Марфа. Вторая кожа

Павел Винер

Марфа. Вторая кожа

Глава 1

В лифте было душно. Серые стены офиса будто сжимались вокруг, не давая дышать.

Фёдор стоял, молча слушая, как один из начальников – не генеральный, какой-то «помощник» – раздавал поручения:

– За город езжай. Документы из снабжения отвези на склад. Ты же у нас универсальный, Фёдор…

Голос – сухой, будто зачитывал список покупок. Он повторялся изо дня в день. Обычный день. Ничего нового.

Фёдора не проверяли. Ему не давали маршрутных листов. Все знали: дойдёт. Всегда доходил. Если кто-то не справлялся, отправляли его. В отделе шутили, что он доставит всё, что нужно, даже из-под земли. Только он не смеялся.

Он кивнул машинально. Всё как всегда – шаблонно, серо, без шансов на что-то иное.

Но лифт дёрнулся. И в тот момент, когда двери раскрылись, что-то изменилось. Не воздух – вес воздуха.

Вошёл он.

В чёрном пальто, с короткими седыми висками и бледным лицом. Улыбка – тонкая, будто нарисованная карандашом. Смотрел на Фёдора спокойно, как на счёт в банке: без оценки, но со знанием.

Владельца не представляли. Он появлялся, как тень: без объявления, без слов.

– Есть дело, – сказал он. – Важное. Как раз для тебя.

Он сделал паузу и добавил, глядя в упор:

– Если справишься, можешь больше не ходить по лифтам.

Он даже не спросил: «Возьмёшься?» Будто знал, что Фёдор уже согласен. Слова прозвучали как приговор. Или как обещание.

Фёдор собирался ответить, но в этот момент владелец подошёл ближе и вдруг, почти касаясь губами, прошептал ему на ухо:

– Ты же понимаешь, почему именно ты.

Потому что он не опаздывал. Не задавал вопросов. Потому что прошёл маршруты, на которые другие отказывались выходить. Потому что он не ошибался. Ни разу.

Ощущение было, будто кто-то поднёс лёд к коже.

Он понимал: за таким заданием что-то стоит. Или повышение. Или исчезновение. Но, кажется, он был готов к обоим вариантам.

И он не сказал «нет».

Через полчаса он уже ехал.

Сначала по привычному маршруту: склад, снабжение, две остановки по городу. Документы отдал, курьеры что-то крикнули вслед, кто-то пожал плечами – как всегда. Ни злобы, ни удивления. Просто «Фёдор снова взял на себя чужое». Даже навигатор не спорил.

Он справился быстро. Чётко. Без остановок. Как всегда.

Но когда город остался позади, всё привычное отвалилось, как шелуха.

Он свернул с кольцевой. Адрес без названия, только координаты. Где-то за лесом. За чертой даже спутниковой карты.

И чем дальше он ехал, тем меньше оставалось внутри того, что можно было назвать уверенностью.

* * *

Он покинул столицу около часа назад.

Город выталкивал его, как что-то инородное: мокрые улицы, суета в стекле, машины, стоящие бампер к бамперу, – всё это исчезло, едва он свернул на выезд.

Ни табличек, ни приветствий, только темнота, сгущающаяся за границей кольцевой.

Теперь – только пустота.

Фёдор ехал по дороге, исчезающей в ночи. Неон остался в зеркале. Вместе с ним – шум, мокрый асфальт, следы чужой жизни.

Всё, что хоть как-то напоминало движение и тепло, растворилось во тьме.

Мотоцикл дрожал под ним, фары выхватывали заснеженную трассу. Ветер лез за воротник, снег лепился к зеркалам и перчаткам. Сквозь него приходилось продираться.

Он ехал по трассе, которой не было на карте. Только координаты. Ни названия, ни указателей. Линия в никуда.

Пальцы затекли, спина ныла. Он мчал уже третий час. Ни встречных, ни света. Только хруст снега и вой в шлеме.

