Полная версия
Поставь ее на место. Логика мизогинии
Как много «сожалений» в двух абзацах. Если быть точным, их четыре (учитывая однокоренные слова). Лиза продолжает с возрастающей убедительностью:
Мы с тобой давно преодолели все разногласия. Мы оставили их позади и теперь наслаждаемся тем, что в моем представлении можно назвать отношениями, построенными на любви и уважении. Это свидетельство твоей честности и достоинства. Этого бы не случилось, если бы ты был жестоким и склонным к насилию мужем. Ты не был. Я желаю, чтобы тебе сопутствовала удача в любых начинаниях. Я знаю, что ты станешь отличным дополнением к команде Трампа (Fenske 2016).
Становится понятно, почему сенаторы, которые смотрели эпизод «Шоу Опры Уинфри» и читали это письмо, могли положить этому конец.[17] Поразителен резкий перелом в отношении к бывшему мужу. Это не объяснение произошедшего, а то, что в логике называют доказательством возможности: возможности того, что женщина, которая появилась у Опры, представившись другим человеком, назвавшись Энн, могла написать пассаж, который был процитирован чуть выше. Учитывая, что сама Лиза Хеннинг (то есть «Энн») говорила: «Большинство мужчин в подобном положении не оставляют следов. Причиненный мне ущерб нельзя увидеть. Он необратим. Но следов нет, и никогда не было».
И их до сих пор нет. Но женщина, которая произнесла эти слова, судя по всему, исчезла. Перечитайте приведенные цитаты. Она старалась по-своему расставить приоритеты и посмотреть на ситуацию под другим углом, не глазами своего мужа. Она нашла нужные слова. Она произнесла их. Но после каким-то образом в какой-то момент она их утратила – или ее заставили проглотить их.
Что касается заявления и отречения, то каждый приведенный пример может иметь множество объяснений, нельзя исключать и того, что первоначальные показания действительно были ложными. Но если рассмотреть этот случай в совокупности с другими, начнет вырисовываться закономерность. Благодаря своему доминирующему положению некоторые мужчины, особенно те, кто наиболее привилегирован и обладает большей властью, захватывают контроль над нарративом – и с помощью него управляют женщиной, принуждая ее к согласию. И дело не в том, что женщина испытывает пиетет, – скорее, это напоминает газлайтинг в понимании Кейт Абрамсон (Abramson 2014), которая прекрасно описала, как последний достигает своей моральной цели.[18] Жертва лишается возможности занимать независимую позицию, по крайней мере, в отношении определенных вопросов. Она обязана соглашаться с ним. Она не только начинает верить его версии произошедшего, но и усваивает и воспроизводит ее.
В определенном смысле это следствие основного modus operandi доминантных, наделенных властью агентов: их заявления содержат предписания, во что следует верить, которые быстро превращаются в официальную версию событий. Целью его авторитетных утверждений (с виду – убеждений, но на самом деле – распоряжений) являются умы – изменение сознания людей таким образом, чтобы они могли принять те установки (замаскированные под убеждения), которые кажется невозможным принять добровольно в обычных условиях. Формируя убеждение, мы руководствуемся не только соображениями о практической пользе, обычно нам требуются те или иные аргументы и доводы в пользу того, что то, во что нам предлагается поверить, истинно. Если наши взгляды действительно могут поменяться по его велению (а я подозреваю, что это, к моему сожалению и недоумению, возможно), не только его воля станет законом, но и его слово – благой вестью.
Цели
Существует расхожее мнение, вероятно даже клише, о политической значимости морально нагруженных терминов, «изнасилование» и «странгуляция» – одни из таких слов. Однако недостаточно просто назвать проблему (ср. Friedan 1963; Фридан 1994). Когда за словами закреплено серьезное – с точки зрения права или морали – значение, это становится мотивом или предлогом, чтобы их не использовать. Этого не может быть. Он не такой. У термина появляются другие значения, и их больше, чем могли бы представить себе мужчины до того, как столкнулись с такими обвинениями. Поэтому необходимо отстаивать наше право, которое кажется естественным, но риск размывания которого сохраняется, на использование подобных терминов для обозначения морально значимых проблем.
