Марфа. Вторая кожа

* * *

В этот момент щёлкнул замок двери. Давление в комнате изменилось мгновенно, будто воздух стал плотнее. Марфа отшатнулась, метнулась к сундуку у стены. Дрожащими руками сунула коробку внутрь и захлопнула тяжёлую крышку.

В ту же секунду – глухой удар в дверь.

Они оба вздрогнули.

Второй удар – резче, настойчивее. Кто-то не просил. Кто-то требовал впустить.

Фёдор схватил свою сумку, грудь сжало.

– Кто это?.. – прошептал он. Ответа он не хотел слышать.

– Под кровать, – прошептала Марфа. – Быстро.

Он нырнул под низкую деревянную кровать, слыша, как засов двигается. Дверь с грохотом распахнулась.

Тень легла поперёк комнаты, плотная, вытянутая. На пороге стоял мужчина. Высокий. Прямой. Лицо будто вырублено из камня, глаза тяжёлые, точно вырезанные в холодном металле. Сапоги в снегу, пальто распахнуто.

Один шаг. Пауза. Второй – и порог остался за спиной.

Марфа не сжалась. Не отступила. Только выпрямилась чуть сильнее, будто стянула себя изнутри.

– Виктор, – сказала она просто. Без интонаций.

Он осмотрел комнату. Медленно, как чужую. Взгляд скользнул по печи, по столу, остановился на ней.

Фёдор под кроватью чувствовал, как гул его шагов отзывается в полу. Он не дышал. Увидел: одна из ступней Марфы слегка напряглась, пальцы ног будто сжались.

– Думала, задержишься, – сказала она.

– А я вот – взял и пришёл, – негромко ответил он. Усмешка звучала в голосе, но не в глазах.

Он протянул руку и положил ладонь ей на плечо. Движение было размеренным, почти ласковым, но Фёдор ощутил, как в этой тишине оно прозвучало, как удар.

– Всё спокойно?

– Да.

– А ты дрожишь.

– Просто устала.

Он смотрел на неё дольше, чем нужно. Потом убрал руку. Повернулся к столу, сел. Стул заскрипел. Звук вилки по блюдцу – как отсчёт. Но каждый звук отдавался в грудной клетке.

– Устала? – спросил он тихо, почти заботливо. Брал ложку, но не ел.

– Чуть-чуть, – она наполнила чашку. Рука не дрожала, но двигалась осторожно.

– Надо тебе отдыхать. – Он дотронулся до её пальцев. – Я волнуюсь.

Она кивнула. Улыбнулась – уголками губ, не глазами.

– Я справляюсь.

– Я знаю. Просто ты мне дорога. Я не хочу, чтобы ты сгорела. – Он отпустил её руку и начал есть.

Фёдор слышал это как спектакль. Но всё внутри кричало – в паузах, в дыхании, в тишине между словами. Запах мяса и хлеба не спасал – в комнате пахло опасностью.

Виктор вытер губы, отставил чашку и повёл взглядом по комнате. Медленно. Будто сверял по памяти. Потом остановился.

– Марфа… ты двигала сундук?

Она замерла. На миг. Подняла взгляд.

– Немного. Показалось, что сквозит.

– Ты всё двигаешь, – усмехнулся он. – Неугомонная ты у меня.

Он встал, подошёл. Крышка сундука чуть скрипнула – он поправил её.

Марфа отвернулась к посуде. Фёдор под кроватью не дышал. Сердце стучало в горле.

Тишина была почти физической. Только дыхание Виктора – тяжёлое, мерное, как натянутый канат.

Печь тлела, отбрасывая неровные блики на потолок. Марфа лежала неподвижно, считала вдохи – свои и чужие. Дыхание Виктора стало тяжёлым, вязким. Он заснул.

Она выскользнула осторожно, будто растворяясь из-под его руки. Босые ступни коснулись холодного пола, дыхание едва не сбилось от ледяного прикосновения. Но она не остановилась.

Под кроватью – тень. В ней – глаза Фёдора.

Они встретились. Марфа кивнула едва заметно. Он вынырнул бесшумно, как зверь. Двигался, будто заранее знал каждый скрип доски.

Дверь открылась с мягким щелчком. Ночь ворвалась в комнату, как вода. Он шагнул в темноту. Мотор зарычал на третьей попытке – коротко, срываясь, но завёлся.

Свет не зажёгся. Никто не вышел. Марфа осталась стоять у закрытой двери, не дыша.

Прошло несколько секунд. Долгих.

Она шагнула к кровати, но вдруг – звук.

Сначала тихий, как если бы кто-то провёл ногтями по ткани. Потом – чуть громче. Шорох. Трение чёрного шёлка о дерево. Она замерла.

Глаза – на сундук.

Он был на месте. Но воздух вокруг него будто сгустился. Не только воздух – время. Оно перестало течь. Висело. Застыло.

Ни треска дров, ни храпа, ни сквозняка.

Марфа не слышала даже собственных мыслей. Только ощущение. Низкое, холодное. Как будто сердце сползло в живот.

«Ты ведь не зря пришла…» – подумала она. – «Я просто держу дверь открытой».

Шорох повторился. Дольше. Глубже.

Будто кто-то внутри изучает пространство. Не ломится. Не вторгается. Прислушивается.

Она подошла ближе. Печь почти угасла. Свет стал рыжий, будто гниющий. Сундук не двигался. Но казалось, что дом слушает.

И изнутри…

Ещё один вдох. Ещё один шорох.

Она не дышала.

Глава 3

Тишина обволакивает сознание, тянется густой дымкой, как тёплая вата, обволакивающая не тело, а саму мысль. И лишь ветер, ленивый и бесплотный, скребёт оконную раму, будто пытается напомнить о чём-то далёком, уже утраченном.

Во сне Марфа идёт через бескрайнее белое поле – нет ни деревьев, ни дороги, ни следов, только ровная поверхность, похожая на плотный пар, и гулкое, колючее молчание, в котором звучит её одиночество.

Голоса зовут её – слабые, будто из глубины груди, и в одном из них она улавливает нечто родное, почти забытое, – интонацию бабушки, той, что гладила ей волосы в детстве, когда за околицей выли собаки.

– Вернись…

Она хочет ответить, хочет сделать шаг вперёд, но ноги словно вязнут в плотной, незримой границе, как будто под снегом вдруг возникает что-то упругое, и в тот же миг всё вокруг покрывается туманом – липким, холодным, будто старая марля, насквозь пропитанная временем и страхом.

Тишина становится такой плотной, что её хочется разжевать, она тянется в ушах, давит в висках, как будто кто-то натянул проволоку внутри головы, и всё в организме замирает – не от покоя, а от чего-то древнего, угрожающего.

Скрип рамы нарушает этот застойный вакуум – не как звук, а как трещина в оболочке сна, и сознание, ещё дрожащими нитями привязанное к полю, неохотно возвращается в комнату, выталкиваемое обратно в тяжёлую, неуютную реальность.

Пальцы вздрагивают, веки дрожат, дыхание цепляется за горло, будто тело пытается что-то вспомнить или предупредить, но не находит слов – потому что то, что приближается, не поддаётся объяснению.

Это не боль и не страх – это будто сам воздух стал плотнее, гуще, как если бы комната наполнилась невидимой водой, в которой всё двигается медленно, с усилием, и каждое движение – как сквозь тягучий мёд.

Что-то рядом.

Невидимое, но ощутимое, скользящее где-то на краю восприятия, – и его присутствие выдают еле различимые шорохи, будто кто-то в другой реальности медленно касается ткани, неуверенно переступает в темноте, затаившись между вдохами.

Она не открывает глаз – потому что знает: пока не смотришь, можно притворяться, что ничего нет; пока лежишь неподвижно, мир держится на грани.

Но шорох не уходит, он не исчезает, не растворяется, он – упрямый, как мысль, которая застряла между двух воспоминаний, и теперь царапает изнутри, выползая наружу, как чернила из треснувшего пера.

Под головой – жёсткая подушка, а в груди – ощущение, будто между рёбрами что-то засело: острое, колючее, напоминающее о себе каждый раз, когда она пытается сделать вдох.

Рядом – Виктор, тяжело дышащий, как старая печь, в которой угли не погасли, а лишь спрятались под слоем пепла; его рука, даже во сне, лежит на ней, словно тяжёлый якорь – цепкий, будто он боится её отпустить.

От его дыхания воздух казался густым, будто в комнате повис невидимый груз, от которого трудно было сосредоточиться.

«Мне показалось?..» – проскальзывает в голове, но мысль не успевает раствориться, как шорох, настойчивый и живой, сдвигается в темноте, и она уже знает: это не воображение.

Она медленно открывает глаза – движения осторожны, как у зверя, спрятанного в кустах, и взгляд скользит к углу, где стоит сундук.

Он не изменился – простой, старый, будто сам не хочет ничего говорить, но всё равно кажется… внимательным, как предмет, который давно выбрал момент, когда станет другим.

Внутри – коробка. Или не только коробка.

Сердце сжимается: шорох не уходит, он дышит вместе с ней, но отдельно – как второе сердце, слабое, липкое, не своё.

Пальцы дрожат.

Может быть, всё ещё можно спрятать? Запереть? Забыть?

Нет.

Она знает: ящик был открыт не тогда, когда она повернула ключ, а в ту минуту, когда приняла посылку в дом, позволила ей остаться под одной крышей.

* * *

Тишину ночи нарушало только тяжёлое дыхание Виктора.

Марфа лежала, будто прижатая к матрасу. Она вспомнила, как однажды он вспыхнул из-за пустяка – слова были острыми, взгляд запомнился надолго. С тех пор каждый скрип пола был для неё предупреждением: лишний раз лучше его не тревожить.

Она не смела пошевелиться, будто даже вдох мог нарушить хрупкий покой. Тело напряглось, как струна.

Минуты тянулись вязко. Наконец дыхание мужа стало ровнее, его рука ослабла.

Марфа решилась.

Осторожно откинула простыню, на цыпочках выскользнула из-под его руки, перешагнула через него, затаив дыхание.

Пол под ногами был ледяным. Каждый шаг – подвиг. Каждый вдох – шум. Но она не останавливалась. Страх стягивал грудную клетку, дыхание сбивалось, но ей нужно было дойти.

В углу комнаты – сундук. Слишком простой, слишком неподвижный, как будто сам знал, что внутри.

Пальцы дрожали, как от холода. Страх и любопытство боролись в ней. Днём она сомневалась.

Но теперь…

Теперь ждать было нельзя.

Ключ в замке провернулся с глухим щелчком. Тишина сгущалась, будто сама изба затаила дыхание. Марфа приподняла крышку сундука – медленно, чтобы не выдать дрожь в пальцах.

Коробка лежала в глубине, как спрятанное обещание. Её чёрный блик казался темнее ночи. Сердце билось, как у ребёнка, воровавшего варенье.

Марфа осторожно сняла крышку.

Сверху – запечатанный конверт. Плотная бумага хрустнула под ногтем. Изнутри выпал глянцевый буклет, затем лист с текстом. Она быстро пробежалась глазами по строкам:

«Приглашение на столичный кастинг. Возраст – до 50. Участие свободное.»

Она застыла. Пальцы вжались в бумагу. Кастинг? В столице? Само слово резануло по сознанию, как бритва. Сердце дёрнулось – то ли от страха, то ли от предчувствия.

Следующий лист – инструкция. Как надеть то, что лежит внутри.

