Все люди смертны

– Классическая мания величия, – сказал Роже. – Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.

– А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? – задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: – А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!

– Это грубо, – обиженно заметила Анни.

– И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, – сказала Регина. – Неужто я создана похожей на вас?

Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! – яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: «Я бессмертен». Мир принадлежит ему, время тоже, а я – так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна.

Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, – все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: «Я пребуду здесь всегда».

– Это триумф! – объявил Дюлак.

– Мне нравится, что у вашей Розалинды под мужской одеждой таится столько кокетства и андрогинная грация, – сказал Френо.

– Не стоит больше говорить о Розалинде, – ответила Регина, – она мертва.

Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.

– Хочется как-то развлечься, – жалобно сказала она.

– Потанцуем вдвоем? – предложила Анни.

– Нет, я хочу танцевать с Сильвией.

Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:

– Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?

– Разве лицедей может остаться незамеченным? – бросила Регина.

Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.

– Ты никогда не умела танцевать, – сказала она Сильвии. – Ты слишком благоразумна. – Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: – Дай мне сигару!

– У тебя сердце заболит, – ответил он.

– Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.

Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.

– Должно быть, вы чувствуете опустошенность, – сказал Мерлэн.

– Мне все время хочется пить.

Она выпила еще бокал шампанского. Пить, еще и еще. И несмотря на это, ее сердце стыло. Только что она пылала: зрители повскакивали с мест, кричали, аплодировали. Теперь они улеглись спать или же болтают, и ей стало холодно. А он, он что, тоже спит? Он не аплодировал, сидел и смотрел на нее. «Он смотрел на меня из глубин вечности, и Розалинда сделалась бессмертной. Если бы я верила в это! – пронеслось у нее в голове. – Если бы я могла в это поверить!» Она икнула, язык сделался ватным.

– Почему никто не поет? Если людям весело, они поют. Вам ведь весело, так?

– Мы рады вашему успеху, – произнес Санье с задушевным и многозначительным видом.

– Тогда спойте.

Санье улыбнулся и вполголоса затянул американскую песенку.

– Громче! – потребовала она.

Он не стал повышать голос. Она прикрыла рукой его рот и гневно приказала:

– Замолчи! Петь буду я!

– Не устраивай скандала, – прошептал Роже.

– Какой же это скандал, если я спою?

И она аффектированно начала:

Девицы Камаре твердят, что девственны они…

Голос не повиновался ей; она откашлялась и начала снова:

Девицы Камаре твердят, что девственны они…Но стоит им в постели оказаться…

Она икнула и почувствовала, что кровь отхлынула от лица.

– Простите, – светским тоном пробормотала она. – Пойду в туалет, – может, вырвет…

Слегка пошатываясь, Регина проследовала через зал. На нее смотрели все: друзья и совсем незнакомые люди, посетители, официанты, метрдотель, но она прошла сквозь эти взгляды, будто привидение сквозь стену. В зеркале над раковиной она обнаружила собственное отражение: бледное лицо, напряженные ноздри, комочки пудры на щеках.

– Вот и все, что осталось от Розалинды.

Она склонилась над чашей унитаза, и ее вырвало. Что теперь? – подумала она.

Она спустила воду, промокнула рот и уселась на край унитаза. Пол, вымощенный плиткой, голые стены, – будто это операционная, или монашеская келья, или палата в доме умалишенных. Ей не хотелось возвращаться в зал; те, кто остался там, ничем не могли ей помочь, не смогли даже развлечь сегодня вечером; она скорее останется здесь на всю ночь, на всю жизнь, замурованная в белых стенах, в одиночестве, погребенная, забытая. Она поднялась. Ни на миг она не могла забыть о нем, о том, кто не аплодировал, а лишь пожирал ее взглядом, не имевшим возраста. Это мой шанс, мой единственный шанс.

Взяв в гардеробе пальто, она уже на выходе крикнула им:

– Пойду проветрюсь!

Выйдя из ресторана, она остановила такси:

– Отель «Гавана», улица Сент-Андре-дез-Ар.

Она прикрыла глаза, несколько секунд ей удавалось сохранять внутреннее безмолвие, потом мелькнула усталая мысль: «Это дурацкая выдумка, я в нее не верю». Она заколебалась. Можно было постучать в перегородку и велеть отвезти ее в «Тысячу и одну ночь». И что потом? Верить или не верить? Что толку в словах? Ей был необходим он.

Регина пересекла обшарпанный дворик и поднялась по лестнице. Она постучала в дверь. Никто не ответил. Она села на холодную ступеньку. Где он сейчас? Что за немеркнущие видения осаждают его? Она сжала голову руками. Надо верить в него, верить, что сотворенная мною Розалинда бессмертна и она пребудет бессмертной в глубине его сердца.

– Регина! – воскликнул он.

– Я ждала вас. Я вас долго ждала. – Она поднялась. – Ведите меня.

– Куда?

– Это не важно. Я хочу провести ночь с вами.

Он открыл дверь своей комнаты:

– Заходите.

Она вошла. Да. Почему бы и не здесь, среди этих потрескавшихся стен… Под его взглядом она была вне времени, вне пространства, обстановка не имела значения.

– Где вы были? – спросила она.

– Бродил в ночи, – ответил он и, дотронувшись до плеча Регины, добавил: – А вы… вы ждали меня! Вы здесь.

Она усмехнулась.

– Вы не аплодировали мне, – сказала она.

– Мне хотелось заплакать, – ответил он. – Может, в другой раз мне это удастся.

– Фоска, ответьте мне. Этой ночью вы не должны мне лгать. Все это правда?

– Разве я вам когда-нибудь лгал? – спросил он.

– Это не мечты, вы уверены в этом?

– Разве я похож на сумасшедшего? – Он опустил руки на плечи Регины. – Дерзните поверить мне. Дерзайте!

– А вы не могли бы предоставить мне доказательство?

– Могу.

Он подошел к раковине, а когда повернулся, Регина увидела, что он держит в руке бритву.

– Не бойтесь, – сказал он.

Она не успела пошевелиться, как из горла Фоски хлынула кровь.

– Фоска! – вскрикнула она.

Он пошатнулся и опустился на кровать; он лежал с закрытыми глазами, из разверстого горла струилась кровь. Рубашка, простыни были залиты кровью, она капала на пол. Вся кровь, что была в его теле, изливалась через глубокую зияющую рану. Схватив полотенце, Регина смочила его в воде и прижала к ране. Ее тело сотрясала дрожь. Она в ужасе всматривалась в лицо, где не было больше ни морщин, ни сияния юности, оно принадлежало трупу: на губах выступила пена, и казалось, что он больше не дышит.

Она позвала:

– Фоска! Фоска!

Он приоткрыл глаза и выдохнул:

– Не бойтесь.

Он нежно отстранил ее руку, снял окровавленное полотенце. Кровь остановилась, края раны сдвинулись. Над воротничком рубашки, окрасившейся в темно-красный цвет, остался лишь длинный розовый, зарубцевавшийся шрам.

– Это невозможно, – выдохнула она.

Закрыв лицо руками, она расплакалась.

– Регина! – выдохнул он. – Регина! Вы верите мне?

Она долго лежала неподвижно, прижавшись к этому близкому и таинственному телу, оно жило там, где времени не существовало. Потом она подняла глаза, во взгляде ее слились ужас и надежда.

– Спасите меня, – произнесла она. – Спасите от смерти.

– Ах! – вырвалось у него. – Это вы должны спасти меня!

Фоска обхватил руками лицо Регины; он вглядывался в ее черты столь ненасытно, будто хотел забрать ее душу.

– Спасите меня от ночи и безразличия, – умоляюще произнес он. – Сделайте так, чтобы я любил вас и вы – как те, другие женщины – существовали. Тогда мир обретет форму. Будут слезы, улыбки, ожидание, страх. Я стану живым человеком.

– Вы и есть живой человек, – сказала она, целуя его.

Рука Фоски лежала на лакированном столике. Разглядывая ее, Регина думала: «Сколько же лет той руке, что ласкала меня? Может, в этот самый миг плоть вдруг начнет внезапно разлагаться под воздействием тления, обнажая белые кости?.. – Она подняла голову. – Может, прав был Роже? Неужто я схожу с ума?» Полуденный свет заливал бар, где люди, у которых не было никакой тайны, удобно устроившись в кожаных креслах, пили аперитив. Это был Париж. Это был двадцатый век. Регина снова всмотрелась в руку. Сильные и тонкие пальцы с удлиненными ногтями. Ногти у него растут, волосы тоже… Взгляд Регины поднялся выше, к шее, гладкой шее, где не осталось никакого шрама. Этому должно быть объяснение, подумала она. Может, он действительно йог и ему ведомы какие-то секреты?.. Она поднесла к губам стакан перье. Казалось, в голове словно какой-то затор, губы сделались ватными. Необходимо принять холодный душ, отдохнуть. Тогда все прояснится.

– Я вернусь, – сказала она.

– А, конечно, – откликнулся Фоска и сердито добавил: – После дня – ночь, после ночи – день. Исключений не бывает.

Повисло молчание. Она взяла сумку, он не реагировал; она взяла перчатки, он по-прежнему хранил молчание. Она наконец спросила:

– Когда мы увидимся?

– А мы увидимся?..

Он глядел с отсутствующим видом на отливавшие серебром волосы молодой женщины. У нее вдруг мелькнула мысль: он в любую минуту может исчезнуть, ей показалось, что она падает с огромной высоты в пропасть сквозь толщу облаков; коснувшись дна бездны, она вновь станет былинкой, которая с приходом зимы окончательно иссохнет.

– Вы не покинете меня? – с тревогой в голосе спросила она.

– Я? Но ведь уходите вы…

– Я вернусь, – пообещала она, – не сердитесь. Нужно успокоить Роже и Анни, они, должно быть, тревожатся. – Она накрыла рукой ладонь Фоски. – Мне бы хотелось остаться.

– Оставайтесь.

Она бросила перчатки на столик и поставила сумку. Ей было необходимо чувствовать его взгляд. «Дерзните поверить мне… Дерзайте!» Верить? Он не выглядел ни шарлатаном, ни психически больным.

– Отчего вы так смотрите на меня? – спросил он. – Я что, навожу на вас страх?

– Нет.

– Разве я выгляжу иначе, чем другие?

Она поколебалась:

– Теперь нет.

– Регина! – В голосе Фоски звучала мольба. – Как вам кажется, вы могли бы полюбить меня?

– Дайте мне немного времени. – Она молча разглядывала его. – Я почти ничего о вас не знаю. Расскажите мне о себе.

– Это неинтересно.

– Интересно. Вы любили многих женщин? – вдруг спросила она.

– Всего несколько.

– Какими они были?

– Регина, оставим прошлое, – отрезал он. – Если я хочу стать человеком среди людей, мне надо забыть прошлое. Жизнь моя начинается здесь и сейчас, рядом с вами.

– Да, вы правы, – сказала она.

Молодая женщина с отливавшими серебром волосами проследовала к выходу из бара, за ней шел солидный господин; они направлялись обедать. Во внешнем мире повседневная жизнь покорно следовала естественным законам. «Что я здесь делаю?..» – подумала Регина. Она не находила что сказать Фоске. Тот, подперев подбородок рукой, упорно о чем-то размышлял.

– Нужно, чтобы вы придумали для меня какую-нибудь работу, – сказал он.

– Какую-нибудь работу?

– Ну да. У всех нормальных мужчин есть какое-то занятие.

– А что вас интересует?

– Вы не понимаете, – сказал он, – нужно, чтобы вы сказали мне, что интересует вас и чем я могу вам помочь.

– Вы не в силах мне помочь, – сказала она, – вы ведь не можете сыграть вместо меня мои роли.

– В самом деле… – Он опять задумался. – Значит, мне нужно освоить какое-нибудь ремесло.

– Хорошая мысль, – сказала Регина. – А что вы умеете делать?

– Полезного? Немного, – с улыбкой произнес он.

– Есть у вас деньги?

– Почти совсем не осталось.

– И вы никогда не работали?

– Я помогал красить дома.

– От этого мало проку, – заметила Регина.

– О, да мне самому много и не нужно! – Он добавил с разочарованным видом: – Мне бы хотелось сделать что-нибудь для вас.

Она дотронулась до его руки:

– Оставайтесь рядом со мной, Фоска, смотрите мои спектакли, не упускайте ничего.

Он улыбнулся:

– Ну, это легко. Память у меня хорошая. – Лицо его вдруг помрачнело. – Только слишком долгая.

Регина нервно стиснула его руку. Он говорил, она отвечала, как если бы все действительно было правдой: если это правда, значит меня любит человек, наделенный бессмертием. Она окинула взглядом бар: обычный мир, обычные люди, никакой тайны. Но ведь она всегда знала, что она другая. Ей казались чужими все, кто ее окружал, казалось, что ей предназначена иная судьба, чем им. С детства лицо ее было отмечено особым знаком. Она посмотрела на Фоску. «Это он, – подумала она. – Это моя судьба. Из глубины веков он явился ко мне и унесет меня в своей памяти в даль времен». Сердце ее учащенно билось. Правда ли это? Она посмотрела на руку Фоски, на его шею, лицо. Потом гневно одернула себя: «Разве я такая, как они? Разве мне нужны неопровержимые доказательства?! Он сказал: „Дерзните! Дерзайте!“» Ей хотелось дерзнуть. Даже если это окажется иллюзией, бредом, то в этом сумасшествии больше величия, чем во всей их мудрости.

Она улыбнулась Фоске:

– Знаете, чем вам следует заняться? Вам нужно писать воспоминания. Это была бы необычная книга.

– На свете вполне достаточно книг, – заметил он.

– Но эта была бы совсем другой.

– Они все разные.

Она наклонилась к нему:

– Разве вам никогда не хотелось писать?

На его лице появилась улыбка.

– Я писал в сумасшедшем доме. Писал целых двадцать лет.

– Так покажите мне.

– Я все порвал.

– Почему? Ведь это, наверное, было превосходно.

Он рассмеялся:

– Я писал целых двадцать лет. И однажды обнаружил, что это одна и та же книга.

– Но ведь теперь вы совсем другой человек, – заметила она. – Нужно начать новую вещь.

– Другой человек?

– Человек, который любит меня и живет в этом веке. Попробуйте снова начать писать.

Он взглянул на нее, и лицо его просветлело.

– Раз вы этого хотите, я так и поступлю! – пылко воскликнул он.

Он смотрел на нее, а она думала: «Он любит меня. Меня любит тот, кто бессмертен». Она улыбнулась, хотя ей вовсе не хотелось улыбаться. Ей было страшно. Она огляделась вокруг. Теперь ей незачем было ждать помощи от окружающих; она входила в странную вселенную, где, кроме ее и этого незнакомца, никого не было. Она подумала: «Что же теперь будет?»

– Уже пора, – сказала Регина.

– Что – пора?

– Пора идти.

В окошко гримерной было видно, как падают в свете фонаря снежные хлопья. Угадывались заштрихованные белым тротуары, тишина. На кресле было разложено платье Розалинды.

– Представим, что время остановилось, – сказал Фоска.

– Там, внизу, оно течет.

Он встал. В который раз она подивилась его росту и телосложению: человек из другого века.

– Зачем вам спускаться туда? – сказал он.

– Так нужно.

– Нужно кому?

– Так нужно для моей карьеры. Актрису должны видеть многие, ей следует появляться всюду, иначе ее быстро похоронят. – Она усмехнулась. – Мне хочется прославиться. Разве вы не будете мною гордиться, когда я стану знаменитой?

– Вы и так мне нравитесь, – произнес он глуховатым голосом. Он привлек ее к себе и принялся целовать долго, неотрывно. – Как вы прекрасны нынче! – выдохнул он.

Он глядел на нее, и под его взглядом ей становилось жарко; ей была непереносима мысль, что ему придется оторвать от нее взгляд, что этот великий миг ее жизни угаснет в безразличии и забвении. Поколебавшись, она предложила:

– Если хотите, можете пойти со мной туда.

– Вы прекрасно знаете, что хочу.

В гостиной Флоранс толпился народ. Регина секунду помедлила на пороге: каждый раз она ощущала укол в сердце. Каждая из находившихся здесь женщин ставила себя выше всех остальных, и для каждой нашелся по крайней мере один мужчина, который предпочел именно ее всем прочим. Где же набраться дерзости, чтобы утверждать: только у меня есть основания для превосходства. Она повернулась к Фоске:

– Здесь много хорошеньких женщин.

– Да.

– Ах, так вы заметили!

– Прикованный взглядом к вам, я научился видеть.

– Скажите, кто из них красивее всех?

– С какой точки зрения? – спросил он.

– Странный вопрос.

– Чтобы кого-то предпочесть, нужна определенная точка зрения.

– А у вас ее нет?

Он слегка замешкался, потом лицо его озарилось улыбкой.

– Да. Я – человек, который любит вас.

– И что же?

– В таком случае вы краше всех. Кто может походить на вас больше, чем вы сами?

Она бросила на него недоверчивый взгляд:

– Вы действительно думаете, что я самая красивая?

– Существуете только вы! – пылко заверил он.

Она направилась к Флоранс. Обычно она с трудом переносила, когда та, другая, приглашала ее в свой дом, в свою жизнь, но сейчас следом за ней шел Фоска, неловкий, робеющий Фоска со своим бессмертным сердцем, Фоска, для которого существовала лишь она. Она улыбнулась Флоранс:

– Я позволила себе привести к вам друга.

– Добро пожаловать.

Она обошла гостиную, здороваясь с приглашенными. Друзьям Флоранс она не слишком нравилась, за их улыбками таилась враждебность. Но сегодня вечером их мнение ее не задевало. «Они скоро умрут, и их мысли вместе с ними. Мошкара». Она чувствовала себя неуязвимой.

– Ты что, собираешься повсюду таскать его за собой? – спросил Роже.

Похоже, он был очень недоволен.

– Ему не хотелось расставаться со мной, – с безразличным видом сказала она. – Она взяла у Санье вазу с фруктами. – Сегодня вечером Флоранс просто очаровательна.

– Да, – ответил он.

Санье и Флоранс в конце концов помирились, и Санье казался еще более влюбленным. Регина смотрела, как они танцуют – щека к щеке. Их улыбки светились любовью, но это была всего лишь обычная смертная любовь.

– Нам нужно серьезно поговорить, – сказал Роже.

– Когда захочешь.

Она была свободна и легка; в горле исчез привкус горечи. Она была высоким дубом, что верхушкой касается неба, вокруг нее колыхались степные травы.

– Хочу попросить вас об одолжении, – сказал Санье.

– Просите.

– Вы не согласитесь прочесть нам стихи?

– Ты же знаешь, что она всегда отказывается, – сказала Флоранс.

Регина окинула взглядом гостиную. Фоска прислонился к стене, свесив руки, он не сводил с нее глаз. Она поднялась.

– Если вы просите, – сказала она. – Я прочту «Жалобы прекрасной Шлемницы»[1].

Она вышла в центр зала, все стихло.

– Фоска, – прошептала она, – слушайте внимательно. Я буду читать для вас.

Он кивнул. Его глаза жадно вглядывались в нее, глаза, видевшие столько прославленных красавиц, столько талантливых женщин. Для него эти разрозненные судьбы составляли единую историю, и Регина становилась частью этой истории. Она могла помериться силами с соперницами, ушедшими в прошлое, и с теми, кто еще не родился. Я восторжествую над ними, и я выиграю поединок и с прошлым, и с будущим. Губы ее шевелились, и каждая модуляция голоса летела сквозь века…

– Регина, давай уйдем, – предложил Роже, когда она под аплодисменты вернулась на место и села.

– Я не устала, – ответила она.

– А я устал. Прошу, пожалуйста.

Умоляющая и в то же время повелительная интонация вызвала раздражение у Регины.

– Ладно, – сухо бросила она, – пойдем.

Молча они шли по улице. Она думала об оставшемся в гостиной Фоске, на которого смотрели другие женщины. Она перестала существовать для него и для вечности, мир сделался пуст, как погремушка. Она подумала: надо, чтобы он был все время рядом.

– Прости меня, – начал Роже, когда они вошли в студию, – мне нужно было с тобой поговорить.

В камине разгорались угольные брикеты. Занавески были задернуты. Лампочки, затененные пергаментным абажуром, бросали янтарные отсветы на африканские маски и безделушки. Казалось, что все вокруг ждет лишь взгляда, чтобы сделаться вполне реальным.

– Говори, – сказала она.

– Когда это кончится? – спросил Роже.

– Что?

– История с этим психом.

– Это не кончится.

– Что ты имеешь в виду?

Взглянув на него, она напомнила себе: «Это Роже, мы любим друг друга, и я не хочу причинять ему страдания». Но эти мысли показались ей воспоминанием о другом мире.

– Он нужен мне.

Роже сел рядом с ней и произнес внушительным тоном:

– Ты разыгрываешь комедию. Ты ведь отдаешь себе отчет, что это больной человек?

– Ты не видел его рассеченного горла, – возразила Регина.

Роже пожал плечами:

– Но если даже он бессмертен?!

– Через десять тысяч лет кто-то еще вспомнит обо мне.

– Он забудет тебя.

– Он сказал, что память у него абсолютная, – бросила Регина.

– Так ты останешься там, в его воспоминаниях, как пришпиленная бабочка в коллекции?

– Хочу, чтобы он любил меня так, как никогда никого не любил и не полюбит впредь.

– Поверь мне, – сказал Роже, – гораздо лучше быть любимой простым смертным, который любит только тебя. – Голос его дрогнул. – Ты одна в моем сердце. Почему же тебе мало моей любви?

Она посмотрела ему в глаза и там, в глубине, увидела крохотное собственное отражение с меховой шапочкой на светлых волосах: ничего, кроме ее зеркального отражения.

– Мне всего мало, – сказала она.

– Но ведь ты не любишь этого человека! – возразил Роже.

Он смотрел на нее с тревогой. Уголки губ у него подрагивали, будто ему трудно говорить: он страдал. Грустное страданьице, трепетавшее где-то там, в тумане. Он будет любить меня, страдать, и он умрет: это просто жизнь среди прочих существований. Она отдавала себе отчет, что с того момента, как она покинула гримерную, решение было принято.

– Я хочу жить с ним, – тихо сказала она.

Глава 3

Регина на мгновение застыла на пороге комнаты; она окинула взглядом красные шторы, потолочные балки, узкую кровать, темный шкаф, книги, стоящие на полках, потом, закрыв за собой дверь, прошла в центр студии.

– Не знаю, понравится ли Фоске эта комната? – сказала она.

Анни пожала плечами:

– К чему морочить себе голову из-за мужчины, который воспринимает людей так, будто это облака? Он вообще ничего не заметит.

– Вот именно. Нужно научить его видеть, – оживилась Регина.

Протерев подолом передника бокал для портвейна, Анни поставила его на столик.

– Разве он стал бы хуже видеть, если бы вы купили для него некрашеную мебель?

– Ты ничего не понимаешь, – заметила Регина.

– Отлично все понимаю, – упорствовала Анни. – Коли начнете тратить денежки на краснодеревщиков и маляров, у вас ни гроша за душой не останется, а потом на четыре старых золотых монеты, что у него в кармане, долго не протянешь!

– Ах, не начинай!

– Вы ведь не считаете, что он способен что-то заработать, ведь так?

– Если боишься помереть с голоду, тогда давай ищи себе новую работу и расстанемся на этом, – предложила Регина.

– Ну вы и злюка! – обиженно бросила Анни.