Нулевая отметка

Павел Шушканов

Нулевая отметка

1. Триптих

Я богат. Даже больше, чем мне того хотелось бы, пусть и звучит такая фраза, соглашусь, довольно странно. Дело в том, что богатства своего я не просил. И кроме того, оно абсолютно не в деньгах, которые можно потратить на какую-нибудь ерунду вроде нового и совершенно бесполезного телефона. Все совсем не так: у меня нет ни копейки, кроме пары сотен, которые я потрачу на кофе завтра утром, а потом буду долго смотреть, как разбиваются о стекло в любимой кофейне крупные снежинки, зная, что идти мне некуда. Вот чего-чего, а времени у меня в избытке. А еще есть очень странная и, наверное, жутко дорогая коллекция, большую часть которой собрал вовсе не я.

Еще в начале осени я даже не помышлял ни о каких богатствах, успешно перешел на четвертый курс истфака, зарабатывал фрилансом, потихоньку готовился к защите диплома и донашивал любимую белую водолазку, которую обещал сам себе отправить в мусор сразу с началом взрослой жизни. Впрочем, до ритуала с водолазкой было еще далеко: я для себя решил, что взрослая жизнь у меня начнется с первой поездки за границу, а ее я планировал уже больше полугода и примерно столько же откладывал. Откладывал по очень банальной причине – написание текстов приносило не такой уж колоссальный доход, особенно для столицы. Наверное, знай я тогда, как все сложится в ближайшие пару месяцев, отключил бы телефон и ноутбук, а особенно роутер, и даже выдернул бы провод из стены – ушел бы в полный «даунгрейд», как говорит один мой друг. Не меньше года просидел бы не выходя из квартиры и питался бы содержимым морозильной камеры, включая лед. А чтобы не сойти с ума от скуки, читал бы вдоволь книги.

Но в ту осень мне было не до чтения. Хватаясь за любые заказы на и отбиваясь от упорных попыток друзей затащить меня в новый бар на углу двух промозглых улиц, я отчаянно собирал деньги на главную поездку моей жизни – тур в Арабские Эмираты на пять ночей.

– А чего туда? – Миша вертел в руках мой новенький загранпаспорт, периодически прихлебывая из высокого запотевшего бокала. Завтрак бокалом портера он считал особым аристократическим шиком, хотя сам работал супервайзером в средненькой компании по продаже сигарет.

Мы сидели в пустой пиццерии. Девушка в черном фартуке нарезала на узкие треугольники только что вынутую из печи пиццу и раскладывала их на картонные тарелки. У окна торчали в телефонах школьники в куртках с капюшонами. Молодая мама с дочкой выбирала на витрине вчерашний кекс. Миша снова пригубил холодное пиво.

– Зря отказался!

Ледяной октябрьский дождь за окном, сонное утро, стрелки часов замерли на четверти одиннадцатого. Я поежился.

– Хочу подальше от всего этого. Там солнце, море, лето.

– Тоже зима, – всезнающе причмокнул языком Миша, – только теплая. С Кариной летишь?

– А что мне там делать одному?

Миша усмехнулся и вернул паспорт.

– Так и скажи, что она тащит тебя туда силой за твои же деньги, чтобы девочкам потом похвастать. Что, нет?

Я промолчал.

– А фотография дурацкая. – Он сделал большой глоток и надул щеки, обводя глазами зал. Потом его взгляд остановился на официантке, а голова привычно склонилась вбок.

– Да я в курсе, что ты злишься из-за Турции, в которую я отказываюсь лететь с тобой уже второе лето. Но ты же знаешь, Карина не поймет.

Голова Миши наклонилась еще ниже.

– Плевать я хотел, – нараспев произнес он, – и на Турцию, и на тебя, и на твою Карину.

Он пригладил рукой маслянистые волосы на висках, поправил ворот водолазки. В общем, придал себе солидный вид.

– Ладно, сколько тебе нужно? – Миша выудил из увесистого кошелька банковскую карту с беззаботными ромашками и ПИН-кодом, легкомысленно выведенным черным маркером.

– Пятьдесят, – просопел я.

Миша усмехнулся и засунул карту в карман моего пиджака.

– Трать с умом. И привези мне оттуда… – он задумался, вспоминая, чем славятся Арабские Эмираты, а после снова отвлекся на официантку. Она заметила и теперь недружелюбно поглядывала в нашу сторону.

– Расскажи мне, дружище, как там с учебой дела? Я со своим свободным посещением забыл не только где наш корпус находится, но и на кого я в принципе учусь.

– Все еще на историка, – заверил я и убрал карту.

– Это в тему. Уж что-что, но историй у меня много. И вот, кстати, наклевывается еще одна, – он вздохнул и уставился на меня немигающим взглядом. – Расскажи хоть, что там происходит на факультете. Старик Михей все так же зверствует и утверждает, что видел живого царя?

– Ну, это не он утверждает. Это мы с тобой придумали после зачета в первую сессию. Но, да, зверствовать меньше не стал. Кстати, я диплом у него пишу.

Миша печально вздохнул.

– Самоубийца. Кстати, чего сидишь? Учеба уже, наверное, вовсю.

– Начинается практика, – улыбнулся я. – Трудная, но последняя и долгожданная.

– Не понимаю, о чем ты, но передавай там всем привет. Особенно Вике. Вика еще учится?

Мое многозначительное молчание осталось без внимания. Впрочем, и Миша на продолжении темы не настаивал.

Я поднялся и потянулся к подносу.

– Оставь, я еще задержусь. – Он протянул мне огромную руку и подмигнул.

– Спасибо, – сказал я.

– Бывай. Позвони, как прилетишь.

Миша был из тех людей, кого я мог назвать своим другом, хотя у людей моего поколения настоящих друзей очень мало. Их медленно, но верно вытесняли «френды». Иногда я, конечно, задавал себе вопрос, почему все еще дружу с ним, но, когда я вспоминал первые пару лет нашего студенчества, все вставало на свои места. Да и забыть их было почти невозможно. Из общаги, пропитанной запахом пыльных книг, плесени и вареной капусты, Миша меня утащил сразу после первой сессии. Я слабо посопротивлялся, но идея снимать однушку на двоих и жить как короли, без зоркого коменданта и одной душевой на этаж, казалась мне очень заманчивой. Правда, квартира вышла несколько дороже, чем я мог потянуть на свою стипендию, но ровно наполовину Миша оказался прав. Он как раз начал жить как король и всеми силами старался подтягивать к дворцовой жизни меня – в его глазах очень провинциального и почти разорившегося дворянина. И все же перспектива вернуться на восьмой этаж общежития была мрачноватой, а Миша по природе своей убедителен. Поэтому уже к концу первого курса пришлось подыскивать если не постоянную работу, то хоть небольшой источник дохода.

Я так и остался снимать ту однушку на окраине города, в которой мы ютились два года. Точнее, ютился я. Миша занимал добрую часть квартиры с непонятно откуда взявшимся музыкальным центром, никогда не убывающим запасом пива (он даже где-то раздобыл для него прозрачный холодильник) и постоянно меняющимися девушками, имена которых я, к сожалению, запоминал.

Когда Миша связался с полулегальными инвестиционными фондами, окончательно остыв к учебе, и переехал в центр, видавшая виды квартира с прокуренным балконом и тремя слоями обоев перешла в мое полное владение. Постепенно призраки старой жизни рассеивались. Все реже приходили квитанции со штрафами за превышение скорости, а по пятницам уже не так часто раздавались звонки и в трубке телефона слышались нетрезвые женские голоса, что особо раздражало Карину. Скоро квартира приобрела свой теперешний вид – вид тихой берлоги почти обрученного гуманитария с небольшими потребностями в жизни. Совершенно лишней деталью в ней были только три картины, натянутые на тонкие рамки, которые я небрежно расставил на полу вдоль пустой стены между диваном и окном. Казалось бы – просто старый холст, краски и иссохшее дерево, а они пугали меня до жути своей неуместностью. Словно не стоят в моей комнате, а нарисованы поверх нее. И это странное впечатление заставляло меня часами их разглядывать.

***

В конце сентября мой вечно ноющий дед по линии матери в очередной раз сообщил, что мы совсем не любим их семью. Еще о том, что брат его совсем плох и уже неделю как лежит в больнице. Не успел я навестить двоюродного деда, как он скончался, оставив после себя маленькую квартиру на окраине и небольшую коллекцию картин. Я говорю об этом без большого сожаления, поскольку почти не знал его: жил он один и замкнуто, мать рассказывала, что он человек тяжелый. . Мне он по редким визитам запомнился уже стариком: суровым из моего детства, брюзжащим из юности и умиротворенно покоящимся осенью 2020 года. Уже позже, разбирая с дедом его вещи, я отыскал старые фотографии и нашел у нас удивительное внешнее сходство. А еще, по едкому замечанию деда, у нас с ним были одинаково ужасные и совершенно нестерпимые характеры.

– А это твое, – сказал дед и кивнул на завернутые в брезент вещи своего брата, аккуратно сложенные в углу.

– А что там?

– Вот и посмотри.

Удивительно, но человек, которого я почти не знал, поделился со мной частью имущества, которое, скорее всего, собирал всю жизнь. Конечно, никакого завещания не было. Единственным его близким живым родственником был дед, ему и досталось все содержимое маленькой квартиры. Эту же кучу вещей дед упорно хотел отдать мне.

– Может, хоть теперь перестанешь быть таким оболтусом.

Это был намек на мою бестолковую, как он считал, работу и совершенно бесполезный в перспективе диплом. И, конечно, на разгульно-холостяцкую жизнь в моем, по его словам, почтенном возрасте. Двадцать лет для людей вроде него – это зря потраченная большая часть жизни.

– Когда уже закончишь ликбез свой? – раздраженно полюбопытствовал он, рыская по пыльным ящикам и выгребая оттуда в коробку старые фотографии, какие-то адресные книжки и записки на желтых клочках бумаги. Эти «ценности» дед планировал забрать сразу.

Я промолчал. Втягиваться в заранее проигранный спор не хотелось. В комнате еще витало присутствие живого человека: легкий запах кофе, запах табака, которым тут пропитаны стены, тикали часы на столе, еще заведенные его рукой. Красивые часы, небольшие, с выпуклым стеклом и бронзовой петелькой наверху. Тяжелый красный лак скрывал трещины в деревянном корпусе, а в витиеватом узоре, венчавшем старый механизм, застыла ярко-желтая капля янтаря. День-два – и пружина распрямится, стрелки остановятся. Красный корпус и бронзу покроет вездесущая пыль.

– Все еще на историка своего? А потом что, думал? Делом займешься или в архив до старости клещами дышать?

Дед видел меня юристом в глаженом костюме и немодном широком галстуке, победно открывающим двери ногой в районном суде. Ну, вроде тех по телевизору, которые ни к юристам, ни к нормальной актерской игре никакого отношения не имели. Управляющим банком он меня тоже представлял, хотя понятия не имел, что это значит. Ну или хотя бы успешным бизнесменом, «только не таким» – в этот момент дед обычно щелкал пальцами, показывал на себе пиджак и кивал на что-нибудь красное.

– Учителем истории в школу пойду, – осторожно отмахивался я.

– Ага. Вот это предел мечтаний.

Я снова взглянул на часы. Для визита вежливости достаточно. Вот только дернуло меня вызваться помочь с коробкой. Хотя ничего особо тяжелого и тем более важного там не было.

– В июне после защиты диплом покажу, – пообещал я.

Дед рассеяно взглянул на меня и вернулся к ящикам.

– Полочку из него сделай. Нормальный документ поставить. Кстати, Леша, – добавил он уже более дружелюбно. – Есть хорошие курсы. Я видел по одному каналу, даже записал.

В такие минуты голос его становился елейным. Он потянулся к карману, выудил книжечку без обложки и стал торопливо листать, мусоля пальцы.

Я покивал, особо не слушая. Делал вид, что очень заинтересован хламом в углу под брезентом. Там и правда могло быть что-нибудь интересное. Вроде старой радиолы, которой цены нет в хорошем интерьере. Или очень редких книг, выходивших крошечными тиражами – . Правда, книголюбом покойный дед не слыл.

– Это, кстати, тоже тебе. На квартиру и сберкнижку ты особо не рассчитывай, а кое-что из вещей отдам. На память о брате. Может, хоть так про него вспоминать будешь. – Дед выудил из коробки старую потертую фотографию, на которой кроме фуражки и горбатого носа мало что можно было разглядеть. – Он, между прочим, был капитаном второго ранга на Балтийском флоте. Хотя тебе это, я так понимаю, до фонаря.

Я аккуратно принялся стягивать брезент. Ни радиолы, ни книг.

– И что мне с этим делать?

– Продай, – сказал, как плюнул, дед и вышел за дверь.

Под брезентом меня ждала стопка картин.

***

Мой ноутбук тихо шумел на столике у окна. Было пасмурно, а закрытые шторы еще больше сгущали сумрак, и монитор светился ярким пятном, освещая неубранную кровать и раскиданную на стуле одежду. Желтый конвертик подмигивал, намекая на новое непрочитанное письмо. Наверняка заказчики торопят. Рядом с ноутбуком стояла кружка с недопитым с вечера чаем.

Я скинул куртку на кровать. Затем пиджак. Из кармана выпала карточка с заманчивым рисунком безмятежного поля. Только коряво написанные цифры кода портили всю гармонию.

Некоторое время я сидел на краю кровати, слушая, как капает за стенкой вода. Если прислушиваться достаточно долго, начинало казаться, что капли падают в такт ударам сердца. Тук, еще одна тук… Я проверил телефон. Никаких сообщений, хотя с Кариной, по причине похорон двоюродного деда, не виделись уже три дня. Она снова поменяла фото на аватарке и теперь игриво поглядывала поверх темных очков. Длинную челку опять заколола набок. Так даже лучше. Я лайкнул, хотел оставить комментарий, но передумал. Лучше позвонить, но не сейчас. Когда буду заказывать еду, чтобы точно знать, на сколько человек. А ведь она еще могла прихватить с собой подругу из фитнес-клуба, имя которой я все время забывал, а вот ярко-розовую помаду, неуместную на постоянно загорелом лице, напротив, очень хорошо помнил. Тогда одной пиццей не обойтись. Безымянная фитнес-подруга все время требовала суши.

Почтовое оповещение никак не давало сосредоточиться на мыслях о предстоящем ужине. Я потянулся к макбуку, попутно едва не опрокинув кружку с холодным чаем.

Два письма от заказчиков. Один просил «что-нибудь по средневековой Англии» – видимо, первокурсник, которого торопили с рефератом. Не удивлюсь, если торопил Михей. Второй хотел статью по периоду царствования Анны Леопольдовны для какого-то журнала. Несложно, хотя все еще немного обидно – сколько их таких уже по журналам опубликовано без моей фамилии. Сразу всплыл в голове последний разговор с профессором.

– Как с дипломной работой? – Он смотрел пристально, поджав тонкие губы. Ждал ответа, который хотел слышать.

– За практику доделаю.

Профессор Михеев неспешно, аккуратно кивнул, не сводя с меня глаз.

– Практика – всего три месяца.

– Я успею.

– Разумеется, успеешь. Уже пора бы начать писать что-нибудь. Для себя.

Я сделал вид, что не понял.

Он сделал вид, что выразился максимально понятно.

– В последний день приходишь и приносишь «кирпич» мне на стол.

Кирпичами он по старинке называл любые письменные работы, дипломные особенно.

– А иначе…,– добавил он многозначительно и прервал беседу своим уходом. В своем стиле. Уже лет сто или сколько он там работает?

– А иначе что? – тихо спросил я про себя. Не получу диплом? И буду вынужден снова искать профессию, наиболее раздражающую деда и заодно еще, по инерции, родителей. Это несложно. Учитель младших классов, например. Или иняз. Но язык чтобы был не самый популярный, вроде норвежского.

Я невесело усмехнулся таким перспективам. Кстати, не таким уж призрачным, зная Михея.

Заказчикам ответил, что отпишусь к концу недели. Все потом. Мишина банковская карточка вселила излишнюю уверенность: как будто уже и нет необходимости гоняться за деньгами.

Третье письмо было от Димы. Дима – бывший однокурсник, покончивший с историей после четвертой сессии, а сейчас относительно успешный стартапер – из тех, кого ненавидит мой дед.

«Привет. Значит, сразу по делу – по картинам. Фотографии качеством не очень. По возможности пришли другие. Одного специалиста я отыскал. Он сразу назвал цену. В общем, можешь поискать еще, но если деньги нужны прямо сейчас, то за двадцать обе он заберет».

Я некоторое время поглаживал пальцем клавишу в раздумьях. Потом поблагодарил и пообещал прислать другие снимки. Насчет продажи не написал ни слова. Всегда так: стоит уклониться от прямого ответа, и цена вдруг чудесным образом подрастет.

Картины стояли у стены. В полумраке комнаты краски на них казались ярче, особенно синее небо над домом. Я поймал себя на мысли, что так и не узнал, где двоюродный дед взял эти полотна. На любителя искусства он не был похож, да и других картин в его доме не водилось. Сам живописью тоже не занимался – никаких художественных принадлежностей или эскизов я у него не находил. Только несколько старых писем и тетрадь с набросками фронтового рассказа, который он так никуда и не отправил и никому не показал.

Я подошел к ним ближе, сел на пол напротив. Картины казались двумя окнами в какую-то другую жизнь, о которой я ничего не знал. Окна в прошлое, в иную реальность, если можно так сказать. Отсутствие четких контуров не позволяло ухватиться за детали, но ощущение безмятежности и в то же время зарождающейся тревоги появлялось глубоко внутри. А еще недосказанности. Чего-то не хватало на картинах, мелкой детали, которую художник не успел или не захотел показать.

Протянув руку, я слегка коснулся шершавого полотна. Сухая краска, слегка прохладная.

Пискнул телефон, выдернув меня из раздумий. Аудиосообщение от Димы, голос слегка взволнован.

– Саш, вот еще инфа. Это триптих. Я нашел автора в сети. Некая Ильза Бауэр, видимо, немка. Известны три ее картины, две из которых у тебя, везунчик. А вот третья далеко отсюда. Нужно ехать в Калининград. Бывший владелец продал две – видимо, деньги нужны были, а третью сохранил. Если интересно, пришлю адресок.

Второе сообщение было более деловым.

– Саша, вот еще что. За полный триптих я тебе найду покупателя посерьезнее. Сделаем легенду, рекламу… Сам знаешь, что как. В общем, решай. Кстати, расписание поездов скину на всякий случай тоже. Проверь почту.

Ноутбук немедленно напомнил о себе.

Триптих. Видимо, все же я немного разбираюсь в искусстве, если понял, что чего-то не хватает.

Я прошелся по комнате. Вернулся к картинам. Потом отодвинул плотные шторы и поднес их к свету. Камера на моем телефоне была неплохой, но не вобрала и части очарования живых красок. Я критически полистал снимки, сделал еще пару. Затем набрал сообщение Карине:

«Меня не будет пару недель. Уеду по делам. Целую».

Спортивная сумка легла на кровать, в нее полетели блокнот и несколько футболок. Я осмотрел комнату. Никаких цветов и домашних животных. Даже если меня не будет год, стены не почувствуют моего отсутствия. Как, впрочем, и большинство моих знакомых. Родителям сообщу, что уехал на практику. Что ее можно пройти в нашем архиве, они все равно не в курсе.

Картины я бережно завернул в брезент и спрятал под кровать. Потом достал, развернул и повесил на стены вместо фотографий со счастливыми незнакомыми людьми. Никто не украдет картину, если она не спрятана. По крайней мере, так говорят. Я долго смотрел на них, представляя, как вернусь в обчищенную квартиру с голыми стенами, а потом аккуратно свернул и сунул в сумку.

Через час, когда я уже ехал в такси, пришло короткое сообщение от Карины:

«Ага».

2. Город желтых окон

Поезд лениво шуршал колесами, а за окном тянулись заснеженные поля. Не пушистые белоснежные шапки, из которых торчат верхушки молодых сосен, а белесые жесткие корки снега, растопленного двумя днями оттепели, а потом прихваченного морозами внезапно вернувшейся зимы. За полями тонкие черные силуэты деревьев, а еще дальше свинцовое море.

Когда просыпаешься рано, услышав, как со скрипом ухнула вниз чья-то полка в соседнем купе, а потом меряешь часы до рассвета стаканами горького чая, последующий день кажется бесконечным. Такое часто бывало со мной и дома. Просыпаешься и долго смотришь в потолок. За плохо зашторенными окнами намеки на скорый рассвет, шумит ноутбук на столе, капает в ванной вода из плохо закрытого крана. Вспоминаешь, как много дел и планов ты прокручивал в голове перед сном, составляя в голове заметки на будущий день, как планировал наконец выспаться и в то же время начать уже бегать по утрам в парке, пока город еще сонный. И вот лежишь, а в голове ни одной мысли, только предчувствие того, что день твой будет таким же, как и предыдущие сотни дней до него. А еще ощущение нереальности всего вокруг. Словно дом этот вовсе не твой, и не твоя кровать с очень незнакомыми холодными простынями, да и жизнь не твоя. Она должна быть другой, без ежечасного проставления галочек в списке в голове и вычеркивания выполненных дел. Ведь и эта долгая поездка тоже была очередной галочкой в невидимом списке.

Если лбом прижимаешься к холодному стеклу, ощущаешь, что зима за ним настоящая. Не разбитая колесами грязных машин слякоть, которую перемешивают лениво ползущие утренние и вечерние пробки, а нетронутая чистая зима, замершая в своем собственном времени на четыре положенных ей месяца.

В стакане позвякивала ложка, отвлекала от раздумий. Я иногда возвращался к серым буквам с красочными иллюстрациями на планшете. «Азбука искусства» обещала быстро и без лишних усилий научить отличать работы Дега от картин Мане.

Попутчица – пожилая женщина, севшая в вагон, видимо, ночью на одной из станций, – недобро поглядывала на меня из-под теплого платка. Она прижимала к своему коричневому пальто потёртую сумку, словно везла в ней все сокровища мира. Я изредка бросал на женщину взгляд, когда перелистывал страницу на планшете, а она все еще осуждающе наблюдала за мной.

– Уткнутся в свои компьютеры, – наконец буркнула она. – Лучше бы книжку почитал.

Что на это ответить, я не придумал.

Под крытые платформы Южного вокзала не проникал дождь, зато тут гулял вездесущий промозглый ветер. До электрички еще несколько часов, а после – снова созерцание грязно-белых просторов за окном и колышущихся свинцовых волн.

Телефон задрожал в кармане, словно от холодного ветра. Я нехотя стянул перчатку зубами.

«Добрался?» – это от Миши. Перед вопросом две фотографии из сауны и ссылка на «горячие фотографии» его любимой актрисы. Он считал, что я тоже обязан быть ее фанатом.

«Доеду – напишу».

В ответ усмехающийся смайлик и фотография какого-то жуткого заброшенного города. Видимо, цель моей поездки он представлял себе именно так. Я снова пытался припомнить, по какой причине мы все еще дружим, хотел ответить чем-нибудь едким, но вдруг понял, что, возможно, он прав. Про этот городок я знал пока только две вещи: он существует и там есть железнодорожная станция. Вполне могло оказаться, что кассир в билетном окошке – ровно половина населения городка. Сейчас идея отправиться туда уже не казалась такой гениальной и заманчивой. Хотя еще вчера я думал о том, что моя поездка очень удачно совпадает с практикой. И если все хорошо сложится с поиском и продажей картин, то билеты в далекий арабский край на новогодние каникулы уже можно будет заказывать. Сейчас, стоя в одиночестве посредине заснеженной платформы, я был одинаково далек и от мыслей о поездке, и от разумного плана по поиску недостающей части триптиха.

Я никогда раньше не задумывался о том, что мир меняется в те самые моменты, когда я сижу в большом городе и смотрю в монитор, а не созерцаю отдельные его части. Что замерзают моря, в которых мне довелось плескаться летом, закрываются сувенирные лавки, покрываются снегом громады колес обозрения, а ветер несет по безлюдному пляжу мусор и ледяную крупу. Для меня курортные города всегда были бурлящими жизнью, кипящими, как рассол в котлах с вареной кукурузой. Они словно пропадали из моей реальности на остальные месяцы, особенно зимние, когда меня там не было. С другой стороны, было бы странно круглый год задаваться мыслями о зимней судьбе курортных городов.

Городок, в который направлялся я, курортным не был. Просто маленький поселок на побережье, видавший тевтонских рыцарей, коричневые флаги и панельные многоэтажки. Он радушно встречал туристов в летние и осенние месяцы, предлагал глинтвейн и архитектуру кривых улочек. Что же до зимы, то жизнь в нем замирала, как в курортных городах, , однако в отличие от них, городок не становился бледной межсезонной тенью, а напротив, обретал себя. Но все это я узнал несколько позже. А пока я смотрел на срывающиеся с неба крупные капли. Серое небо висело совсем низко, словно продолжение крытой платформы.

Ладно, будем надеяться, что городок окажется веселее, чем на Мишиной картинке. А вот «горячие фотографии» знаменитости на проверку оказались лишь слегка теплыми.

Ветер принес запах дешевых сигарет. Затем раздался хриплый голос, обращающийся, видимо, ко мне.