Арка

Чудовищность сцен поражала Оливию. «Я попала в сознание Эммы? Что это за люди? Может, это какие-то существа, которые тщетно пытаются походить на людей? Они все лысые, даже женщины, это выглядит ужасно… Головы как яйцо, долговязые и какие-то слишком культурные». Дамы подбирали платья, чтобы не было видно лодыжек, когда сидели на коленях и совершали поклоны. Музыканты танцевали джигу, играя на инструментах. Одна женщина в пурпурном платье принялась собирать кости и относить их музыкантам, те, сверкая глазами, кивали. «Цикл? Скорее, взаимовыгодный обмен», – размышляла Оливия. Она осмелела и вышла из-за дерева: калеки все равно ее не видели. Голубая жидкость пленила ее: причина всех метаморфоз, которая заложена в них самих, она прибыла из этого измерения и всерьез стала их частью. Ливия вспомнила, что ей когда-то снились люди в подобных костюмах: «Эмма говорила, что это искусственный сон. Может быть, я попала в собственный, только в тот, который забыла?»

Внезапно все калеки разом обернулись на Оливию. Они смотрели с минуту, внимательно и хищно. Музыканты перестали играть. Один мужчина сделал руками пасс, похожий на крестное знамение, только углов она насчитала шестнадцать. Ей стало не по себе, и она припустила в сад, по пути упав и разодрав коленки; оборачивалась не один раз, но никто не догонял. Страх сковал ее так сильно, что ноги сами несли в дом. «Они, наверное, здесь живут… а что, если придут?» – Разум паниковал, руки сами двигали мебель, чтобы заслонить дверь и не впустить калек. Стулья и столы были невероятно легкими, но этим существам все равно не пробраться быстро: протезы станут мешать. «Никогда такого не видела! Они словно живые и неживые одновременно…»

Она ждала окончания сеанса: все время казалось, будто эти полулюди преследуют, норовят напоить своим волшебным зельем и превратить в амальгаму из костей. Оливия сжалась в углу, обняв пухлые колени и потирая ссадину, начала покачиваться из стороны в сторону и мечтать о том, чтобы быстрее вернуться в реальность.

Внезапно в окне показалось лицо. Оливия вздрогнула. По замогильно сияющим глазам и треугольным формам скул она узнала одного из музыкантов, который играл на арфе. Арфист просто стоял и смотрел в упор. В отчаянии Оливия побежала в свою каморку, чуть не подвернув ногу на лестнице, и спешно заперлась там с мыслью, что вот теперь-то ее никто не достанет. Она села на кровать. Ноги и руки начали чесаться, словно при крапивнице, Ливия скребла себя всю, испытывая колоссальную тревогу оттого, что ее могут превратить в такое же странное существо, и заменить ее конечности протезами. Неожиданно музыкант быстро выломал окно и обрушил на девушку урну с прахом, прах попал в рот. Оливия в панике завертела головой – и обнаружила, что в палате, помимо нее и соседки, стоят доктор Петерсон и второй врач, который недавно приехал и представился Альбертом Шнайдером. Она обернулась к Эмме с немым вопросом, та прижала указательный палец к губам.

– Хорошо себя чувствуете, юные леди? На приборы, быстрее, – скомандовал Коул, и девушек вытянули из-под одеяла, вынужденно направив прямо по коридору в лабораторию. Оливия ощущала себя ужасно, подавленность щемила легкие, ноги стали ватными, и она еле передвигала их, поэтому ее почти несли. Шепард же шла сама, но была взволнована.

– Они что-то сделали с тобой? Ты их видела? – без конца спрашивала соседку Эмма, но та была настолько угнетена, что не могла выдавить из себя ни звука.

Снова приборы, снова инъекция, снова шлемы.

– Альберт, помнишь кольца? Этот символ проще, чем остальные, так почему он появился после сложных? Ума не приложу! – жаловался психиатр. За ним на мониторе высвечивались точки, готовящиеся изобразить новую фигуру. Психоаналитик наблюдал за ними.

– Коул, твои эксперименты негуманны. Оставь детей в покое, пусть поживут: им и так от природы досталось, а ты еще наподдал.

– Осуждаешь меня? А ты сам, когда мы встретились в общей компании, не говорил, что обожаешь загадки? – возразил на это Петерсон.

– Вообще-то я имел в виду судоку, – поправил его друг. – Я отлично его разгадывал, а еще играл в шахматы. Ну, ты знаешь. А еще сознание. Сознание – самая большая загадка из всех существующих на земле. Психоанализ – тонкая работа, ты бы тоже мог поучиться…

– Поучиться у тебя? – кипятился Коул. – Извини, но я все-таки ученый и медик. Жизнь научила не отступать.

На заднем фоне вырисовывалась греческая буква «Омега», вписанная в круг. Через пять минут – с расходящимися от нее лучами, которые перекрещивались с линиями круга. Лучей было шестнадцать.

– Посмотри, шестнадцать! Их столько же, сколько крестов! – в восторге восклицал ученый.

– И ты до сих пор не знаешь, что это значит, – развел руками гость.

– Главное – что они есть! Рисунок более сложный, чем кольца, но более простой, чем шестнадцатиконечная звезда… Я не вижу логики…

Коул заходил вперед-назад, пощипывая свою треугольную бородку.

– Логика… За всем этим стоит какая-то логика… Но какая?

– Эй, успокойся. Пошли присядем, выпьешь «Эвиан», вода тебя приведет в чувства. – Альберт положил руку на плечо друга, обеспокоенно вглядываясь в его бегающие глаза.

– Ты как всегда прав, прав… – выдохнул Коул. – Пациентов после того, как очнутся, отвести в палаты.

Медбратья и медсестры кивнули.

В кабинете доктора Петерсона было душно, и Шнайдер распахнул окно, а потом налил другу чистейшей воды, привезенной из Альп. Психиатр алчно выпил весь стакан, а потом плеснул себе сам. Спина была мокрой, на лбу выступила испарина, но в глазах вновь обитало миролюбие и безбурность.

– Завтра я еду обратно в Спрингфилд, к жене. Давай сегодня вечером сходим в ресторан, отпразднуем твой выигрыш? Ты как, а?

– Да, мне пора развеяться, – согласился психиатр. – А то так совсем невротиком стану.

– По Фрейду ты и есть невротик, – невозмутимо парировал Шнайдер. – Вечно ищущий невротик с фаустовским характером.

Оба улыбнулись и чокнулись стаканами с «Эвиан».

***

Петерсон проводил друга на вокзал и решительно взялся за расшифровку шестнадцати крестов, которые он соотнес с тем же количеством лучей от буквы «Омега». Он полагал, что в символах, возможно, заключена формула вещества из кристалликов пациентов, но веских доказательств не имелось. Он был удивлен, что «жертвой» Эммы на этот раз была не Ханна, и понял, что девушка умеет подключать не только свою подругу, а значит, возможно, он сам сможет поучаствовать в ритуале. Вот только как расположить к себе Шепард, чтобы она согласилась? Доктор быстро сообразил, что через Ханну. «Пожалуйста», – просил он Ханну. – «Расскажи, что ты видела!» Ханна Розенфельд держала рот на замке, словно военнопленная. Тогда психиатр позвал в кабинет Оливию.

– Мисс Делапорт, расскажите мне, что вы видели во время сеанса: вы – моя последняя надежда, – улыбнулся психиатр во все тридцать два зуба.

Оливия пересказала события в мельчайших деталях.

– А какой формы был этот мальчик после превращения? – Коул аж поднялся со своего кресла от любопытства.

– Как роликовые каталки: зигзаги вверх, вниз, потом снова вверх.

– Они же… похожи на эту букву, правда? – Он придвинул к девушке изображение литеры «Омега».