Термин «мизогиния», на мой взгляд, может служить ярким тому примером. С одной стороны, мы нуждаемся в нем как феминистки, с другой – есть опасность его утратить. Поэтому книга задумывалась как защита от газлайтинга, который выражается в смещении фокуса с проблемы мизогинии, как в частной жизни, так и в публичных дискуссиях, и сопутствующего ему отрицания существования мизогинии.
Когда пишешь книгу на такую обширную и непростую тему, как мизогиния, особенно учитывая, что это первая полноценная книга, написанная человеком с моей квалификацией, о чем я уже говорила в предисловии, возникает вопрос о том, какие цели будет уместно перед собой поставить и какие амбиции преследовать. Моя компетенция ограничена в силу моего (достаточно привилегированного) социального положения и связанной с ним эпистемологической и наблюдательной позицией. Кроме того, как человек, имеющий образование в области моральной и феминистской философии, а не, к примеру, психологии, социологии, гендерных исследований, антропологии или истории, в изучении предмета исследования я ограничена доступной мне оптикой.[19] Рассуждая о том, является ли тот или иной случай примером мизогинии, я часто буду высказывать собственное мнение, опираясь на свое представление о ней. Но прошу помнить, что всегда есть место для обоснованного несогласия, и, чтобы моя главная цель была достигнута, не обязательно соглашаться с каждым отдельным моим выводом. Я предлагаю полезный набор инструментов для того, чтобы ставить вопросы, приходить к ответам и обсуждать подобные проблемы, а также создаю возможность для подробного и содержательного описания и объяснения того, как мизогиния влияет на определенные группы девочек и женщин.
В первой части книги я постараюсь создать своего рода концептуальный скелет – в общих чертах сформулировать, что представляет собой мизогиния с точки зрения того, что она делает с женщинами. А именно, я считаю, что нам следует рассматривать мизогинию как средство поддержания патриархального порядка, как одну из ряда пересекающихся систем доминирования (включающих расизм, ксенофобию, классизм, эйджизм, эйблизм, гомофобию, трансфобию и т. д.). Создавая неблагоприятные или вредоносные социальные последствия для определенного (более или менее ограниченного) круга девочек и женщин, мизогиния обеспечивает исполнение и поддержание социальных норм, имеющих гендерную окраску как на уровне теории (то есть содержательно), так и на практике (то есть с точки зрения механизмов обеспечения исполнения норм).
Обратите внимание, что утверждается в моем заявлении и о чем в нем не говорится: содержание самих норм, равно как и механизмы, которые обеспечивают их исполнение, могут сильно варьироваться в зависимости от совокупности социальных условий, в которых находятся девочки и женщины. То, что различные формы неблагоприятных условий или уязвимости могут взаимно усугублять друг друга, также сказывается на том, какое влияние будет оказывать мизогиния и как ее будут испытывать. Это ключевой момент, который я вынесла из метода и подхода к политической мысли, известного как интерсекциональность, родоначальницей которого стала Кимберли Креншоу (Crenshaw 1991; 1993; 1997; 2012е). Во второй главе я подробнее поговорю о том, как мой амелиоративный анализ укладывается в рамки этого подхода.
Следовательно, мое описание можно воспринимать как набросок, и я предлагаю теоретикам, обладающим должным эпистемическим и моральным авторитетом, если они того пожелают, содержательно его наполнить. Предполагается, что для этого придется обратиться к имеющемуся набору социальных норм, субъектами которых выступает определенный класс девочек и женщин, и учесть не только их содержание и то, как обеспечивается их исполнение (иногда с чрезмерным усердием), но и специфику дополнительных форм воздействия и взаимосвязь с иными системами, опосредующими возникновение привилегий и уязвимости.
