Славный судный день

Ибо также, как у страхов есть запах, у голосов есть вкус. И мы все – лишь корм и удобрение. И стать частью земли не так и плохо. Из земли прорастают семена. Они становятся зеленой высокой травой, в которой играет ветер. И мир станет чистым, спокойным – закат человечества не станет закатом сущего.

Мы так долго говорим с тобой. Бесконечной становится прогулка под ночным небом, когда город отражается в водах реки звездами. Этой ночью нам не дало их небо, но подарили безликие дома с тысячами безучастных окон. Ты так не любишь здешние улицы. Не любишь, Саймон, или боишься?

Но ты спрашиваешь о том, почему смеюсь и улыбаюсь, говоря о времени угасания мира. Глупышка, ведь все просто и понятно. Зачем нам искать смысл жизни, мой светлый мальчик? Зачем нам пытаться бороться? Зачем нам гнаться, сбивать в кровь ноги, стесывать до костей кулаки? Зачем пугаться серпов у шей, зачем надевать терракоту в знак протеста, зачем мечтать о белых стенах столицы, зачем пытаться разглядеть человеческие лица за змеиными глазами? Нас ждет покой. Легкость. Это не кара. Это избавление. Оно уже зародилось, оно уже дышит – далеко еще отсюда, но оно обязательно явится. Оно придет и к нам, стоит немного подождать; не переживай, пусть никто не переживает – ему помогут добраться.

Ты не понимаешь всех моих аллюзий. Или притворяешься, что не понимаешь? Может, ты правда многого не помнишь? Значит, тебе даровали забвение. Значит, твое сознание очищают, чтобы ты познал истину полностью.

Кажется, я напугала тебя неосторожными словами? Прости, Саймон. Прости, солнечный, я не хотела. Я и сама забылась, глядя в твои глаза, касаясь твоей руки. Я просто почувствовала, как в тебе бьется родное сердце. Мы ведь оба с тобой ждем праведного огня? Оба ждем, когда жар охватит мир и поглотит в своей пасти? И все наши страдания и грехи получат плату. Когда птицы пронесутся у самой земли и вспыхнут алыми небесами, когда земля станет холодной, мокрой… Ты ведь чувствуешь, что оно рядом? Ты ведь чувствуешь, что день судного дня близок?

То будет славный день, Саймон. Славный судный день.

ДВА. Тень коснулась рукава, кто-то смотрит на тебя.

Сижу у кабинета Норы на мягком светлом диване – сам не понимаю, зачем пришел сильно раньше. Книга уже минут пятнадцать открыта на одном развороте. Не прочитал ни строчки. Смотрю за сменяющимися картинками на тонком телеке, закрепленном у потолка. Звук выкручен на минимум, разобрать слова репортера невозможно. Зато визуал яркий, броский – эпохальное событие подсвечивают с выгодных ракурсов. Три монарха прибыли с визитом в °15-10-12-1. В "Альянсе" перешептываются, мол, венценосцы решили увеличить финансирование медицинских исследований в Северных землях. Я эти разговоры не слушаю. Вообще предпочитаю держаться в стороне любых тем, затрагивающих политику. Себе дороже.

На экране тем временем появляется Главнокомандующий. Стоит за трибуной, отвечает на вопросы журналистов. Золотые цепи на его белом мундире переливаются под солнечными лучами. Воротник и лацканы расшиты сложным цветочным узором. Чуть вьющиеся темные волосы педантично уложены назад. На среднем пальце его правой руки поблескивает массивный золотой перстень.

"Бывших жнецов не бывает", – мрачно проносится у меня в голове, и я сам ругаю себя за неосторожную мысль. Еще одна вещь, которая известна о Главнокомандующем верноподданным Государства – он бывший представитель политических ищеек, – и которую не следует озвучивать. Даже думать о ней не стоит.

Взгляд монарха уверенный, цепкий. Даже через экран проникающий под кожу и препарирующий… По правде говоря, непонятно, зачем вместе с Главнокомандующим прибыли Посол Небесный и Властитель. Он сильнее их. Он подмял их под себя. Он всеми играет, как марионетками.

И вновь вздрагиваю, уводя взгляд в пол.

Нельзя. Слова и действия рождаются мыслями. Буду много думать, когда-нибудь ненароком вырвется лишнее. Это опрометчиво и небезопасно. Не для того мы простились с семьей и согласились на расселение, чтобы наступать на старые грабли.

Время в очередной раз растягивается до бесконечности. Сколько я уже здесь? Двадцать минут? Час? Это не важно. Погружаюсь в густую туманную пустоту памяти. С горечью понимаю, что лучше бы выжег некоторые из воспоминаний, которые у меня есть. А еще думаю о том, что даже не уверен полноценно, что в моей памяти истинно, а что я случайно выдумал. Все переплетается в витиеватый узор…

А затем дверь в кабинет Норы открывается, и я вздрагиваю.

– Саймон, ты уже пришел! – улыбается Корпело и приглашает меня внутрь.

Удобное кресло. Щебечущие канарейки. Легкая мелодия фоном. Аромат сандала – ненавязчивый, тонкий…

Никто не залезет в мою голову. Никто не прочитает мои мысли. "Это только боги могли бы сделать. Или их слуги. Умескрины, например, – усмехаюсь про себя, – мелкие пронырливые тени, что ткут ночные кошмары из наших навязчивых мыслей".

– Как ты себя чувствуешь сегодня? – доносится, как из-под воды.

– Как обычно, – пожимаю плечами, оставляя глаза закрытыми. – Вроде бы и нормально, а вот ощущение, что теряю что-то важное.

– Ты говорил, что в последнее время тебе легче. Это связано с твоими новыми друзьями? Лоренц и Марика, кажется? Как часто ты общаешься с ними?

– Пару раз в неделю видимся. Переписываемся в мессенджерах каждый день. Читаю блог Мары про фотографии. Ларри зовет походить с ним в зал, но мне не хочется… Позавчера ходили на территорию заброшенного завода, кормили там котов, – невольно улыбаюсь. – Ребята стали для меня чем-то важным.

– Ты больше не чувствуешь себя одиноким?

– Я никогда не чувствовал себя одиноким, Нора, – открывая глаза и поворачиваю к женщине голову. – Мы никогда не бываем одни, – и тут же прикусываю язык.

Она хмыкает, но не акцентирует внимание. Однако галочку в записной книжке ставит.

Пекло! Опять лишнего сморозил.

– Знаешь… С Марой и Ларри тепло и комфортно, – спешно возвращаюсь к ним в диалоге, и даже сейчас чувствую, как они меня спасают. – Сначала было странно, а потом… стало легче. У нас много общего, но есть вещи, которые я все равно не могу полностью открыть, даже когда хочется. Ради их благополучия в первую очередь. Бывают моменты, когда все равно чувствую, что теряю связь с реальностью. Могу целыми днями думать о каком-то моменте, а потом понять, что это вовсе не то; или этого и не было. Временами накатывает. Даже во время работы. Вроде бы все хорошо, я сосредоточен, состояние стабильное, но внутри всё как будто не в порядке.

– Я хотела поговорить сегодня с тобой о твоем интересе к мифологии, если ты позволишь.

В комнате на несколько секунд воцаряется тишина.

– Тема всегда была где-то рядом со мной. Мой дед был именитым профессором, преподавал теологию в университете. Он изучал сказания с литературной и исторической точки зрения, – слова даются мне тяжело; они будто заучены. – Ведь за любыми сказками скрывается что-то важное, верно? Культурный код.

– Разумеется, – кивает Нора, ее взгляд остается мягким, но пристальным. – Сказки, мифы, предания… За ними стоят страхи, надежды и мировоззрение людей ушедших эпох. А твой дед… он сосредотачивался на каком-то конкретном аспекте? Насколько мне известно, знания в Государстве по теме достаточно ограничены, а преподавание ведется по строгим программам.

Я сглатываю. В горле пересохло, хотя в комнате совсем не жарко. Кондиционер тихо жужжит в дальнем углу.

– Он работал строго по программам, – отвечаю сухо.

– Работал?

– Уже на пенсии, – ложь легко срывается с губ. Сырая земля хранит секреты, и нужно помнить придуманные для новой жизни легенды, чтобы не разделить с ней эти тайны. – Его исследования касались только текстов, которые признавались литературным наследием.

– Как думаешь, кто-то может верить в эти тексты? Не как в сказки, но как в священное писание?

Отвожу взгляд. Мой голос становится ниже, почти шёпотом:

– Не знаю. Может быть. Иногда вера – это просто попытка понять.

Мне кажется, что воцаряется долгая тишина, которая давит на виски; в эту долю секунды я хочу обратно забрать свои слова. Но Нора спокойна. И пауза коротка.

– Я тоже так думаю, – говорит она, скорее чтобы я чувствовал себя легко. – Это увлекательная тема. Мне с детства нравились Сказки Севера. Да, они жестоки временами, но в них кроется характер людей, живших в таких неприветливых и тяжелых условиях. А что ты чувствуешь, когда сталкиваешься с их текстами, может мифологическими образами в кинематографе, музыке, литературе? Они ведь, так или иначе, уже вплетены в нашу культуру.

– Я… – замолкаю, лихорадочно прокручивая варианты ответа. Сказать правду? Ложь? Полуправду? Наконец бросаю на Нору короткий взгляд и тихо говорю, – они меня пугают. Но в то же время притягивают.

Корпело кивает:

– Иногда люди ищут ответы в том, что кажется уже давно забытым. Это может быть попыткой понять свою жизнь, когда всё остальное чудится хаосом.

В этом есть зерно здравого смысла. Потому что неясно, что будет дальше. С каждым днем действительность становится все более сложной и странной. Не моей жизни. Всего Государства.

***

Это был сон. Паршивый, дрянной сон. В нем бесконечные лабиринты коридоров жилого комплекса наполнили крики и стоны: они объяли углы, метались меж стенами, становясь громче, злее, отчаяннее. И я во сне бежал и бежал, не в силах найти выход. Тьма густела, сжималась вокруг меня, тянулась жуткими когтистыми лапами, пытаясь схватить за шею. Я чувствовал, как мрак скребся по дверям острыми серпами. Постукивал в окна. Дышал смрадом в лицо, заставляя задыхаться от гнили и металлического запаха… Это был сон, который драл горло вонью, переворачивал желудок. Бил по ушам криками – от них по позвоночнику струился ледяной пот.

Мне казалось, что я бегу целую бесконечность. Прыгаю через ступени, цепляюсь за перила, скача между этажами в тщетных попытках спастись от преследователей. Барабанил в запертые двери. Пытался выбить стекла, но те не поддавались. Лишь узкие коридоры. Бег. Ощущение, что за тобой по пятам следуют. Я не оборачивался во сне – знал, если поступлю так, то меня тут же схватят. Вой раненого зверя мчался за мной. И вонь. Ужасная вонь: тошнотворно-сладкая, серная, тухлая.

Я был один. Совсем один в темноте, что с каждым поворотом становилась непрогляднее. А потом вдруг осознал, что бегу босиком. Опустил глаза на свои ноги и задохнулся в крике. Я стоял в крови. Я бежал по крови. Все коридоры были залиты кровью. Она текла из-под дверей, заливала пол, а потом струилась вверх по стенам. И потолки пропали – надо мной голодная беспросветная мгла, в которой прятались монстры, тени. И среди тьмы зажигались красные глаза. Они следили за мной. Я скрывался от них, а они вели зрачки за моими шагами.

Бежать становилось тяжелее. Кровь начинала засасывать меня. Боль. Ужасная боль, словно ломались кости. Я закричал. Молил о помощи – не знаю кого, – молил отчаянно. И мне отозвались глухие голоса. "Ты отрекся. Ты отрекся и заслужил расплату. Ты отрекся и будешь кормом".

Паника окатила. Таблетки. Я должен был принять таблетки. Голосов не существовало, это сознание сходило с ума. Я должен был помочь ему бороться. Я должен был сдержать их. Они не должны были вырваться из клетки моих кошмаров.

Крик. Мой ли? Чужой? Но он становился громче. И громче. И громче.

И смрадная вонь, которую невыносимо терпеть. Меня согнуло пополам. Мир пошатнулся, перевернулся. И я начал лететь. Падать в рушащуюся в бездну…

И открыл глаза, ощущая резкую боль в плече и понимая через пару секунд, что упал с кровати.

Одышка. Холодный пот. Липнущая к телу футболка. Квартира, погруженная в синий сумрак, очертания плотных штор, немного подрагивающие и плывущие. Не сразу дошло, что ломаные движения теней вызваны серой рябью на телевизоре. Скрипящий монотонный шум вызван проблемами с трансляцией. Даже в полусонном состоянии я нахмурился. Никогда еще в °9-1-12-1-20 я не сталкивался с перебоями света. Ни разу.

Поднялся, превозмогая головокружение и тошноту… И вдруг осознал, что ужасная вонь – не плод моего сознания. Она была реальнее некуда. Сел на кровать, давя рвотный позыв. Оглянулся, воскрешая в памяти вечер; после киновечера мы с Марой и Ларри просидели на кухне часов на двух ночи. Всё не могли наговориться. Они остались ночевать у меня. А сколько сейчас время? Часа четыре? Начало пятого?

Откуда-то издали доносился вой сирены. Прерывистый, хриплый, как будто ломанный. За ним – отголоски шума, который сразу нельзя было разобрать: то ли гул, то ли чей-то крик, то ли что-то металлическое, грохочущее по асфальту.

– Что за… – пробормотал я, дрожащей рукой потянувшись к выключателю лампы на прикроватной тумбочке.

Щелчок, еще один – света нет. Лампочка не загорелась.

В квартире наверху что-то стукнуло. Опять. Сухой, резкий удар, словно кто-то швырнул стул. Сердце забилось быстрее. Пульс отдался в висках. Я прислушался. Шаги. Тихие. А в следующую секунду в дверном проеме показался Лоренц, что приложил палец к губам и жестом позвал к себе. Я осторожно поднялся с кровати, стараясь не издавать ни звука. Половицы под босыми ногами оказались холоднее, чем обычно.

– Что происходит? – прошептал я хрипло, натягивая белую помятую футболку, и в этот же миг различил в тишине отдаленные крики и грохот.

– Не знаю, – ответил Ларри, убирая темные растрепанные волосы назад. – Я проснулся от ора. Не могу понять, откуда он доносился. Такое чувство, что одновременно и снизу, и сверху…

– И сбоку, – добавил я, вслушиваясь. Протяжное эхо катилось со всех сторон. – Свет не работает. Перебои?

– Это что-то другое, – в серых глазах Лоренца тревога. Я видел, как подрагивает его мешковатая кофта от сильного сердцебиения. – Что-то гораздо хуже.

Мы вышли в прихожую, которая утопала в слабом свете аварийной мигающей лампочки. Провалы в тотальную темноту становились длиннее. Ларри заглянул в спальню; через секунду, завязывая длинные густые волосы в высокий хвост, показалась такая же встревоженная Марика. Руки девушки дрожали. Её лицо в приглушённой синеве казалось неестественно бледным.

Лоренц коснулся ее плеча и скрылся на кухне – видимо, пошел проверить балкон и внешнюю лестницу, – а я машинально поднял трубку телефона, что стоял на дизайнерском кофейном столике, оставленном в квартире прошлыми хозяевами.

Неровные гудки захлебывались в помехах.

– Я пыталась дозвониться хоть куда-нибудь, – проговорила Мара шепотом. – Мобильная связь тоже будто умерла. Ни интернета. Ни сигналов.

– Должна включиться критическая система оснащения. Все новые ЖК были ею оборудованы на случай чрезвычайных ситуаций.

– Если ты про аварийное освещение, то работает оно через раз и совсем паршиво, – Мара кивнула на мигающую надо мной лампочку. – Почти весь квартал во тьме…

Она не договорила. Мы замерли, когда раздался звук. Это был громкий, хлёсткий удар – где-то наверху, словно что-то массивное упало. Следом – быстрые, неритмичные шаги. Их шум затихал и возобновлялся, будто кто-то карабкался или пытался бежать. А затем визг, перерастающий в дикий нечеловеческий вопль.

Разум тщетно старался найти логичное объяснение.

Ссора. Драка. Пьяные разборки. Еще десяток причин. Нужно вызвать полицию. И скорую. Но ведь сирены уже были?..

Еще через десяток секунд – еще не успел потухнуть прежний вопль, – звук разбивающегося стекла где-то поодаль. Грохот. Сверху или сбоку.

– Да что происходит! – Марика было двинулась на кухню, к Ларри, как вдруг грохот раздался из общего коридора на этаже.

Я сделал медленный шаг к входной двери, пытаясь вслушаться в происходящее, но шум моего дыхания и бьющейся в ушах крови перекрывал любые прочие звуки. Лампочка в подъезде мигала всё чаще, выхватывая из темноты клочья пыльного покрытия, облупившуюся штукатурку и тени, которые не успевали исчезать, словно застывали в воздухе. Это не по-настоящему. Я мотнул головой. Мне чудится, никаких теней. Выдохнул медленно через зубы, вновь приоткрывая глаз и всматриваясь в коридор. То, что я счел за теней, было грязно-бордовыми следами на полу и стенах.

А еще спустя мгновения до меня дошло, что это за следы.

Сердце ухнуло по ребрам, перекрыло дыхалку. Меня затрясло.

Соберись же, ну! Сейчас не время давать телу власть над собой!

– Саймон, что там? – встревоженный голос подходящей Марики; но я вытянул руку, задерживая ее на месте и пытаясь разглядеть через глазок что-нибудь еще.

По коридору двигался человек. Он колотил в двери, дергал за ручки. Ближе. Ближе. Ближе. Мужчина в рваном домашнем костюме нервно, почти истерично оборачивался по сторонам. Его одежда была изодрана так, будто он пробивался через терновник. Лицо неразличимо – мимолётные всполохи света оставляли только очертания его искореженного выражения.

Не знаю, чего я ждал. Но, когда незнакомец оказался у моей двери, принимаясь тут же колотить по ней, меня словно холодом окатило. Я окаменел, боясь двинуться с места, боясь даже моргнуть. Незнакомец дергал судорожно ручку – так сильно, что она ходуном заходила внутри квартиры: "Кто-нибудь! Помогите! – голос его срывался на крик, интонации звенели ужасом. – Откройте дверь! Они ведь убьют меня! Будьте же людьми! Пустите!"

– Не открывай, – прошептала Марика, перехватывая меня за запястье. Её рука была ледяной. Она стояла за моей спиной, затаив дыхание, напряжённая, как струна.

А я даже и не думал об этом. Незнакомец тем временем ломился уже в соседнюю дверь; в квартире рядом началось движение – мужчина разбудил жильцов. И вдруг, новый звук. Глухое, мокрое рычание в отдалении по коридору, резкий хлопок и крик – протяжный, почти нечеловеческий. Незнакомец заколотил в двери отчаяннее, а затем рванул бегом в сторону лестницы. Я отшатнулся, чувствуя, как ноги подкашиваются. Затем свет на секунду вспыхнул, залив коридоры холодным белым светом, и погас, точно кто-то сорвал проводку.

Во тьме множились жуткие звуки. Ненормальные. Кошмарные. А я снова прильнул к глазку. Там, в густой тьме, что-то шевелилось. По коридору двигалось нечто. Оно перемещалось рывками, словно марионетка, и при этом голова его была неестественно наклонена вбок. Густой мрак разорвал глубокий утробный звук, больше похожий на рык.

Я рванул назад, схватывая крепко Мару; в этот же миг из кухни вынырнул побелевший Ларри. В коридоре этажами выше – грохот. Будто дверь сорвали с петель. Панический женский крик: "Помогите! Кто-нибудь!". Топот. Но не успел ни я, ни Марика что-либо сказать или сделать, как Лоренц, практически схватив нас двоих за шкирку, потащил за собой в сторону спальни. Он втолкнул нас внутрь. Закрыл за собой дверь – быстро, но тихо, – зажал кнопку замка. Рванул к окну, задернул плотные шторы.

Марика, зажав рот рукой, смотрела на Диллона. Тот молча прижался к стене, стискивая в руках большой нож, который успел прихватить с кухни.

В общем коридоре нарастал шум, сливаясь с гулом, то и дело доносящимся со всех сторон. Шаги – тяжёлые, шаркающие – остановились будто за дверью моей квартиры. Я замер. Мы втроем почти не дышали. Внезапно тишину прервало тихое настойчивое поскребывание. Пауза. Затем удар – мощный, гулкий, сотрясающий. За ним – другой. И другой.

– Тихо. Оно скоро уйдет, – произнес Лоренц одними только губами.

Лампочка в прихожей мигнула ещё раз и потухла окончательно, оставив нас во власти абсолютной темноты.

***

Одно из первых воспоминаний, которые хранила моя избирательная память – холодная ветреная ночь середины зимы; мне было лет пять-шесть. Мы с отцом и старшим братом вернулись с вечерней прогулки; недалеко от нашего дома тянулся красивый хвойный лес. Деревья мне тогда казались невыносимо высокими, достающими до темно-синих небес. Бурную порожистую реку даже ледяными морозами не сковывал лед. Брат с отцом охотились на лисиц, а я, подняв палку с земли, воображал, будто бегал с луком, преследуя мифического зверя, который оставлял на снегу узорчатые следы. Шумела река. Опускалась синяя ночь. Могучие сосны скрывали тьму леса за своими ветвями… А в доме было тепло. Мороз остался на пороге. Нас окутали запахи еловых веток, сушеных трав и дыма от печи. На специальном столике тлела в глиняной плошке скрутка цветов – подношение Богине Матери. В ту ночь я долго не мог уснуть. Какая-то непонятная тревога не давала мне покоя. Я лежал в кровати в своей мансардной комнате и смотрел наверх, в окна, на черное почти небо и неясные силуэты раскачивающихся деревьев. Ветер завывал меж ними, нашептывая древние тайны. Тихо, чтобы не разбудить остальных, я спустился вниз. В доме все дышало ночным покоем, но в библиотеке, за массивной дверью, горел приглушенный желтый свет. Дедушка сидел за дубовым столом, окруженный книжными стопками. Его очки поблескивали, а в уголках рта притаилась легкая улыбка. Вот забавно, я не помнил черт его лица, но помнил очки и улыбку.

– Не спится? – спросил он, не отрываясь от книги.

Я молчал. Он жестом пригласил меня сесть рядом. За окном все так же бушевала ночь, в которой звезды казались ледяными искрами на чернильном полотне. Дедушка достал плед, накинул мне на плечи.

– Расскажешь мне новую легенду? – попросил я несмело, заглядывая в его заметки, в открытые книжные развороты с причудливыми существами.

– Сегодня я изучаю страшные легенды, Саймон.

– Так я ничего не боюсь!

– Ну, хорошо, – он сделал паузу, глядя в темноту за окном. – Ты слышал когда-нибудь о судном дне? Говорят, он придет воздаянием, когда мы забудем о том, что действительно важно. Когда боги устанут смотреть на человеческую жестокость и откроют бездну, чтобы из нее вышли спящие умертвия. Судный день принесет холодную, бесконечную ночь. Земля станет безмолвной; ни птицы, ни зверя не будет слышно. Только ветер, да стенания и мольбы. Только ветер, да молитвы и проклятия. Люди будут пытаться прятаться в своих домах, но тьма проникнет повсюду. Шепоты станут гулять по земле, как эхо забытых голосов, и их нельзя будет понять, но их можно будет услышать. Некоторые поймут в них предостережение, другие – последние слова тех, кого больше нет.

– А мы? Что мы будем делать? – спросил, чувствуя, как голос предательски дрожит.

– Мы будем ждать, – тихо ответил он. – Ждать тепла, света. И помнить: даже в самой темной ночи есть место для огня.

Он взял со стола маленький фонарик, зажег его и подал мне. Я следил за теплым желтым светом, который разливался по библиотеке, изображая жуткие образы, нарисованные словами дедушки. "Мы будем ждать огня, Саймон. Он озарит тьму".

Ждать огня. Он озарит тьму.

Сгущающуюся тьму судного дня, что принесет за собой вечную ночь.

Судного дня…

Смотря вокруг и собирая по крупицам собственную жизнь, подглядывая за чужими судьбами и страхами, что ткались серпами и коронами, ненароком закрадывались мысли: быть может, мы действительно заслужили это? За то, что создали этот кошмар? За то, что позволили ему случиться?

Какофония звуков становилась невыносимой. Крики накладывались друг на друга – цепная реакция где-то за стенами и дверьми набирала силы. Бесконечные коридоры жилого комплекса превращали всё в хор ужаса. Вырванное из недавнего сна сознание отказывалось даже пытаться вникнуть в происходящее. На какое-то время меня выбило в воспоминание, вспыхнувшее перед глазами той зимней ночью. Я попытался собрать мысли, но хаос в голове не унимался. Всё казалось неправдоподобным.

Неужели это он? Судный день? Что-то в глубине меня шептало, что, как только я произнесу это вслух, слова обратятся действительностью, а не дурным ночным мороком. А я все еще надеялся, что это затянувшийся кошмар; что из одного паршивого сна я просто нырнул в следующий. Ведь когда произносишь слова вслух – всё меняется. Становится настоящим. А пока догадка оставалась внутри, и мир чудился нерушимым и почти безопасным.

Хотя он никогда не был безопасным.

Если бы комплекс наполнили просто какие-то странные звуки или обычные ночные шумы, может быть, не стоило бы и беспокоиться. Но звуки пугали. В них крылась угроза. В них сочилась тревога. Хуже того – я не чувствовал безопасности в собственной квартире.

Из мыслей вырвал голос Лоренца. Он достал из-за стеллажа запыленную швабру и, сорвав ее насадку, стал приматывать скотчем нож к ручке. Ларри сбивчиво говорил о том, что он увидел с балкона. Залитые кровью стекла. Выпавший человек. Какая-то тварь, карабкающаяся по межбалконным ступеням соседнего дома. Борющиеся силуэты в окнах. Мигающий красный – аварийный, – свет. И нападение. Лоренц не различил, что произошло конкретно, но видел, как два существа набросились на женщину и загрызли её.