– Да, очень, – призналась девушка.

«Буква выражает главное событие, происходящее при ритуале?»

– А видела ли ты там арку и кольца?

– Нет, – ответила она.

«Значит, все это видит только Ханна?»

– Давай сделаем вот что: попробуй выведать у Ханны, видела ли она арку, кольца и многоконечную звезду. Только попробуй спросить ее так, чтобы она ответила, не заподозрив, что я тебя подослал. Ты хорошо с ней общаешься?

– Довольно неплохо, но мы почти не разговариваем…

– Будет отличная тема для беседы. Твоего ума хватит для такой задачи. Даю два дня. Справишься?

– Справлюсь.

И тут Коул заметил, что тень Оливии теперь стала точно такой же, как у Ханны.

– У тебя тень зеленая… – протянул он недоуменно.

Оливия обернулась и заметила, что это и правда так. На стене кабинета доктора разворачивались красивые зеленые узоры, которые прямо-таки впечатались в стену.

– Зато красиво. И главное, что не вредно, – сделала вывод девушка. – Мы с Ханной особенные.

Оливия вышла из кабинета, ощущая себя шпионкой из кинофильма. Честным ли будет такой поступок по отношению к ее соседке – Ливии было все равно. Она обожала секреты, но теперь, получив секретное задание, начала относиться к ним более лояльно, слегка помучившись совестью. Почему бы и не сообщить доктору Петерсону? Он – врач, а значит не может навредить. Он никогда не сделает Эмме и Ханне гадость.

Эти миры были любопытны, Оливию они вовсе не пугали, и она хотела побывать там еще раз. Конечно, тот музыкант был жутким, но этот мир – он такой… красочный! Вот бы Эмма отправила ее, Оливию туда еще раз…

На посту уставшая Джорджия ела сэндвич, а за столом шла «Монополия». Семеро игроков пытались нажить капиталы. Ханна по обыкновению сидела в углу и читала свою поэзию. Оливия однажды ознакомилась с Целаном, и стихи ей полюбились. Правда, лень и пение в голове брали верх, и девушка обычно читала что-то попроще.

– Ханна, пошли играть!

Это был веснушчатый Марк. Ханна молча поднялась и села за стол. «Монополия» увлекла ее, и девушка забыла про книгу.

Оливия присела рядом и стала наблюдать за игрой. «Ну как же мне с ней заговорить?» – терзалась она. – «Явно нельзя при всех. А если Ханна заподозрит что-нибудь? Нет, нужно подождать, улучить момент».

– А ты что стоишь? – спросил Марк, обернувшись на Оливию. – Играть иди!

– Не хочу, – ответила девушка.

«Ханна любит Целана, надо спросить ее о каком-нибудь из стихотворений».

Было двенадцать дня, когда «Монополия» закончилась, и все, кроме Ханны и Оливии, разбрелись по палатам – дремать. Ханна Розенфельд уж было хотела встать с диванчика, повинуясь смутному чувству единения с остальными, но Ливия остановила ее.

– Прочитай мне любимое стихотворение Целана. Можно?

– Можно, – безразлично ответила Ханна.

Осень кормлю с руки опавшим листочком: друзья, мы –

вышелушиваем ядрышки времени, учим ходить их:

но опять в скорлупу укрывается время.

В зеркале грезит

во сне воскресенье,

и губы не лгут.

Мой взгляд поднимается медленно в сердце твоё,

мы смотрим на нас,

мы темно говорим,

мы любим друг друга, как память и мак,

мы спим, как вино в перламутровых створках,

как море в кровавом сиянье луны.

Мы обнявшись стоим у окна под взглядами улиц:

это время познанья,

когда камень раскрыться готов, как бутон,

и под сердцем стучится дитя.

Это время, в котором рождается время.

Это время.

– О чем оно?

– Ты когда-нибудь смотрела на часы до помрачения рассудка?

Оливия вспомнила, что в детстве слышала разговоры в тиканье часов.

– Нет… Но мне казалось, что они живые.

– Стихотворение именно об этом, – заключила Ханна.

– Странно, что я раньше с тобой мало разговаривала: ты казалась мне слишком… недоступной что ли. Ты умнее меня. А я всегда завидую умным людям. Пытаюсь читать книги, чтобы стать умнее, но в голове это проклятое пение… – протянула Ливия.

– А разве ты не считаешь его красивым? – сладострастно взглянула на собеседницу Ханна.

– Оно как время: быстрое, а потом плавное, и страшное…

– Темно говоришь.

Расположившись на пухлом диванчике полубоком и лицом к собеседнице, Ханна снова обняла колени. Ее балетные ножки в домашних чулках ходили ходуном, она все никак не могла устроиться удобно.

– Слушай, а тебе снятся сны? – вдруг спросила Оливия Делапорт.

– Снятся, но я их забываю почти сразу. А что?

– Эмма, когда просыпается, часто вскрикивает. Она не рассказывала, что ей снится? Я беспокоюсь за нее, а сама она неразговорчива…

Ханна задумалась.

– Она однажды рассказала, что в пять лет ей привиделась долина, а над ней – вращающиеся кольца. Она решила, что это ангел, и рисовала их всюду. Она говорила, что сны дают ей прозрение. В снах-де весь мир заключен. И Целан живет в вечном сне. А еще она считает, что мы – единственные слышащие существа на земле. Мы – ну, то есть, наш клуб «Электрошок».

– А почему? Разве другие люди глухи? – удивилась Ливия.

– Глухи, слепы и немы, – ответила Ханна. – Так говорит Эмма.

– А она кто – пророк?

– Она и себя считает слепой, вернее, не слепой, а, скорее, подслеповатой. Она что-то видит.

«Видит» прозвучало так значительно, что какая-то малюсенькая частица сознания Оливии стерлась в порошок и осыпалась наземь.

– А что именно? – осторожно спросила Оливия, стараясь не выдать своего обусловленного указанием доктора интереса. В эту же секунду она поняла, что и так хотела пообщаться с Ханной, ведь она – первая, кому удалось попасть в миры Эммы.

– Сияние. Она видит то, что несет смерть, что-то, неописуемое ни на одном языке. Для этого нужен свой язык. Я видела знаки, состоящие из шурупов.

– Я тоже, тоже их видела! – искренне изумилась Оливия.

– Значит, на этом языке и выражено сияние.

– А что именно сияет?

– Без «что». Просто сияет. «Что» здесь неуместно, – многозначительно сказала Ханна Розенфельд, подняв вверх палец.

Помолчали.

– А что за кольцо Эмма все время носит на руке? – вдруг спросила Ливия. – Мне она ничего про него не рассказывала.

– Не имею понятия. Ей нужно время. Время – все, что у нее осталось. Мы с миром – одно и то же. Есть только мы с миром и иной мир. Ты видела людей в огромных респираторах?

– Видела.

– Они и есть жители иного мира. Эмма рассказывала мне о нем. Вот они и правда разговаривают, их язык такой красивый… а мы постоянно болтаем, не понимая, что немы.

Оливия посмотрела на часы. Ей показалось, что стрелки не двигались. Книги омертвело лежали на полках, Бренда листала дурацкий женский журнальчик.

– Ты заметила, что уже никто не глядит на свои тени? – внезапно подала голос Оливия Делапорт.

– Мы все устали, – был ответ. – Эмма отобрала у меня, и у тебя тень. Это очень травматично.

После обеда и процедур доктор Петерсон решил вывести всех пациентов в лес, подышать. Компания дружно и бодро оделась, и выбежала вслед за психиатром, чтобы насладиться теплыми осенними деньками.

– Осень! Настоящая Нью-Йоркская осень! – кричала от радости Кристина. Бекки обнимала всех, Марк от безделья срывал иглы с ветвей елей. Горячее рыжеватое солнце щедро кидало лучи в лица пациентов.

Эмма единственная не выбралась за пределы своей палаты, лежа ничком и ковыряя обои. Дырка уже была приличной, девушка прикрывала ее одеялом. Опять много. Субстанция в голове все чаще принимала облик навязчивого соседа. Девушке не хватало ума, чтобы описать суть всего того фундаментального, что наполняло ее черепную коробку вместо мозга; она ощущала, словно мозг превратился в картонный лабиринт, по которому катался тяжелый шарик ртути. Смешанность, но гетерогенность; что-то несоединимое, конгломерат болезненных очертаний и заостренных углов. То, что она ощущала, нельзя было описать разумно, человеческими понятиями; оставалось лишь чувствовать некую интуицию, зараставшую сахаром. «Если бы мои родители не отказались от меня – все было бы иначе», – размышляла Шепард. – «Они смогли бы описать все, что происходит в моей голове… И все же нужно самой привести все в порядок».

Она встала, вышла из палаты и уселась за стол с ручками и карандашами, чтобы писать.

«Итак, кто они? Это существа, которые хотят уйти в арку, чтобы умереть. Я видела такой сон в детстве, там были и арка, и эти существа. В их мире есть ангелы, они создают их из мумий, потом что-то им зачитывают. Есть и яйцеголовые, они – бывшие жрецы, точнее призраки жрецов. А жрецы проводят какие-то опыты для того, чтобы создать арку. Но это не настоящая арка, какова настоящая – я не знаю. Помню, что видела в галлюцинации кристалл, из которого сочился синий напиток, который они пьют, чтобы умереть. Я видела, как существа поедают пепел умершего собрата. Оливия рассказывала об этом ритуале. То есть, у них есть два ритуала смерти: через напиток и через арку. Интересно, почему они так хотят умереть? Видимо, это их философия – философия смерти. Почему они поклоняются еще кольцам? Этого я не знаю тоже. И почему у Ханны и Оливии зеленые тени? В виде молний к тому же. Эти молнии я когда-то видела в галлюцинациях, они – прародители всего живого».

Пациенты вернулись в гостиную, а Эмма тут же схватила листок и побежала в палату, чтобы спрятать его в наволочку.

Только Петерсон направился в кабинет, как к нему подлетела Оливия. Он поманил ее за собой.

– Доктор Петерсон, я уже поговорила с Ханной.

Девушка передала разговор психиатру.

– Ловкая ты, Делапорт. Молодец, – похвалил он.

«Но разве это поможет?»

Коул попытался соотнести арку и кольца с какими-нибудь греческими буквами. «Нет, все не то!» – сокрушался он. – «А что, если Шепард права? Что, если все мы слепы? Что если это какое-то иное измерение? А если наше – всего лишь симулякр?» От перенапряжения у психиатра заныла голова. «Я схожу с ума», – закурил он, откинувшись в кресле. – «Этот эксперимент сведет меня в могилу, или как минимум я окажусь пациентом вместо них… Разве шизоанализ не говорит о том, что мнение пациента равноценно моему? Это приведет меня к катастрофе».

Он вновь взглянул на картину Поллока. Эти абстракции приглянулись ему сразу, и он не задумываясь повесил репродукцию в своем кабинете. Словно Поллок рисовал сознание… Сознание без рассудка. Кольца и Арка олицетворяют невыразимость человеческого сознания. Выспренные символы выспренного мира. Сознание – это мир, который нельзя концептуализировать, он не сводится ни к одному обобщению, и одновременно потрясающе всеобщ. Арка – это портал в смерть…

Психиатр очнулся от того, что понял, что с ним разговаривает некто невидимый. Чьи это мысли? Откуда этот ксилофон? Сюрреализм. Он спит? Рассудок его сделал мертвую петлю и остановился перед самым падением. «Я сошел с ума и не могу понять, в реальности я или во сне…» Почему-то доктора стала беспокоить палата Эммы, и он быстрым шагом направился к ней.

Девушка все так же лежала ничком. Доктор дотронулся до ее плеча.

– Эмма, что ты делаешь со мной?

Отчаяние сквозило в его надтреснутом голосе.

– Что ты прячешь?

Он стремительно раскрыл одеяло и увидел дыру в обоях.

– Немедленно прекрати! Через нее я слышу…

– Что слышите?

Этот вопрос был задан неумолимо спокойно. Девушка словно не осознавала, в чем причина такого поведения психиатра.

– Нельзя слышать чужие мысли через дырку в обоях. Вы – врач, не занимайтесь ерундой.

Голос Эммы был словно металлическим, он ударил Коула наотмашь. В панике он помчался в кабинет и судорожно выпил полстакана бренди. Алкоголь приятно лился в пищевод, давая успокоение и расслабление. Голоса прекратились.

Оливия сидела по-турецки и смотрела на Эмму. Ее зеленая тень разъедала стену.

– Тебе дурно?

Кажется, Шепард не сразу услышала звук чужого голоса.

– Хочешь еще раз в путешествие?

Ливия слегка опешила.

– Путешествие? Давай!

– Спасибо, что соглашаешься.

Взгляд Эммы выражал смирение и радость. А Оливии было просто очень любопытно.

Они сели на кровать Эммы, предварительно посмотрев, где медсестры. Сидевшая на посту Джорджия ела пирожок. Они закрылись одеялом, сцепив руки в ритуальном жесте. Ливия принялась смотреть на свою тень от ноги.

«Лямбда».

Оливия оказалась в избушке, по ее углам висели иконы, в которых теплилась тревога. Иконы без лиц глядели на девушку глубинно и слегка насмешливо. Перекрещенные балки смотрелись костьми, пыль скользила по полу слоями серого блеска. Оливия поднялась с пола и осмотрелась: свечи пританцовывали, освещая комнату нервными бликами, тени скакали по стенам. Девушка отворила дверь во двор – и увидела зеркало, окруженное деревьями-воспоминаниями. Суковатые стволы некоторых из них семейственно врастали друг в друга. Оливия ступила на дорожку – и тут же ей в щеку врезалось какое-то насекомое. Это оказалась моль с тяжелыми крыльями, она едва подергивалась на земле.

Оливия решилась протереть зеркало. Она повозила рукой по пыли – и в изумлении увидела себя в маске из тяжелого пластика. Ливия ощупала свой рот и подбородок – и не ощутила ничего. Но зеркало упрямо показывало, что маска есть. «Я стану такой же, как они?» Девушка, испугавшись, забежала обратно в избушку. Но там были точно такие же пустые иконы, которые сильно пугали. Не помня себя от страха, Ливия вновь понеслась к зеркалу. Маска была на месте, зеркало показывало ее точно так же четко, как и минуту назад.

Внезапно на зеркале начала проявляться надпись. Неторопливо на мутноватом стекле вырисовываются меловые знаки, состоящие из перекрещенных шурупов. Три иероглифа, значение которых неясно. И вокруг них – кресты. «Раз, два… шесть… десять… двенадцать… шестнадцать», – сосчитала Оливия. Выпуклая, выдающаяся вперед грань зеркала слегка трепыхалась от прикосновений гостьи. Кресты пропали так же быстро, как появились. Маска все еще была на лице. Девушка упала на колени, заскребла свой подбородок ногтями, от них остались красные следы. «Нельзя смотреть в зеркало… Нельзя…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Персонаж писателя в жанре ужасы Томаса Лиготти.

2

Нейролептик, на данное время устаревший.

3

Ты здесь быть не должна! (аркитск.)

4

Имеется в виду актер Кристофер Ллойд.

5

Ты кто такая? Пошла вон! (аркитск.)

6

Организация «Свидетели Иеговы» запрещена на территории РФ.

7

Выражение французского философа Мишеля Анри.