Совершенство

Но когда я, возвращаясь к реальности, отрываю глаза от телефона, рядом раздается:

– Много я пропустил?

Я узнаю этот голос с первой секунды. По мурашкам, пробежавшим вдоль позвоночника. По тому, как гулко застучало сердце и перевернулось все внутри. По бессознательному желанию отбежать на безопасное расстояние.

Нестеров. Я-то думала, что он будет выступать с речами вместе с учредителями, а не находиться в опасной близости от меня. На нем костюм с двубортным пиджаком, явно сшитый на заказ, и белая рубашка с ониксовыми запонками.

– Ничего интересного, Марк, – легко отзывается Дубинина, в то время как я стараюсь смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

Сахаров и Береза здороваются с Нестеровым крепкими рукопожатиями. А я, застыв, словно каменное изваяние, изображаю искреннюю заинтересованность красноречием мужчины с микрофоном, понятия не имея, кто он и о чем вообще рассказывает. Пульс гулко стучит в висках, а в горле образовался ком, мешающий говорить. Подумать не могла, что в присутствии Марка я буду чувствовать себя настолько неуютно.

Я делаю пару больших глотков шампанского. Пузырьки резко бьют в голову и в нос, но я надеюсь, что алкоголь хоть немного успокоит мое волнение и придаст уверенности. К счастью, Марк игнорирует мое демонстративное пренебрежение этикетом и тоже не говорит мне ни слова.

– Пойдем, скоро наша очередь, – обращается он к Лере, и вместе они уходят в сторону небольшого постамента с прессволлом, где расположились остальные спикеры.

Какое-то время я смотрю им вслед, против воли отмечая, как перед Нестеровым снова расступаются гости, словно тоже ощущая исходящую от него опасность. Я залпом допиваю оставшееся в бокале шампанское и ставлю его на поднос одного из снующих повсюду официантов.

Вскоре Береза перестает обращать на присутствующих внимание, занявшись съемкой видеоматериала о «Талассе», а Никита неожиданно предлагает:

– Прогуляемся по комплексу? Все равно эти речи еще надолго.

Эта фраза разряжает обстановку, и я с нескрываемым удовольствием соглашаюсь. Мы обходим гостей, увлеченных выступлением. Следуем мимо ломящихся от деликатесов фуршетных столов, пересекая огромный ярко освещенный холл.

– Ты ведь заместитель Леры, тебе разве не нужно выступать с речью? – я беззастенчиво беру Никиту под локоть, якобы чтобы удобнее было лавировать в людской толпе в туфлях на высоком каблуке.

– Ее выступления будет достаточно, – он не протестует против моего явно собственнического жеста. – Думаю, ты успела заметить, кто в нашей паре главный.

Вижу, что роль подчиненного Дубининой его раздражает, и спешу развить тему, многозначительно заявляя:

– Каждый из нас сам творец собственного счастья. Впрочем, и несчастья тоже.

– А ты счастлива, Лана? – серьезно спрашивает Никита, словно мы беседуем наедине и вокруг нас нет людского гомона, не раздается противным эхом голос кого-то из выступающих, усиленный микрофоном и колонками.

– Вполне, – отвечаю я без запинки, бессовестно солгав.

Я понимаю, что моя задача – сказать Сахарову то, что он желает услышать, а не вылить на него собственные переживания, словно ушат ледяной воды.

– Завидую, – печально усмехается Никита.

Мы останавливаемся у окон, занимающих целую стену от пола до потолка. Район Эгершельда расположен на полуострове Шкота, и море окружает его почти со всех сторон. Между серыми силуэтами жилых домов виднеется морская гладь, над которой в сгущающихся сумерках уже поднимается растущая луна. До того, чтобы стать полной, ей не хватает крохотной дольки. Так и мне, наверное, все время чего-то не хватает для полного счастья.

«Давай, Милашечка, скажи ему, что для счастья ему просто нужна рядом ты, – потирая ладошки, подсказывает чертенок с левого плеча. – Видишь же, что он это и без того уже понял, но решиться никак не может».

Я отвожу взгляд от опостылевшего города за окном, поворачиваю голову к Никите, дожидаясь, пока мы встретимся взглядами. И говорю четко, чтобы каждое из моих слов оставило след в его сознании:

– Тебе просто нужен рядом человек, который бы понимал тебя и поддерживал.

– Так и есть, – отвечает Никита, плотно сжав губы.

Я вижу, как непросто ему решиться на отказ от Дубининой в мою пользу. Тем не менее не собираюсь брать этот груз на себя. Подтолкнуть в бездну – всегда пожалуйста, а вот нести ответственность – ни за что.

Этим мы очень похожи с чертенком, бессменно дежурящим на моем левом плече с тех пор, как я, еще будучи подростком, поняла, что весь мир – зло и грязь. Что все вокруг лгут и никому нельзя доверять. Что все предают и выбор стоит лишь между «ты» или «тебя».

Глава 6. Боль для музы

Я многозначительно молчу, позволяя Сахарову самому прийти к нужным выводам. Расставить приоритеты, со стороны кажущиеся очевидными.

Ник переводит взгляд на серые сумерки за окном и размышляет вслух:

– Знаешь, я с детства мечтал быть поэтом, но родители решили, что их сын должен стать архитектором. Я окончил нужный вуз, подчинившись их воле. И теперь они считают, что женитьба на Лере – отличный шаг для продвижения по карьерной лестнице. Для того чтобы стать среднестатистическим офисным клерком среднего класса. И я снова готов подчиниться. Мне не на что жаловаться, но иногда кажется, что я предал свои мечты и мог бы жить по-другому.

«Мечта, а не мужик, – резюмирует чертенок, восхищенно аплодируя. – Такая, как ты, Милашечка, будет помыкать им без зазрения совести. Надо брать».

Я согласна с тем, что брать действительно надо. Но в этот момент из колонок раздается голос Марка. Я не вслушиваюсь, стараясь сконцентрироваться на диалоге с Сахаровым, считая его более приоритетным.

Тем не менее слова Никиты долетают до меня приглушенно, будто нас разделяет невидимая стена. Зато металлический тембр голоса Нестерова, словно непроглядный густой туман, окутывает со всех сторон, не давая сосредоточиться, вызывая сухость в горле и дрожь в теле.

Я откашливаюсь и выговариваю с заметным усилием:

– Мне бы еще шампанского.

Никита, видимо, решает, что я разволновалась из-за его слов. И пусть. На минуту, которую я использую, чтобы немного прийти в себя, он уходит за новым бокалом и протягивает мне. Я тут же делаю большой глоток бурлящей золотистыми пузырьками жидкости. Шампанское оказывается непривычно кислым и жжет горло. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, успокаиваясь, но чувствую, как пальцы, сжимающие хрупкую хрустальную ножку бокала, все еще дрожат.

Никита продолжает:

– Просто у каждого поэта должна быть муза, – он взъерошивает волосы цвета спелой пшеницы одной рукой, но они снова ложатся идеальной волной. – Красивая, сверкающая и яркая, как звезда. Смелая и эпатажная. Изящная и эффектная. И я не встречал такой. До тебя.

Все это, безусловно, лестно, и я воздала бы должное подобным словам, не будь большая часть моего внимания сконцентрирована на голосе Марка. Когда он наконец-то перестает звучать из колонок и раздаются аплодисменты, я снова жадно отпиваю шампанское из бокала, понимая, что, если продолжу в том же духе, напьюсь. С алкоголем следует быть осторожнее.

– Как Айседора Дункан у Есенина? – вспоминаю об увлеченности Сахарова скандальным поэтом.

«Хорошее сравнение, – хвалит чертенок. – Между прочим, если тебя, как Айседору, убьет шарфом, намотавшимся на колесо машины, точно станешь популярной. Посмертно, правда, но все же».

– Именно, – кивает Никита с улыбкой, довольный тем, что я его поняла. И цитирует: – «Прозрачно я смотрю вокруг / И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль, / Что ты одна, сестра и друг, / Могла быть спутницей поэта»[6].

Кажется, у этих стихов есть какое-то продолжение, и я даже просматривала их мельком по пути сюда, однако слова бесследно выветрились из памяти, как нечто ненужное и точно неинтересное.

Я любезно принимаю отведенную для меня роль музы:

– Здорово быть источником вдохновения.

Мы встречаемся взглядами, чувствуя незримую связь, возникшую между нами после этого разговора. Она натянулась, будто тонкая, но крепкая нить, опутавшая нас. Знаю, что Никита ощущает то же самое. Небывалый душевный подъем, легкость и приятное тепло, растекающееся внутри, словно от чашки горячего кофе.

Сахаров переводит взгляд на мои губы, и я уверена, что он поцеловал бы меня сейчас, не будь мы окружены толпой веселящихся гостей.

– Вот вы где, – врывается в нашу идиллию Дубинина, мгновенно разрушая очарование момента.

Мы с Никитой нехотя разрываем зрительный контакт. Он стыдливо опускает взгляд, будто его поймали за чем-то зазорным. Я же, наоборот, смело смотрю на Леру, дерзко задрав подбородок, но резко выдыхаю, заметив, что вместе с ней вернулся и Нестеров. В отличие от наивной Дубининой, он глядит на меня и Сахарова с легкой насмешкой. Засмотревшись на Марка, я даже не сразу замечаю рядом с ним ту самую Зорину, о которой не так давно напомнил Егор.

– Аня, это мой жених Никита и… – начинает Лера, но когда собирается представить меня, то я раздраженно перебиваю ее:

– Мы с госпожой Анциферовой не нуждаемся в представлении.

Я специально называю ее не той фамилией, что она себе придумала, зная, как она этого не любит. Ее ответ не заставляет себя ждать:

– И правда, мы с Авериной успели найти массу более неприятных поводов для знакомства.

Она держит под локоть Нестерова так, будто он ей принадлежит. И, если это действительно так, я даже не знаю, кого из них мне хочется пожалеть больше. Его, получившего заносчивую и спесивую девицу, или ее, отхватившую высокомерного и самодовольного деспота. Пожалуй, они друг друга стоят.

– Надо же, как мир тесен. Думала, что живу хоть и на краю света, но в мегаполисе, а оказывается, что и он – большая деревня, – фыркаю я, понимая, что если бы взглядом можно было убивать, Анька уже истекала бы кровью на отполированном граните пола.

Но она если чем и истекает, так это желчью, и театрально закатывает глаза:

– Где еще жить той, чье имя Милка стойко ассоциируется с доярками в хлеву?

Обычно мы с Зориной просто ведем себя холодно, сохраняя дистанцию. Но почему-то именно сегодня что-то пошло не так. Словно что-то стало катализатором нашей вражды. Но Аня первая начала, а я не из тех, кто сдается:

– Именно этими ассоциациями ты руководствовалась, подбирая себе псевдоним? Зорька – это ведь типичное имя для коровы, разве нет?

Никита и Марк переводят изумленные взгляды с меня на Зорину и обратно, словно болельщики в настольном теннисе. Дубинина с жалобным выражением на лице пытается вмешаться и примирить нас:

– Девочки, не стоит портить вечер, давайте успокоимся.

Но ведь даже дети знают, что если много раз сказать «успокойся», то любой самый невозмутимый человек впадет в неконтролируемую ярость, еще и Анька подливает масла в огонь словами:

– Вечер уже был испорчен одним только присутствием Авериной.

– Ну так и уматывала бы отсюда, как только меня увидела, Инфузорина, – огрызаюсь я и порывисто отпиваю еще один глоток шампанского из бокала. – И торчала бы со своей тонкой душевной организацией в более спокойном месте. В психушке, например.

Анькино лицо искажает яростная гримаса, а пальцы с ярко-розовым маникюром с силой сжимают ткань пиджака на локте Нестерова. Наверное, когда отпустит, останутся складки.

– Хватит, – недовольно хмурится Марк, которому, видимо, первому надоел этот театр, но Зорина не желает униматься:

– Психушку, я смотрю, лично рекомендуешь? Как постоянный посетитель?

А я вроде бы понимаю, что мудрее было бы остановиться первой, но усилия для этого нужны титанические. Поэтому я не выдерживаю и отвечаю:

– Я просто советую тебе ее посетить при каждой нашей встрече, а ты постоянно пренебрегаешь моими советами.

– Лана, – умоляющим тоном взывает к моему разуму Дубинина, и я сдаюсь.

– Хорошо, – четко выговариваю я.

С улыбкой, не затронувшей глаз и больше напоминающей оскал, я смотрю сначала на Лерку, потом на замолкшую Зорину. Я почти слышу, как со скрипом шевелятся мозги в Анькиной голове, пока та, воспользовавшись моментом передышки, обдумывает очередную колкость в мой адрес. Но пусть оставит ее при себе.

– В таком случае прошу меня извинить, – высокомерно произношу я.

И, не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу, растворяясь в толпе. Хоть я и не заметила, чтобы хоть кто-то стремился меня удержать.

Несмотря на то, что я вроде как проявила самоуважение и гордость, внутри гадко, а во рту привкус мерзкого лекарства от кашля. Я запиваю его новым глотком шампанского. Потом еще одним. Но он никак не желает уходить.

«Если бы ты вмазала ей, Милашечка, и оттаскала за наращенные крашеные патлы, было бы гораздо приятнее, поверь», – доверительно сообщает чертенок, но я, скривившись, лишь бормочу привычное:

– Где же ты был со своими советами, когда они были нужны?

Но вместо ответа от чертенка прямо за спиной раздается:

– Это ты мне?

Жаров, о котором я и думать забыла, возникает из толпы, и я останавливаюсь, чтобы раздраженно ответить:

– Нет.

Сергей примирительно улыбается и протягивает бокал с шампанским, обходительно забирая из моих рук пустой:

– Выпей, Мил, – произносит он добродушно. – Ты так взвинчена, что скоро пар из ушей повалит. У тебя все в порядке?

Я делаю глоток и бормочу:

– Относительно. Просто иногда всего одна неприятная встреча способна испортить настроение.

От шампанского становится немного легче. Только тогда обращаю внимание на то, что из колонок играет софт-джаз, и немного расслабляюсь. В конце концов, не все так плохо. И план по завоеванию Сахарова реализуется так, как требуется. Подумаешь, Анька несет про меня обычную ересь. Но это же Анциферова, чего еще от нее ожидать? Было бы странно, если бы она проявляла дружелюбие, а так – ее поведение более чем последовательно.

– Из-за Зориной, что ли? – без труда разгадывает причину моего плохого настроения Сергей и усмехается. – Ей с тобой не сравниться, Мила, ты гораздо красивее.

Но я слишком хорошо осведомлена о причинах его подобострастного заискивания.

– Если снова начнешь рассказывать про свои дурацкие идеи, я выцарапаю тебе глаза, Сергей, – предупреждаю я.

– Не начну, ты ведь все равно не желаешь меня слушать. А зря. Давно могла бы завязать с блогерством, ни от кого не зависеть, уехать и жить в свое удовольствие.

Я отпиваю из бокала, а затем презрительно фыркаю:

– Ага, растоптать собственное самоуважение и зависеть при этом от тебя? Такая себе перспектива. Если я когда-нибудь опущусь до того, чтобы сниматься в откровенных видео, я смогу сделать это без твоей помощи, Жаров.

Моя реакция ничуть не трогает собеседника. Покачивая рукой в такт музыке, словно дирижер, он пожимает плечами:

– Смочь – сможешь, Милана, но, если захочешь быстро и много на этом заработать, то без меня не обойтись. Может, потанцуем?

Я оглядываю зал, где некоторые гости, разбившись на пары, покачиваются в такт медленной и плавной музыке. Вообще-то, я с удовольствием уехала бы домой, поскольку вряд ли сумею завлечь Сахарова в приватную беседу еще раз. Но покинуть «Талассу» сейчас – признать поражение перед Инфузориной. Капитулировать. Отступить без боя. Я так не могу.

– Только если пообещаешь избавить меня от обсуждения идей своих дурацких стартапов, – соглашаюсь я устало, чувствуя, что успела опьянеть от шампанского. Собственное тело кажется непривычно тяжелым, а мышцы слушаются с трудом.

Сергей берет меня за руку и ведет к танцующим. К нему я привыкла и его прикосновения воспринимаю без опасения. Жаров не вызывает страха. Несмотря на то, что он авантюрист и раздолбай, характер у него мягкий и добродушный. Он никогда ничего не сделает против моей воли.

– Не идеи, а вполне рабочие схемы, – с притворным возмущением смеется он, но, когда я стреляю в него угрожающим взглядом, добавляет: – Все-все, ладно, Мил, больше не буду.

А ведь действительно, я раньше не задавалась вопросом, чем Жаров зарабатывает на жизнь. Притом что деньги на очередные азартные выходки у него находились всегда. Очевидно, с кем-то он эти свои «рабочие схемы» уже реализовал, однако я не уверена, что желаю знать подробности.

Во время танца мой взгляд блуждает по кружащимся парам гостей, выхватив среди них Лерку, положившую голову на плечо Сахарова. Несмотря на то, что расстояние между ними гораздо ближе, чем необходимо для танца, и он больше напоминает объятия, взгляд Никиты печальный и отрешенный.

Следующими вижу Марка и Зорину. Они, наоборот, держатся отстраненно, опровергая догадки о том, что между ними существуют какие-либо отношения. Анька беспрестанно что-то рассказывает Нестерову, а тот молча слушает, вставляя изредка короткие серьезные комментарии.

Мне же становится легко и спокойно. Вероятно, это результат опьянения, но меня он устраивает. Тревога и волнение уходят прочь, и мне просто хорошо. Даже присутствие Жарова не напрягает. Я снова уверенная в себе и сильная, и больше ничто не способно вывести меня из равновесия.

Когда музыка стихает, ведущий торжества делает какое-то объявление в микрофон. Мы с Сергеем возвращаемся к фуршетным столикам, где я меняю его локоть на новый бокал, чтобы чем-то занять руки. Но едва я успеваю сделать глоток шампанского, как чувствую внезапное натяжение ткани подола платья. В следующий миг тонкий атлас рвется с отчетливо слышимым треском.

Резко оборачиваюсь и вижу позади Зорину с демонстративно-извиняющимся выражением лица. Это каблук ее туфель так «удачно» зацепился за край моего подола, чтобы оборвать его почти наполовину, распоров по ровному шву.

– Извиняюсь, – театрально разводит руками Анька, но я вижу в ее глазах искорки самодовольства. – Мне так жаль.

Как это на нее похоже. Дождавшись момента, отомстить вот так, подло и исподтишка.

«Ни хрена ей не жаль, Милашечка, – театрально шепчет мне на ухо чертенок, но я и без него это знаю. – Давай все-таки ей вмажем, а?»

От несправедливости происходящего к лицу приливает волна жара, и я чувствую, как мое сердцебиение постепенно учащается до гула в барабанных перепонках, похожего на рев мотора, когда автомобиль медленно разгоняется от нулевой скорости до запрещенной правилами дорожного движения.

– Жаль, говоришь? – резким, скорее интуитивным движением я выплескиваю содержимое бокала в лицо опешившей Зориной и с угрозой в голосе добавляю: – Сейчас будет жаль.

Мгновение я, оглушенная шумом собственного пульса, заторможено смотрю, как по лицу отплевывающейся соперницы стекает шампанское вместе с частью макияжа. А потом с силой хватаю ее за волосы, притягивая к себе.

Пустой бокал выскальзывает из моих пальцев, со звоном разбиваясь на полированном полу сотней хрустальных осколков, но мне нет до этого дела.

В попытке защититься Зорина истерически визжит и машет руками, умудрившись до боли вцепиться ногтями в мое плечо.

Беспорядочно летят удары; что-то ощутимо бьет меня в грудь, я тоже бью куда-то в ответ. Зорина дотягивается до моих волос и с усилием тянет, стараясь выдрать клок. От острой боли злость и агрессия внутри возрастают до критической отметки. Гнев становится практически неконтролируемым. Я шиплю, словно рассерженная кошка, и стискиваю зубы, когда мои ногти царапают Анькину шею.

Учащенный пульс грохочет в ушах. Я вижу перед собой только Зорину и никого больше. Только я и она. И чистый адреналин, бегущий вместо крови по моим венам.

Тычки и удары беспрестанно следуют один за другим. Не боюсь их ни раздавать, ни получать. Я умею за себя постоять. Несколько не самых благополучных лет моей юности оставили свой отпечаток. И теперь я та, кто не успокоится, пока не поставит эту выскочку на место.

Оглушенная яростью, я не сразу понимаю, когда нас растаскивают в стороны. Кто-то тянет назад за талию. И помимо того, что этот кто-то явно сильнее, каблуки туфель предательски скользят по глянцевому полу, мешая сопротивляться.

Зорина наконец отпускает мои волосы, поскольку ее тоже оттаскивает назад Сахаров. Задыхаясь от гнева, я пытаюсь вырваться из сдерживающих меня ладоней, но рука, обхватывающая плечи, держит так, что мне не пошевелиться.

– Психопатка! – выкрикивает Зорина, тоже пытаясь освободиться, но Никита крепко держит ее, не сводя при этом с меня встревоженного взгляда.

Анька выглядит неважно. Макияж потек, и вокруг глаз черные круги, как у панды. Мне удалось в отместку порвать ей платье, сломать пару длинных ярко-розовых ногтей, поцарапать щеку и растрепать прическу. Хотя о том, что мой внешний вид ничуть не лучше, я догадываюсь даже без зеркала.

– Идиотка! – выплевываю я, воинственно сдувая с лица светлый локон из растрепавшейся прически.

Дыхание вырывается из легких рваными хрипами. Пульс все еще грохочет в голове, напоминая стук колес груженого поезда по рельсам. Но постепенно в голове проясняется, и я все-таки прихожу в себя.

Первым меня отрезвляет аромат бергамота, украдкой просочившийся в ноздри. Сначала легкий и тонкий, почти незаметный, вскоре он ударяет по сознанию оглушительно-панической мыслью: «Нестеров». Именно его рука все еще обхватывает меня сзади, прижимая спиной к груди. Именно его дыхание я чувствую кожей на затылке. И оно почти такое же учащенное и тяжелое, как и мое.

От осознания всех этих неопровержимых фактов я начинаю вырываться с удвоенной силой, сквозь сжатые зубы шипя:

– Отпусти!

Но стальная хватка от этого становится еще сильнее.

– Сумасшедшая! – верещит Анька и начинает на публику лить крокодиловы слезы: – Марк, она меня чуть не убила! – жалобно ноет она.

– Такую, как ты, убьешь, как же, – ворчу я, безуспешно пытаясь вырваться из захвата Нестерова.

Своей потасовкой мы привлекли всеобщее внимание, и вокруг собралась толпа зевак. Кто-то, кажется, даже успел снять произошедшее на видео.

«Кажется, Милашечка, нам сегодня удалось хайпануть без необходимости для этого умереть», – оглядывается по сторонам чертенок с левого плеча, но вид у него обеспокоенный.

Голоса гостей сливаются в один сплошной гул, и я не могу ничего разобрать. Да я и не уверена, что хочу знать, что они обо мне думают, – и без того понимаю, что ничего хорошего.

Неожиданно давление руки Нестерова ослабевает. Но не успеваю я порадоваться тому, что он наконец меня отпустил, Марк грубо хватает меня за локоть.

– Идем, – произносит он резко и тянет за собой сквозь расступающуюся толпу, а я слишком растеряна и, кажется, слишком пьяна, чтобы сопротивляться.

Вместе мы молча минуем просторный холл, потом узкий коридор, пока не оказываемся в сверкающем, отполированном до блеска лифте. Из-за отражений в зеркальных гранях кажется, что меня окружают несколько одинаковых Нестеровых, хотя и одного достаточно, чтобы вызвать приступ неконтролируемой паники.

Внезапно тот Нестеров, что удерживает меня, разжимает пальцы, а я, пошатываясь, хватаюсь за поручень, чтобы устоять на ногах. Оказывается, я так уверенно на них стояла лишь потому, что он меня держал.

– В чем дело, Милана? – спрашивает Марк тоном, от которого все вокруг леденеет.

Он явно зол и раздражен. Я успеваю представить, как сердце внутри меня в одно мгновение покрылось хрупкой ледяной корочкой, которая с треском ломается от того, как быстро оно бьется.

– У Зориной своей спроси, – недовольно выплевываю я, представляя, как по-детски это звучит.

– Я спросил у тебя как у зачинщицы всего этого беспорядка.

В замкнутом пространстве зеркальной кабины я остро чувствую исходящую от него угрозу. Лифт ползет наверх слишком медленно. Время вообще словно остановилось, когда мы оказались вдвоем.

– Но я не зачинщица… – возмущенно начинаю я, но осекаюсь, потому что кабина наконец останавливается, двери открываются и я вижу перед собой полумрак узкого коридора, освещенного тусклым светом настенных ламп по обеим сторонам.

Пальцы Марка снова сжимаются на моем локте, и в следующее мгновение он тянет меня за собой по коридору, не намереваясь слушать никаких возражений и оправданий. Но и я не собираюсь молчать.

– Я не зачинщица! Анциферова первая это начала!

Нестеров останавливается у одной из темных дверей с золотистым номером на маленькой табличке.

– Неужели? Ты набросилась на нее, как только она оказалась в поле твоего зрения.

Марк подносит к замку ключ-карту, и после мелодичного приглушенного писка дверь открывается. Нестеров вталкивает меня в номер и входит следом.

В зажегшемся при нашем появлении свете можно разглядеть двери в ванную и санузел, кабинет с рабочим столом, журнальный столик с мягкими креслами и большую двуспальную кровать вдалеке.

Понимая, что мы остались вдвоем, я закусываю губу и отшатываюсь, не представляя себе, чего можно ожидать от мужчины, с первого взгляда вызывающего во мне необъяснимую панику.

– Протрезвей и приди в себя, – произносит он невозмутимо и, кажется, собирается уйти.