Все люди смертны

Регина пожала плечами, оставив ее замечание без ответа; она уже прикинула: если немного поужаться, можно прожить и втроем. Но на душе и у нее было неспокойно. Круглые сутки он будет проводить здесь.

– Налей в графин портвейн, – велела она. – Старый портвейн.

– Осталась всего одна бутылка, – сообщила Анни.

– Так что же?

– А то. Что же вы подадите господину Дюлаку и господину Лафоре?

– Налей в графин портвейн! – раздраженно повторила Регина.

Ее била дрожь. Еще прежде, чем позвонили в дверь, она узнала его шаги на лестнице. Она подошла к двери. Фоска был здесь – в своей мягкой шляпе и габардиновом плаще, в руке он держал чемоданчик. И как всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом, у нее мелькнула мысль: а кого видит он?

– Войдите, – сказала она.

Взяв Фоску за руку, она провела его в комнату:

– Понравится ли вам жить здесь?

– С вами мне где угодно будет хорошо, – ответил он.

Фоска улыбнулся с блаженным и несколько туповатым видом. Она забрала у него чемоданчик.

– Но «здесь» – это вовсе не «где угодно», – сказала она и, помолчав, добавила: – Снимайте пальто, садитесь, вы ведь не в гостях.

Пальто он снял, но остался стоять. Он внимательно огляделся:

– Вы сами обставляли гостиную?

– Да, конечно.

– Вы выбирали эти кресла и безделушки?

– Ну да.

Он медленно повернулся.

– Каждая из этих вещей говорит о вас, – сказал он. – И вы собрали их, чтобы они рассказывали вашу историю.

– И именно я купила эти оливки и креветки, – заметила Регина с оттенком нетерпения. – Я собственноручно изготовила эти чипсы: вот, попробуйте.

– Вы, наверное, проголодались? – спросила Анни.

– Ну да. С тех пор как я начал есть, я испытываю голод. – Он улыбнулся. – Я голоден в определенные часы, трижды в день.

Он сел и взял оливку из вазочки. Регина налила в бокал портвейна.

– Это не тот выдержанный портвейн? – заметила она.

– Нет, – ответила Анни.

Взяв бокал, Регина выплеснула его содержимое в камин, подошла к буфету и достала запыленную бутылку.

– Разве вы сумеете отличить выдержанный марочный портвейн от портвейна, купленного в бакалейной лавке? – спросила Анни.

– Не знаю, – виновато ответил Фоска.

– А, вот видите! – сказала Анни.

Регина медленно наклонила бутылку и наполнила бокал Фоски выдержанным портвейном.

– Пейте! – велела она. Бросив на Анни неприязненный взгляд, она заявила: – Ненавижу скупость!

– Что? – спросил Фоска. – Почему?

– Почему?! – воскликнула Регина, хмыкнув. – Вы скупердяй?

– Я был им.

– Я не скупердяйка, – с обидой вставила Анни, – просто я считаю, что расточительность до добра не доведет.

Фоска улыбнулся.

– Я помню, – сказал он. – Радость оттого, что каждая вещь на своем месте, каждый миг, каждое движение. Закрома наполнены мешками с зерном, и каждое зернышко, пусть самое маленькое, дорогого стоит!

Анни выслушала это с туповатым и в то же время польщенным видом. Регина, раскрасневшись от гнева, воскликнула:

– Я еще поняла бы жадность, но не скупость. Можно страстно желать что-либо, но, когда у тебя это есть, не стоит к этому привязываться.

– А вы вот привязываетесь, еще как! – заметила Анни.

– Я?.. – вскинулась Регина. – Смотри же!

Она взяла драгоценную бутылку и вылила содержимое в камин.

Анни усмехнулась:

– Ну конечно! Портвейн! А когда я разбила одну из ваших жутких масок, что вы мне устроили?!

Фоска переводил с одной на другую заинтересованный взгляд.