Она перевела взгляд на Виктора. Он спал. Ровно, тяжело. Пока. Она выдохнула – едва слышно. Её шанс был сейчас.

Вернулась к коробке. В глубине – тёмный, свёрнутый костюм. Он не лежал – он ожидал. Глянец отражал слабый свет, белые швы блестели, как ожившие нити. Марфа взяла его за край. Материал чуть дрогнул.

Он был тёплым. Не просто тёплым – откликающимся. Податливым. Как будто не она брала его, а он выбирал её.

Пальцы сжались. Швы натянулись. Поверхность словно вздохнула.

Марфа провела рукой по ткани. Нити тянулись друг к другу, будто собирались сшить её заново. Ни одна вещь в её жизни не ощущалась так.

Она сглотнула и посмотрела на дверь. Тишина.

– Просто примерю, – прошептала. – Это всего лишь одежда.

Она сняла ночную сорочку, позволив ей мягко упасть на пол. Ветерок от окна коснулся кожи, вызвав лёгкий холодок и волнение.

Она подняла костюм. Пальцы нашли молнию. Материал был гладким, как вода, но удивительно мягко откликался на её движения.

Одна нога. Потом вторая. Бёдра. Живот. Швы стягивались, охватывая её точно по форме. Как будто он знал, где изгибы и впадины. Ни одного изъяна – только совпадение.

Костюм дышал вместе с ней.

Она затаила дыхание, когда натянула его до талии. Продела руки в рукава – и ощутила, как всё сливается в единое целое. Молния сомкнулась. Гладко. Почти бесшумно.

Он не просто облегал – он закрывал.

Поглощал.

Марфа сделала шаг. Ещё один.

Тело гнулось иначе. Легче. Чётче.

Перед зеркалом она остановилась. Смотрела на себя, как на другое существо.

С чёрной глянцевой кожей. Сшитой белыми линиями, как карта. Без лица, но с новой оболочкой.

Она выдохнула.

И с этой ночи уже никогда не станет прежней.

* * *

Она приблизилась к зеркалу и замерла: в отражении стояла женщина, похожая на неё, но выточенная заново – изгиб за изгибом, в блестящей, тёмной оболочке, которая подчёркивала не тело, а силу, как будто кто-то, незримый, сшил её заново, оставив от прежней Марфы только каркас.

Проведя руками по поясу, она ощутила гладкость костюма – ощущение было непривычным, словно открывалось что-то новое в самой себе.

«Я – другая».

Она двинулась – и отражение повторило движение с едва заметной задержкой, словно не желало подчиняться, а наблюдало, изучало, принимало решение.

Рука поднялась – в зеркале пальцы зависли на миг дольше, чем нужно, а потом оно… улыбнулось. Первым.

Марфа не улыбнулась в ответ – только сердце дёрнулось, среагировав быстрее разума, как будто тело уже знало, что она зашла слишком далеко, и путь назад стал не невозможным, а бессмысленным.

Когда она изогнулась, проверяя новый силуэт, материал натянулся с точностью, будто не облегал, а встраивался, и под ладонью прошёл лёгкий ток – не электрический, а живой, как будто ткань ответила прикосновением.

– А я, оказывается, хорошо в нём выгляжу, – сказала она вполголоса, почти в шутку.

– Не согласен, – раздалось откуда-то изнутри. – Вы в нём… божественны.

Она застыла, даже не испугавшись – просто слушала, как тело вспыхивает изнутри: тепло в торсе, мурашки по спине, ладони дрожат, как если бы не она касалась костюма, а он её.

Шёпот – не звук, а мысль, чужая, но ласковая – проникает в голову мягко, как пар в щель, и она уже понимает: это не её голос.

– Не бойся меня, – говорит он внутри, ровный, без тела, без лица.

Она обернулась, но в комнате – никого, только полумрак, натянутая тишина и зеркало, в котором отражение будто чуть дышит.

Марфа снова смотрит в него, и поверхность вдруг едва колеблется – как плёнка на воде, как граница между реальностями.

– Кто здесь? – шепчет она.

– Не бойся… – отвечает голос.

Она бросает взгляд на руку и замирает: между белыми швами проступает контур лица, вылепленного из тени, движущегося, изучающего её, как будто костюм, наконец, решил раскрыться.

Марфа сжимает губы, но вместо страха чувствует нарастающее, пугающее любопытство. Положив руку на грудную клетку, она ощутила ровный пульс, тело было на удивление спокойно.

– Не говори так громко, – шепчет она. – Ты можешь разбудить других.

Лицо в ткани будто улыбается.

Костюм не просто ощущал. Он был рядом. Он – был.

Не ткань. Не вещь.

Живое.

* * *

Марфа стояла перед зеркалом, тяжело дыша. Первоначальное восхищение костюмом растворилось – теперь он казался слишком тесным, слишком живым. Он не облегал, а держал. Словно врос в неё.

«Это всего лишь одежда», – подумала она. – «Я могу снять её».

Пальцы скользнули к спине, нащупали молнию. Сердце ускорилось. Тянет – тишина. Молния не шелохнулась.

Ещё раз. Сильнее. Ткань чуть прогнулась – и застывала. Она будто не чувствовала её усилий.

Марфа провела ладонями по белым швам, и всё внутри сжалось. Швы не расходились – наоборот, подтягивались, как будто костюм чувствовал её намерения.

– Этого не может быть… – прошептала она.

Попыталась поддеть ногтем край – пальцы скользили по поверхности, словно по стеклу. Казалось, сам воздух стал вязким, словно дышать приходилось через вату.

Молния слилась с костюмом. Никакого механизма – только гладкость и плоть.

– Нет… Так не должно быть. Должно работать… – голос её сорвался.

Она рванула ткань на груди, на плечах – без толку. Костюм лишь слегка пружинил, не давая ни одного шанса. Каждое движение – будто против воли собственного тела.

Слёзы выступили в уголках глаз, мешая видеть, но она старалась сдержаться.

Она опустилась на колени. Мир качнулся.

– Почему?.. Как?..

Внутри – паника. Но рядом с ней… спокойствие. Не её. Чужое.

– Тебе не нужно бояться, – сказал голос.

Он прозвучал тихо, но везде. В ней.

Марфа застыла.

– Дыши, – продолжил он. – Расслабься. Я не враг.

Она не ответила. Только втянула воздух. Медленно. Неровно.

Она больше не боролась.

Тело обмякло, дыхание выровнялось. А слёзы продолжали течь по её щекам, впитываясь в гладкую, неподатливую ткань.

Марфа сидела на полу, обхватив себя руками. Горячие слёзы давно высохли, оставив лишь покалывание на щеках. Её сердце больше не колотилось в панике, а дыхание стало ровным. Она чувствовала, как тепло постепенно разливается по телу, словно костюм подстраивался под её состояние, реагируя на её эмоции.

Она медленно разжала пальцы, скользнув руками по гладкому материалу. Теперь, когда страх ушёл, ощущения стали другими. Не враждебными, не пугающими – скорее, странно комфортными.

Марфа глубоко вдохнула и вытерла остатки слёз. Она не могла оставаться здесь вечно. Надо двигаться. Надо понять, что происходит.

Осторожно поднявшись на ноги, она сделала первый шаг. Материал легко двигался вместе с ней, не стесняя движений, а наоборот – подчёркивая их. Каждый шаг давался всё увереннее. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

Её отражение встретило её другим взглядом. Глубже, увереннее. Уже не с тревогой, а с осознанием.

Она медленно развернулась, делая плавные движения. Белые швы на чёрной поверхности обвивали её фигуру, как знаки. Костюм не просто облегал – он вшивался в неё. Не одежда. Метка. Новый контур тела. Новая граница между прежней Марфой – и той, кто только что родилась.