Можно было бы ожидать, что, переходя от логики мизогинии к описанию ее сущностных характеристик или природы, я сосредоточусь в основном (пускай и не исключительно) на том типе мизогинии, с которым, занимая определенную социальную позицию, сталкивалась сама. Но, учитывая, что я являюсь высоко привилегированной, белой, цисгендерной, гетеросексуальной представительницей среднего класса, не обладающей инвалидностью и проживающей в современном англо-американском обществе (к которому исторически относят и Австралию), моя перспектива изначально может показаться достаточно узкой. Более того, некоторым читателям она может показаться абсурдной и возмутительной. Гетеросексуальных белых женщин из среднего класса (в частности) часто и справедливо критикуют за то, что их версия феминизма пестрит опрометчивыми обобщениями высокого уровня и даже универсализациями, опирающимися на их личный опыт. (В этой связи высказывание Одри Лорд «инструментами господина господский дом никогда не разрушить»[20] (Lorde, 1979; Лорд, 2022, 131) представляет собой заслуженно знаменитый призыв к действию.) Но несмотря на ограничения, из-за которых я смогу загрунтовать лишь небольшой доступный мне участок холста, не замахиваясь на большее, в чем я неизбежно (а не вероятно) потерпела бы поражение, я делаю это, помня о том, что лежит за пределами моей кисти.
Мне интересно поговорить и о мизогинии, которую доминирующие социальные акторы распространяют практически на всех – если не на всех – девочек и женщин, пускай, возможно, и принципиально различным образом, приняв во внимание и иные аспекты их социального положения (о которых я вкратце расскажу ниже). Но в каком-то смысле я действительно хочу понять, что претерпевают белые женщины от рук белых мужчин. Мне это интересно не только потому, что это само по себе является моральной проблемой, но еще и потому, что я считаю, что из этого проистекают и более серьезные моральные проблемы, с которыми сталкиваются особенно уязвимые женщины, например цветные женщины, трансгендеры и иные наименее привилегированные женщины. Попросту и грубо говоря, мизогиния со стороны тех, кто в меньшей степени подвержен моральным и правовым санкциям, то есть обладающих наибольшим влиянием белых мужчин, которые могут безнаказанно причинять вред, очевидно причиняет непропорционально больший ущерб наиболее уязвимым женщинам. Но мы, как белые женщины, склонны этому попустительствовать, в той или иной степени руководствуясь чувством самосохранения. Мизогиния, с которой сталкиваются белые женщины, вероятно, причиняет им непропорционально больший вред только одного вида – это моральный вред (Tessman 2005). Поэтому я полагаю, что нам нужно разобраться с этой формой мизогинии, чтобы понимать, в чем мы ошибаемся – и как ситуацию улучшить.
Проблема проявилась в полной мере на последних всеобщих выборах в США: чуть больше половины белых женщин предпочли проголосовать за Трампа, а не за Хиллари Клинтон. И это несмотря на длительную историю мизогинии Трампа, совершенные им сексуальные нападения и домогательства, о которых я буду подробно говорить чуть позже. Сейчас стоит адресовать вопрос к белым женщинам: о чем мы думали? Почему столь многие из нас готовы были забыть и простить мизогинию кого-то вроде Трампа? Может, мы уже какое-то время подвергались газлайтингу? Или мы занимались самогазлайтингом?[21]
Неявка
Эндрю Паздер был не единственным, за кем тянется история насилия в отношении женщин и кому было суждено оказаться в Белом доме Трампа. Помимо самого Трампа, обвинения в домашнем насилии, которое имело место в 1996 году, были предъявлены Стиву Бэннону. Тем не менее, спустя несколько дней после окончания выборов в ноябре 2016 года, Бэннон, возглавлявший предвыборную кампанию Трампа, которая завершилась неожиданной победой над Хиллари Клинтон, был назначен его главным стратегом. И Бэннон на момент написания этой книги (сейчас – май 2017 года) до сих пор занимает этот пост.
Все началось с того, что Бэннон разозлился на свою жену, Мэри Луиз Пикард, из-за того, что она вела себя слишком шумно. Мэри Луиз поднялась, чтобы накормить их семимесячных дочерей-близняшек, и Бэннон, который уснул на диване, проснулся из-за шума. Это случилось в новогоднюю ночь в 1996 году (Gold and Bresnahan 2016). Они поженились семью месяцами ранее, за три дня до того, как близняшки появились на свет, и после того, как амниоцентез подтвердил, что они родятся «нормальными» (последнее было условием того, что Бэннон согласится на брак) (Irwin 2016).