Фёдор сжал руль сильнее. «Что я здесь делаю?» – мелькнула у него мысль.

Ответ был очевиден: работа. Просто доставка.

Он клялся – это будет последний раз.

И снова нарушил.

Тьма впереди будто поджидала. Он глянул в зеркало – пустота. Ни фар, ни фонарей. Только он и дорога в неизвестность. Мысль вырвалась сама: а если развернуться? Соблазнительно. Очень. Но назад пути нет.

Он вспомнил прошлое задание – городской свет, стеклянные витрины, суету. Там, среди шума, даже ночью чувствовалась жизнь. А здесь – только мрак, запах снега и звенящий холод, просачивающийся в мысли. Какого чёрта он сюда приехал?

Он закрыл глаза на секунду. Ошибка. В тишине, где был только гул ветра в шлеме, вспыхнул хрип – резкий, как рывок удавки. Что-то выдохнуло прямо в ухо – чужое дыхание, рваное и неестественное. Затем – скрежет, будто ногтями провели по металлу с нажимом. Медленно. Уверенно. С умыслом.

Фёдор вздрогнул. Холодок скользнул по спине.

– Ты уже делал такое, – произнёс незваный голос. Он звучал не снаружи, а внутри, глухой, отстранённый, словно оживший обрывок воспоминания. Будто кто-то включил запись разговора, которого никогда не было.

Он узнал эту интонацию – болезненно знакомую, из прошлого, о котором не хотел думать.

– Я не уверен, что хочу это делать, – выдохнул он, чувствуя, как сердце гулко бьётся в груди.

(Хриплый треск. Тихий смех – словно пробивался через мокрую вату.)

– Но ты ведь едешь, – прогудел голос с насмешкой.

– Может, я… ещё передумаю… – попытался возразить Фёдор, сам не веря в собственные слова.

(Пауза. Давящая.)

И вдруг – шёпот. Едва слышный, родившийся не в динамике, а прямо под черепом:

– Нет. Тебе нельзя передумать.

Телефон в кармане завибрировал – резко, противно, будто вырывая из забвения. Фёдор вздрогнул, достал аппарат. Номер был незнакомым, но он сразу понял, кто звонит. Нажал на ответ.

– Да?

– Надеюсь, ты уже в пути, – голос ровный, выверенный, без эмоций.

– Еду, – коротко ответил он.

– Хорошо. Тогда запомни: больше шансов не будет. После выполнения переходишь в офис.

Фёдор нахмурился.

– Я помню обещание.

– Условия прежние. Ты доставляешь – и всё. Стабильная зарплата. Никакой курьерки, никакого промо. Ты это заслужил – за двадцать лет на ногах.

Он провёл ладонью по лицу, растапливая иней на коже.

– Я уже слышал это. Каждый раз – новый заказ, обещание, что он последний…

– В этот раз всё иначе.

– Вы уверены?

– Абсолютно, Фёдор. Если, конечно, не передумаешь.

– А если передумаю?

– Тогда будешь кататься до пенсии. А ведь сам этого не хочешь.

Фёдор молчал.

– Если всё пройдёт, как надо… – он замялся. – Я хочу гарантию. Бумагу, не слова.

(Пауза. Потом лёгкий смешок в трубке.)

– Будет. Подписанная. После отчёта. Обойдёмся без совета директоров.

На мгновение перед ним возник образ: офис, кружка с логотипом, тёплый свет. Без мотоцикла. Без холода. Может, это действительно конец?

Он выпрямился, прибавил газу.

– Хорошо, – сказал он.

Голос снова стал холодным:

– Тогда сделай свою работу.

Связь оборвалась.

Фёдор ещё секунду держал телефон в руке, слушая тишину после сигнала.

Мотор гудел ровно, будто ждал решения.

Он выдохнул – тягуче, будто выпускал остатки сомнений.

Пальцы снова легли на руль. Он поёжился – в шлеме было жарко от мысли, что всё решено.

«Последний раз».

Сколько уже этих последних?

Но на этот раз – с бумагой.

С офисом.

С нормальной жизнью.

Фёдор кивнул себе, словно поставил подпись.

Газ. Свет фары вырвал из тьмы обочину.

Дорога снова стала главной.

Просто доставить.

Просто доехать.

Он мчал вперёд, как человек, который, наконец, выбрал: не назад – ни при каких условиях.

Впереди, сквозь туман, вынырнул жёлтый свет. Одинокий, нечеловечески ровный.

Не дом – фонарь на высоком деревянном столбе.

Под ним – перекрёсток и вбитый в землю указатель.

Старая доска, покосившаяся, тёмная от времени.

На ней – выжженные буквы: «Деревня Ветошь».

Без стрелок, без расстояний. Только название, как надгробие.

Фёдор замедлил ход. Взглянул на координаты – совпадает.

Значит, сюда.

Он свернул с трассы.

Асфальт под колёсами исчез – пошёл утоптанный снег, неровный, будто дышащий.

Шины скрипнули, мотоцикл встряхнуло.

Дорога сузилась.

Слева и справа деревья сдвинулись ближе, сплетая ветви над головой.

Как будто лес закрылся за его спиной.

Он ехал медленно.

И впервые за всю дорогу не из-за усталости.

* * *

Последний дорожный указатель исчез в зеркале.

Растворился в тумане, как и всё остальное.

Теперь – только узкая лента дороги, зажатая между белыми полями.

Фары выхватывали редкие кусты. Их тени казались перекошенными – словно сами прятались.

Асфальт сменился просёлком. Руль дёрнулся, колесо угодило в яму. Толчок отозвался в позвоночнике.

Фёдор стиснул зубы, но не сбросил скорость. Главное – успеть до темноты.

Мимо проплывали дома.

Старые – покосившиеся, с облупленными ставнями.

Новые – аккуратные, с пластиковыми окнами и одинаковыми заборами.

Те, где можно жить. Не показушно, но тепло.

Деревня дышала – не умерла, но затаилась.

Из одного двора выглянула женщина с вёдрами – и тут же отвернулась, заметив Фёдора.

Другая – убрала бельё с верёвки, глядя исподлобья.

Даже собаки не лаяли.

Он чувствовал взгляды за окнами. Не враждебные – выжидающие.

Форма, в которой он был, – фирменная городская куртка с логотипом – казалась слишком чистой.

Чужой.

Он свернул к дому в центре деревни.

Он сразу бросался в глаза.

Не просто новый – роскошный. Будто оттуда, где не пахнет дымом.

Словно его поставили с вертолёта, чтобы продемонстрировать успех.

«Этот дом живёт по своим правилам», – подумал Фёдор.

Он остановился, глубоко вдохнул. Просто задание. Доставить и уйти.

Тогда почему внутри всё сжимается?

Он постучал.

– Эй, люди добрые! – крикнул, но снег втянул звук.

Ответа не было.

– Хозяюшка! – постучал сильнее.

Вдруг что-то дрогнуло.

Он почувствовал – на него смотрят.

Обернулся.

У забора – силуэт.

Тонкий, вытянутый. Чёрный платок. Лицо не видно. Только глаза – мутные, как затопленные окна.

– Что вам тут нужно? – голос тонкий, как лёд по стеклу.

Он вздрогнул.

Снова обернулся к двери. В проёме стояла женщина. Уже яснее.

Старуха.

Не сутулая. Не хрупкая.

Платок – чёрный, без узора. Руки – перед собой, как у монахини. Губы – тонкие. Пальцы – белёсые.

– Я… это… товар… – он осёкся.

Она вскинула взгляд. Не испуг. Не вражда.

Понимание.

– Не трогай это, – сказала она тихо. Будто не ему, а вглубь дома.

– Что?..

– Это не посылка. Это узел. Развяжешь – не свяжешь обратно.

Он хотел шагнуть ближе.

Она не двинулась. Только посмотрела вбок – туда, где был только туман.

– Они не любят чужих.

По спине прошёл холод – не от ветра. Изнутри.

– Ты уже здесь, – произнесла она. – Но это не значит, что тебя ждали.

И, не дожидаясь ответа, развернулась.

Исчезла в доме.

Дверь закрылась без звука.

А за ней – щёлкнул засов.

Фёдор стоял неподвижно, глядя на дверь, за которой исчезла старуха.

Снег под ногами будто стал глубже. Воздух – плотнее.

Он понял: простого пути не будет.

На мгновение он хотел уйти. Просто развернуться и исчезнуть с этой улицы, как будто ничего не начинал.

Но что-то держало. Не только обещание. Не только деньги.

Что-то в её словах. В этом доме. В том, как на него смотрели.

Он выдохнул.

Если дверь закрыта – значит, надо стучать в другую.

Он не привык сдаваться после первой попытки.

В конце концов, он был здесь не впервые. Не в этой деревне, но в таких ситуациях.

Он поправил воротник, взглянул вперёд.

Улица тянулась, как коридор, каждая дверь – как шанс. Или как ловушка.

И он пошёл.

Фёдор сделал шаг назад и обернулся к улице. Дом, где только что светилось окно, погас. Ветер исчез. Тишина тянулась, как натянутая нить.

Позади – хруст снега. Медленный, осторожный. Не ветер, не зверь. Присутствие. Он резко обернулся – никого. Снова вперёд. Теперь он видел другой дом – с тёплым, ровным светом. Единственным на всю улицу.

Он шагнул. Потом ещё. Что-то изменилось. Не воздух, не звук – пространство. Оно стало плотным, как смола. Лампа в окне моргнула, как глаз. Будто дом заметил его. Он застыл. Кровь стучала в висках. Сделал шаг – и всё исчезло. Ночь снова стала обычной. Снег – снегом. Дом – домом.

Первая дверь. Покосившееся крыльцо. Стучит. Тишина. Потом громче. Потом кулаком. Ничего. Ни скрипа. Ни шагов. Будто внутри затаили дыхание.

Вторая. Щель в двери – как рана.

– Здесь не принимают чужих. Даже подарки.

– У меня товар.

– Нам ничего не надо.

Женщина оглянулась вглубь дома – и закрыла.

Третья. Шёпот:

– Иди. Пока никто не вышел к тебе всерьёз.

– Почему?

(Пауза.)

– Здесь чужих не ждут.

Щелчок. Закрыто.

Четвёртая. Сначала темно. Потом вспыхнул свет. Открывает мальчик лет семи. Бледный, в пижаме. Глаза – стеклянные. Он молчит, но будто слышит голос внутри.

– Где твои родители?

Он указал в темноту – и закрыл дверь, не моргнув.

Пятая. Старик. Под глазами – тени, будто лицо вырезано ножом.

– Думаешь, ты первый?

– Уезжай. Пока не поздно.

Шестая. Парень с подбитым глазом.

– Ты с ними?

– С кем?

– Неважно. Просто иди. И не оглядывайся.

Щёлк.

Фёдор выпрямился. Он думал, что знает, куда едет. Но деревня знала его раньше. Здесь считали не дома, а тех, кто входит. И он уже был в списке. Кто-то вёл счёт его шагам. Что-то ждало, пока он сделает шаг лишний.

Он прошёл ещё немного. Сил почти не осталось. Тело ныло от холода, пальцы не слушались. Мысли спутались, словно растерянные следы на снегу.

Он не помнил, как оказался в переулке – узком, петляющем между пустыми домами.

Свет впереди – едва различимый, будто мираж – заставил его ускориться. Он даже не осознал, как подошёл вплотную. Окно. Дверь. Дом.

Последняя точка.

* * *

Мир качнулся. Всё вокруг потемнело по краям, звуки ушли вглубь, будто уши заложило тишиной.

Фёдор рухнул в сугроб. Воздух застыл в лёгких – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сердце билось в горле, отдаваясь болью в висках.

И вдруг – резкий лай. Высокий, хриплый. Не собачий – словно ночь надломилась, издав звук.

Дверь скрипнула.

На пороге – женщина. Свет изнутри вырезал её силуэт, лицо тонуло в тени. В руке – неясный предмет, то ли кочерга, то ли просто игра света.

Она молчала. Только смотрела.

Фёдор попытался пошевелиться – тщетно. Он мог лишь смотреть вверх, будто пригвождённый к земле.

Женщина склонила голову:

– Вот как…

Без удивления. Без страха. Будто она знала, что он придёт.

Она шагнула вперёд. Тепло от дома окутало его, но по спине пополз холод. Он не мог отвернуться. Не мог закрыть глаза.

Он уже был в её власти.

Глава 2

Снег падал за окном крупными хлопьями, а вокруг стояла тишина – густая, вязкая. Фёдор медленно всплыл из беспамятства.

Первое, что он ощутил – не холод и не боль, а их отсутствие. И эта мягкость состояния пугала его сильнее любого мороза.

Воздух вокруг был не просто тёплым – он был плотным. Будто состоял не из кислорода, а из пара и масла. Фёдор чувствовал его слоями: прохладный струился под подбородком, сухой ласкал щёку, влажный оседал у ноздрей.

Где-то рядом тихо щёлкнуло, послышалось ритмичное шуршание. Не треск пламени – скорее шелест, словно кто-то медленно перелистывал страницы книги.

Он приоткрыл глаза. Всё плыло. Стены покачивались, тени дрожали, будто за ними кто-то прятался. Ему казалось, что пространство дышит вместе с ним – живое и одновременно затаившееся.

Он попытался открыть глаза шире. Комната плавала. Тени на стенах дёргались, будто кто-то двигал ими изнутри.

И только через минуту пришло слово:

Дом.

Он выдохнул. Медленно, с сомнением. Комната проступала из сна – как изображение в проявителе.

Низкий потолок с открытыми балками. Стены – бревенчатые, тёплые. В углу – печь. Не огонь, а дыхание. Не жар, а прикосновение – как рука, лежащая на плече.

Не больница. Не гостиница. Дом.

Воздух был плотным. С примесью дыма, чего-то мучного и сладкого. Не парфюм – запах реальности. Печь, тесто, может, варенье.

На полке – глиняные кружки. На столе – ткань, вышитая вручную. В углу – веник, которым действительно подметают. Комод с облупленными ручками, открытый сотни раз.

На подоконнике – банка с вареньем. Не для красоты. С кривой крышкой. С каплей сиропа, застыла на боку.

Этот дом не притворялся деревней. Он был ею.

Где-то рядом потрескивали поленья. Ровно. Без всплесков. Как дыхание.

Шаги. Медленные. Не тревожные. Кто-то был здесь всё это время.

Он приоткрыл глаза.

Женщина.

Сначала – как часть сна. Или как предмет интерьера. Слишком неподвижная. Слишком… точная.

Она не притворялась занятой. Просто сидела у печи, подбрасывала дрова. Как будто знала, что он откроет глаза именно сейчас.

И в момент, когда он моргнул, она подняла голову. Точно. Без задержки. Будто по сигналу.

Их взгляды встретились.

Не удивление. Не испуг. А изучение.

Она не вскрикнула. Не сделала резкого движения. Только чуть прищурилась, как от солнца.

Пальцы дрогнули, когда опускала полено. Но не выронила. Значит, знала.

Он шевельнулся. Её рука остановилась.

– Очнулся?

Голос – как печь. Тёплый, ровный. Без эмоций, без драмы. Просто факт.

Она повернулась. Женщина лет тридцати пяти. Прямая осанка. Глубокий взгляд.

– Как ты себя чувствуешь?

* * *

Он не ответил сразу. В её глазах – не холод и не тепло. Ожидание.

Она уже видела его раньше.

И он это понял.

Он резко сел. Тело отозвалось болью, но тревога заглушила всё. Сумка. Посылка. Всё ли на месте?

– Где мои вещи? – голос сорвался резче, чем он хотел.

– У стены, – отозвалась женщина, не оборачиваясь.

Он сразу заметил: сумка стояла у ножки стула. Аккуратно. Слишком аккуратно. Подойдя, он опустился на колени и расстегнул молнию. Внутри – она. Посылка. Прямоугольная коробка, плотно обмотанная чёрной бечёвкой. Та самая.

Но…

Он провёл пальцем по крышке – и замер. След. Слабый. Размытый. Как будто кто-то держал её голыми руками – и положил обратно. Узел смещён, на крышке вмятина. Ничего явного. Но чувство – острое, как холод на шее: коробку открывали.

Он вспомнил, как получил её: переулок, мокрый асфальт, человек в капюшоне, кивок и короткая фраза: «Просто доставь». Ни имени, ни цели. Он хотел бы забыть тот вечер – ботинки, отражённые в луже, запах гари, чувство, будто коробка обожгла руки. Как будто у неё была своя воля.

Он поднял взгляд. Женщина всё так же сидела у печи. Ни взгляда, ни жеста. Будто ничего не происходит. Но он знал: она видела. И ждала, что он это поймёт.

В комнате повисла тишина. Точнее, её слишком явное присутствие. Будто после реплики, которую никто не произнёс, но все услышали.

– Теперь успокоился?

– Почти, – выдохнул он. Лицо пылало от жара, ладони дрожали, но внутри становилось тише.

Она встала. Двигалась спокойно, почти беззвучно, будто каждое движение было заранее отрепетировано. Подошла к столу, достала чашку и поставила перед ним.

– Пей, – сказала она и снова вернулась к печи.

Только теперь он заметил самовар. Не электрический – латунный, с узором по бокам. Из носика тянулся пар, наполняя воздух запахом чабреца, зверобоя и чего-то ещё – неуловимого, тёплого, будто из глубины памяти.

– Осторожно. Горячий, – добавила она, пододвигая блюдце с баранками и небольшой кувшин с мёдом.

– У тебя всё… – он осёкся, не зная, как продолжить.

– Настоящее? – усмехнулась она. – Тут всё настоящее.

Он взял чашку. Пальцы дрожали. Поднёс к губам. Глоток – и всё замерло.

Горячее, терпкое, медленно заполняющее грудь. Он не помнил, когда в последний раз что-то грело его изнутри.

– Спасибо, – тихо сказал он.

– С баранками вкуснее, – ответила она и снова опустилась в кресло.

Он взял одну. Тёплая, мягкая, с золотистой корочкой. Когда откусил, почувствовал масло, муку, соль и… неуловимую ноту, напоминавшую о доме. О таком, которого у него давно не было.

Слишком вкусно. Слишком просто. В этом доме каждая деталь – как капкан, прикрытый заботой. Даже кружка с отбитыми краями – правильная, настоящая. Как будто всё вокруг было слишком хорошо, чтобы быть просто домом.

Он почувствовал это. И это его тревожило.

– Хорошо? – спросила она.

Он взглянул на неё. Она смотрела не на чай, не на еду – на него.

– Лучше не бывает, – ответил он и вдруг понял: это правда. Но в этой правде было что-то… опасное.

Фёдор поставил чашку на стол. Осторожно, будто любое движение могло что-то испортить. Женщина молчала. Но её молчание не было пустым – оно наблюдало. Он чувствовал её взгляд, словно тень, сидящую в углу комнаты.

Он смотрел на неё, как на человека, от которого слишком многое зависит. Она не отводила глаз. Сидела прямо, ладони – на коленях, будто ждала не слов, а признания. В его голове мысли путались, но одна мысль всё же вырвалась наружу.

Он открыл рот, чтобы заговорить, но закрыл. Потом снова. Её брови едва заметно дёрнулись, словно она уже знала, что он хочет сказать, и просто ждала, когда он признается сам.

Он провёл рукой по лицу и только тогда решился:

– Мне нужно… – голос чуть дрогнул. – Передать одну вещь. Посылку.

Она не удивилась. Просто посмотрела на него с вниманием, в котором не было ни оценки, ни сочувствия. Только ожидание.

– Это важно? – спросила она спокойно. Не как человек, сомневающийся, а как тот, кто знает ответ заранее.

– Очень, – выдохнул он. – Я не знаю, что в ней. Но знаю, что она может… изменить мою жизнь. Или закончить её.

На мгновение в её лице что-то дрогнуло – еле заметная тень, как от воспоминания. Почти улыбка. Или сожаление.

– И ты хочешь, чтобы я… взяла это?

Он кивнул. Неуверенно, но без колебания.

– Если не ты, то никто. Мне кажется, она… должна быть у тебя.

Она не ответила сразу. Подошла к столу. Медленно, будто каждое движение сверялось с чем-то внутри неё. Взглянула на коробку. Стояла, как перед алтарём.

Потом, не торопясь, обеими руками взяла посылку, прижала к груди и закрыла глаза.

– Хорошо, – произнесла она. – Пусть так.

* * *

Марфа держала коробку как что-то живое. Не тяжёлое – опасное. Она стояла у стола, взгляд прикован к бечёвке, словно к спусковому крючку.

– Ты не открывал? – спросила негромко, не поднимая глаз.

– Не моё дело, – ответил Фёдор и отвёл взгляд.

– Значит, теперь моё, – пробормотала она и потянула за узел.

Бечёвка развязалась легко. Слишком легко. Как будто сама хотела освободиться. Она приподняла крышку. В комнате повисла тишина. Даже печь будто замерла.

Внутри лежала ткань. Чёрная. Гладкая. Мерцающая, как разлитое масло. Она не просто лежала – казалось, тёмное полотно дрожит, переливается, перетекает само в себя, выбирая форму. Воздух над коробкой дрогнул, точно мираж над раскалённым асфальтом. Откуда-то из глубины поднимался лёгкий жар, едва ощутимый, но настойчивый.

Фёдор невольно отступил на шаг. Он не понимал, что перед ним, но чувствовал: это не просто одежда. Не вещь. Что-то… иное.

– От неё… тепло? – выдохнул он, сам себе не веря.

Марфа не ответила. Она застыла, не мигая, боясь даже вдохнуть, словно любое движение может разбудить то, что скрыто внутри. Капля пота скатилась по её виску. Она сглотнула, почувствовав, как по позвоночнику медленно поднимается озноб. Не от холода – от предчувствия, сладкого и пугающего, как зов крови.

Ей чудилось: ткань в коробке дышит. С каждым едва уловимым «вдохом» её собственное дыхание сбивалось. Комната затихла. Даже поленья в печи не трещали. Показалось, будто сама коробка прислушивается к ним. Не она смотрит на ткань – ткань смотрит на неё.

– Она не просто лежит здесь, – прошептала Марфа. – Она ждёт.

Рядом с тканью лежал плоский серый конверт без надписей. Она скользнула по нему взглядом, но не коснулась.

– Что это? – спросил Фёдор.

– Не знаю, – тихо ответила она. В голосе звучала непривычная неуверенность.

Марфа медленно накрыла коробку крышкой, как клетку с ядовитой змеёй. Помедлив, добавила, почти шёпотом, с благоговейной настороженностью:

– Это… не просто одежда.