– Это потому, что ее разбила ты! – Голос Регины дрожал от возмущения. – Сама я все могу расколотить вдребезги.

Она схватила одну из масок, висевших на стене. Фоска встал и, подойдя к ней, мягко взял ее за запястье.

– К чему это? – спросил он. И с улыбкой добавил: – Как мне знакома эта страсть к разрушению.

Регина сделала глубокий вдох и взяла себя в руки:

– Так, значит, вам все без разницы? Будь я скрягой или трусихой, я и тогда бы вам нравилась?

– Вы мне нравитесь такой, какая вы есть, – с любезной улыбкой произнес Фоска, но у Регины перехватило горло.

Может, он вовсе не ценил те достоинства, которыми она так гордилась? Она резко встала:

– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Фоска последовал за ней. Он молча оглядел комнату; лицо его ничего не выражало. Регина указала на стол, где лежала стопка белой бумаги.

– Вот вам место для работы, – сказала она.

– Над чем же мне работать?

– Разве мы не договорились, что вы снова начнете писать?

– А мы договорились об этом? – весело спросил он.

Он погладил красный бювар, чистые листы бумаги:

– Когда-то мне нравилось писать. Это поможет мне скоротать время в ожидании вашего возвращения.

– Писать требуется вовсе не для того, чтобы скоротать время.

– Нет?

– Вы как-то спрашивали, что вы могли бы сделать для меня. – Она бросила на него пылкий взгляд. – Попробуйте написать прекрасную пьесу, где я смогу сыграть.

Он озадаченно прикоснулся к стопке бумаги:

– Пьесу, где вы могли бы сыграть?..

– Кто знает? Может, вам удастся сотворить шедевр. И тогда мы оба прославимся.

– Неужто слава так важна для вас?

– Все прочее вообще не в счет, – ответила она.

Фоска взглянул на нее и внезапно обнял.

– Почему бы мне не сделать то, что под силу обычному смертному?! – с жаром воскликнул он. – Я помогу вам. Я хочу этого.

Он яростно сжал ее в объятиях. В его взгляде сквозили любовь и нечто вроде сострадания.

Регина пробиралась сквозь толпу, заполнившую фойе театра.

– Флоранс приглашала выпить шампанского, но ведь вы предпочли бы отказаться, не так ли?

– Мне что-то не хочется.

– Мне тоже.

На Регине был новый костюм, и она ощущала себя во всеоружии красоты, но вовсе не стремилась демонстрировать себя людям-однодневкам.

– А что вы думаете об игре Флоранс? – обеспокоенно спросила она.

– Я ничего не почувствовал, – сказал Фоска.

Она улыбнулась:

– Правда же, она не трогает за живое?

На выходе из душного зала она с наслаждением вздохнула: выдался погожий февральский день и в воздухе уже повеяло весенним теплом.

– Хочется пить.

– Мне тоже, – сказал Фоска. – Куда пойдем?

Она задумалась. Она уже водила его в маленький бар на Монмартре, где познакомилась с Анни, и в кафе на Больших бульварах, где обычно проглатывала бутерброд перед занятиями у Бертье, и в тот уголок Монпарнаса, где жила в ту пору, когда ей досталась первая роль. Она подумала о ресторане на набережной Сены, который обнаружила вскоре по прибытии в Париж.

– Я знаю отличное заведение в Берси, – сказала она.

– Ну так идем, – ответил он.

Он всегда соглашался. Она остановила проезжавшее такси. Он обнял ее за плечи. Он выглядел молодо в этом новом, хорошо скроенном костюме, выбранном ею. Фоска не казался ряженым – обычный человек. Теперь он ел, пил, спал, занимался любовью, смотрел и слушал, как все. Лишь изредка в глубине его глаз загорался беспокойный огонек. Такси остановилось, и Регина спросила Фоску:

– Вы бывали здесь?

– Может, бывал, – ответил он. – Все меняется. Может, тогда это место еще было за городской чертой.

Они вошли в здание, напоминавшее шале, и устроились на узкой деревянной террасе, нависавшей над речным берегом. На воде покачивалась баржа, женщина полоскала белье, где-то лаяла собака. За рекой виднелись низкие дома с зелеными, желтыми и красными фасадами; вдали – мосты и высокие печные трубы.

– Правда же, хорошее место? – спросила Регина.

– Да, – ответил Фоска, – я люблю, когда вода течет…

– Я часто приходила сюда, – сказала она. – Садилась за этот столик, разучивала роли, мечтая когда-нибудь сыграть их. Я заказывала лимонад, вино стоило дорого, а я была бедна. – Она прервала свой рассказ. – Фоска, вы меня слышите?

С ним нельзя было быть уверенной, что он слушает.

– Ну да, – откликнулся он. – Вы были бедны и заказывали лимонад. – Он помедлил минуту, приоткрыв рот, будто пораженный неожиданной неотвязной мыслью. – А теперь вы богаты?

– Я стану богатой, – сказала она.

– Значит, вы небогаты, а тратите на меня деньги. Вы должны поскорее приискать мне занятие.

– Это не к спеху.

Она улыбнулась ему. Ей не хотелось заставлять его проводить долгие часы в конторе или на заводе, ей хотелось, чтобы он был рядом, разделяя каждый миг ее жизни. Он был здесь, созерцал воду, баржу, низкие дома за рекой; и все то, что Регина так любила, вместе с ней самой становилось частью вечности.

– Но я хочу найти занятие, – настаивал он.

– Попробуйте прежде написать ту пьесу, что вы мне обещали, – сказала она. – Вы думали об этом?

– Ну да.

– И у вас есть какой-то замысел?

– У меня их множество.

– В этом я была уверена, – весело заключила она. Регина подозвала метрдотеля, подпиравшего дверь. – Бутылку шампанского. – Она повернулась к Фоске. – Вот увидите, мы вдвоем такое сотворим!

Фоска помрачнел; казалось, он вспомнил нечто неприятное.

– Столько людей мне говорили это.

– Но я не то, что другие! – пылко произнесла Регина.

– Да, правда, – с готовностью подтвердил он. – Вы не то, что другие.

Регина наполнила бокалы.

– За наши планы! – сказала она.

– За наши планы!

Она выпила, не сводя с него глаз. Что-то ее беспокоило. Ни за что не поймешь, о чем думает этот человек.

– Фоска, а если бы вы не встретили меня, то что бы вы делали?

– Возможно, мне удалось бы снова погрузиться в сон. Но это маловероятно. Это крайне редкая возможность.

– Редкая возможность? – с упреком повторила она. – Разве вы сожалеете, что вновь стали живым?

– Нет, – ответил он.

– Быть живым – это прекрасно.

– Да, прекрасно.

Они улыбнулись друг другу. С баржи доносились детские крики, с другой баржи, а может, из одного из тех крашеных домиков доносилась музыка: кто-то играл на гитаре. Смеркалось, но последние солнечные лучи еще задержались в бокалах, наполненных светлым вином. Фоска сжал руку Регины, лежавшую на столе.

– Регина, – сказал он, – сегодня вечером я чувствую, что счастлив.

– Только сегодня? – спросила она.

– О, откуда вам знать, сколь ново для меня это ощущение! Я неоднократно испытывал ожидание, скуку, желание. Но никогда еще у меня не возникало этой иллюзии полноты жизни.

– Всего лишь иллюзии? – разочарованно протянула она.

– Не важно! Я готов уверовать в нее.

