О чем молчит фонендоскоп?

Внешне в поселке, где я работал, все оставалось по-прежнему. Только опустели магазины, в которых продавали одежду и обувь, а в продуктовых вечерами, после работы, нельзя было купить булку хлеба, и я довольствовался сдобной соломкой, пачки которой неизменно лежали на прилавке. Но иногда мне сопутствовал успех, редко, но удавалось взять хлебный кирпич. После того, как в одной из буханок я обнаружил в месиве не пропеченного теста розоватого цвета линейку, желание покупать хлеб вовсе исчезло.

Легкие дуновения перемен нет-нет да и долетали уже и в поселок. Больные, чаще мужчины, приходившие на прием, стали перемежать рассказы о своих болячках с историями, которые они недавно вычитали в газетах. Один местный житель ходил по врачам и собирал справки, чтобы отправиться в Америку. «А-а, – он махнул рукой, – если сдохну там, то и черт со мной, а туда поеду!». Выходя из кабинета, повернулся, бросил на меня прощальный взгляд и помахал рукой. Но каково же было мое удивление, когда я встретил его около магазина через полгода. Перед ним стояли мужчины, и он опять говорил об Америке и тоже с ними прощался.

В кабинете психоневролога работала медсестра. Она уже была не первой молодости, а мне казалась и вовсе старухой – худой, жилистой. При малейшем поводе над чем‐то посмеяться она начинала нарочито, очень громко и грубо, гоготать, широко открывая старческий рот. Не замечала, как собеседники гасили свои и без того кислые улыбки, в угоду ей сделанные, и начинали с тоской смотреть на ее большие желтые зубы и принюхиваться к запаху, шедшему изо рта. В поселке она прожила всю жизнь. А сейчас навострилась в Германию. Начала сбор каких‐то многочисленных справок, стала ездить на собеседования. Обсуждение результатов ее усилий шло каждодневно с другими медсестрами по углам поликлиники. Такая кипучая, полная надежд на лучезарное будущее, деятельность продолжалась около года. В итоге получила отказ. Разговоры прекратились. Жизнь пошла, как и прежде, в унылом ключе.

Однако в поликлинике время от времени стали происходить и веселые события. Как‐то на собрании коллектива больницы в лотерею разыгрывались три подписки на собрания сочинений Чуковского, Некрасова и Лескова. Пятьдесят белохалатников затаив дыхание ждали, чей же жребий достанет из мешка заведующая. В итоге собрания сочинений разошлись по рукам наименее приспособленных к этому занятию. В другой раз на всю поликлинику разыгрывалась пара женских сапог. Здесь судьба не прошла мимо меня.

С врученным талончиком, как с ценным трофеем, я направился в местный универмаг. Сапоги нужны были моей маме. Но они оказались на два размера больше, чем требовалось, и я оставил их в магазине. Такой опрометчивый с моей стороны поступок не остался не замеченным не только женским большинством, но и мужским меньшинством коллектива. Меня вызвала к себе в кабинет заведующая и, еле скрывая раздражение, спросила: «Зачем же вы талончик‐то отдали? Если вам не подошли, подошли бы кому‐то другому!». Я чувствовал себя неловко, виновато хлопал глазами и молчал. Я никак не думал, что за моими действиями так неравнодушно будут следить десятки глаз. После этого случая я принял твердое решение не участвовать в подобного рода лотереях.

В остальном все шло своим чередом. На первых порах вместе со мной в поликлинике работали еще два терапевта: Кузакевич и Арасов. Кузакевич была высокой, стройной черноволосой и кареглазой миловидной женщиной, женой отставного военного. Имела двоих детей школьного возраста. Работала в Слепнево около года. Мужа ее я видел мельком раза два. Это был мужчина средних лет, в очках, с черными усами. Он прихрамывал, опираясь на трость. Ходили слухи, что с ногой у него не все просто. На почве заболевания он начал попивать и поколачивать свою жену. Сама Наталья, так ее звали, была неконфликтным человеком, но с неважным здоровьем. Из-за стойкой анемии лицо ее было всегда серо-бледным, и она постоянно жаловалась на слабость и недомогание. Часто просила меня съездить на вызова вместо нее. Частенько ей внутривенно вводили препараты железа. Зимой она носила толстый вязаный свитер с большим воротником, сильно пропахший потом и своим запахом густо наполнявший ее кабинет. Как‐то к ней пришел больной пожилого возраста с жалобами на боль в левой половине грудной клетки. Она его осмотрела, выставила диагноз межреберной невралгии, назначила физиолечение и противовоспалительные препараты. Сказала больному явиться на повторный прием дня через три-четыре. В назначенное время больной пришел. Выяснилось: ему не лучше, боли продолжали беспокоить. Кузакевич повторно осмотрела больного, выписала уже лекарства в инъекциях. На всякий случай направила его на электрокардиограмму и рентгенографию органов грудной клетки. Опять назначила явку через четыре дня. Больной вновь явился, но с новыми жалобами: на одышку и слабость. Роясь в ящичке для бланков с анализами, Наталья нашла результаты обследования больного. В заключении электрокардиографии значилось: острый инфаркт миокарда. С таким диагнозом больного следовало госпитализировать еще восемь дней назад, никакое физиолечение нельзя было проводить. Но Кузакевич повезло, больной не умер, и никто из начальства не узнал о том, что больной и врач благополучно прошли по краю пропасти.