивый взгляд на холодильник. – Только знаю, что нужно отдать ее вам, если с ним что-то случится.

Веля проснулся от наших голосов. Понюхал воздух, вытянул розовые лапки и зашуршал подстилкой.

– Что теперь будет с его офисом? С клиентами?

Маргарита пожала плечами.

– Найдут альтернативных исполнителей. Офис займет кто-то другой. Нужно только вещи собрать. Мне уже звонила одна женщина. Хочет купить.

Наблюдая за ней, я вдруг вспомнила, что вчера утром мы также сидели с Аскольдом, пили кофе и разговаривали. А теперь его душа в Озере. Тело наверняка уже в морге.

Маргарита достала из кармана широких брюк телефон.

– Я думаю кремирование поставить на послезавтра, – предложила она тоном, каким обычно выбирают дату планового посещения зубного. – В Первом городском морге как раз есть окошко с трех до четырех. Отпевания не будет, только прощание. Антонине Максимовне я уже звонила. Кладбище предлагаю Борисовское: недалеко от города, колумбарий в стороне, есть хорошее место в центре… Цветов по минимуму, но, если хотите, добавим. Вот такие я пока выбрала. – Она развернула телефон ко мне, показывая фото с корзинкой белых лилий.

Видимо, я молчала слишком долго, потому что Маргарита добавила:

– Я раньше в ритуальном бюро работала. Все организую в лучшем виде, вы не переживайте. – Она снова полезла в карман, на этот раз за бумажными платочками. – Вот.

Я молча взяла у нее платочки. Хотела бы я действительно заплакать. Может, тогда глыба в груди стала бы чуть легче?

– Давайте я завтра позвоню? Цветы вы одобрили. Антонина Максимовна просила перезвонить. Передам, что вы завтра с ней свяжетесь. Да?

Я кивнула. С мамой Аскольда мы виделись один раз, и повторять этот опыт не хотелось. Но, видимо, сейчас мне не отвертеться.

Маргарита встала.

– Мне забрать Вельзевула?

– Оставьте.

– Тогда до завтра. – Подхватив свой рюкзак, Маргарита тихонько вышла из кухни. В коридоре щелкнул замок входной двери.

Какое-то время я сидела в тишине. Платочки так и остались зажатыми в руке.

Аскольд оставил мне квартиру и хомячка. И никакой информации. Он бы не поехал на свадьбу, зная, что умрет сегодня. Остался бы дома и привязал меня к себе, причем не веревками, а корабельным канатом.

Веля снова потянулся всеми лапками и поплелся крутить колесико.

Я поднялась и, вцепившись в локти, заходила по кухне.

Кто-то напал на него – иначе как объяснить то, что я видела? Эти раны, появляющиеся словно из воздуха. Стигматы. Неужели кто-то в это верит?.. Даже если допустить, что это правда, – они же вроде появляются у святых, а не у людей вроде Аскольда.

Я остановилась у окна. В черно-синем небе слабо мерцал белый серп узкого месяца. Тучи окружали его зловещим хороводом, словно стремились загнать в ловушку.

Это неправильно. Он не собирался умирать.

Пораженная внезапной догадкой, я устремилась в святая святых этой квартиры: рабочий кабинет черного мага. Быстро включила свет. Аскольд был педантичным, как учительница начальных классов, и, в отличие от Маргариты, все записывал. Я как-то видела содержимое его огромного шкафа в офисе – там на каждом ящичке была наклейка с надписью. Не хватало только надписи «Шкаф» на самой выдвижной дверце.

Посмотрим… Стол из темного дерева. Массивные ящики по обеим сторонам. Я выдвигала их один за другим. Надеюсь, мне в руки не выпрыгнет жаба. Свечи. Нож. Бинты. Баночки. Еще баночки. Пакетики – видимо, с землей. Аскольд бы не потерпел такого беспардонного вмешательства.

Глыба внутри толкнулась в сердце, но я не позволила себе об этом думать.

Что тут… Ага. Толстая тетрадь-ежедневник в черном кожаном переплете. Может, в ней что-то найдется? Устроив тетрадь на коленях, я начала ее перелистывать. Похоже на расписание ритуалов. Даты, пометки бисерным почерком, нагромождения незнакомых имен. Кое-где встречались описания, похожие на рецепты. Если только рецепты могут состоять из крови заколотой на рассвете курицы и слез безутешной матери, оплакивающей сына… На последней странице было написано: «Апрель 2018». Неужели дата смерти?

Вместе с оглушительной мыслью виски пронзила резкая боль. Сейчас две тысячи шестнадцатый. Если он думал, что умрет в апреле восемнадцатого, почему озаботился передачей квартиры так рано?

Со второй попытки я поднялась из глубокого шефского кресла и вернулась на кухню, где оставила дарственную. Маргарита сказала, ее нужно отдать мне, если с Аскольдом что-то случится. Я вытряхнула из папки несколько распечатанных листов с двумя подписями на последней странице. Одна была размашистая, с острыми росчерками, вторая – неуверенная, почти совсем без нажима, очень знакомая. Кто-то расписался за меня.