Он наклонился к ней, и она почувствовала, как под его бессмертными губами расцветают ее губы: губы девочки-гордячки, одинокой девушки, женщины в расцвете сил. И этот поцелуй запечатлелся в сердце Фоски вместе с образами всего того, что она любила. Этот мужчина с его руками, глазами – мой спутник, мой любовник, а между тем он бессмертен, как Бог. Солнце садится за горизонт: для него и для меня одно и то же солнце. Еще есть запах воды, который поднимался от реки, далекие звуки гитары… слава, смерть – все вдруг утратило свое значение, кроме неистовой силы этого мгновения.

– Фоска, вы любите меня? – спросила она.

– Я вас люблю.

– Вы будете помнить это мгновение?

– Да, Регина, буду.

– Всегда?

Он сильнее сжал ее руку.

– Вы скажите: всегда?

– Это мгновение существует, – сказал он, – и оно наше. Прочь посторонние мысли.

Регина повернула направо. Это было не совсем по пути, но она любила эту улочку с темными ручейками, домами, где деревянные лаги крепили стены домов; ей нравились эта весенняя теплая и влажная ночь и большая желтая луна, смеявшаяся в небе. Анни уже легла в ожидании, когда Регина заглянет к ней поцеловать на ночь; Фоска пишет; время от времени они поглядывают на часы, думая, что Регине пора вернуться из театра; но ей хотелось еще немного прогуляться по улицам, которые она любила, ведь наступит день, когда она уже не пройдет здесь.

Она вновь свернула направо. «Столько мужчин, столько женщин так же жадно вдыхали эту нежность весенних ночей, а мир для них уже угас! – думала Регина. – Существовал ли для них какой-либо способ избежать смерти? Нельзя ли было на время воскресить их? Я забыла свое имя, прошлое, свое лицо: для меня существуют лишь небо, влажный ветер и неуловимый привкус горечи в нежности этого вечера; это не я и не оно, это и то и другое».

Регина свернула налево. Вот она я. Вот луна в небе, но в каждом сердце она особенная, этого не передать. Фоска пойдет по улицам, думая обо мне, но это буду не я. О, отчего невозможно разбить эту прозрачную и твердую раковину, в которой замкнут каждый из нас?! Одна луна в одном сердце, но в каком? В сердце Фоски или в моем? Я больше не буду собой. Для того чтобы выиграть все, нужно все потерять. Кем установлен этот закон?

Войдя в подворотню, она пересекла двор старого дома. Окно Анни светилось, во всех прочих было темно. Разве Фоска уже заснул? Она быстро поднялась по лестнице и бесшумно повернула ключ в замке. Из-за двери комнаты Анни доносился смех: ее смех и смех Фоски. Кровь бросилась в лицо Регине, в горло вонзились когти: уже давно она не ощущала этой душераздирающей боли. На цыпочках она подошла к двери.

– И я каждый вечер отправлялась на галерку, – говорила Анни. – Мне была невыносима мысль, что она будет играть для других, а я ее не увижу.

Регина пожала плечами. Вот кривляка! – раздраженно подумала она. Она постучалась и толкнула дверь. Анни и Фоска сидели за столом, перед ними стояли тарелка блинов и бокалы с белым вином. На Анни было домашнее смородинно-черное платье и серьги, щеки ее раскраснелись от оживления. Это какая-то пародия, подумала Регина, ощутив прилив гнева. Она произнесла ледяным тоном:

– Вижу, вам весело.

– Смотрите, моя королевна, каких мы отличных блинов напекли, – радостно сказала Анни. – Знаете, он очень ловко переворачивает блины, ни единого не испортил. – Она с улыбкой протянула Регине тарелку. – Еще горячие.

– Спасибо, я не голодна, – ответила Регина.

Она с ненавистью смотрела на них. «Стало быть, нет способа помешать им продолжать жить без меня. Да как они смеют? Вот наглость!» – подумала она. Бывают моменты, когда ты гордо выпрямляешься на одинокой горной вершине, охватываешь единым взглядом окрестную равнину, где линии и краски сливаются в единый пейзаж. В другие моменты ты находишься внизу и обнаруживаешь, что каждая пядь земли со своими ямами, впадинами и возвышенностями живет собственной жизнью. Анни делится с Фоской воспоминаниями, а он слушает ее!

– О чем вы говорили?

– Я рассказывала Фоске, как мы познакомились.

– Опять? – сказала Регина.

Она отпила глоток вина. Блины казались еще горячими и аппетитными, ей захотелось блинов, и это усилило ее гнев.

– Это ее рассказ Терамена[2]. Надо, чтобы она выложила это всем моим друзьям. Впрочем, в этой истории нет ничего чудесного. Анни настроена романтично, не стоит верить всему, что она выдумывает.

У Анни на глаза навернулись слезы. Но Регина сделала вид, что не заметила этого, она с удовлетворением подумала: «Я заставлю тебя плакать взаправду».

– Я вернулась пешком, – непринужденно заметила она. – Такая хорошая погода! Фоска, знаете, что я решила? Давайте съездим в деревню между двумя представлениями «Розалинды».

– Хорошая мысль, – сказал Фоска, с благодушным видом поедавший один блин за другим.

– Вы возьмете меня с собой? – спросила Анни.

Регина ждала этого вопроса.

– Нет, – ответила она. – Я хочу провести несколько дней наедине с Фоской. Мне тоже хочется поведать ему свои истории.

– Но почему? – спросила Анни. – Я вам не помешаю. Прежде я сопровождала вас повсюду, и вы говорили, что я вам вовсе не помеха.

– Прежде – возможно, – сказала Регина.

– Но что я сделала? – прорыдала Анни. – Почему вы так суровы со мной? За что вы меня наказываете?

– Не ребячься, – сказала Регина. – В твои годы это тебе не к лицу. Я не наказываю тебя. Мне просто не хочется брать тебя с собой, вот и все.

– Злюка! – сказала Анни. – Злюка!

– Слезами ты не заставишь меня переменить решение. Тебе не идет плакать. – Регина, с сожалением посмотрев на блины, добавила: – Пойду спать.

– Злюка! Злюка!

Анни обхватила голову руками и зарыдала.

Регина вошла в спальню, сняла пальто и принялась расчесывать волосы. Он остался с ней! Он утешает ее! – думала она. Ей хотелось растоптать Анни.

Она уже легла, когда Фоска постучал в дверь.

– Войдите.

Он подошел к ней, улыбаясь.

– Не стоило торопиться, – сказала она. – Вы хоть успели доесть блины?

– Простите меня, – сказал Фоска. – Я не мог оставить Анни в таком отчаянии.

– Она щедра на слезы. – Регина усмехнулась. – Она, разумеется, все вам рассказала: и как она была кассиршей в театральном буфете, и о моем явлении – цыганка с повязкой на глазу.

Фоска уселся в изножье кровати.

– Не надо с ней так, – сказал он. – Она тоже пытается существовать.

– Она тоже?

– Мы все пытаемся.

И в этот момент она вновь уловила в его глазах выражение, так напугавшее ее в саду отеля.

– Вы осуждаете меня? – спросила она.

– Я вас никогда не осуждаю.

– Вы считаете, что я злая? – Она с вызовом взглянула на Фоску. – Это правда, я не люблю чужого счастья, и мне нравится дать всем почувствовать мою власть. Анни не мешает мне; я из вредности не беру ее с собой.

– Понимаю. – Он ласково поглядел на нее.

Регина предпочла бы, чтобы он смотрел на нее с ужасом, как Роже.

– Все-таки вы добрый, – заметила она.

Он неопределенно пожал плечами, и она быстро взглянула на него. Что можно было сказать о нем? Он не скупой и не щедрый, не храбрый и не боязливый, не злой и не добрый; в его присутствии все слова утрачивали смысл. Казалось невероятным, что его волосам и глазам вообще присущ определенный цвет.

– Провести вечер, переворачивая блины с Анни, недостойно вас! – выпалила она.

Он улыбнулся:

– Блины были вкусные.

– Могли бы найти занятие получше.

– Какое же?

– Вы еще не написали первую сцену моей пьесы.

– Ну, сегодня вечером не было настроения, – сказал он.

– Могли бы читать: я столько книг для вас отобрала…

– Там рассказывается одна и та же история, – заметил он.

Она обеспокоенно посмотрела на него:

– Фоска, вы собираетесь снова заснуть?!

– Нет! – сказал он. – Нет.

– Вы обещали мне помощь. Сказали, что можете делать все, на что способен обычный смертный.

– Ах, в том-то все и дело! – со вздохом произнес он.

Регина выскочила из такси и быстро поднялась по лестнице; Фоска в первый раз пропустил свидание. Открыв дверь, она застыла на пороге студии. Забравшись на стремянку, Фоска, напевая, отмывал кафельную плитку.

– Фоска!

Он улыбнулся.

– Я вымыл весь кафель, – сказал он.

– Да что на вас нашло?

– Сегодня утром вы сказали Анни, что надо отмыть кафель. – С тряпкой в руках он спустился с лесенки. – Разве не хорошо?

– Вы должны были встретить меня в четыре часа в фойе зала «Плейель». Вы забыли?

– Да, забыл, – сконфуженно признался он. Он выжал тряпку над ведром. – Так хорошо работалось, что я забыл обо всем.

– Теперь мы пропустили концерт! – раздраженно сказала Регина.

– Будут и другие концерты, – заметил Фоска.

Она пожала плечами:

– Я хотела послушать этот.

– Именно этот?

– Да. – Она добавила: – Пойдите переоденьтесь. Вы не можете оставаться в таком виде.

– Я хотел еще протереть потолки, они не слишком чистые.

– Что за причуда? – удивилась Регина.

– Хотелось быть вам полезным.

– Я не нуждаюсь в подобных услугах.

Фоска послушно двинулся в спальню, Регина закурила сигарету. «Он забыл обо мне, – думала она. – Для него существовала лишь я, и вот он забыл обо мне; неужто так быстро переменился? Что у него на уме?» Прохаживаясь по комнате, она ощущала тревогу.

Когда Фоска вернулся в студию, она со смехом спросила:

– Уборка вас развлекает?

– Да. В доме умалишенных, когда меня заставляли подметать в палатах, я был очень счастлив.

– Но почему?

– Это занятие.

– Но есть и другие занятия, – заметила она.

Он с сожалением посмотрел на потолок:

– Надо, чтобы мне давали задание.

Регина вздрогнула:

– Вам что, так скучно?

– Нужно, чтобы мне поручили что-нибудь делать.

– Я вам предлагала…

– Мне хотелось бы работу, которая не заставляет думать.

Он с нежностью обвел взглядом сияющий кафель.

– Но все-таки вы же не хотите быть мойщиком кафеля? – спросила она.

– Почему бы и нет?

Она молча прошлась по комнате. Почему бы и нет, в самом деле? Что же ему было делать?

– При такой работе нам придется расставаться на весь день.

– Да все люди так и живут, – сказал он. – Расстаются и встречаются вновь.

– Но мы не все, – заметила она.

Лицо Фоски потемнело.

– Вы правы, – сказал он. – Как бы я ни старался, я не смогу быть как все.

Регина обеспокоенно посмотрела на него. Она любила его, потому что он был бессмертным, а он любил ее в надежде сравняться с обычными смертными. Пары из них никогда не выйдет.

– Вы не пытаетесь заполнить свое время, – сказала она. – Читайте, смотрите картины, ходите со мной на концерты.

– Это ни к чему не ведет, – сказал он.

Она положила руки ему на плечи:

– А меня вам уже недостаточно?

– Я не могу жить вместо вас.

– Вы смотрели на меня и говорили, что этого достаточно…

– Если ты живешь, то просто смотреть мало.

Она настаивала.

– Так что же! Учитесь, и у вас будет интересная профессия, – сказала она. – Станьте инженером или врачом.

– Нет, это слишком долго.

– Слишком долго? Разве вам не хватает времени?

– Мне нужно заняться чем-либо прямо сейчас, – ответил он. – Плохо, если я начну задавать себе вопросы. – Он умоляюще посмотрел на Регину. – Велите мне чистить картошку или стирать простыни…

– Нет, – отрезала она.

– Почему?

– Так вы снова заснете, а я хочу, чтобы вы по-прежнему бодрствовали, – ответила она. Она взяла его за руку. – Пойдемте прогуляемся.

Он послушно последовал за ней, но на пороге на миг остановился.

– А все-таки неплохо было бы пройтись тряпочкой по потолку, – с сожалением заметил он.

– Мы уже прибыли, – сообщила Регина.

– Уже? – спросил Фоска.

– Ну да, поезд ведь куда скорее, чем дилижанс.

– Хотел бы я знать, куда люди девают сэкономленное время?

– Признайте, что они много чего напридумывали за последние сто лет, – заметила Регина.

– О! Они вечно придумывают одно и то же.

Вид у него был мрачный. С недавних пор он нередко бывал в мрачном настроении. Молча они сошли на перрон и, пройдя через небольшой вокзал, двинулись по дороге. Фоска брел, опустив голову, пиная камешки. Регина взяла его за руку.

– Смотрите, – сказала она. – В этих местах прошло мое детство, я люблю их. Смотрите хорошенько.

На соломенных навесах цвели ирисы; розы вились по стенам невысоких домов; в огороженных деревянных загончиках, под цветущими яблонями, куры клевали корм. Прошлое ожило в сердце Регины, будто поставленный в воду букет: павлиний глаз, соцветия глициний, аромат флоксов в саду, освещенном лунным светом, и слезы счастья. «Я стану красивой и знаменитой». В низовье у зеленеющего пшеничного поля виднелась деревня, сланцевые крыши окружавших церковь домов поблескивали на солнце; звонили колокола. Лошадь поднималась на косогор, таща двуколку, а крестьянин шел рядом с кнутом в руке.

– Ничего не переменилось, – сказала Регина. – Как тихо! Видите, Фоска, для меня это и есть вечность: эти тихие дома, звон колоколов, что будет звучать до скончания времен, эта дряхлая лошадь, что поднимается на косогор, как поднималась та, что я видела в детстве.

Фоска покачал головой:

– Нет… Это не вечность.

– Почему?

– Ни деревни, ни двуколки, ни дряхлые лошади не вечны.

– Да, правда, – признала она, пойманная на слове.

Она окинула взглядом застывший пейзаж, раскинувшийся под синим небом, застывший как картина или стихотворение.

– И что придет им на смену?

– Быть может, крупные сельскохозяйственные предприятия с тракторами и геометрически расчерченными полями, а может, новый город, стройки, фабрики.

– Фабрики…

Невозможно представить. Единственное, что было точно, – это то, что эта существовавшая с незапамятных времен деревня когда-нибудь исчезнет. У Регины сжалось сердце. Она могла бы ухватить частицу застывшей вечности, но мир внезапно превратился в череду мимолетных видений, и ладони ее были пусты. Она взглянула на Фоску. Можно ли представить, что чьи-то руки более пусты, чем у него?

– Мне кажется, я начинаю понимать, – сказала она.

– Что именно?

– Суть проклятия.

Они брели бок о бок, но порознь. Как открыть ему этот мир, чтобы он увидел его моими глазами?.. Она не представляла себе, что это будет так трудно; вместо того чтобы стать ей ближе, он, казалось, с каждым днем удалялся от нее. Она указала на отходившую вправо тенистую улицу, обсаженную дубами: