Папы создают принцесс

«Ну подождите, я еще не решила, что вы так от меня избавиться то прям хотите», – сестра понимала, что избавиться от нее действительно хотят, но на языке воспитанных людей это звучало бы как «пристроить», или еще высокопарнее «выдать замуж». Сути это не меняло. Мы предоставили все возможные аргументы в пользу нового ухажера, убедив сестру, что лучше она в принципе вряд ли сможет кого-то найти. Сама, мол, не подарок, с кучей вредных привычек. «Не хозяйственная совсем сама-то», – обязательно подчеркнула мама. Но сестра возразила: «Что это не хозяйственная то сразу? Готовить я могу, просто ты тут никого к плите никогда не подпускаешь, как должны готовить то? Локтями биться что ли? Сама ж орешь все время, гонишь». Мама закатила глаза, и мы продолжили убежать родную кровь в целесообразности ухода к мужу в квартиру для создания новой ячейки общества. Уговаривать слишком долго не пришлось, потому что для ее очередной побег из родительской квартиры был лучшим из возможных вариантов. Там не надо будет делать вид, что ты изменилась с годами, встала на путь исправления и «завязала». Можно курить в квартире и где угодно, можно варить готовые пельмени и не быть осужденной. И да – есть ли вообще эта любовь? Он симпатичный, интересный, сводил уже в магазин, купил джинсы. Одним словом, лучшая партия для почти тридцатилетней девушки с большим багажом знаний о том «как не надо».

Через какое-то время сестра действительно переехала на другой конец города. Я стала ездить к ним в гости. Очень скоро меня уже в дверях начала встречать изрядно подвыпившая женщина, вносящая сумбур и хаос, как в собственное новое жилье, так и в собственную голову. Приходилось делать перерывы на передохнуть, но затем вновь я навещала ее, приезжая туда в гости. Мне нравилось это отдельное ощущение – отделенности, такой долгожданной и приятной. Приезжать в гости куда лучше, чем делить маленькую комнату на двоих.

Потом она забеременела. Набрав почти сорок килограмм и не переставая курить, относительно благополучно родила. Я продолжала приезжать и навещать теперь уже и своего племянника – гладкокожего блондина-пухляша. Прекрасный ребенок, евший из бутылочки манную кашу вместо положенного грудного молока. «У меня молоко перегорело», – звучало как приговор, но в большей мере переводилось как «отстаньте от меня, чем хочу, тем и кормлю, я родила, и я решаю, чем кормить своего ребенка». На манной каше, а уже совсем скоро на пюре с котлетами он из милейшего малыша начал превращаться в полного мальчишку. Сестра могла спокойно выпивать, не забывая при этом экспериментировать с различными диетами. Каждую неделю новая – вот рисовая (ешь один вареный рис), вот кефирная (но на ней долго не продержишься, это ж очевидно). Больше всего по всем параметрам подходила пивная – удобно очень, чувство сытости присутствует, закуски много не требует, мозг притуманен. Легче жить с такой надеждой, что завтра станешь стройнее и красивее.

Иногда мы ходили на шашлыки, однажды крестили славного малыша. А потом он подрос, а мама ушла из семьи к новому мужчине, с которым было легче впадать в бесконечную череду иллюзий – пить, сдавать квартиры и называться риелтором, курить траву и отрешиться от воспитания ребенка. Не нести ответственность – спасение и выход, так это облегчает жизнь. Мы перестали видеться, хотя жили на расстоянии нескольких километров друг от друга, не находили ни поводов, ни причин. Собираться на праздники, устраивать мнимые посиделки и быть близкими друг другу людьми – в нашем случае нелепица. Ничего бы из этого не вышло, получилась бы сплошная наигранность. Ни к чему. Она звонила, я отвечала и висела часами в телефоне, периодически вставляя равнодушные комментарии. Пьяные разговоры все больше утомляли, а на трезвую голову у сестры не появлялось особого желания набрать номер оставшейся в живых «родной души». Веским основанием в редких случаях могла послужить потребность занять в долг пару тысяч. Я не отказывала, а она возвращала. Спустя еще пару-тройку лет звонки стали реже, а редкие разговоры, подкрепленные с той стороны крепкими напитками, часто оборачивались оскорблениями в мою сторону: нутро не могло удержать всю озлобленность, ненависть и, возможно, зависть. Мне становилось больно, неприятно и обидно – вскоре я не задумываясь все чаще нажимала «отбой» и жила спокойно без сестринского присутствия в своей жизни. Ибо присутствие ее вряд ли бы что-то внесло прекрасное и теплое.

Кончилось.

Папа уложили в черный непрозрачный пакет, словно бесхозный строительный мусор, не имевший ни ценности, ни предназначения. Я не чувствовала потерянности и отвращения, оставаясь наблюдать за механическими отработанными действиями милиционеров, прибывших после звонка моего соседа. Тот налил мне в стакан чего-то покрепче, чтобы слезы, застрявшие в гортани, перестали душить и раздавливать мое несчастное нутро. Было очень плохо до, но стало еще хуже. Когда заканчивается темнота, можно упасть еще глубже, в самую дальнюю пропасть, где шанс на то, что ты сможешь выбраться становится не то, что минимальным, просто ничтожным. Были и разговоры с человеком в форме: он о чем-то своем меня спрашивал, пустом и никому не нужном, поэтому и ответы я ему давала в тон. А когда папу унесли, меня закрутило в вихре скомканных чувств из вины и адской боли: я виновата в его смерти. Я не досмотрела, не договорила, не досочувствовала, из-за меня, из-за меня. А потом страх – как мне прожить жизнь с этим чувство вины? Как мне отсидеть бесконечный срок в этой тюрьме собственной души? У меня столько вопросов к тебе, папа, столько претензий, но осознаю я их гораздо позже. И, едва со мной это произойдет, как мир станет вполне понятным – все есть замкнутый круг. Не любили тебя, папа, ты не смог выразить мне свою любовь, я могу сомкнуть кривую в конечной точке и проложить пагубное влияние предков: не уметь любить. Я буду учиться, папа, этого не делать. А ты прости меня, папа, за все.

В тот пятничный вечер я сообщила сестре, что на дачу к ней поеду только после того, как проверю, что там делает отец. Его пьянки заходили все дальше и заводили его в глубины беспамятства. Год без мамы давался ему с трудом, и если раньше он жил, как придется, то сейчас и вовсе потерял все ориентиры. Мне приходилось это наблюдать воочию, сестра издалека давала рекомендации по выживанию, понимая, что и дня не продержалась бы рядом – спилась также или убила. Я страдала, а сердце болело, что жить в этом бытовом аду мне всегда. И в тот вечер мне вдруг стало тревожно – нужно проверить его.