Марфа провела рукой по ноге, затем по поясу. Её дыхание стало глубоким. Это больше не было страхом. Это было что-то другое.

Она сделала ещё несколько шагов по комнате, теперь уже уверенно. Костюм не только подчёркивал её фигуру, но и придавал необычное чувство грации, будто её тело научилось двигаться иначе.

Она приблизилась к двери и с каждым шагом чувствовала: костюм подстраивается. Белые швы чуть натягивались при движении, как будто запоминали её походку. Когда она шагнула в коридор, доски под ногами не скрипнули – будто материал гасил звук, защищая её от мира. Теперь она не просто шла – её вели. Или – он шёл сам, через неё.

Марфа остановилась, глубоко вдохнула и улыбнулась. Её страх растворился. Теперь это был её костюм.

В комнате раздался глухой, протяжный храп. Виктор начинал просыпаться.

Марфа рванулась к молнии – бесполезно. Пальцы скользили по гладкому шву, будто костюм насмехался над её попытками.

– Давай же… – прошептала она, но ткань не поддавалась.

Паника нарастала. Она схватила сорочку, попыталась натянуть – но белые швы костюма проступали буграми, глянец не прятался под тканью. Сорочка топорщилась, скатывалась, словно сама отказывалась от сотрудничества. Всё выглядело нелепо – будто она натягивала тряпку на нечто неживое, чуждое.

Виктор вздохнул и перевернулся. Воздух в комнате стал вязким, тёмным. Она замерла.

Глаза мужа приоткрылись. Его взгляд метнулся по комнате, не сразу найдя цель. Марфа затаила дыхание, стараясь стать частью стены. Его ресницы дрогнули – и снова сомкнулись. Он проворчал что-то неразборчивое и затих.

Несколько секунд – вечность. Сердце колотилось так, что било в виски.

Только когда дыхание Виктора вновь стало ровным, Марфа сделала шаг. Один. Тихо. На цыпочках схватила халат, сжала в пальцах, как щит. Скользнула обратно под одеяло.

Глянец костюма скрывался под тонкой тканью, но ощущался на коже – плотный и странно тёплый. Её кожа под ним уже не чувствовалась своей.

Она легла на краешке кровати. Ночь за окном светлела, занавески просвечивались серым. Марфа закрыла глаза – сделала вид. Но сна не было. Ни сна, ни покоя.

Только страх.

Он сидел внутри неё, под рёбрами. И костюм, казалось, знал это. Он лежал на ней, как вторая кожа – и не отпускал.

Глава 4

Утро тянулось по накатанной – тихое, будто его вовсе не существовало. За привычными хлопотами Марфы скрывалась гнетущая тревога. Она вымыла пол, затопила печь, поставила чайник. И всё время ей казалось, что за ней кто-то наблюдает. Казалось, даже стены избы и тонкие трещины в бревне смотрят на неё затаив дыхание.

Она ощущала, как в спине тянет холод, будто в комнате кто-то стоит. На секунду ей даже показалось, что на руке снова проступил отпечаток шва – белая линия, которую не было видно, но она чувствовала её, как фантомную.

Она растирает плечо, как будто это поможет избавиться от ощущения, но вместо облегчения приходит лёгкий озноб.

«Хватит. Это просто вещь. Просто… странная вещь. Я же не обязана её снова надевать».

Марфа замерла у закрытого шкафа, пытаясь сдержать дрожь. Там, за дверцей, висел он – костюм.

Не просто вещь, а чёрная оболочка, сшитая как будто заново по её телу. Блеск латекса ловил полумрак, белые швы прорезали гладкую поверхность, намечая скрытую анатомию силы.

Костюм не просто ждал – он звал её. Тихим шёпотом на грани слуха, тяжестью безмолвия, невидимым давлением изнутри.

Марфа зажмурилась на секунду. Сердце вдруг заколотилось чаще. Неодолимая сила тянула её вперёд, к шкафу.

Наконец она шагнула навстречу искушению.

Она вспомнила, как в юности купила ярко-красную кофту и как мать сказала: «В этом на люди – стыдно показаться». Тогда Марфа спрятала вещь на чердак, а потом выкинула. С тех пор она так и не позволяла себе яркого.

А сейчас… сейчас ткань ждала, как будто всё это время кто-то другой ждал, пока она дозреет.

Дрожащими руками Марфа стала натягивать костюм – медленно, почти церемониально. Глянцевая ткань скользила по коже, плотно облегая её фигуру, словно срастаясь с телом. Казалось, чёрный костюм охватил всё её тело, стянув его в упругую оболочку.

В зеркало смотрела уже не Марфа.

Вернее, отражалась её фигура, но сама она казалась другой. Силуэт, блеск – словно из темноты шагнула незнакомка. Без маски, но с таким выражением лица, какого у Марфы никогда не было: уверенным, гордым, холодным.

У неё ёкнуло сердце от внезапной вины. Разве ей позволено так смотреть на себя – с восхищением? Разве можно чувствовать такую силу и красоту для себя, а не для него?

И всё же новое отражение не было врагом.

Оно притягивало.

Она не узнавала себя до конца, но и не могла отвернуться.

Это отражение не было ей врагом.

Оно соблазняло.

Костюм давал ощущение силы – не грубой, но выточенной, как скульптура из чёрного стекла.

В этом отражении не было её робости, ни складок на животе, ни обвисших плеч. Только уверенность – такая, от которой хочется отвернуться.

«Так не смотрят на себя в деревне. Так глядят те, кто решился на перемены.».

Но она продолжала смотреть.

Вместе с тем приходила вина.

За красоту, которую она осмелилась ощутить.

За желание быть кем-то, а не чьей-то.

За тоску по другому воздуху, по миру за пределами печи и скатерти.

* * *

Когда Виктор вошёл в комнату, его встретила тишина.

Но не обычная – вязкая, как воздух перед ударом молнии.

Марфа стояла у зеркала. Неподвижная.

Прямая спина, взгляд – не в отражение, а будто сквозь него, вглубь.

Он не знал, что именно изменилось, но чувствовал: в комнате стало тесно, как бывает перед грозой. Она стояла иначе – не ждала, а будто выбирала.

Его пальцы сжались. Он ещё не понимал, но уже тревожился.

Он улыбнулся, как всегда, – мягко, стараясь разрядить молчание.

Хотел сказать что-то лёгкое, привычное.

Но в складках её халата мелькнул отблеск – чёрный, гладкий, как налитая ртуть.

Он замер на долю секунды.

Под лбом сдвинулась тень.

Не гнев – недоумение.

– Скрываешь что-то? – произнёс он тихо, с оттенком шутки.

Но голос едва ощутимо дрогнул, как лист под порывом.

Марфа едва заметно вздрогнула.

Рука дёрнулась к поясу – жест машинальный, почти детский, как попытка спрятаться под одеялом.

Виктор дотронулся до её пальцев. Осторожно.

Не властно – будто успокаивая.

– Эй, – прошептал он. – Я просто хочу понять.

Его ладони коснулись узла пояса.

Халат начал медленно раскрываться, как занавес перед чем-то неизведанным.

Под халатом оказалась не простая сорочка, а латексный панцирь – вторая кожа, перетянутая белыми швами, будто тело перешили вручную, стежок за стежком.

Блеск материала поймал свет из окна и отбросил его обратно, подчёркивая каждый изгиб её фигуры. Всё казалось вылепленным заново, по чьему-то дерзкому замыслу.

Виктор провёл ладонью по чёрной поверхности, чувствуя скользкий холод – это была не ткань, а скорее застывшая ртуть или гладкое стекло. Под внешней твёрдостью он ощутил едва заметное пружинистое сопротивление, словно дрожь живого существа.