Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти

Прекратив бессмысленное избиение машины, он хрипло проговорил:

– Это подвох, новый чертов подвох!

Здесь сотрясение было чересчур слабым, чтобы почувствоваться, но Мария в ответ покачала головой:

– Нет, вряд ли.

Видя, что лифт еще может работать, она устремила взгляд на его двери.

Хемфилл отправился искать среди обездвиженных машин оружие и пищу – и вернулся в ярости. Видимо, на корабле имелась система самоликвидации, уничтожившая театр и звездные карты. Можно было бросать его и лететь прочь на катере.

Мария не обращала на него внимания, не отводя глаз от так и не распахнувшихся дверей лифта. И вскоре тихонько заплакала.

Ужас перед берсеркерами распространялся по Галактике, обгоняя их. Даже на планетах, нетронутых боями, были люди, будто выгоревшие изнутри и дышавшие тьмой. На каждой планете находилось несколько человек, подолгу взиравших в ночные небеса. На каждой планете кое-кто обнаруживал, что вновь одержим призраками смерти.

Я коснулся разума, чья душа была мертва…

Меценат

Проработав часа два или три, Геррон ощутил голод и желание сделать перерыв, чтобы перекусить. Озирая сделанное им, он без труда вообразил, какими похвалами сыпал бы льстивый критик: «Громадное полотно, диссонансные, резкие линии! Пламенное ощущение всеохватной угрозы!» «Хоть разок, – подумалось ему, – критик может для разнообразия похвалить нечто хорошее».

Отвернувшись от мольберта и пустой переборки, Геррон увидел, что его страж беззвучно приблизился и остановился в шаге позади него, будто зевака или любитель давать советы.

– Полагаю, вы готовы внести какое-то идиотское предложение?

Робот, смутно смахивавший на человека, не произнес ни слова, хотя на его подобии лица имелось что-то вроде громкоговорителя. Пожав плечами, Геррон обошел его и двинулся искать камбуз. Покинув Землю, корабль пролетел всего несколько часов на сверхсветовой скорости, когда его настиг и захватил в плен берсеркер; Пирс Геррон, единственный пассажир, даже не успел толком освоиться на нем.

Отыскав камбуз, он обнаружил, что это не просто кухня, а своего рода салон, где колониальные дамы с претензиями на утонченный вкус, утомившись от разглядывания картин, могли бы пощебетать за чашечкой чая. «Франс Хальс» должен был стать передвижным музеем; затем в окрестностях Солнца разгорелась война против берсеркеров, и культбюро ошибочно решило, что лучше переправить сокровища живописи на Тау Эпсилона. «Франс» идеально подходил для этой цели – и ни для чего больше.

Стоя у входа в камбуз и глядя в сторону носа, Геррон увидел, что дверь в рубку разбита, но заглядывать туда не стал, твердя про себя: это вовсе не потому, что увиденное могло бы вывести его из равновесия, он безразличен к ужасам, как и почти ко всему человеческому. Там остались оба члена экипажа «Франса» – вернее, то, что уцелело от них после попытки дать отпор абордажным автоматам берсеркера. Несомненно, они предпочли плену смерть.

Сам Геррон не предпочитал ничего. Теперь он остался, пожалуй, единственным живым существом – не считая нескольких бактерий – на добрую половину светового года окрест. Ему польстило осознание того, что сложившаяся ситуация вовсе не повергает его в ужас, что его застарелая усталость от жизни – отнюдь не поза, не попытка одурачить самого себя.

Стальной страж последовал за ним на камбуз, продолжая наблюдать за человеком, пока тот включал кухонное оборудование.

– Все еще никаких предложений? – осведомился Геррон. – Возможно, ты умнее, чем я думал.

– Я тот, кого люди называют берсеркером, – внезапно проскрипела человекообразная конструкция; ее голос звучал вяло. – Я захватил ваш корабль и буду говорить с тобой через миниатюрный автомат, который ты лицезришь. Ты улавливаешь смысл моих слов?

– Понимаю их настолько, насколько мне надо.

Самого берсеркера Геррон еще не видел, но знал, что тот дрейфует в нескольких милях, или сотнях миль, или тысячах миль от захваченного корабля. Капитан Ханус, отчаянно пытаясь уйти от него, бросил свой корабль в облака темной туманности, где ничто не может двигаться быстрее света, а преимущество в скорости имеет более миниатюрное судно.

Погоня шла на скоростях до тысячи миль в секунду. Поневоле оставаясь в нормальном пространстве, неповоротливый берсеркер не мог маневрировать, избегая столкновений с метеоритами и газовыми скоплениями, так же эффективно, как преследуемый им «Франс», управляемый радарно-компьютерным комплексом. Зато берсеркер послал в погоню собственный боевой катер, и у безоружного «Франса» не осталось ни единого шанса на спасение.

Расставив на столе холодные и горячие блюда, Геррон склонился в полупоклоне.

– Не изволите ли составить мне компанию?

– Я не нуждаюсь в органической пище.

– В конце концов ты обнаружишь, – со вздохом поведал Геррон машине, усевшись, – что отсутствие чувства юмора так же бессмысленно, как и смех. Подожди и посмотри, прав я или нет.

Приступив к еде, он обнаружил, что хочет есть не так сильно, как ему казалось. Очевидно, организм по-прежнему боялся смерти; это слегка удивило художника.

– Ты участвуешь в функционировании этого судна при обычных обстоятельствах? – задала вопрос машина.

– Нет. – Он заставил себя прожевать и проглотить пищу. – Я не очень-то умею давить на кнопки.

Ему не давала покоя мысль о странном происшествии. Когда до захвата корабля оставались считаные минуты, капитан Ханус пулей вылетел из рубки, сграбастал Геррона и с душераздирающей поспешностью потащил его за собой на корму, через всю сокровищницу мирового изобразительного искусства.

– Геррон, послушайте, если мы не прорвемся… видите? – Отперев двойной люк в кормовом отсеке, капитан показал на что-то вроде короткого тоннеля диаметром с большую канализационную трубу, с мягкой обивкой. – Обычная шлюпка не ускользнет, но эта может.

– Вы ждете второго пилота, капитан, или мы отправляемся прямо сейчас?

– Глупец, сюда поместится только один, и этот один – не я.

– Вы намерены спасти меня? Капитан, я тронут! – рассмеялся Геррон: естественно, без натуги. – Но не сбрасывайте себя со счетов.

– Вы идиот. Могу я вам доверять? – Ханус нырнул в шлюпку, и его пальцы заплясали по панели управления. Потом он выбрался, пятясь, и устремил на Геррона безумный, пылающий взор. – Слушайте. Смотрите сюда. Это кнопка старта; я сделал так, чтобы шлюпка вышла в район главных космотрасс и начала передавать сигнал бедствия. Тогда будет шанс, что ее найдут и спокойно поднимут на борт. Теперь, когда все настроено, надо только нажать кнопку старта…

В это мгновение катер берсеркера атаковал корабль с таким грохотом, будто на корпус обрушились горы. Электричество и искусственная гравитация исчезли, но тут же появились снова. Пирс Геррон рухнул на бок; от удара он на миг перестал дышать. Капитан вскарабкался на ноги, двигаясь словно лунатик, снова закрыл люк таинственной крохотной шлюпки и заковылял в рубку.

– Почему ты здесь? – осведомилась машина.

Геррон только что подцепил на вилку кусок с блюда, на которое смотрел, но теперь бросил ее. Он ответил без колебаний:

– Тебе известно, что такое культбюро? Дурачье, командующее искусством там, на Земле. Некоторые, как и множество других дураков, считают меня великим живописцем. Преклоняются передо мной. И когда я сказал, что хочу покинуть Землю на этом корабле, мне предоставили такую возможность. Я хотел улететь, так как почти все ценное в истинном смысле слова с Земли вывезли. Многое оказалось на этом самом корабле. А на планете остались только кишащие толпы животных, плодящихся и умирающих, дерущихся…

– Почему ты не пытался бороться или спрятаться, когда мои автоматы взяли это судно на абордаж?

– Потому что из этого не вышло бы ничего хорошего.

Когда абордажная команда берсеркера пробилась через воздушный шлюз, Геррон, устанавливавший мольберт в помещении, которое, видимо, должно было служить небольшим выставочным залом, остановился, чтобы поглядеть на вереницу непрошеных гостей, следовавших мимо него. Один из стальных человекообразных монстров – тот самый, через которого берсеркер сейчас допрашивал его, – остался, воззрившись на него своими линзами, а остальные двинулись вперед, к рубке.

– Геррон! – раздался голос из интеркома. – Попытайтесь, Геррон, пожалуйста! Вы знаете, что делать!

Затем послышались лязг, выстрелы и проклятья.

Что делать, капитан? Ах да. Шок от происшедшего и угроза неминуемой смерти пробудили в Пирсе Герроне некое подобие жизни. Он с интересом разглядывал чуждые формы и линии неживого стража, чей металл, промороженный безжалостным холодом межзвездных пространств, оброс инеем в тепле салона. Затем Геррон отвернулся и принялся писать портрет берсеркера, пытаясь уловить не внешнюю, незнакомую ему форму, а свое ощущение его внутренней сущности, чувствуя, как сверлит спину бесстрастный, мертвенный взгляд смотровых линз. Ощущение было не лишено приятности, словно негреющий свет весеннего солнца.

– А что хорошо? – спросил автомат, стоящий в камбузе над душой у Геррона, пытавшегося поесть.

– Это ты мне скажи, – фыркнул он.

Тот понял его буквально.

– Служить тому, что люди называют смертью, – хорошо. Уничтожать жизнь – хорошо.

Столкнув почти полную тарелку в щель мусоросборника, Геррон встал.

– Ты почти прав насчет того, что жизнь – никудышная штука, но даже будь ты абсолютно прав, к чему подобный энтузиазм? Что такого похвального в смерти?

Его изумили собственные мысли, как прежде – отсутствие аппетита.

– Я абсолютно прав, – заявил берсеркер.

Долгих секунд пять Геррон стоял неподвижно, будто погрузился в раздумья, хотя в голове у него царил полнейший вакуум.

– Нет, – проронил он наконец и принялся ждать, когда его поразит удар молнии.

– В чем, по-твоему, я заблуждаюсь? – поинтересовался автомат.

– Я тебе покажу. – Геррон вышел из камбуза, чувствуя, как взмокли ладони и пересохло во рту. Почему бы этой адской машине не убить его и на том покончить?

Картины были уложены на стеллажи ряд за рядом, ярус за ярусом; в корабле не осталось места, чтобы экспонировать традиционным образом больше нескольких полотен. Отыскав нужный ящик, Геррон выдвинул его, выставив скрытый внутри портрет на обозрение. Тотчас же вспыхнули окружавшие его светильники, оживив сочные цвета картины, защищенной статгласовым покрытием двадцатого века.

– Вот в чем ты заблуждаешься, – провозгласил Геррон.

Объективы человекообразного аппарата сканировали портрет секунд пятнадцать.

– Объясни, что ты мне показываешь, – потребовал он.

– Мой тебе поклон! – сказал Геррон, сопроводив слова действием. – Ты признаешься в невежестве! Даже задаешь внятный вопрос, хотя и ставишь его чересчур общо. Во-первых, поведай, что видишь здесь ты.

– Я вижу подобие живой единицы, его третье пространственное измерение ничтожно по сравнению с двумя другими. Подобие заключено в защитную оболочку, прозрачную для длин волн, воспринимаемых человеческим зрением. Отображенная человеческая единица является – или являлась – взрослым самцом, очевидно в хорошем функциональном состоянии, облаченным в покровы незнакомого мне вида. Как я понимаю, один предмет одежды он держит перед собой…

– Ты видишь человека с перчаткой, – перебил Геррон, утомленный своей горькой игрой. – Картина так и называется: «Человек с перчаткой»[1]. Ну, что скажешь?

Последовала пауза продолжительностью секунд двадцать.

– Это попытка воздать хвалу жизни, сказать, что жизнь – это хорошо?

Глядя на тысячелетнее полотно Тициана, величайшее произведение искусства, Геррон, окидывавший свою последнюю работу мысленным взором, беспомощным и безнадежным, едва расслышал ответ машины.

– Теперь ты скажи, что это означает, – совершенно бесстрастно потребовал робот.

Ничего не ответив, Геррон двинулся прочь, оставив ящик открытым. Говорящее устройство берсеркера увязалось за ним.

– Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.

– Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, – отрезал Геррон, хотя при мысли о наказании все внутри мучительно сжалось, словно боль была куда страшнее смерти. Но Геррон относился к своим внутренностям с величайшим презрением.

Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.

– Что ты делал здесь? – осведомился берсеркер.

Взяв кисть, которую он забыл почистить, Геррон с раздражением принялся вытирать ее.

– Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как были запечатлены эти люди. – Он махнул рукой в сторону стеллажей. – Попытка провальная, как и большинство других.

Последовала новая пауза, продолжительность которой Геррон даже не попытался прикинуть.

– Попытка воздать мне хвалу?

– Называй как хочешь.

Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол. На сей раз пауза была краткой; после нее автомат, не проронив ни слова, развернулся и зашагал к шлюзу. Некоторые его приятели с лязгом потянулись следом. Со стороны шлюза послышались звон и грохот, будто из слесарной мастерской. Итак, допрос на время был прерван.

Геррон был готов обратиться мыслями к чему угодно, только бы позабыть о своей работе и своей участи, и вернулся к тому, что показал, вернее, пытался показать Ханус. Это нестандартная шлюпка, пояснил капитан, но она способна ускользнуть. Надо лишь нажать на кнопку.

Геррон зашагал, легонько усмехнувшись при мысли, что если берсеркер и в самом деле настолько беззаботен, как кажется, то, возможно, есть шанс удрать от него.

Удрать, но к чему? Писать картины он больше не может, если вообще мог хоть когда-нибудь. Все, что ему действительно дорого, сосредоточено теперь здесь – и на других кораблях, покидающих Землю.

Вернувшись к стеллажам, Геррон выдвинул ящик, где лежал «Человек с перчаткой», так что тот вышел из пазов и стал удобной тележкой. Геррон покатил портрет в сторону кормы. Он еще может употребить свою жизнь на благое дело.

Из-за статгласовой оболочки картина стала массивной и неповоротливой, но, пожалуй, поместилась бы в шлюпку.

И все это время, будто зуд, донимающий человека на смертном одре, Геррона мучил вопрос о том, какие надежды капитан возлагал на шлюпку. Ханус, похоже, ничуть не беспокоился об участи Геррона, но все толковал о своем доверии к нему…

Уже на подходе к корме, оказавшись вне поля зрения машин, Геррон миновал крепко увязанный штабель скульптур, и тут до его слуха долетел быстрый, слабый стук.

Ему потребовалось минут пять, чтобы отыскать нужный ящик. Когда он поднял крышку, то обнаружил внутри ящика, обитого мягким материалом, девушку в комбинезоне. Ее всклокоченные волосы выглядели так, будто они встали дыбом от ужаса.

– Они ушли?

Девушка изгрызла ногти и кончики пальцев до крови. Не получив ответа сразу, она принялась повторять свой вопрос, голос ее делался все тоньше и истеричнее.

– Машины все еще здесь, – в конце концов отозвался Геррон.

– А где Гус? – Девушка, буквально содрогаясь от ужаса, выбралась из ящика. – Они его схватили?

– Гус? – переспросил художник, начавший кое-что понимать.

– Гус Ханус, капитан. Мы с ним… он пытался спасти меня, вывезти с Земли.

– Уверен, что он погиб. Он сражался с роботами.

Девушка впилась окровавленными пальцами в подбородок.

– Они и нас убьют! Или сделают что-нибудь хуже! Что нам делать?

– Не горюйте вы так о своем возлюбленном, – произнес Геррон, но девушка будто не слышала его, бросая направо и налево безумные взгляды в ожидании роботов. – Помогите-ка мне с этой картиной, – спокойно распорядился он. – Подержите дверь открытой.

Она повиновалась так, будто пребывала в трансе, не задавая никаких вопросов.

– Гус сказал, что будет шлюпка, – забормотала она себе под нос. – Если бы пришлось тайно доставлять меня на Тау Эпсилона, он бы взял специальную маленькую шлюпку…

Она вдруг прикусила язык и уставилась на Геррона, опасаясь, что он расслышал все от начала до конца и отберет шлюпку. Именно это он и собирался сделать.

Доставив полотно в кормовой отсек, Геррон остановился. Он долго глядел на «Человека с перчаткой» и под конец стал видеть только одно: у мужчины на портрете кончики пальцев не искусаны до крови.

Взяв дрожащую девушку за руку, Геррон втолкнул ее в утлое суденышко. Она сжалась в клубочек, оцепенев от ужаса. Даже нельзя назвать хорошенькой. Непонятно, что Ханус в ней нашел.

– Там хватит места лишь на одного, – сказал Геррон, а девушка отпрянула, ощерив зубы, будто боялась, что он начнет выволакивать ее обратно. – Когда я закрою люк, нажмите вон ту кнопку, это старт. Ясно?

Девушка тотчас же уяснила все. Художник с натугой закрыл оба люка и стал ждать. Секунды через три послышался скрежет – наверное, означавший, что шлюпка отчалила.

Поблизости имелся крохотный смотровой купол. Сунув в него голову, Геррон увидел кружение звезд за черной метелью туманности. Через некоторое время показался берсеркер, кружившийся вместе со звездами, – черный, округлый, размерами превосходивший любую гору. Судя по всему, крохотное суденышко, ускользнувшее прочь, осталось незамеченным. Катер агрессора все еще держался рядом с «Франсом», но роботы не показывались.

Глядя в глаза человеку с перчаткой, Геррон снова повез картину вперед, чтобы поставить ее рядом с мольбертом. Сумятица линий на собственном полотне теперь казалась ему просто омерзительной, но он заставил себя взяться за кисть.

Он еще не успел приступить к работе, когда человекообразный автомат вернулся к нему; грохот и визг металла смолкли. Тщательно вытерев кисть, художник отложил ее и кивнул на портрет берсеркера.

– Когда уничтожишь все остальное, сохрани это полотно. Отвези его к тем, кто соорудил тебя, они этого заслужили.

– Почему ты думаешь, что я уничтожу картины? – проскрипел механический голос. – Даже если они созданы ради восхваления жизни, это мертвые предметы, которые поэтому хороши сами по себе.

Внезапно Геррон ощутил испуг и изнеможение – не было сил говорить. Тупо уставившись в объективы машины, он заметил в них крохотные искорки, пульсировавшие в такт с его собственным сердцем и дыханием, будто индикаторы детектора лжи.

– Твой ум раздвоен, – проговорил автомат. – Но большая его часть вознесла хвалу мне. Я отремонтировал твой корабль и установил курс. Теперь я отпускаю тебя: научи другие живые единицы восхвалять то, что есть хорошо.

Онемевший Геррон так и стоял, глядя перед собой, когда металлические ноги протопали мимо и скрежет корпуса послышался в последний раз.

Лишь спустя какое-то время до Геррона дошло, что он жив и свободен.

Поначалу он шарахался от мертвых, но, однажды притронувшись к ним, преодолел брезгливость и уложил останки в холодильник. Особых оснований считать их верующими не было, но он все-таки отыскал книгу, чтобы прочесть над ними исламские, духовнические, христианские и иудейские заупокойные молитвы.

Потом обнаружил на палубе неповрежденный пистолет и обошел все закутки на корабле, внезапно проникнувшись дикой идеей о том, что какой-нибудь робот мог остаться на борту. Он дошел до самой кормы, задержавшись лишь затем, чтобы сорвать с мольберта этот ужас. На корме он остановился, устремив взор в ту сторону, где предположительно остался берсеркер.

– Будь ты проклят, я способен измениться! – прокричал он в кормовую переборку. Его голос сорвался. – Я снова смогу писать. Я тебе покажу… я могу измениться. Я живой.

Разные люди находят разные способы, чтобы воздать хвалу жизни, объявить ее чем-то благим.

Даже я, по своей природе неспособный сражаться или уничтожать, понимаю своим разумом, что в войне против смерти ценность жизни утверждается именно в битвах с врагом и в его уничтожении.

Во время такой войны ни одного живого воина не охватывает жалость к врагу; по крайней мере, никто не страдает от этой извращенной боли.

Но в любой войне живительное действие пацифизма сказывается не на враге, а на пацифисте.

Я коснулся миролюбивого разума, жаждавшего жить…

Миротворец

Проглотив таблетку обезболивающего, Карр заворочался в противоперегрузочном кресле, пытаясь найти более удобное положение. Потом настроил передатчик и проговорил:

– Я пришел с миром. Я безоружен. Я прибыл поговорить с тобой.

И замер в ожидании. В рубке одноместного корабля воцарилась тишина. Судя по радару, корабль-берсеркер еще был далеко впереди – во многих световых секундах. Пока что он не отозвался, но наверняка слышал обращенные к нему слова.

За спиной Карра остались солнцеподобная звезда, которую Карр привык называть «солнцем» – с маленькой буквы, – и его родная планета, заселенная земными колонистами всего век назад: уединенное обиталище на краю Галактики. До недавнего времени война докатывалась до нее лишь эхом ужаса в сводках новостей. И когда пришла весть, что берсеркеры скапливаются в окрестностях Солнечной системы, единственный настоящий военный крейсер колонии улетел, чтобы присоединиться к флоту Карлсена, оборонявшему Землю. Но теперь враг пришел и сюда. Жители планеты Карра лихорадочно взялись за постройку еще двух боевых кораблей, однако колония была невелика и небогата природными ресурсами. Даже если бы корабли оказались готовы ко времени, думать о том, чтобы тягаться с берсеркером, не приходилось.

Когда Карр пришел со своим планом к руководителям планеты, те решили, что он выжил из ума. Отправиться говорить о мире и о любви?! Спорить с берсеркером?! Самого отъявленного преступника можно надеяться обратить на путь добра и милосердия, ведь это человек, но разве увещевания изменят программу, заложенную в машину?

– Почему бы не поговорить о мире? – стоял на своем Карр. – У вас есть план получше? Я хочу отправиться. Мне терять нечего.

Они поглядели на него, словно стояли на другом краю пропасти – той, что отделяет здоровых стратегов от умирающего, – понимая, что его план не сработает, но будучи не в состоянии придумать ничего более действенного. До завершения строительства кораблей оставалось как минимум десять дней. Одноместным невооруженным катером можно и пожертвовать. С оружием на борту он только раздразнил бы берсеркера. В конце концов они позволили Карру взять на себя эту миссию, понадеявшись на то, что его доводы отсрочат неминуемое нападение.

Когда Карр приблизился к берсеркеру на миллион миль, тот прервал свой неспешный полет, как будто поджидал его, и лег в дрейф на той же орбите, что и лишенный атмосферы астероид, находясь в нескольких днях пути от него.

– Я безоружен, – снова сообщил Карр. – Я пришел, чтобы говорить с тобой, а не повредить тебя. Будь здесь те, кто тебя построил, я попытался бы потолковать с ними о мире и о любви. Понимаешь ли ты меня?

Он искренне намеревался поговорить с неведомыми строителями о любви; такие понятия, как «ненависть» и «месть», стали для Карра глупостями, не заслуживавшими внимания.

– Малое судно, – внезапно раздался ответ, – поддерживай нынешнюю скорость и направляйся ко мне. Приготовься остановиться по приказу.

– Я… я готов.

Раньше Карр считал, что готов к этой встрече, но теперь запинался и дрожал при одном лишь звуке голоса корабля. Оружие, способное уничтожить все живое, до последней бактерии, на целой планете, отныне обратится против него одного. А ведь уничтожение – наименьшее из зол, если рассказы о пленниках берсеркеров верны хоть на десятую часть. Карр запретил себе думать об этом.

Через десять тысяч миль раздался приказ:

– Стоп. Жди, не изменяя положения по отношению ко мне.

Карр мгновенно повиновался и вскоре увидел, как берсеркер запустил в его сторону нечто размером с его собственное суденышко – крохотная движущаяся точка на экране дисплея, покинувшая циклопический корабль-крепость, что странствует среди звезд.

Даже с такого расстояния Карр видел, как изранена и изувечена эта крепость. Он слыхал, что за время долгой, бессмысленной кампании на просторах Галактики все древние машины получили немало повреждений, но эта явная развалина, видимо, выделялась даже среди них.

Шлюпка берсеркера замедлила ход и приблизилась к кораблю. Вскоре со стороны воздушного шлюза донесся лязг.

– Открой! – потребовал голос по радио. – Я должен тебя обыскать.

– После этого ты меня выслушаешь?

– После этого выслушаю.

Открыв люк, Карр отступил в сторону, чтобы впустить с полдюжины машин, похожих на роботов, которые прислуживали и помогали людям на планете Карра, с одним существенным отличием: эти неповоротливые, изношенные автоматы возрастом не уступали своему чудовищному хозяину. Кое-где виднелись блестящие новые вставки, но в целом роботы двигались довольно неуклюже. Они обыскали Карра, осмотрели рубку, обследовали каждую лазейку крохотного кораблика. Когда обыск закончился, один автомат пришлось чуть ли не выволочь наружу.