Чуть позже Пикард попросила Бэннона дать ей кредитную карту, чтобы расплатиться за продукты. Бэннон напомнил ей, что это его деньги и велел использовать чековую книжку. Бэннон вышел из дома и Пикард догнала его, когда тот сел за руль. Их ссора продолжилась через опущенное водительское боковое стекло. Она угрожала разводом, он рассмеялся, сказав, что он ни за что не съедет. Она плюнула в его сторону или в него (в полицейском отчете это не уточняется), после чего он с водительского сидения схватил ее за запястье, а после ухватил за шею. Он пытался затолкать ее в машину. Она сопротивлялась и, чтобы высвободиться, ударила его в лицо. После непродолжительной борьбы ей удалось добежать до дома и вызвать полицию. Он последовал за ней.[22]
Схватив телефон, она забежала в гостиную. Она звонила в полицию в тот момент, когда, перепрыгнув через близняшек, он догнал ее и вырвал телефон из рук. В соответствии с показаниями, которые она давала позже, он швырнул трубку через всю комнату, крича: «Ты сумасшедшая сука!» После того как он уехал, она нашла телефон, вдребезги разбитый и не работающий.
Но полиция все-таки приехала, в соответствии со стандартной практикой откликнувшись на прерванный вызов. Офицер полиции увидел красные отметины на запястье и шее Пикард, и полицейский фотограф сделал снимки, чтобы приложить их к отчету. Пикард позже описала, что Бэннон «слегка придушил» ее, в тех же выражениях это было освещено и в медиа после того, как история была опубликована в 2016 году в Politico (Gold and Bresnahan 2016; Irwin 2016). Эта формулировка не фигурирует в полицейском отчете, вероятно потому, что полицейские не знали, какие вопросы следует задавать. Многие не знают до сих пор.
Однако для любого, кто знаком с исследованиями странгуляций, совершаемых половыми партнерами, тот факт, что Пикард жаловалась на боль в шее, возникшую в тот момент, когда Бэннон притянул ее к машине, и что она начала вырываться и (предположительно) свободной рукой расцарапала его лицо, когда он схватил ее за запястье и за шею, звучит закономерно: взрослый человек, когда его душат, в течение 10–15 секунд продолжает инстинктивно и ожесточенно отбиваться, пока не потеряет сознание.
То, что офицер полиции смог заметить красные отметины на ее шее, которые стали проступать так быстро и на момент фотографирования для отчета были отчетливо различимы, опять же свидетельствуют о том, что это была странгуляция. Только в 15 % случаев в результате странгуляции появляются видимые следы, которые удается зафиксировать фототехникой и приложить к полицейскому отчету; большая часть повреждений – внутренние (Snyder 2015). Как показывают исследования, чем серьезнее нападение, тем более явные после него останутся следы, помимо иных физических проявлений (Plattner, Bolliger, and Zollinger 2005). Другим таким физическим проявлением будут считаться петехии, красные точки на белке глаза. Полицейский отчет начинается с замечания о том, что глаза Пикард были «красными и влажными» и что «казалось, что она была очень расстроена и плакала». Встретив полицейских на пороге, она произнесла: «Ох, спасибо, что вы здесь. Как вы узнали, что нужно приехать?» Офицер полиции объяснил, что он приехал, потому что поступил звонок по номеру 911, который прервался. В полицейском отчете значится, что в течение трех-четырех минут Пикард плакала и была не в состоянии говорить о произошедшем.
Журналистка Рейчел Луиз Снайдер, отталкиваясь от информации, полученной в разговоре с Гейлом Страком, главой Научно-исследовательского института профилактики удушений, поясняет, что в случае удушений
офицеры [полиции] зачастую недооценивают серьезность происшествия, фиксируя такие повреждения, как «краснота, порезы, царапины, ссадины на шее». Отделения скорой помощи часто отпускают жертв, не проведя ни компьютерную, ни магнитно-резонансную томографию. Страк и сообщество, занимающееся проблемой изучения домашнего насилия, хорошо знают, что большинство повреждений, причиненных удушением, – повреждения внутренние и что сам акт странгуляции для ее исполнителя становится предпоследним шагом на пути к совершению убийства. «Статистика показывает, что, как только руки преступника оказываются на шее жертвы, следующим шагом будет убийство, – утверждает Сильвия Велла, клиницист и детектив Отдела по борьбе с домашним насилием полиции Сан-Диего, – они не отступают» (Snyder 2015).
Почему те, кто пытался опротестовать назначение Стива Бэннона на позицию главного стратега Белого дома, не придали большего значения приведенному выше инциденту? Откуда такое невежество в отношении странгуляции, несмотря на превосходные статьи, вроде текста Снайдер, которые выходят на страницах ведущих изданий (в данном случае – The New Yorker)? Даже в среде профессиональных медиков невежество, а иногда и явная враждебность – по-прежнему являются проблемой. «Вероятно, вам стоит перестать кричать на своего мужа», – такой совет дала врач скорой помощи из Сан-Диего женщине, незадолго до этого подвергшейся странгуляции (Jetter, Braunschweiger, Lunn, and Fullerton-Batten 2014).
К случаю Мэри Луиз Пикард отнеслись серьезнее, чем к большинству других жертв. Стиву Бэннону были предъявлены обвинения в домашнем насилии с нанесением телесных повреждений и побоев и в запугивании свидетелей преступления. Бэннон был признан невиновным, и дело было немедленно прекращено, когда Мэри Луиз Пикард не явилась в суд для дачи показаний. Как она позже объяснила, это произошло потому, что Бэннон ей угрожал, а его адвокат велел ей покинуть город и не возвращаться, пока дело не будет закрыто. В противном случае, угрожал Бэннон, ей негде будет жить и не на что кормить своих дочерей. Пикард добавила: «Он сказал, что, если я пойду в суд, его адвокаты сделают все, чтобы меня признали виновной». Она не пошла в суд, и он не стал исполнять угрозу. А теперь, по словам его пресс-секретаря, «у него прекрасные отношения с близняшками и с бывшей женой. Он до сих пор их поддерживает».
Безмолвие – это золото для тех мужчин, которые душат и запугивают женщин, вынуждая их молчать или менять свое звучание, чтобы сохранить гармонию. Безмолвие изолирует своих жертв и делает возможной мизогинию. Так давайте нарушим его.
В общих чертах
В начале книги я подробно изучаю расхожее понимание термина «мизогиния», распространенное определение которого близко к словарному. В соответствии с таким «наивным», как я его характеризую, пониманием, мизогиния – в первую очередь свойство мизогинов, которые склонны ненавидеть всех или по крайней мере большинство женщин просто потому, что они – женщины, то есть из-за их гендера. Согласно такому подходу, чтобы считаться добросовестными мизогинами, агенты мизогинии должны испытывать сильнейшую ненависть, которая может быть объяснена лишь «глубинными» и безусловными психологическими причинами. В этом случае мизогиния такова, каковы мизогины. А мизогины – это те, кто соответствует определенному психологическому портрету.
В оставшейся части первой главы я буду говорить о том, почему наивная концепция мизогинии не помогает ни жертвам мизогинии, ни объектам, ни тем, кого в мизогинии обвиняют, но кто в действительности невиновен. Такая концепция превращает мизогинию в политически маргинальный феномен и ставит под вопрос само ее существование, делая ее практически непостижимой. Наивное понимание мизогинии не позволяет жертвам обоснованно утверждать, что определенные практики и действия – это проявления мизогинии. Что же касается агента мизогинии, даже если его защита от обвинений в мизогинии окажется удачной, это не будет играть особой роли: он окажется в сомнительной компании вместе с теми, кто делает своими мишенями прежде всего женщин, хотя и не обязательно только их. И совершенно не ясно, почему такими мишенями должны быть только женщины, ведь различные формы предубеждений часто обладают высокой коморбидностью. Позже я вернусь к этой теме.
Во второй главе я предложу позитивное определение мизогинии, в соответствии с которым нам, напротив, следует понимать мизогинию в первую очередь как свойство социальной среды, где в результате обеспечения исполнения и отслеживания соблюдения патриархальных норм женщине приходится сталкиваться с враждебностью, порой, хотя и не всегда, связанной с тем, что женщина нарушает патриархальный закон и порядок. На фоне иных пересекающихся систем, поддерживающих угнетение и социальную незащищенность, превосходство одних и неблагоприятные условия существования других, неравный доступ к материальным ресурсам, создающие и ограничивающие возможности социальные структуры, институты, бюрократические механизмы и так далее, мизогиния способствует принуждению женщин к подчинению и сохранению такого положения, а также поддержанию мужского доминирования.
Поэтому, на мой взгляд, нет модели, описывающей универсальный опыт мизогинии. Скорее, термин призван обозначить то, что женщине, в отличие от мужчины (и при прочих равных условиях), приходится действовать в условиях фоновой враждебности. Столкнется ли она с потенциальными последствиями этой враждебности на самом деле, зависит от ее образа действий. Именно так обычно и работает социальный контроль: поддерживаемый системой сдержек и противовесов, позитивным и негативным подкреплением. Ведя себя «хорошо» по установленным меркам и стандартам, она может избежать негативных последствий. Если, конечно, ей доступна такая возможность, ведь в условиях, когда ей постоянно приходится сталкиваться с противоречивыми требованиями, такой возможности может и не быть.
Стоит заметить, что в основе предложенного мной анализа природы мизогинии лежит ее социальная функция, а не психологический характер. Мизогиния может не вызывать особенных «чувств» и быть не связана с феноменологическим опытом агента мизогинии. Если она и будет вызывать какое-то чувство, то оно, скорее, будет походить на праведный гнев, вроде чувства, возникающего, когда отстаиваешь свои моральные принципы или встаешь на чью-то защиту, а часто – как то и другое одновременно: как когда заступаешься за «маленького человека». Тем, кто подвержен мизогинии, это напоминает не охоту на ведьм, но моральный крестовый поход. Она может достигать своих целей – не под флагом ненависти к женщинам, но под флагом любви к справедливости. Мизогиния также может быть исключительно структурным феноменом, устанавливаемым посредством норм, практик, институтов и иных социальных структур.
Учитывая все сказанное выше, я думаю, что мизогинию стоит рассматривать с позиции ее потенциальных мишеней и жертв – девочек и женщин. Мизогиния есть то, что она делает с некоторыми из них, зачастую для того, чтобы упреждать или контролировать поведение других. Мизогиния выделяет девочку или женщину, принадлежащую к определенному социальному классу (на основании более или менее конкретных критериев: расы, класса, возраста, телосложения, наличия инвалидности, ее сексуальности, гендера и так далее). И если она нарушит правила или поставит под сомнение определенные нормы и ожидания, то, как представителю своей гендерной группы, ей придется столкнуться с угрозой наступления неблагоприятных последствий. Такие нормы включают (предполагаемые) преимущества для него и обязательства – для нее. Также ее могут отнести к тому типу женщин, которые не исполняют должным образом предписанные им роли или вторгаются на мужскую территорию.
Между терминами «сексизм» и «мизогиния» есть существенный контраст, и чтобы его проследить, нам будет полезно взглянуть на их употребление. Об этом я буду вести речь в третьей главе. Я предлагаю рассматривать сексизм как одно из проявлений патриархальной идеологии, оправдывающей и рационализирующей патриархальный общественный порядок, а мизогинию как систему, которая следит за соблюдением и обеспечивает исполнение его действующих норм и ожиданий. Поэтому сексизм опирается на науку, а мизогиния – на мораль. А патриархальному порядку присущи черты гегемонии.
На протяжении трех глав я буду выстраивать теорию «логики» мизогинии, в ходе чего я постараюсь показать, почему мой анализ имеет ряд теоретических и практических достоинств. Привожу, на мой взгляд, основные преимущества своего анализа в порядке их значимости: