Совершенство

– Ты не хотела ехать из-за меня? – нарушает молчание Нестеров, когда мы подходим к машине, и добавляет, откашлявшись: – Наверное, я должен извиниться за вчерашнее. Просто вечер был напряженный. И твое поведение вывело меня из себя. Да и пощечин мне никто до тебя не давал.

«Ого, извинения?! Неожиданно, – высовывается из-за плеча чертенок. – И очень непохоже на Нестерова. Смотри, как ему неловко».

Но Марк не похож на человека, испытывающего неловкость. Голос твердый и уверенный. Скорее, он относится к извинениям как к обусловленной этикетом необходимости.

Он не говорит о том, что было после пощечины. Я тоже не хочу говорить об этом, поэтому сажусь за руль и парирую:

– А мне никто до тебя не дарил сирень. Считай, мы квиты.

– Какой-то неравноценный обмен, – усмехается он, устраиваясь на переднем пассажирском сиденье и отодвигая его назад, чтобы вытянуть вперед длинные ноги, обтянутые темными джинсами. – Мне казалось, что ты тоже сожалеешь о содеянном.

Вот, значит, как. Он что, рассчитывал, что я тоже извинюсь? Ну уж нет. Пожав плечами, я выезжаю с парковки.

– Тебе казалось. Если бы у меня появилась возможность отмотать время назад, я разве что вмазала бы Зориной посильнее. Ты можешь думать что хочешь, но она умышленно порвала мне платье. И я не та, кто подставит вторую щеку после удара по первой.

Показная кровожадность не производит на Нестерова ожидаемого эффекта. А зря. Подсознательно мне хочется запугать его так же, как он запугал меня. Хочется казаться сильнее, чем есть на самом деле. Но то ли я слишком неубедительна, то ли Марк такой бесстрашный.

– Заметил. А знаешь, за что она так тебя не любит?

Еще бы не знать. Конкуренция – она такая.

– Знаю. За то, что ей не досталась выгодная реклама новой кофейни в центре, а мои фото они в итоге разместили на пяти баннерах.

– Не угадала. Аня считает тебя виновной в том, что ее брат попал в больницу с нервным срывом.

Чушь, бред и ересь. Хотя я и не ожидала, что Зорина напрямую признается Нестерову в своей зависти.

– Я понятия не имела о том, что у нее вообще есть брат, пока ты сегодня об этом не упомянул, – фыркаю я, а он объясняет:

– Андрей Котов. У них фамилии разные. У него фамилия матери, у нее – отца.

Я хмурюсь и недоуменно моргаю, пытаясь соединить туманный образ в голове с произнесенной фамилией. Андрея я помню. Он был милым и добродушным, но быстро мне надоел. То, что он после этого попал в больницу, – очень неожиданно и не очень приятно. Я об этом не знала.

– Мы просто расстались, потому что нам стало скучно вместе, – устало бормочу я в свое оправдание, стараясь не отвлекаться от дороги, где таксисты уже посчитали отсутствие пробок поводом лихачить, не опасаясь установленных повсюду камер видеонаблюдения.

Марк легко соглашается со сказанным:

– Ага. Как и с тем, кто был до него.

Честно говоря, плохо помню, кто был до Андрея. Но то, что он тоже мне надоел, скорее всего, правда. Вот только откуда Нестерову об этом известно?

– Ты что, наводил обо мне справки? – хмурюсь я.

– Должен же я был удостовериться, что сирень попала в хорошие руки, – он отворачивается к окну, любуясь огнями ночного города, сливающимися в сплошные разноцветные линии, пляшущие перед глазами.

То, что Марк знает обо мне больше необходимого, настораживает, но я не подаю вида.

– Ты всех блогеров считаешь лентяями или только меня? Зорина, по-твоему, тоже бездельница?

– Я не называл бездельницами ни тебя, ни Аню, – отзывается Нестеров, не поворачиваясь. С ним намного легче разговаривать, когда взгляд его зеленых глаз направлен не на меня. – Просто считаю, что блогерство – это больше увлекательное хобби, нежели работа.

Вот тут я никак не могу с ним согласиться, но и спорить не вижу смысла. И, не удержавшись от шпильки в его адрес, отвечаю:

– Ты просто, наверное, слишком старый, чтобы понять. Семь лет разницы между нами заставляют смотреть на мир иначе.

– На следующем светофоре поверни направо. Молодец, что посчитала, – смеется он и возвращает шпильку: – Справки обо мне наводила?

Я понимаю, что прокололась, упомянув, что знаю о его возрасте, но вынужденно держу хорошую мину при плохой игре:

– Должна же я была знать, чью сирень тащу к себе домой.

Он усмехается и указывает дорогу к ряду кирпичных таунхаусов на Алексеевской сопке. Улица тупиковая, и машин здесь почти нет. Владельцы здешнего жилья оставляют собственный транспорт в гаражах на цокольном этаже.

Я останавливаю машину у последнего подъезда. Нестеров щелкает ремнем безопасности, но выходить из машины не спешит:

– Ты не ответила на мой вопрос, милая. Ты не хотела ехать из-за меня? – голос приглушенный, ненамного громче шума все еще работающего мотора моего автомобиля.

Предпочитаю бессовестно солгать:

– Нет, – и приправляю ложь истиной для правдоподобности: – Просто не очень люблю море.

– Полюбишь, – серьезно обещает Нестеров. – До завтра, Милана.

Он выходит из машины, не дожидаясь моего ответа.

А послевкусие от завершения нашего разговора у меня остается очень неоднозначное. Вяжущее, горько-сладкое. Как после конфет с ликером.

Глава 8. Участь яблока раздора

На часах еще нет десяти, когда меня будит телефонный звонок Леры.

– Лана, подъем, – смеется она в трубку, услышав мое хмурое и сонное «привет».

Спальня пропитана ароматом сирени. Нежным, манящим, с едва заметной горчинкой. Цветы никак не желают вянуть несмотря на то, что стоят давно. Они все такие же свежие и бархатистые, как в тот день, когда Нестеров всучил мне букет.

Глядя на часы, я мысленно чертыхаюсь. Как можно вставать в такую рань? Кажется, мне даже снилось что-то приятное, но теперь, хоть убей, не вспомню, что именно. Из-за таблеток я редко вижу сны, и то, что упустила один из них, вызывает раздражение.

– Заеду за тобой в начале двенадцатого, и вместе поедем на причал. Марк и Ник уже уехали, чтобы закупить провизию и загрузить вещи. Так будет удобнее, незачем гнать туда сразу четыре машины, – тараторит Дубинина, пока я, смирившись с неизбежным, отправляюсь в ванную.

Я соглашаюсь и, услышав в ответ «до встречи», кладу трубку, закончив диалог, в котором мне принадлежали только два слова.

«Может, ну его, этот остров, Милашечка? – подстрекает продинамить поездку чертенок. – Вернемся в постельку и доспим еще пару часиков».

Зеваю во весь рот, выдавливая зубную пасту на электрическую щетку. Взъерошенное и сонное отражение в зеркале намекает, что для того, чтобы быть совершенством, нужно причесаться, умыться, сделать маску и макияж.

– Же можу, – громко отвечаю я, заглушая мерное жужжание щетки во рту. – Межя же шам Шахаров жжет.

«Чего-чего?» – тоже зевая, переспрашивает чертенок.

– Сахаров, говорю, меня там ждет, – повторяю для непонятливых, когда вытаскиваю щетку и, прополоскав рот, выплевываю воду с пастой в раковину. – И я не могу не поехать.

Я приклеиваю под глаза ярко-розовые гидрогелевые патчи, наскоро выполняю вакуум и планку. Пока пью кофе, делаю несколько асан йоги и на ходу бросаю в спортивную сумку «Луи Виттон» три комплекта белья, полотенце, купальник, кроссовки, пару футболок, спортивный костюм, бейсболку и рваные джинсы-багги. Добавляю шорты на случай хорошей погоды и толстовку – на случай плохой.

Сумка уже застегивается с трудом, но я с упорством, достойным лучшего применения, впихиваю туда огромную косметичку и внешний аккумулятор для того, чтобы заряжать телефон в отсутствие электричества.

«Ничего не забыла?» – интересуется чертенок, нацепивший на себя соломенную шляпу с огромными полями, солнечные очки, походный рюкзак вдвое больше его самого и высокие резиновые сапоги в белый горошек.

Очевидно, в рюкзаке у него тонна сарказма, несколько килограммов ехидства, пара пакетов иронии и расфасованные поштучно язвительные насмешки.

– Нет. Но шляпа – идея хорошая.

Лера уже сообщила, что ждет в машине, когда я не торопясь облачаюсь в женственное нежно-розовое платье-миди с запахом и белые сандалии на массивной подошве. Дополняю образ солнцезащитными очками и соломенной шляпкой с ленточкой.

«Не торопись ты так, – ворчит запыхавшийся чертенок. – Подождет твоя Дубинина, ничего у нее от этого не треснет. И таблетки возьми, иначе три ночи бессонницы нам с тобой гарантированы».

– Никита. Никита, а не Дубинина. Так что могу в кои-то веки побыть пунктуальной, – беспечно отзываюсь я и запихиваю бутылек с таблетками в боковой карман сумки, отчего он топорщится и едва не рвет молнию замка.

Перевесив тяжелую сумку через согнутый локоть, спускаюсь вниз, напевая мысленно одну из веселых песенок Ланы Дель Рей.

Завидев меня, Лерка выходит из белого «гелендвагена», тепло обнимает и помогает закинуть неподъемную сумку на заднее сиденье, в то время как я устраиваюсь на переднем.

Дубинина одета по-походному в велюровый серый спортивный костюм. Ее футболка влажная от испарины. Видимо, она выехала раньше, когда было прохладно, а сейчас, к обеду, распогодилось, и солнце жарит по-летнему.

– Ну, как настрой? – жизнерадостно интересуется она, включая кондиционер в машине на минимум.

«Отличный у Милашечки настрой, – нараспев отвечает за меня чертенок, деловито спустив на нос-рыльце солнечные очки. – Настрой отбить у тебя Сахарова».

Радуясь, что его не слышит никто, кроме меня, я лаконично отвечаю:

– Боевой.

– Это здорово, – улыбается Лера, выруливая на главную дорогу. – Ник и Марк уже закупили все необходимое и ждут нас на причале.

Хорошо, что сборами занимаются они, а не я. Из меня в хозяйственных вопросах такая себе помощница. С тех пор, как я живу одна, все бытовые проблемы решает домработница, оплачиваемая Тошей.

Дубинина ведет машину осторожно и медленно. Постоянно проверяет зеркала, заблаговременно включает поворотники, держит дистанцию от других машин. Она всегда была такая: обстоятельная, опрятная и степенная, даже в детстве. Такой и осталась. Лера нарушает молчание новым вопросом:

– Мы так давно не виделись с тобой, расскажи, пока едем, как у тебя сложилась жизнь с тех пор, как твоя семья переехала?

Вздыхаю, понимая, что не в том положении, чтобы доверять ей собственные тайны, но и не в том, чтобы демонстративно скрытничать, поэтому ищу золотую середину.

– Мы ведь переехали после того, как родители развелись, – без большого энтузиазма признаюсь я. – Тоша остался с отцом, а я – с мамой. Пришлось перейти в другую школу, потому что каждый день возить меня в гимназию она не захотела. Полтора года я жила с ней, а потом сама.

– Подожди, – хмурится Лера. – Тебе сколько было? Шестнадцать? И ты стала жить одна? Почему?

Мой переезд от матери и раньше вызывал у большинства знакомых ступор и непонимание, поэтому я не удивляюсь такой реакции. У меня готов отличный уклончивый ответ:

– Разошлись во мнениях. Переходный возраст, знаешь, как это бывает.

– Догадываюсь, конечно. Я тоже ругалась с родителями в старших классах и даже один раз сбежала из дома, но вернулась тем же вечером. А чтобы жить одной… такое мне даже в голову прийти не могло. Но ты всегда была отчаянной.

Я усмехаюсь, признавая ее правоту. Да, так было всегда. Даже в те времена, когда мир вокруг казался мне чистым и светлым, я уже была полна сюрпризов.

– А на что ты жила? Неужели работала? И органы опеки куда смотрели? – интересуется Дубинина.

– Органы опеки вмешиваются лишь тогда, когда кто-то жалуется. А никто не жаловался. Брат помог мне снять квартиру и подкидывал денег время от времени. Я была одета, обута и не голодала благодаря ему.

– Помню Антона. Он как раз заканчивал школу, когда ты ушла из гимназии. Красивый у тебя брат. По нему все девчонки с ума сходили, помнишь?

Как всегда, при упоминании о нем, да еще и в контексте беззаботного прошлого, я улыбаюсь:

– Тоша и сейчас такой, но женился четыре года назад.

Лерку, кажется, удивляет мой ответ:

– Правда? И на ком? Деток уже завел?

Улыбка сползает с моего лица. Я не планировала, чтобы наш разговор сворачивал в это русло, но ничего не поделаешь.

– Нет еще. А с его женой у меня отношения не очень, – нехотя отвечаю я.

– Почему?

«Потому что Милашечка всего-то вскрыла себе вены в день их свадьбы, делов-то», – фыркает чертенок, когда я, заглушая его голос в своей голове, бормочу:

– Да как-то характерами не сошлись.

В тот день казалось, что невеста Антона, Женя, забирает единственного в мире человека, которому я могу доверять, вот я и решилась на этот шаг. Сейчас, вспоминая произошедшее и уровень поднятой глупым поступком шумихи, понимаю, что, наверное, не стоило. Но сделанного не воротишь.

«Ох, нашла из-за чего переживать, – отмахивается чертенок. – Это было давно и неправда».

– А как сложилась твоя жизнь? – спрашиваю я у Дубининой, умело сдвигая фокус нашего разговора с меня на нее.

– Моя – не в пример твоей. Скучно, – делится Лерка, когда мы останавливаемся на светофоре. – Окончила школу и институт, стала заместителем отца в «Азиатско-Тихоокеанском альянсе», а там встретила Никиту. Не ждала, что он сделает предложение. До сих пор иногда не могу поверить и задаюсь вопросом, что такой шикарный мужчина, как он, нашел в такой, как я?

Честно говоря, я тоже этим вопросом задаюсь, но не спешу признаваться собеседнице, поэтому сдерживаю ухмылку и многозначительно выдаю заезженную фразу:

– Любят не за что-то, а вопреки.

«Ага, вопреки старомодной прическе, носу-картошке и нелепому телосложению», – злорадно добавляет чертенок, а я отворачиваюсь к окну, пряча улыбку, которая все же расцветает на моих губах от его глупого, но такого меткого замечания.

Мы въезжаем в ворота, где Лера опускает стекло и сообщает охране, что нас уже ждут. Служащие КПП указывают дорогу к нужному причалу.

– Может, и правда вопреки, – задумчиво произносит Дубинина, приходя к каким-то своим выводам, но тут же оживляется: – Вон они.

Она указывает куда-то вперед, но я пока вижу лишь причал, машины и яхты вдалеке, потому что солнце ярко светит в лицо и ни тонировка стекол, ни солнечные очки не помогают разглядеть впереди что-то определенное.

Какое-то время мы едем мимо аллеи невысоких елочек, аккуратно высаженных в один ряд, потом останавливаемся рядом с черным «лэндкрузером» у самого берега и выходим, достав с заднего сиденья сумки с вещами. От яхты, пришвартованной у дальнего края причала, к нам уже направляются два мужских силуэта.

Обоих я узнаю по походкам. Мужчины выглядят настолько контрастно и непохоже друг на друга, что я засматриваюсь на обоих и невольно сравниваю.

Никита ступает мягко, засунув руки в карманы широких шорт. В своей свободной светлой футболке и сандалиях Сахаров похож на студента-спортсмена.

Марк же шагает уверенно и твердо. Высокомерная осанка, широкие плечи и гордо поднятый подбородок делают его похожим на военного или короля, принимающего парад. На нем темно-зеленая рубашка-поло, серые джинсы, кроссовки и солнцезащитные очки-авиаторы.

– Привет, – первым здоровается Нестеров, пока Лера приветственно обнимает Ника и по-детски целует в подставленную щеку.

Видя, как Сахаров при этом неловко себя чувствует, я отвожу от них взгляд, но тут же встречаюсь глазами с Марком. Радуюсь, что мы оба в солнцезащитных очках и его присутствие в этот момент не вызывает у меня приступа неконтролируемой паники.

– Давай помогу с вещами, – предлагает Нестеров, но не успеваю я протянуть сумку, как Никита, успевший высвободиться из объятий Дубининой, торопливо бормочет:

– Привет, Лана, я тоже могу помочь.

Возникает короткая заминка, во время которой мужчины смотрят друг на друга, а я, в свою очередь, смотрю на них. Потом Марк негромко произносит:

– Лере помоги.

На его губах играет легкая усмешка, но в голосе слышен едва различимый металл.

«Я, конечно, всегда не против драки, Милашечка, – встревает чертенок. – Но лучше отдай ему эту сумку уже, от греха подальше. Быть яблоком раздора весело, однако у нас другие планы».

Роль яблока раздора льстит. Успеваю даже представить себя в роли прекрасной вертихвостки Елены, из-за которой пала Троя, но все же безропотно отдаю багаж Нестерову, понимая, что для скандала не время и не место. Никита тут же берет сумку у Дубининой и разряжает напряженную обстановку:

– Где вы были так долго, девчонки? Мы вас уже заждались.

– Боюсь, что это моя вина, – со вздохом отвечаю я, когда мы вчетвером направляемся вдоль причала. Знаю, что никто из присутствующих не посмеет сказать ни слова обвинений, когда я женственна, мила и приветлива. – Вчера не успела собрать вещи, а сегодня поздно проснулась.

– Ничего, вы как раз вовремя, – Марк шагает рядом со мной, с легкостью неся сумку, до этого казавшуюся неподъемной. – Мы уже успели все погрузить и можем отправляться.

– Жду не дождусь начала нашего путешествия, – смеется Лера.

Кажется, она не заметила или тактично не обратила внимания на напряжение, возникшее между Марком и Никитой. В предвкушении долгожданного отдыха Дубинина идет рядом вприпрыжку, почти пританцовывая в такт какой-то одной ей слышимой мелодии. Возможно, не положи я глаз на ее жениха, мне импонировала бы подобная жизнерадостность, но сейчас – немного действует на нервы.

К белой моторной яхте, что нас ожидает, от причала проложен трап. Первым по нему поднимается Ник, следом – Лера. Дождавшись, пока они окажутся на борту, Нестеров оборачивается ко мне:

– Помощь нужна?

Трап, который издалека казался крепким, при ближайшем рассмотрении выглядит узким и неустойчивым, потому что судно слегка качается на волнах.

Спроси меня Никита, я с удовольствием приняла бы от него помощь, проявив хрупкую и столь очаровательную в мужских глазах женственность. Но Нестеров? Меня и без того насторожило то, как он запретил Сахарову мне помогать. В чем причина такого отношения? Блюдет нравственность? Или сам имеет на меня какие-то виды?

– Да, – хмуро отзываюсь я, чтобы мой тон стер любой намек на очаровательную женственность, а принятие помощи выглядело осознанной необходимостью.

Марк с усмешкой подает свободную от сумки руку, а я с неохотой протягиваю свою. Его кожа сухая, горячая и грубоватая, вызывающая ощущение дежавю, противоречивые воспоминания о дне нашего знакомства и весь ворох сопутствующих этому эмоций.

Я осторожно поднимаюсь по шатающемуся трапу следом за ним, ощущая, как тонкий аромат бергамота смешивается с запахом морской воды. Едва ступив ногами на яхтенную палубу, я почти выдергиваю руку, получив от Нестерова непонимающий взгляд.

«Так его, – поддерживает чертенок. – Будет знать, как впредь предлагать нам помощь».

Я понимаю, что моя холодность выглядит глупо и неправильно, но, когда дело касается Нестерова, тяжело контролировать эмоции. С другой стороны, может быть, даже лучше, если он сочтет меня ненормальной.

На борту нас приветствует одетый в красивую черную форму капитан и проводит небольшую экскурсию, показав, где и что находится. Других посторонних, кроме капитана, на яхте нет. Путешествие займет всего три-четыре часа, да и то потому, что идти мы собрались неспешно, наслаждаясь процессом.

Судно медленно начинает движение, понемногу удаляясь от берега, а мы вчетвером устраиваемся на кожаных диванах за небольшим столом, где перекусываем сэндвичами с ветчиной и сыром, которые Лера предусмотрительно взяла с собой, и запиваем крепким кофе из серебристого термоса. Мы обсуждаем планы на день, сойдясь во мнении, что времени хватит лишь на то, чтобы разбить лагерь, а прогулку на сапах придется отложить на завтра.

Вскоре, ничуть не расстроившись от моего отказа составить компанию, Дубинина отправляется в рубку, доставать капитана вопросами о яхте. Она впервые оказалась на судне отечественного производства и хочет уточнить какие-то его характеристики и особенности дизайна, до которых мне нет никакого дела.

Никита с Марком поднимаются на палубу, соблазнившись брызгами морской воды, легким бризом и живописными берегами на горизонте.

– Пойдем с нами? – предлагает Сахаров. – Скоро будем проходить мимо маяка на Токаревской кошке[7], там красиво.

В школьные годы я была на маяке с экскурсией, но он не произвел на меня особого впечатления. Длинная каменистая коса и белая колонна с красной крышей, со всех сторон омываемая морской водой. Ничего особенного и достойного того, чтобы ради этого зрелища торчать на жаре, уворачиваясь от морских брызг.

Тем не менее с Ником я отправилась бы хоть на край света, не раздумывая ни минуты, найдя в подобном развлечении особый романтизм. Однако маячащий рядом темный силуэт Нестерова все портит.

– Лучше отдохну немного. Вчера поздно легла и не выспалась.

Следуя обозначенному плану, я отправляюсь в каюту, где пахнет кожей, деревом и нагретым на солнце пластиком. Разувшись, устраиваюсь на диване, положив под голову ладонь и поджав колени к груди.

Морские волны раскачивают яхту. Я прикрываю веки, чувствуя, как солнечные лучи приятно греют сквозь иллюминатор. Вскоре тело окутывает приятная сонливость. Внутри становится тепло и спокойно, а отсутствие темноты и баюкающее укачивание позволяют и без таблеток погрузиться в объятия сладкой дремы.

Мне удается поспать около часа, когда в каюте становится нестерпимо жарко. Настолько, что кожа покрывается испариной. Сознание от духоты делается мутным и рыхлым, словно подернувшись белой дымкой, и я с трудом дотягиваюсь до ручки иллюминатора, впуская в каюту шелест моря и пахнущий солью и водорослями прохладный воздух.

Я лежу, тупо уставившись в потолок, обтянутый стеганой кожей цвета кофе с молоком, глядя, как яркий солнечный свет ровными полосами ложится на того же оттенка диванные подушки. Легкий ветерок, проникающий сквозь щель иллюминатора, постепенно возвращает сознание в норму. Он же доносит обрывок разговора с палубы, и я прислушиваюсь повнимательней:

– …просто она – совершенство. Смотришь на нее, и дух захватывает от восхищения. Я ни о ком другом думать не могу с тех пор, как ее увидел, – произносит Сахаров, и я обращаюсь в слух, желая узнать продолжение. – Это сочетание бездонных синих глаз и светлых волос делает Лану похожей на ангела и сводит с ума.

Подобное признание льстит и заставляет губы расплыться в довольной улыбке. Оно означает, что Ник уже практически у моих ног и осталось лишь поманить его, чтобы он признал, что Дубинина ему больше не нужна.

Но потом я слышу, как Марк отвечает ему с нескрываемым скепсисом:

– Звучит очень поэтично, Ник. Можешь написать оду в ее честь. И вернуться к невесте, пока она на фоне твоей влюбленности в другую не передумала выходить за тебя замуж.

Ехидство в голосе Нестерова вызывает раздражение. Он явно не обрадуется, когда мы с Сахаровым решим быть вместе. Но что с того? Кто он вообще такой, чтобы указывать нам обоим? Я жду, что Никита поставит его на место, но он лишь безнадежно вздыхает:

– Мне бы твой прагматизм и рассудительность.

– Дело не в прагматизме, – Марк, кажется, решительно вознамерился настроить Сахарова против меня. – Просто со стороны такие вещи виднее, Ник. Аверина не для тебя, а ты – не для нее. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Я недовольно хмурюсь, начав нервно ковырять ногтем шов на потолке. Проснувшийся чертенок поддерживает:

«Тоже мне, нашелся советчик. Ему-то откуда знать? Он что, на вас карты таро раскладывал? Или астрологический прогноз узнавал?»

– С каких пор ты стал блюстителем нравственности и образцом целомудрия, Марк? – огрызается Сахаров, вспомнив наконец о собственном достоинстве. – Ты сам-то чем лучше? Сколько лет ты уже спишь с Лаурой? И что-то не сильно заботишься о морально-этической стороне ваших отношений.

Лаура – это, что ли, его секретарша-цербер? В таком случае не удивлена, что она такая мерзкая. И выражение лица у нее вечно недовольное, будто перед носом кто-то машет невидимой протухшей камбалой. Вероятно, спать с Нестеровым – то еще испытание, но ради высокооплачиваемой должности некоторые готовы и не на такое.

– Во-первых, это удобно и позволяет нам обоим не отвлекаться от работы. Во-вторых, у нас свободные отношения по обоюдному согласию, не исключающие секс на стороне. В-третьих, я ничего Лауре не обещал и уж точно не делал предложения, – лениво парирует Марк, ничуть не смущенный обсуждением его интимной жизни. – Поэтому мой моральный облик ничуть не страдает.

Его голос снова такой гипнотически-завораживающий, что я невольно представляю его с Лаурой. И, даже несмотря на мою явную неприязнь к обоим, картинка получается красивой: длинные женские пальцы, путающиеся в его блестящих волосах, темная зелень глаз, затуманенная пеленой страсти, бисеринки пота на бронзовой коже и напряженные мощные мышцы. Их наличие я не могла не заметить, слишком уж явно они выделялись, обтянутые тканью рубашки-поло. Из непрошеных фантазий на свободную тему вырывает новая реплика Сахарова: