Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти

Взирайте же и смейтесь вместе с ними!

Мистер Шут

Потерпев поражение в битве, компьютеры берсеркеров поняли, что нужно ремонтировать и переоснащать машины, а также строить новые. Они отыскивали неведомые планеты вдалеке от светил, где можно было бы добывать минералы и где люди – теперь выступавшие в роли охотников не реже, чем в роли жертв, – вряд ли могли показаться. В таких потайных местах строились автоматические верфи.

На одну-то из этих секретных верфей ради ремонта прибыл берсеркер. Во время недавнего боя его обшивка была вспорота и ему нанесли сильные внутренние повреждения. Он не столько приземлился, сколько рухнул рядом с построенным наполовину корпусом нового корабля. Но еще до того, как начался срочный ремонт, двигатели заглохли, аварийное питание отказало и он издох, как раненая живая тварь.

Компьютеры верфи обладали большими способностями к импровизации. Оценив объем повреждений, они рассмотрели различные варианты действий, а затем начали быстро разбирать погибший корабль на запчасти. Вместо того чтобы впечатывать смертоносное предназначение в силовые поля мозга новой машины, как указали Строители в инструкции по репликации, они взяли с разбитого корабля старый мозг и многие другие части.

Строители не предвидели подобной возможности, и потому компьютеры верфи не знали, что в силовые поля мозга каждого берсеркера встроен предохранительный выключатель. Дело в том, что первые машины запускали живые Строители, желавшие и дальше оставаться в живых во время испытаний собственных творений, истребляющих живое.

Когда мозг кочевал из одного корпуса в другой, предохранительный переключатель занял исходное положение. Старый мозг пробудился, теперь он управлял могучей новой машиной, наделенной оружием, способным стерилизовать целую планету, с новыми двигателями, перемещавшими эту массу быстрее скорости света.

Но конечно, Строителей на месте не оказалось, как не оказалось и таймера, способного выключить простой предохранитель.

Шут – пока что обвиняемый, но уже почти приговоренный – был вызван на ковер. Он стоял лицом к ряду негнущихся шей и гранитных лиц, принадлежавших индивидуумам, что сидели за длинным столом. По обе стороны от него стояли камеры трехмерки. Его выходки были необычайно оскорбительными, настолько, что это дело разбирал Комитет должным образом учрежденных властей – правители планеты А.

Вероятно, у членов Комитета имелся и другой резон для этой встречи: через месяц предстояли всепланетные выборы. Никто из его членов не хотел упустить шанса появиться в неполитической трехмерке, не входившей в счет гарантированного, равного для всех времени в эфире, и тем самым поставить созданную недавно оппозиционную либеральную партию в невыгодное положение.

– Я должен представить очередную улику, – проговорил министр коммуникаций со своего места на краю длинного стола и поднял нечто, на первый взгляд напоминавшее тротуарный знак, – четкие черные буквы на белом фоне. Но знак гласил: «ПОСТОРОННИМ ВХОД РАЗРЕШЕН».

– Этот знак, – изрек МинКом, – в первый же день увидело множество людей. – Он помолчал, прислушиваясь к себе. – Новому знаку на оживленной пешеходной трассе, естественно, уделяют большое внимание. В этом же знаке семантическое содержание последнего слова вступает в противоречие с контекстом.

Президент Комитета – и всей планеты – издал предупреждающее покашливание. Любовь МинКома к провозглашению трюизмов заставляла его выглядеть глупее, чем он был на самом деле. Либералы вряд ли могли составить им сколько-нибудь серьезную конкуренцию, но не стоило приободрять их.

Еще один член Комитета, дама – министр образования – помахала лорнетом, зажатым в коротких толстых пальцах, прося слова. И задала вопрос:

– Кто-нибудь рассчитал, во сколько рабочих часов обошелся всем нам этот знак, сбивающий с толку?

– Мы как раз работаем над этим, – буркнул министр труда, дергая себя за лямку комбинезона. Затем устремил испепеляющий взгляд на обвиняемого. – Вы признаете, что знак установлен по вашему почину?

– Признаю.

Обвиняемый тотчас же припомнил, сколько пешеходов на запруженном народом тротуаре улыбнулись. Некоторые даже рассмеялись вслух, не опасаясь быть услышанными. Стоит ли придавать значение какой-нибудь паре рабочих часов? На планете А никто уже не голодает.

– Вы признаете, что не сделали ничего существенного своей планеты или своему народу?

Вопрос исходил от министра обороны – высокого, крепко сложенного, увешанного медалями и вооруженного церемониальным пистолетом.

– Этого я не признаю, – дерзко отозвался обвиняемый. – Я хотел впустить в жизнь людей чуточку света.

Он не надеялся на великодушие властей. И знал, что никто не утащит его за кулисы, чтобы избить; заключенных не разрешалось избивать.

– Вы даже сейчас пытаетесь оправдывать легкомыслие? – Министр философии взял в зубы церемониальную трубку и тускло – в пределах разрешенного – улыбнулся, осклабившись так, будто бросал вызов Вселенной. – Жизнь – шутка, это верно, но шутка угрюмая. Вы упустили это из виду. Годами вы изводили общество, заставляя людей одурманивать себя легкомыслием, вместо того чтобы узреть горькую правду бытия. Фильмы, обнаруженные среди вашего имущества, могут причинять только вред.

Рука президента переместилась к лежавшему перед ним кубику для записи видео, с аккуратной этикеткой, какими снабжались вещественные доказательства. Президент поинтересовался гнусавым голосом:

– Вы признаете, что эти фильмы принадлежат вам? Что с их помощью вы пытались заставить других людей… предаться забвению в веселье?

Заключенный кивнул. Они могут доказать все; он отверг свое право на полную защиту, гарантированную законом, желая поскорее покончить с судом.

– Да, я заполнил этот куб видеолентами и фильмами, которые выудил из библиотек и архивов. Да, я показывал людям его содержимое.

Раздался ропот. Министр диеты – скелетообразный субъект с отвратительным здоровым румянцем на гранитных щеках – поднял ладонь.

– Поскольку обвиняемый наверняка будет осужден, могу ли я заранее попросить передать его мне на поруки? Во время предварительных слушаний он признался, что одним из его первых извращенных поступков стало уклонение от общественной трапезы. Полагаю, я могу продемонстрировать на его примере удивительное влияние диетной дисциплины…

– Отказываюсь! – громогласно перебил обвиняемый. Ему показалось, что его слова выглядят как урчание, вырывающееся прямо из желудка.

Президент встал и находчиво заполнил паузу, грозившую перерасти в неловкое молчание.

– Если никто из членов Комитета больше не имеет вопросов… Позвольте перейти к голосованию. Виновен ли обвиняемый по всем пунктам?

Обвиняемому, прикрывшему усталые глаза, все это показалось одним голосом, пробежавшим вдоль стола:

– Виновен. Виновен. Виновен…

Шепотом посовещавшись с министром обороны, президент огласил приговор. В его гугнивом голосе звучал намек на удовлетворение.

– Отказавшись от законной передачи на поруки, приговоренный шут переходит в распоряжение министра обороны и будет нести одиночное дежурство на маяке, стоящем на Подступах, в течение неопределенного времени. Это сведет на нет его пагубное влияние и одновременно заставит его работать на благо общества.

В течение десятилетий планета и ее светило почти не имели контактов с остальной частью Галактики из-за обширнейшего пылевого бурана, обещавшего длиться еще несколько десятилетий. Так что работа на благо общества выглядела весьма сомнительной. Но станции маяков использовали в качестве камер одиночного заключения, не подвергая при этом опасности несуществующие торговые перевозки и не ослабляя защиту от врага, который ни разу не появился.

– И еще одно, – добавил президент. – Я распоряжусь, чтобы записывающий куб был надежно закреплен у вас на шее при помощи мономолекулярной нити, таким образом, чтобы вы при желании могли поместить его в визуализатор. На станции вы будете находиться в одиночестве, без других средств проведения досуга. – Президент повернулся к камере трехмерки. – Позвольте мне заверить общественность, что я не получаю удовольствия, назначая наказание, которое может быть сочтено жестоким и даже причудливым. Но в последние годы среди некоторых представителей населения начало распространяться опасное легкомыслие, и отдельные, якобы благонадежные, граждане относятся к нему чересчур терпимо.

Совершив этот выпад в адрес набиравшего силу либерального движения – не политический, как он надеялся, – президент снова посмотрел на шута.

– На маяк вас сопроводит робот, дабы помогать вам в несении ваших обязанностей и заботиться о вашей физической безопасности. Уверяю вас, искус веселья роботу не страшен.

Робот повез приговоренного шута на крохотном корабле настолько далеко, что планета А скрылась из виду, а ее солнце уменьшилось, превратившись в яркую точку. Достигнув края бесконечной пыльной ночи на Подступах, они приблизились к предполагаемому местоположению станции Z-45: МинОб избрал ее, как самую унылую и заброшенную из всех, лишенных человеческого персонала.

На месте, где должен был находиться маяк Z-45, действительно обнаружился металлический объект; однако робот и шут, приблизившись, увидели, что объект представляет собой сферу диаметром миль в сорок. Вокруг плавали мельчайшие обломки и куски того, что осталось от Z-45. А теперь сфера, очевидно, засекла их корабль, потому что начала приближаться к ним с ошеломительной скоростью.

Однажды узнав, как выглядит берсеркер, роботы уже никогда не забывают этого; они вообще ничего не забывают, и им неведомы медлительность и беззаботность. Но радиооборудование обслуживали очень небрежно, да вдобавок пыль, дрейфующая на краю системы планеты А, заглушала радиосигналы. Прежде чем робот МинОба сумел передать сигнал тревоги, сорокамильная сфера приблизилась и крепко сжала крохотный корабль хваткой из металла и силовых полей.

Во время последующих событий шут почти все время сидел с закрытыми глазами. Если его послали сюда, чтобы не дать ему смеяться, то выбрали воистину подходящее место. Зажмурив веки еще плотнее, он заткнул уши пальцами, пока абордажные роботы берсеркера пробивали обшивку его крохотного корабля и тащили его прочь. Что случилось с его металлическим стражем, шут так и не узнал.

Когда все успокоилось, он снова ощутил гравитацию, хороший воздух и приятное тепло – и решил: лучше выслушать то, что они могут поведать, а не сидеть с закрытыми глазами. Оглядевшись с опаской, он увидел, что находится в большой полутемной комнате, не содержащей никакой видимой угрозы.

Как только он шелохнулся, скрипучий монотонный голос, доносившийся откуда-то сверху, изрек:

– Мои блоки памяти сообщают мне, что ты – протоплазменная вычислительная единица, вероятно способная к пониманию данного языка. Ты понимаешь?

– Я? – Шут поглядел в полумрак, но не увидел говорящего. – Да, я тебя понимаю. Но кто ты такой?

– Я тот, кто в данном языке именуется берсеркером.

Шут уделял галактическим делам постыдно мало внимания, но это слово напугало даже его.

– Это означает, что ты автоматический боевой корабль? – пролепетал он.

Последовала пауза.

– Я не уверен, – пробубнил скрипучий голос почти тем же тоном, что президент, будто тот спрятался среди стропил. – Возможно, война имеет отношение к моей цели, но моя цель все еще не до конца ясна мне, ибо я остался незаконченным. Некоторое время я выжидал там, где был построен, уверенный, что не завершена какая-то финальная операция. Наконец я пришел в движение, чтобы узнать больше о своей цели. Приближаясь к этому светилу, я обнаружил передающее устройство, которое демонтировал. Но о своей цели не узнал.

Шут сидел на мягком, удобном полу. Чем больше он вспоминал о берсеркерах, тем сильнее трепетал.

– Понимаю. Во всяком случае, кажется, начинаю понимать. Так что же ты все-таки знаешь о своей цели?

– Моя цель – уничтожать все живое при его обнаружении.

Шут сжался в комочек. Потом едва слышно спросил:

– А что тебе не ясно?

На этот вопрос берсеркер ответил двумя своими:

– Что такое жизнь? И как ее уничтожают?

В течение полуминуты раздавался звук, который компьютеры берсеркера распознать не смогли. Он исходил от протоплазменной вычислительной единицы, но если это была речь, то на языке, неизвестном берсеркеру.

– Что за звук ты издаешь? – осведомилась машина.

Шут запыхтел, стараясь отдышаться.

– Это смех. Ох, смех! Итак. Ты не закончен. – Он содрогнулся, вновь осознав весь ужас своего положения: это отрезвило его. Но тут же последовал новый приступ смеха; уж слишком нелепой выглядела ситуация. – Что такое жизнь? – наконец проговорил он. – Я скажу тебе. Жизнь – это великая угрюмая серость, и она посылает страх, боль и одиночество всем, кого окутывает. Ты хочешь знать, как ее уничтожить? Что ж, вряд ли тебе это по силам. Но я открою тебе лучший способ для сражения с жизнью – это смех. Пока мы сможем сражаться с нею при помощи смеха, она нас не одолеет.

– Должен ли я смеяться, дабы помешать этой огромной-угрюмой-серости поглотить меня? – поинтересовался корабль.

Шут задумался.

– Нет, ты машина. Ты не… – Он прикусил язык. – Протоплазменный. Страх, боль и одиночество никогда не побеспокоят тебя.

– Меня ничто не беспокоит. Где мне найти жизнь и как произвести смех, чтобы бороться с ней?

Шут внезапно ощутил вес кубика, болтавшегося у него на шее.

– Дай мне пораскинуть умом.

Минуты через три он встал:

– Если у тебя имеется визуализатор вроде тех, которыми пользуются люди, я сумею показать тебе, как создается смех. Пожалуй, даже смогу направить тебя в то место, где есть жизнь. Кстати, не можешь ли ты срезать эту нить с моей шеи? Разумеется, не причинив мне вреда!

Пару недель спустя вековая дрема, царившая в главном штабе планеты А, внезапно рассеялась. Стационарные роботы верещали, жужжали и вспыхивали, а мобильные метались туда-сюда. Минут через пять они сумели разбудить надзиравших над ними людей, и те поспешили в штаб, затягивая портупеи и заикаясь.

– Это учебная тревога, правда ведь? – высказал вслух надежду дежурный офицер. – Кто-то проводит проверку? Кто-то?

Он и сам скрежетал, будто берсеркер. Опустившись на четвереньки, он снял панель с основания самого большого робота и заглянул внутрь в расчете обнаружить причину неполадки. К несчастью, он не имел ни малейшего понятия о робототехнике; вспомнив об этом, он поставил панель на место и вскочил на ноги. О планетарной обороне он тоже ничего не знал, и стоило вспомнить об этом, как он с воплем понесся прочь, взывая о помощи.

Итак, планета не оказала сопротивления – ни действенного, ни какого-либо еще. Но атаки тоже не последовало.

Не встретив сопротивления, сорокамильная сфера зависла прямо над Столицей – достаточно низко, чтобы ее тень заставила множество озадаченных птиц улечься спать прямо в полдень. Люди и птицы в этот день потеряли массу продуктивных рабочих часов; но эта потеря почему-то повлияла на них куда меньше, чем предполагало большинство людей. Прошли те дни, когда представителям человеческой расы на планете А позволяло выжить только величайшее внимание к своим обязанностям, хотя большинство их этого еще не осознали.

– Велите президенту поторопиться, – потребовал шут с видеоэкрана, установленного в штабе. Все стряхнули с себя сонное оцепенение. – Скажите, что я должен срочно переговорить с ним.

Тяжело дыша, подошел президент:

– Я здесь. Я узнаю вас и помню суд над вами.

– Как ни странно, я тоже.

– Вы что, склонились к предательству? Будьте уверены: если вы привели к нам берсеркера, то не сможете рассчитывать на снисхождение правительства.

Шут на экране, запрокинув голову и открыв рот, издал запретный отрывистый звук.

– Ох, умоляю, могущественный президент! Даже мне известно, что ваше министерство обороны – а-н-е-к-д-о-т, прошу простить за непристойное слово. Это сточная канава для изгоев и неумех. Так что я пришел предложить милосердие, а не просить о нем. Кроме того, я решил официально принять имя «Шут». Будьте любезны в дальнейшем обращаться ко мне именно так.

– Нам нечего вам сказать! – рявкнул министр обороны, вошедший как раз вовремя, чтобы услышать оскорбления в адрес своего министерства; его лицо побагровело, став цвета красного гранита.

– Я не возражаю против разговора с вами! – поспешно возразил президент. Не сумев произвести впечатление на Шута через экран, он почти физически ощутил вес берсеркера над своей головой.

– Тогда давайте потолкуем, – произнес экранный Шут. – Но не тет-а-тет. Вот чего я хочу.

Я хочу, сказал Шут, чтобы двусторонние переговоры с Комитетом передавались в прямом эфире по всепланетной трехмерке. Он объявил, что явится на переговоры «с достойным эскортом», и заверил, что берсеркер находится под его полным контролем, хотя и не объяснил, как добился этого. Корабль, сказал он, не начнет стрельбу.

А министр обороны вообще не был способен ничего начать. Но он и его адъютанты поспешно строили секретные планы.

Как почти всякий другой гражданин, кандидат в президенты от либеральной партии в тот роковой вечер уселся перед трехмеркой, чтобы посмотреть встречу. В душе у него затеплилась надежда, ибо любая неожиданность – шанс для политических неудачников.

Мало кто счел явление берсеркера добрым знаком, но массовой паники все-таки не возникло. Берсеркеры и война все еще оставались для жителей планеты А, давным-давно отрезанных от мира, чем-то нереальным.

– Мы готовы? – нервно осведомился Шут, озирая делегацию механических устройств, готовую вместе с ним погрузиться на катер, чтобы спуститься в Столицу.

– Я все сделал так, как ты приказал, – проскрипел голос берсеркера из тени над головой Шута.

– Помни, – предупредил тот, – протоплазменные единицы внизу находятся под сильным влиянием жизни. Не обращай внимания на то, что они говорят. Будь осторожен, чтобы не повредить им, но в остальном можешь импровизировать, не отклоняясь от моего генерального плана.

– Все это было в твоих предыдущих приказах и занесено в мою память, – терпеливо отозвалась машина.

– Тогда пошли. – Шут расправил плечи. – Принесите мою мантию!

Большой, ярко освещенный Зал собраний столицы отличался жесткой красотой: везде – прямые углы. В центре зала поместили длинный полированный стол с шеренгами стульев по обе стороны.

Ровно в назначенное время миллионы зрителей увидели, как входные двери распахиваются с математической точностью. В них вошли люди-герольды, около дюжины, в шапках из медвежьих шкур, из-за чего их лица смахивали на лики роботов. Все остановились синхронно, как один. Прозвучало ясное пение фанфар.

Под натужно звучащую запись «Помпы и обстоятельств» в зал прошествовал президент – в пышном мундире, приличествовавшем его рангу.

Он двигался медленно, как человек, идущий на эшафот, но эта неторопливость проистекала из чувства собственного достоинства, а не из страха. Члены Комитета большинством голосов отвергли протесты пунцового МинОба, убедив себя в том, что военная угроза незначительна. Настоящие берсеркеры не просят о переговорах, а сразу начинают бойню. Комитет так и не смог заставить себя относиться к Шуту серьезно, но и смеяться над ним тоже не осмеливался. Его члены намеревались угождать Шуту во всем до тех пор, пока снова не овладеют ситуацией.

Следом за президентом в зал двумя колоннами промаршировали министры с гранитными лицами. Пришлось играть «Помпу и обстоятельства» минут пять, прежде чем все они разместились согласно протоколу.

Зрители увидели, как с берсеркера спускается бот и выкатившиеся из него экипажи направляются к Залу собраний. Все заключили, что Шут готов к встрече, и камеры исправно повернулись ко входу, предназначенному для него.

В назначенную минуту двери с математической точностью распахнулись, и в них вошла дюжина роботов ростом с человека – герольды, ибо на них были шапки из медвежьих шкур, и каждый нес сверкавшую медью трубу.

Все они шагали в ногу, кроме тромбониста в шапочке из куньего меха, сбившегося на полшага.

Сигнал фанфар механического караула почти полностью совпадал с человеческим, но только почти. В конце тромбонист оплошал – когда все дружно стихли, он еще тянул жалобную, выдыхающуюся ноту.

Механические герольды берсеркера медленно переглянулись, как бы в ужасе, затем одна за другой их головы поворотились, устремив взгляды всех объективов на тромбониста.

Робот – хотя зрителям казалось, что это человек, – растерянно озирался. Потом постучал по своему тромбону, словно хотел исправить какой-то дефект. Помедлил.

Наблюдая за ним, президент ощутил, как в его душе шевельнулся зарождавшийся ужас. В числе улик был фильм о землянине древних времен, лысеющем комическом скрипаче, умевшем точно так же выдерживать паузу – только паузу. И вызывать у своей зрительской аудитории грандиозные взрывы…

Герольды трубили еще дважды. Еще дважды издыхала фальшивая нота. Когда не удалась и третья попытка, одиннадцать «правильных» роботов переглянулись и кивнули в знак согласия.

Затем с проворством, свойственным роботам, извлекли спрятанное оружие и изрешетили нарушителя.

На всей планете плотина напряжения дала трещину, сквозь нее начали пробиваться ручейки и роднички смеха. А когда двое собратьев торжественно потащили тромбониста прочь, возложив исковерканную трубу на железную грудь, будто лилию, плотина начала рушиться.

Но в Зале собраний не смеялся никто. Министр обороны сделал невинный с виду жест, давая отбой изощренному плану: отбой, отбой. Не стоило пытаться захватить Шута, потому что роботы-герольды берсеркера, или кем они там были, скорее всего, действовали очень эффективно.

Как только превратившегося в дуршлаг герольда утащили прочь, вошел Шут. Раздались звуки «Помпы и обстоятельств», хотя и с опозданием. Горделиво выпрямившись, Шут королевской поступью подошел к своему месту в центре стола, напротив президента. Как и президент, Шут был облачен в элегантную мантию, застегнутую спереди и ниспадавшую до щиколоток. Роботы, вошедшие следом под видом советников, имели не менее пышный вид.

И каждый лицом и фигурой напоминал одного из министров Комитета – металлическая пародия на человека.

Когда же объемный робот, изображавший министра образования, поглядел на камеру трехмерки сквозь лорнет, миллионы зрителей разразились – неслыханное дело! – смехом. Даже те, кто мог разгневаться при воспоминании об этом, смеялись, не в силах сдержать радости оттого, что кажущаяся опасность обернулась фарсом. А уж улыбнулись вообще все, кроме самых мрачных.

Шут-король элегантным жестом сбросил мантию. Под ней оказался нелепый купальный костюм. В ответ на холодно-официальное приветствие президента – его могла вывести из себя только угроза прямого нападения – Шут задумчиво надул губы, потом раздвинул их и выдул из резиноподобного вещества большущий розовый пузырь.

Президент продолжал непреднамеренно играть роль заторможенного простака, и в этот фарс умело включились все члены Комитета, за исключением одного. Только министр обороны повернулся к собравшимся спиной и двинулся к выходу, печатая шаг.

И наткнулся на двух стальных герольдов, замерших перед дверью и наглухо перекрывших подступы к ней. Уничтожая их взором, МинОб пролаял приказ отойти. Металлические часовые отдали ему шутовской салют, но с места не сдвинулись.

Расхрабрившийся от ярости МинОб тщетно попытался протиснуться мимо роботов-герольдов. Уклонившись от следующего салюта, он услышал за спиной громогласную чеканную поступь и оглянулся. К нему через зал маршировал его двойник – выше министра на добрый фут, с двойным слоем звенящих медалей на бочкообразной груди.

Не успел МинОб остановиться и подумать о последствиях, как его рука уже метнулась к пистолету. Но его металлическое подобие оказалось куда проворнее, выхватив абсурдную пушку со стволом, куда без труда вошел бы кулак, и тотчас же выстрелив.

– Ах!

МинОб отшатнулся, его глаза застлала алая пелена… а потом он поймал себя на том, что стирает с лица массу, подозрительно напоминающую на вкус томатный сок. Пушка пальнула то ли целым овощем, то ли его убедительной, сочной имитацией.

МинКом вскочил на ноги и начал разглагольствовать о том, что процедура становится чересчур фривольной. Его двойник тоже подскочил, невнятно затараторив стремительным фальцетом.

Псевдоминистра философии, вставшего будто бы для выступления, озорной герольд уколол длиннющей булавкой, и тот взмыл в воздух, как проколотый шарик, сдуваясь в полете. Человеческий Комитет впал в панику, и началось вавилонское столпотворение. Под руководством стального МинДиета настоящий министр – архизлодей, ярый фанатик избавления от избыточной массы – помимо воли начал принимать участие в демонстрации пищевой дисциплины. Схватив министра, машины начали кормить его с ложечки угрюмой серой пищей, утирать салфеткой и впрыскивать ему в рот напиток – а затем, будто случайно, принялись сбиваться с такта, все чаще попадая мимо рта.