Зрей с гордостью, Император том 2

– Я понимаю, что вы подумали, – начал оправдываться Крябов, – но повода для тревоги, я вас уверяю, нет. Третий день стоит изнуряющая жара, люди каждый день работают в полях, обильно потеют, а следовательно, должны обильно потреблять воду. К сожалению, на данный момент мы еще не успели выровнять поставки воды с уровнем потребления. Но я вас уверяю, в ближайшие дни мы всё уладим, и очередь у моих ворот больше никогда не образуется.

И снова слова графа звучат убедительно. На личной шкуре я ощутил наплыв жары, и сейчас больше переживал за наши запасы воды в БТРе, которые мы явно рассчитали неверно. Зазуля хочет задержаться на день – следовательно ночь нам придётся экономить воду. А еще еда…

– У вас будут еще ко мне вопросы? – спрашивает мужчина, разводя руки.

– Мы вернёмся завтра, – бросает Зазуля, и мы выходим из кабинета.

– Зайдите в столовую “Костяныча”, – кричит он нам в спину, когда мы уже спускались по лестнице. – Всё за мой счёт!

Выйдя на улицу, я сразу же замечаю перемены. Зазуля собирался поделиться со мной своими мыслями, но я был вынужден его остановить.

– Оглянись, – говорю я.

Зазуля покрутила головой, затем перевела взгляд на меня и кивнула головой в сторону БТРа. Напротив каждого деревенского дома стоял солдат с автоматом в руках. Они нам не угрожали, но их взгляды были явно обращены на нас. Не размыкая губ, мы подошли к машине и забрались внутрь. Когда дверь захлопнулась, погрузив нутро БТРа в душный мрак, Зазулин язык немедленно пустился в пляс.

– Какой мерзкий товарищ. Он лжёт нам. Ложь в каждом слове!

Её затрясло, на губах выступила слюна, блеснувшая в свете тусклых лам под потолком. Прохаживаясь между боковыми диванами, на одном из которых я уже занял место, она продолжала поносить Крябова:

– Он лгал мне. Он лгал нам. Лгал, смотря мне прямо в глаза! Я прям сейчас хочу взять автомат и вернуться к этому ублюдку…

– Присядь, – говорю я. – Тебе нужно успокоиться…

– Не смей мне говорить, что мне нужно, Броня!

– Зазуля, не тронь ребёнка.

К нам пробрался Палыч. Запах скисшего пота всегда двигался впереди него, вызывая лёгкое подташнивание. Самое страшное, что каждый раз мы привыкали к этому. Проходит меньше минуты – и вот ты уже дышишь полной грудью, не обращая внимания на вонь. С Палычем всегда так, и лучше с ним не расставаться на длительное время, иначе вновь придётся привыкать не только к его запаху, но и жуткому виду.

Диван напротив меня лязгнул под весом этой огромной туши, завалившейся на него всем своим телом.

– Что там у вас произошло? – интересуется он. – Где забирать клиента?

Зазуля дошла до середины машины, ботинком пнула деревянный ящик, и двинула обратно. Проходя мимо нас, она глянула на меня с надеждой, что все волнующие ответы Палыч должен услышать из моих уст. Надо – так надо.

– С клиентом будут проблемы.

– Какие? – тут же уточняет Палыч, положив свою мясистую голову на подставленную ладонь.

– Есть предположения, что он вообще мёртв, – уточняет Зазу.

– Мёртв? – удивляется Палыч.

– Скорее нет, чем да, – предположил я. – И тут наш губернатор тоже лгал, Зазу.

– Считаешь, он лгал?

– Однозначно одно – всеми правдами и неправдами он пытался отвадить нас от поисков его останков в серой зоне. Ему есть что скрывать, и это читалось на его лице как те цифры калибра патрона на ящике с боеприпасами. Однако печалит меня другое: даже если наш клиент жив, его нам не найти, так как местное управление очевидно против. И помогать нам никто не станет.

– И что мы скажем Югову? – спрашивает Палыч.

– Как есть. Скажем, что он мёртв. Михаил Владимирович подтвердит наши слова.

– Тогда едем домой? Жрать уже хочется.

Палыч спрыгнул с дивана и уже собирался двинуть в сторону своего водительского кресла, как Зазу рявкнула ему в спину.

– Нет. Сегодня мы никуда не едем.

Глава 4

Внутри стальной коробки было душновато.

Зазуля жадно допивала вторую флягу с водой, когда я себе позволил лишь смочить губы. Внутренняя тревожность, обострившаяся после разговора с местным губернатором, подсказывала мне, что мы здесь явно не на пару дней и воду необходимо экономить.

А вот спокойствию Палыча можно только позавидовать. Огромный мужик, утративший свой былой облик в пылающем танке, как ни в чем не бывало лениво поглядывал на нас лежа на боковом диване, сложенном из четырех откидных кресел, прикреплённых огромными стальными болтами к толстенному куску металла, обещающем выдержать… выдержать… Да ничего он не выдержит. Выстрел из автомата и разрыв гранаты под брюхом машины – единственные вещи, которые останутся в памяти экипажа как посторонние звуки, не более.

Вот и все их обещания.

Невозможно забыть ослепительную вспышку кумулятивной струи, добравшейся до экипажа машины сквозь толстенный лист метала.

В ушах застывает глухое эхо истошных воплей, в нос бьёт вонь паленой плоти, копоть в глазах и сладковатый привкус на язык окутавшей нас всех смерти.

Брызнувшие во все стороны раскалённые искры прожигали не только плотную ткань наших комбинезонов, поверх которых я и мои солдаты носили имперские доспехи. Кому посчастливилось уцелеть – остаток жизни носили на своих лицах уродливые отметины, доказывающие тот страшный факт, что стоящий перед тобой человек побывал в самом жерле ада. Гражданские по-разному могли обзывать уродливые шрамы, но для нас они навсегда останутся отметками силы и боли.

Я смотрю на Палыча, смотрю на его изуродованное пламенем лицо, и прекрасно понимаю, что этому человеку не чужда тревога или иные чувства, из-за которых его жизнь стала бы постоянной борьбой. Борьба Палыча давно закончена, в отличии от меня. Он победил. Одержал победу над жизнью, приняв награду в виде непоколебимого спокойствия. А я всё никак не мог избавиться от пожирающего меня изнутри чувства тревоги, постоянно накатывающей, чуть стоит мне оказаться внутри БТРа.

Палыч переводит всё своё внимание на Зазулю и спрашивает:

– Я могу расстилать кровать?

И протягивает к ней свою лапищу, прося поделиться с ним флягой. Получив желаемое, Палыч выливает остатки воды себе на покрытое шрамами и рубцами лицо и растирает ладонью.

– Мы здесь сваримся, – бросает он. – До ночи не высидим.

– Снаружи солдаты через каждые несколько метров, – говорит Зазу. – И они там только из-за нас.

– И что? – возмущается Палыч. – Теперь мне в машине мочиться из-за этого? Я жрать хочу.

– Он прав, – говорю я. – Пусть стоят, у них приказ, в отличии от нас. Нам никто не запрещал перемещаться по деревне.

Зазуля посмотрела на меня с удивлением. Она явно не ожидала услышать подобное из моих уст, но я до сих пор не понимаю, что её беспокоит.

– А вдруг они станут нас провоцировать? – вдруг выпалила она.

Палыч закряхтел, поднялся с дивана.

– Ну тогда я с удовольствием с ними пообщаюсь.

Его глаза упали вниз, на толстый кожаный ремень с подсумками, среди которых выделялась кобура с торчащей рукоятью пистолета. Пальцы Палыча нежно погладили её, а сам он широко улыбнулся и издал нечто похожее на «Ыыы».

– Мы здесь по приказу Югова. Вы, мои друзья, видимо не осознаёте всю серьезность нашей миссии.

– Ну опять ты начинаешь, – бросает Палыч и уходит прочь от нас.

Массивное тело, изогнувшись и скривившись двинуло в сторону водительского сидения, издавая ботинками металлические шлепки.

– И что ты предлагаешь? – бросает ему в спину Зазу.

Мужчина замер. Обернулся. В свете слабых ламп, висевших над нашими головами, мрачная физиономия Палыча ласково кривится, однако выглядит это всегда ужасно.

– Я предлагаю приготовить нам пожрать. На улице.

– Зазуля, тебе это не понравится, – говорю я. – Крябов разрешил…

– Молчи, – шипит она.

– Почему он должен молчать! – скалиться Палыч. – Броня, говори!

– Молчи!

Не знаю как Зазуля переживает чувство голода, но мой желудок уже давно просится наружу через глотку. При слове «жратва» к горлу подкатывает ком слюны, и молчать нет никакого желания.

– Крябов разрешил нам питаться в местной столовке.

Зазуля прикрыла глаза и тяжко выдохнула, будто я совершил какой-то ужасный и непоправимый поступок. Она явно была недовольна, в отличии от нашего друга. Глаза Палыча округлились, на лице нарисовалась улыбка.

– Так какого Императора мы паримся в этой бане!

– Палыч, – Зазуля обернулся к нему. – Ты не понимаешь?

– А что я должен понимать?

– Нас могут отравить, или вообще подставить.

– Броня прав, ты уже начинаешь переигрывать. Из-за голода тебе всюду мерещатся заговоры, все хотят тебя убить, или еще хуже – изнасиловать.

– Прекрати нести чушь!

– Ладно-ладно, – отшучивается Палыч. – Это не я, это мой голод вынуждает говорить меня всякие глупости. Прости. Но сидеть сложа руки я не буду.

– Зазуля, – говорю я ей в спину, – идем. Может нам повезет, и местные не смогут долго держать язык за зубами, да и сболтнут чего лишнего.

– Ну хорошо, если для вас голод важнее вашей безопасности – идёмте, наполним желудки не пойми чем, в окружении не пойми кого!

Когда встает вопрос безопасности, Зазуля всегда как не своя.

Где искать столовую – мы, конечно же не знали. Пришлось спросить у первого встречного солдата, пристроившегося почти вплотную к нашей машине. Получив исчерпывающую информацию, мы двинули в конец улицы, где на огромном участке стоял одноэтажный дом, похожий своей продолговатостью и наличием дюжины высоких окон больше на административное здание, чем на жилое. Стены вымазаны лепниной и выкрашены белой краской, пологая крыша из досок, к которым были прибиты листы металла, часть из которых свободно гуляла и скрежетала, когда до них добирался ветерок с огромного поля золотистой ржи.

Сойдя с песчаной дороги, мы шли к столовой по вытоптанной в траве ухабистой дорожке, окружённой со всех сторон бесчисленным количеством ведер для сбора дождевой воды.

А дождя уже нет третий день. Подняв глаза на колышущийся в магическом мареве ультрамариновый купол, я не увидел ни единого облачка в нашей атмосфере. За куполом картинка размывалась, но тени от проплывающих облаков в небе над землей всегда можно было различить по темным пятнам, ползущим по поверхности купола. В самый разгар лета дожди могут задерживаться и на месяц – в этом нет ничего страшного. Но всё относительно в этом мире.

Внутри столовой на удивление было довольно прохладно. Радовало отсутствие посторонних запахов, да и в принципе здесь полностью отсутствовали посторонние. Просторный зал был занят двумя десятками круглых столов, и все они пустовали, за исключение круживших над ними мухами. Прикормленные насекомые, чья жалкая жизнь парой бывает куда сытнее людской.

– Добро пожаловать! – раздался мужской голос где-то в стороне.

Мы повернули головы в левый дальний угол, где вдоль обшарпанной стены тянулась высокая деревянная стойка, из-за которой торчал мужской торс.

Дощатый пол, выкрашенный тёмно-оранжевой краской в несколько слоёв, заскрипел под нашими ботинками, когда мы двинули в сторону мужика. С потолка свисали голые лампы. Их было здесь штук двадцать, и каждая питалась от метрового белого провода. Когда в помещение прорывался порыв ветра, поляна проводов начинала раскачиваться, и даже раскручиваться, но какой бы силы не ударил ветер, лампочки между собой не пересекались. Дождь из стеклянных осколков был исключен.

Нас встретил мужчина пожилого возраста. Он был приветлив, широко улыбался, демонстрируя довольно здоровые зубы. Гладко обритая голова могла скостить ему лет десять, если бы не седая борода, тянущаяся по загорелой коже до самого кадыка, упирающегося во влажный, туго застигнутый на последнюю пуговицу воротничок рубашки.

Отерев влажным платком пот со лба, мужчина окинул нас взглядом. Приветливости в его глазах было почти ноль, но наигранная маска доброжелательности крепко сидела на его морщинистом лице.

– Чего изволите, господа?

Его взгляд замер на Зазуле, и он добавил:

– И госпожа, конечно же. Для всех я Константин Петрович. Для друзей и гостей Костяныч. И для меня честь, что сегодня… и завтра мою утварь будут оценивать столь высокопоставленные господа.

– Крыбов Михаил… – начала Зазу, но мужчина не мог скрыть своей осведомленности.

– Можете не утруждать себя, госпожа. Меня обо всем проинформировали, сегодня и завтра вы мои гости. Хочу подчеркнуть – вы мои гости, еда за счёт заведения.

– Как удобно! – воскликнул Палыч. – Но поверьте мне, моё лицо вы возненавидите уже завтра!

И они оба с мужиком засмеялись, вот только смех хозяина был натужным, фальшивым и подобострастным.

– Располагайтесь, – предлагает он, указав ладонью в сторону пустого зала. – Еде только-только из печи, горячая.

– А почему здесь нет никого? – любопытствует Зазуля, оглядывая зал.

– Какая разница, – влезает Палыч, – нам больше достанется и места и жратвы.

Улыбнувшись Зазуле, мужчина ответил:

– К вечеру вернутся мужики с шахт, и тогда здесь негде будет упасть даже капле пота. Какой душный день, – посетовал хозяин, обдувая ладонью своё лицо.

Но когда наступил вечер, картина в столовой ничуть не изменилась. Столы всё также пустовали, за окнами загорелись тусклые лампы, в свете которых не мелькнул ни одна людская тень. Зазу насторожилась. Когда она складывает руки на груди и дует щеки – это значит всё, спокойного вечера не жди.

Еда оказалась отменной, не ужин у Югова, но всё же. Мы ели варёную картошку, жаренную курицу, овощи с огородов, и нас даже напоили водой. Не то, чтобы утолить жажду, скорее чтобы никто из нас не подавился.

Зазуля оглядывается в угол зала, где по-прежнему за столом стоит хозяин с натянутой улыбкой, и украдкой косится в нашу сторону.

– Не нравится мне он, – повернувшись к нам, шепчет Зазу. – Местные не идут сюда из-за нас.

– Как тебе отравленная еда? – ухмыляется Палыч, обгладывая куриную ножку.

– Утром узнаешь, – бросает ему Зазу.

– Ты слишком подозрительна, Зазуль, – говорю я. – Не спорю, Крябов был несколько не убедителен в своих оправданиях, но…

– Несколько не убедителен? – иронизирует она. – Броня, ты серьёзно? Он открыто лгал, без стеснения улыбаясь нам в лица.

Женщины… во всем видят подвох, и каждая считает своим долгом обвинить подозрительного мужика во лжи.

– Ты понимаешь, какое наказание ему придётся понести, если я завтра в бумагах обнаружу нестыковки? Вплоть до смертной казни, если нарушения будут серьезными и несущие опасность для местного населения.

– Я считаю, он и сам это прекрасно понимает. Без нарушений не обходиться ни одна деревня, ни один поселок. Человеческий фактор отменить нельзя.

– Нет, – ворчит Зазу, – здесь явно происходят не банальные просчёты.

– А ты можешь просто закрыть глаза, – предлагает Палыч, – пролистать его бумаги, и мы со спокойной душей отправимся домой? Как тебе вариант?

– Омерзительный! – не сдержалась Зазу. – Вот из-за таких как ты и страдают люди. Нет, я не просто закрою глаза… я буду копать так глубоко, что Крябов ни за что в жизни не оправдаться за содеянные нарушения.

– Не накручивай себя, – говорю я. – Вполне возможно ты ничего и не найдешь. Если ему надо – он уже подчистил свою бухгалтерию. Пока мы тут сидим, трапезничаем за чужой счёт, все несостыковки в бумагах будут искусно замаскированы.

– А люди? Я опрошу людей с улицы, возьму их из очереди, и они то мне точно всё выложат подчистую.

– У меня есть подозрения, что здесь давно всех запугали, но это при условии, что руки Крябова действительно не чисты.

– Ты же знаешь меня, Броня, я смогу разговорить кого угодно…

Дверь в столовую неожиданно распахнулась. Вместе с уличным воздухом в помещение проникли мужские голоса. Громкие и возбуждённые.

– Костяныч, готовь холодное!

Отяжелевшие от усталости голоса заносили внутрь столовой хорошее настроение. Видимо, посещение подобного заведения у местных всегда несёт за собой тяжелый рюкзак смеха и развлечений. Подобное мне всегда нравилось, пьяные рассказы друзей за кружкой пива – лучшее средство от мрачной реальности, и лучшее лекарство, способное излечить липкое чувство неминуемой гибели в предстоящем сражении. Жаль, что после каждой битвы друзей становится всё меньше и меньше. И вот наступает день, когда подходит твоя очередь травить шутки и рассказываешь басни про то, как тебе удалось выжить в БТРе после наезда на противотанковую мину. В вывернутом восьмёркой стальном кузове, обещавшем выдержать прямое попадание снаряда, не выжил никто, кроме тебя. Друзей больше нет. За то их шутки будут еще долго звучать в стенах Имперских пивных.

Внутрь вошли четыре мужика. Они были в рабочих робах и кожаных куртках с эмблемами княжества Югова на спинах. Лица упитанные, тела поджарые. Сложно представить тех женщин, которых нам довелось увидеть на улицах в роли их жён. Болезненный вид женщин был не сопоставим со здоровым духом этих мужчин. Возможно, исключительно в этом поселке мужчине доставалось всё до последней крошки.

Тяжёлые рабочие ботинки забарабанили по полу, когда они двинули в сторону Костяныча.

Хозяин заметно засуетился. На его лице проявилась нервозность, быстрота рук была куда заметнее; нас он обслуживал куда медленнее.

Непростые гости пожаловали. Хоть и обычные рабочие.

Хозяин скрылся за спинами гостей. Застучало стекло, послышались звуки льющейся воды. Палыч как-то странно облизнул губы, словно собака, учуявшая мясо.

– Не пяльтесь на них, – прошептала Зазу, опустив глаза на стол.

Но мы с Палычем не слышали её. Любопытство выворачивало наши шеи в сторону незнакомцев. Я должен был их изучить. Должен был разглядеть каждую деталь, способную подтвердить мои доводы? Или опровергнуть.

Гости не нравились мне, но быть может просто подозрительность Зазули оказалась заразной, и теперь я тоже будут видеть во всем подвох?

Мужики повернулись к нам лицами и двинули в сторону столика у окна, недалеко от Костныча, но далековато от нас. В руках они держали бокалы. Огромные, стеклянные, со странной жидкостью внутри. Палыч снова облизывает губы, и вдруг произносит:

– Не понял?!

– Что случилось? – встревоженно спрашивает Зазу, не видя, что происходит за её спиной.

– Пиво! – выпаливает Палыч.

– Что?

– Пиво, – повторяю я, жадно проглотив подступившую слюну.

Взгляд Палыча словно прояснился после долго сна. Глазёнки забегали по столу, а потом перекинулись на его пояс. Тут же его ладони принялись шуршать по подсумкам, открывать их, залезать внутрь, а затем нырять в соседний. Палыч ругался, брюзжал слюной, чертыхался.

– Да что случилось? – не выдержала Зазу.

– Деньги! Где мои деньги! Зараза, оставил в машине!

Он вскочил со стула.

– Куда ты собрался?

В голосе Зазули зазвенела злость. Её губы сжались, да всё лицо скривилось от гнева, и не понимания поведения Палыча.

– Пойду в БТР, деньги возьму.

– Ты издеваешься? На улице темень!

– И что?

– Палыч, я прошу тебя, не беси меня. Не надо никуда уходить в такой момент.

– Какой момент?

– Палыч, – влезаю я, уже не в силах терпеть Зазулины уговоры. – У меня есть немного, пойдем, угощаю.

– Даааа, – тянет он, расплываясь в улыбке, – идём.

Костяныч встречал нас с вымученной улыбкой.

– Вам все понравилось? – спрашивает он.

– Да, очень вкусно, – отвечаю я, ни разу не солгав. Еда действительно оказалась вкусной, истинное наслаждение, подаренное пищей, хотелось ощутить и в местном пойле.

Я достал несколько купюр из подсумка и положил их на стойку. Хозяин был искренне удивлён моим поступком. Не притронувшись к купюрам, он говорит:

– Нет, ваши деньги мне не нужны. Ваша благодарность – лучшая плата.

– Нет, – говорит Палыч, облизывая губы, – плата не за еду. Это… А что налито в бокалах у тех мужчин?

– У них? Моё местное пиво.

Ладони Палыча, похожие на обглоданную хищниками плоть жертвы, потёрлись друг о дружку с неприятным влажным чавканьем. Затем разлепились, и правая ладонь ложиться на купюрыи двигает их ближе к хозяину.

– Это плата за пиво. Хватает?

Хозяин улыбается, раздаётся легкий смешок.

– Выпивка за счёт Крябова, вы забыли?

Палыч поменялся в лице, плоть над глазами съежилась.

– А что сразу не предложил?

– Так вы и не спрашивали.

Г