Славный судный день

Славный судный день

***

РАЗ. Так возрадуйся сейчас, в твой последний светлый час.

– Саймон Арола! – крик эхом отскочил от стен, прокатился по длинному помещению, где беспрестанно гудели операторы на созвонах. – Сколько еще я буду терпеть твои оправдания?! Не отворачивайся, смотри на меня, когда с тобой говорят!

Офис компании "Альянс", занимающейся консалтингом в области корпоративного управления, шумел с самого утра. Можно было списать истерику нашего шефа Джеймса Мартинса на очередную проваленную сделку и дерьмовую работу аудиторского отдела, но причина крылась в другом.

Последние недели весь °9-1-12-1-20, купольный городок на востоке Северных земель, тревожился и волновался. Как бы правительственная цензура не старалась сдерживать и фильтровать поток новостей из самых удаленных регионов Севера, но слухи доносили всякие жуткие небылицы; не знаю уж, кто действительно в них верил, но атмосфера царила гнетущая. Тягостных ноток добавляла и удручающая погода: первый осенний месяц 305 года Эпохи Трех монархов начинался туманами, штормовыми дождями, что гнали муссонные ветра со стороны Чеботарского залива. Итого: серость, сырость, холод, россказни о жуткой летальной болезни, выведенной в пробирке, пришествии ада на землю и кровожадных тварях, стремящихся полакомиться человеческой плотью. Все это вкупе с закрытым невыездным образом жизни в унылом человейнике. Час от часу не легче. Нервы пошаливали даже у самых здоровых.

– Ты вообще понимаешь, что твоя работа состоит не только в том, чтобы "присутствовать"?! – рявкнул раскрасневшийся Мартинс на меня. Голос его разносился по открытому пространству офиса, привлекая внимание коллег.

Я же сидел за своим столом, с трудом удерживаясь от желания запустить в начальника чашку, а затем самого же Джеймса приложить лицом о столешницу.

Мартинс представлял собой тот тип боссов, которые считали, что чем громче крик, тем больше авторитета он внушает. Ветеран своего дела, Джеймс никогда не был близок с подчинёнными. Невысокий, тучный, небрежно бритый, по-ублюдски убежденный, что люди будут терпеть всё ради возможности "строить карьеру" в "Альянсе".

Да, многие действительно держались за свои рабочие места. Когда-то °9-1-12-1-20 был городом государственно важным, некогда одним из ключевых купольных на Севере, но здешний военно-промышленный комплекс уже десяток лет стоял закрытым, а конструкторскому бюро последнее годы поступали лишь малочисленные заказы. "Альянс" оставался одной из немногих компаний стабильно выплачивающей очень достойную зарплату. Мартинс считал, что всякий должен это ценить.

Проблема в том, что я так не считал. И не утруждал себя необходимостью ценить.

– Ты не только не закрыл квартальный отчёт в срок, но ещё и игнорируешь клиентов! – продолжал кричать Джеймс, практически брызжа слюной; коллеги оборачивались, перешептывались, бросая то на меня, то на Джеймса встревоженные взгляды. Я неотрывно залипал на выключенный монитор рабочего ноутбука, постукивая пальцем по столу. – Если тебе не важна твоя работа, то может и не стоит тебе здесь работать вообще?

Голос шефа звенел в ушах неприятным писком. Равномерное тиканье настенных часов напоминало метроном, бьющий где-то внутри черепной коробки по оголенным нервам. Мыслей не было, даже эмоции как-то затихли, оставляя после себя тишину и пустоту, куда заползало передающееся от Мартинса раздражение.

Наконец я обернулся, бесстрастно глядя в лицо Джеймса. Холодное осознание желания приложить его лицо о столешницу до крови не испугало. Скорее влекло. В мыслях разыгрывалась все более жесткая и грязная сцена, сменяемая каждым стуком часов.

– Сколько ты будешь молчать, Саймон? Я хочу услышать от тебя хотя бы какой-то ответ! Или язык проглотил? Говорить разучился?!

– Не рвите глотку, Джеймс, – наконец произнёс я спокойно, а Мартинс от ярости побелел. – Стоит признать, что мы не сработались за этот год. Я уже написал заявление об увольнении. Оно лежит у вас на столе, можете забрать его, если найдёте минутку заткнуться.

На мгновение воцарилась тишина. Озверевший Джеймс будто потерял дар речи, а потом, пытаясь взять себя в руки, почти прошипел:

– Ты думаешь, что я позволю тебе так просто уйти? Я уволю тебя и оставлю без рекомендаций!

– Да пусть в пекле горят ваши рекомендации, – прохрипел я, порывисто поднимаясь. Мартинс, что был ниже меня на голову, сделал спешный шаг назад. – И "Альянс" пусть горит в пекле. И вы тоже.

– Ты вообще никуда не устроишься, Саймон! – протараторил мужчина, скрепя зубами. – Никуда в нашем городе! Приползешь потом ко мне сам, понял? Мои связи…

Но я его уже не слушал. Усмехнулся, захлопнул с силой ноутбук и, оттолкнув офисный стул ногой, накинул на плечо кожаный рюкзак. Не глядя на коллег, направился к выходу, оставляя ругающегося и сипящего проклятиями Мартинса за спиной.

– Ты потом сам придешь ко мне, Саймон! – не унимался Джеймс. – Слышишь меня?! Саймон! Саймон Арола!

Захлопнулась дубовая дверь офиса, глуша слова мужчины. В ушах продолжало звенеть. Я достал сигарету. Раскурил ее прямо на ходу, спускаясь по ступеням современного светлого офиса. Окликнул охранник, грозя за курение в неположенном месте штрафом. Уже плевать, пусть хоть выговором грозится. Стянул с себя галстук, бросая его на пол – хватит и этой удавки на шее, – отшвырнул вместе с ним и бейдж. Вылетел на оживленную улицу центра, вдыхая солоноватый воздух полной грудью.

И впервые за долгое время был убежден, что поступаю правильно.

***

– Саймон, расскажи о том, что сейчас чувствуешь, – Нора Корпело не поднимает на меня взгляда; ждет ответа, не торопит, но из-за затянувшейся паузы делает несколько пометок в записной книжке.

Мне кажется, что вместо бумаги остро заточенный карандаш грубо царапает мой мозг, оставляя за собой кровоточащие борозды.

Сегодня слишком часто не отвечаю. Лишь изредка киваю, будто разговор происходит не здесь, а где-то глубоко внутри меня. Не с Корпело, а с самим собой. Как-то трудно находятся слова: спал плохо, всю ночь мучили ни то кошмары, ни то воспоминания. Да и на работе день выдался непростым: первая неделя испытательного в "Альянсе" высосала из меня все соки, Джеймс сводит с ума бесполезными задачами и бессмысленной паникой. Он нервный. И подчиненных делает такими же.

Уютный кабинет Норы наполнен живыми растениями. Яркая желтая канарейка щебечет в клетке, перескакивая на жердочках с лапки на лапку. С панорамных окон верхнего этажа открывается симпатичный вид на не самый симпатичный город. С другой стороны, много ли я городов видел, чтобы сравнивать? Могу с трудом вспомнить четыре. Не думаю, что даже в провалах памяти найдется еще хоть один.

Полки с книгами. Мягкий свет ламп. Удобные диваны. Кабинет Корпело напоминает не рабочее пространство, а тщательно оберегаемый уголок внутреннего мира – камерный, почти интимный. Да и сама Нора, спокойная и вдумчивая, выглядит скорее как дополнение к этому уюту. В её глазах всегда что-то большее, чем просто внимательность. А еще иногда в них скользит тревога, когда я надолго задерживаю взгляд на ее лице.

За окном идет снег. Календарная зима еще даже не началась, но месяца полтора пейзаж не радует ничем, кроме белой пелены. Серое небо. Светло-серые дома. Темно-серая земля. Пепельно-серые облака. Черно-серые голые деревья.

Свихнуться можно.

– Саймон, как ты себя чувствуешь? – мягко переспрашивает Нора, слегка склоняя голову на бок. Крупные кудри ее каштановых волос скользят по плечам. Молодая женщина заправляет локоны за уши, и не могу отвести взгляда от ее красивых рук. – Восемь сеансов позади. Мне важно понимать, как ты воспринимаешь их. Что-нибудь вспоминаешь?

– Воспоминания… – хмыкнул я, не узнавая в первую секунду своего голоса. – Воспоминания напоминают туман. Я пытаюсь их поймать, но каждый раз они ускользают. Вроде цепляюсь за возникающие образы, но… Они… Они как вспышки. Вижу свет, слышу звуки… Но лица или детали – нет. Всё расплывается, – сам не замечаю, как нервно кручу пуговицы на высоких манжетах рубашки.

– А что ты чувствуешь, когда эти вспышки появляются? Есть ли что-то общее? Эмоции, может быть?

Отвожу взгляд от Норы, смотрю в потолок. Канарейка щебечет, фонит негромкая умиротворяющая музыка. Пытаюсь подобрать слова, копаясь в собственных ощущениях. Есть ли что-то общее, сопровождающее попытки вернуть на место провалы в памяти? Что ощущаю, пытаясь сорвать завесу с эпизодов моего прошлого, укрытых от меня же самого?

– Страх, – отвечаю спустя паузу. – И… ощущение, что я не один.

– "Не один" в своих воспоминаниях?

– Нет. Не один в моменте – словно когда пытаюсь вспомнить, кто-то или что-то не дает мне этого сделать; запрещает, оттягивает.

Вновь смотрю на Нору. Она слегка хмурится, но беспокойства не выказывает. Корпелло считает, что я склонен к мистицизму и многое старается увязать к этому: провалы в памяти, стресс, тревожность, проблемы со сном. Я же знаю, что все это вызвано другими причинами, которые не могу назвать своему психотерапевту. Мне не нужно искать корень проблемы, он у меня перед глазами – напоминает шрамами на руках и плечах, срощенными ребрами и городом за окном. Мне нужно избавиться от последствий.

Откровенно говоря, я, в общем-то, даже примерно понимаю, что мой мозг мог вычеркнуть. Предпочел забыть, чтобы не изводить меня; но наверняка там сокрыто что-то еще. Да и эмоционально нести груз нестабильного состояния не хочу. Пусть соблаговолят Небеса смилостивиться, и терапия Корпело поможет.

Я очень этого хочу.

– А как с лекарствами? Ты принимал препараты, которые я тебе назначила?

– Да. Принимаю. Сплю лучше. Вроде даже не такой мнительный.

А может быть, стал менее мнительным после переезда. Но, опять же, это не то, чем я могу делиться с Норой. Должен, пожалуй, чтобы она видела целостную картинку – но боюсь. За себя. За нее. За тех, кто сейчас от меня очень далеко, и кого я, наверное, никогда больше не увижу.

Потому что есть вещи, которые мы обязаны забыть.

Поднимаю левую руку, смотрю, как падающий с потолка свет очерчивает пальцы золотистым ореолом. Кожаный плетеный браслет немного затерся, и я думаю о том, что нужно отнести его мастеру на реставрацию. Он важен и ценен. Браслет – нить, соединяющая меня с прошлым. Талисман хороших моментов. Память о деде, который сплел браслет для меня на семнадцатилетие. Девять лет на моем запястье.

– Саймон, может есть что-то, чем ты бы сам хотел поделиться? – слышу, Нора закрывает свою записную книжку. Ощущаю на себе ее участливый взгляд. – Что хочешь обсудить? От чего хочешь избавиться, оставив произнесенными словами в этих стенах?

– Не сегодня, Нора, – говорю тихо, запуская пальцы в волосы и прикрывая глаза. – Давай просто помолчим.

Прежде, чем она успевает ответить, меня вдруг озаряет. Не только ведь браслет я забирал из отчего дома на память. Был блокнот деда, я точно вытаскивал его из сейфа и забрасывал в сумку… От этого осознания прошибает холодный пот и жар в голове одновременно.

– Все в порядке?

Голос Корпело доносится точно из-под воды. Забываю о том, что нахожусь в кабинете психотерапевта. Забываю о Норе, ее канарейке и метели за окном. Все мои мысли сосредоточены вокруг блокнота.

Неужели я действительно забрал его в тот день? Неужели не избавился от него? Неужели он сейчас лежит где-то среди вещей в квартире? Улика, компромат, опасность. Нужно как можно скорее вернуться домой, перерыть все, удостовериться, что блокнота нет… А если найдется – сжечь его в ванне, смыть пепел.

– Саймон, – настойчиво произносит Нора, и я оборачиваюсь к ней.

***

Плохо помню детство, но желание переехать всегда отчетливо следовало за мной – правду говорят, что недостижимое становится навязчивой идеей. Наверное, не стоило хотеть этого так сильно. Видимо, Небеса услышали, да только исполнили просьбы с присущим им циничным юмором. Чуть больше года прошло с момента, когда жизнь вынудила меня перебраться из столицы Северных земель в купольный °9-1-12-1-20. За это время он так и не стал родным. Не уверен, что когда-нибудь станет.

Я покинул офис "Альянса" в середине рабочего дня. Солнце скрывалось за полупрозрачными тучами, и мне чудилось, будто подсматриваю за этим белым диском, замершим безмолвным безэмоциональным наблюдателем. Представляю эту картину со стороны: стоит парняга, курит в небо, пристально глядя наверх, пока с соседней крыши на него смотрит мокрый голубь. В общем-то, все, что нужно знать про антураж °9-1-12-1-20. Экзистенциальный кризис. Одиночество. Повышенная тревожность.

Докурил неторопливо и выкинул бычок в переполненную урну близ "Альянса". Засунул руки в карманы, перебежал дорогу в неположенном. Бросил последний взгляд назад, на один из немногих полностью стеклянных фасадов в городе, и, без толики сомнений побрел прочь по набережной в сторону восточных кварталов.

Людей даже на центральных авеню было немного. О ночном проливном дожде напоминали переполненные водостоки и мутная вода в Инитиуме – витиеватая река, буквально сетью оплетающая городские улицы, стала оливково-серой.

Надел наушники, подрубил музыку в случайном порядке. Мир затих, позволяя мыслям литься таким же бесноватым потоком, как вода Инитиума на порогах. Об "Альянсе" не думал. Только не сегодня. Начну размышлять – наверняка загонюсь. Решение хоть по моим ощущениям и было правильным, но все равно оставалось спонтанным и необдуманным. Денежная подушка безопасности иссякнет за месяц-другой, и стоило бы иметь запасную работу на примете… Зная говнистость Мартинса и обилие его связей, он наверняка поднакинет камней под ноги; придется потратить нервы и силы, чтобы вновь минимально стабилизировать жизнь.

Дурные слухи и "глобальные проблемы" меркли на фоне обычных житейских неурядиц. Оно и понятно – это что-то большое и страшное либо далеко, либо закрывает весь горизонт сплошным цветом. Прозаические проблемы – мелкие яркие вспышки. Не критично, но в глазах рябит.

По-крайней мере я пытался себя убедить в том, что нынешнее мое положение – мелкие неурядицы.

Так что из головы в те минуты многое вылетело. Зря, наверное… А впрочем без разницы. Исхода бы все равно не изменило.

°9-1-12-1-20 можно было не любить за многие вещи. Для его жителей они, конечно, очевидными не являлись – местное население рождалось в этих декорациях, в них же и умирало; это мне, случайному то ли счастливцу, то ли несчастному, город виделся в сравнении с теми, которые мне еще во время переезда удалось увидеть.

Самое очевидное: погода. Да, Северные земли никогда ею не славились, но °9-1-12-1-20 бил, по моей субъективной оценке, все антирекорды. Климат здесь жил своей жизнью; непредсказуемый и гнусный даже, со своими бесконечными перепадами давления, погоды и температуры.

Второе место по отвратности занимала архитектура. Мало того, что горизонт был изрезан очертаниями труб (давно уж заброшенных и не функционирующих заводов), так еще и застройка самого города если не вгоняла в депрессию, то явно навевала смертной тоски. Самым примечательным ее образом стали жилые многоквартирные дома-блоки: вытянутые прямоугольные здания на несколько десятков подъездов. Этакие лежачие небоскребы. Однотонно-серые фасады, горизонтально разделенные сплошными линиями окон. Больше тысячи квартир в доме – настоящие мини-города в городе; подземные ТЦ, паркинги, на первых этажах магазины, частные клиники, отели, салоны… Дома жутко, как-то зловеще выглядели со стороны. Внутри атмосфера царила не лучше. Подъезды, внутренние и наружные лифты, бесконечные лабиринты запутанных коридоров. Плохая тепло- и звукоизоляция. И если днем это просто было дискомфортно, то ночами становилось сущим кошмаром. Многократно я просыпался от того, что где-то приезжал лифт, захлопывались двери, разыгрывалась чья-нибудь семейная драма – по ощущениям, каждый раз это происходило в моей квартире в соседней комнате, а не на другом пролете через трех соседей. В тихие ночи постоянные шумы и глухие звуки, доносящиеся из-за стен, лишали покоя… В бурные ночи было не до сторонних звуков. Второй рабочий вариант – снотворное. Либо усталость, которая выбивает сознание из тела, лишь голова касается подушки.

Помню, когда перебрался в °9-1-12-1-20, именно жилая застройка стала первым, что сводило меня с ума. Местным, конечно, эти дома казались современными и стильными, но мне они напоминали кости мертвого гиганта. Иссохшие и облупившиеся. Не дома, а призраки – ни то гробницы, ни то ловушки. Но, признаться, каждый вечер, когда вечерние огни начинали мерцать, мне нравилось наблюдать, как окна наполняются тусклым светом – десятки, сотни, тысячи точек, скрывающих одиночество за светом своих ламп. Иногда я выходил на балкон с южной стороны квартиры. Правда, проектирование той стороны дома тоже было крайне странным: два жилых комплекса стояли друг к другу очень близко, образовывая меж собой своеобразный двор-колодец. Ты постоянно видел соседей. Соседи постоянно видели тебя. (Впрочем, себя-то можно не обманывать, я прекрасно понимал, почему проект таков: люди должны были следить друг за другом, наблюдать, доносить). Балконы этажей соединялись переходами без перегородок – люди с легкостью могли перемещаться по ним, и никому не доставило бы труда постучать в окно произвольной квартиры. Психологически это неспокойно, тревожно – невозможно было привыкнуть к тому, что любой мог при желании войти в твою квартиру, просто разбив окно. Спать с ощущением, что ты не в безопасности. В еще большей небезопасности, нежели обычно.

Я шел по набережной, больше смотря на бурлящую реку и жиденькие деревца на другой стороне берега, усыпанного желтой и красной листвой. Ветки деревьев переплетались гротескным готическим узором. Редкие оставшиеся листья трепал налетающий ветер, что нес с собой запах сырости и надвигающегося проливного дождя. Хмарило. На город ползли тяжелые черные тучи, затягивая и без того серое небо. Густел туман – частое явление в расположенном в низине °9-1-12-1-20.

Музыка в телефоне сменилась. Знакомые аккорды отозвались воспоминаниями о том, как в начале весны я гулял по этой самой набережной с Лаурой. У нас только начинались отношения. Мне нравилось в ней всё. Её смех. Её длинные ресницы. Её мешковатые свитеры. Мне нравилось, как она рисовала стадики и концепт-арты для игр, как мы забегали в местную сеть кофеен "Шепот ветра", потому что ей хотелось брусничного чая с мятой. Тогда казалось, что Лаура меня поймет, примет, и я, в конце концов, перестану чувствовать растущую под ребрами червоточину… Отношения оказались недолгими. Продлились до середины третьего летнего, когда девушка ушла одним днем. "Я не выдерживаю эмоционального напряжения рядом с тобой, Саймон. Прости. Нам не по пути".

Тут же растворилось секундное желание позвонить Лауре и поделиться тем, что наконец ушел из "Альянса", и я спешно переключил музыку. Заиграло тяжелое, но фольклорное с хоровыми мотивами.

Шел бесцельно. Мысли перепрыгивали одна на другую. Я поглядывал на небо и пытался понять: действительно ли оно беседует с нами или все же предпочло хранить молчание до последнего рассвета? Немотствуют ли боги или просто мы не слышим их безмолвные голоса? Может, они злятся на нас за то, что предпочли забыть их, сделать эхом прошлого, возведя в абсолют одну только Матерь?

Посол Небесный проповедовал Государству веру в Богиню. Возможно тяготы верноподданных – кара Небес за наше немое тому потворство.

Хмыкнул. Потянулся сначала за таблетками – вспомнил, что утром забыл принять препарат, – но отчего-то передумал. Хорошо на душе. Спокойно. Зачем? К тому же, последние недели я и так пропускал то и дело прием медикаментов, хуже не стало. Может, Нора прописала пустышку для самоубеждения?

Завернул по пути домой в кофейню. Взял брусничный чай с мятой. Ушел за дальний столик у панорамного окна. Скинул рюкзак на соседний стул. Выдохнул шумно, на несколько минут прикрывая глаза и восстанавливая дыхание – музыка укутывала, пульсировала по венам вместе с кровью, – а затем достал и положил на стол перед собой потертый дедов блокнот. На кожаной обложке тиснением был нанесен узор, состоящий из лишенных век глаз.

Я так и не смог сжечь найденный блокнот.

Миловидная официантка принесла чайник чая, одарила меня очаровательной улыбкой, и я ответил ей взаимностью. Проводил ее, покачивающую бедрами, взглядом до бара. Посмотрел затем в окно. Как-то резко стемнело: тучи закрыли город куполом (достаточно символично), и казалось, что город медленно утопал в серой мгле. С реки тянулся густой, вязкий туман, и свет из окон домов выглядел болезненно тусклым.

В нескольких кварталах отсюда скопились машины с мигалками. Их красно-белые огни разрывали полуденный сумрак тревожными вспышками. Полиция, "скорая", ещё пара служб, которые не смог опознать издалека. Размытые очертания людей. Оцепление вытянулось вдоль очередного жилого комплекса – массивного и темного. То старая застройка еще.

Ощущение неестественности. А потом мне показалось, что в черных окнах дома множатся тени. Становятся то выше, то шире, ползут по стенам трещинами. Словно фасад вмиг стал клеткой, сдерживающей тьму, которая начала расползаться и рвать стены на куски. Жар подкатил к горлу, зашумело в ушах, и я с силой тряхнул головой, жмурясь.

А когда открыл глаза, наваждение спало. Просто старый обветшалый жилкомплекс, давно не ремонтированный и пригодный скорее для сноса. Просто службы скорой помощи. Просто оцепление – кто знает, что там произошло?

На короткое мгновение стало не по себе, холодок пробежал по спине… Но в кофейню вошли новые посетители, и голос бариста вывел из оцепенения. Наверное, опять обострение мнительности и тревожности. Не выдержал. Достал таблетки и проглотил парочку. Наверное, уже больше по привычке, нежели из-за нужды.

Вернулся мыслями к "Альянсу", работе и расплывчатому образу будущего. Ладно, подумаю над этим завтра. Сегодня устрою заслуженный отдых – вечером придут друзья, мы еще на прошлой неделе договорились устроить пятничный кинопросмотр. У Лоренца выдались сумасшедшие рабочие дни – из зала ушли три его постоянника, новыми клиентами стали люди в край специфичные. Один из них был искренне убежден, что с помощью персонального тренера он за четырнадцать дней превратится из стодвадцатикиллограмовой груши в атлетического красавца, а когда Ларри вполне объективно заявил, что он не колдун и магией не обладает, накатал на него жалобу начальству.

Не менее дурные дни были и у Марики. Рекламное агентство, в котором она работала, тоже как назло лихорадило: казалось, что все заказчики договорились о создании творческого хаоса и разрушении процесса заключения договоров. Придумывали масштабнейшие идеи, на реализацию которых не закладывали должного бюджета. Помимо этого, в её личном блоге, где Мара делилась фотографиями заброшенных мест города и писала о них поэтичные тексты, завелся личный ненавистник. Каждую публикацию сопровождал едкими комментариями и негативными замечаниями, критиковал снимки Марики (а фотографировала она невероятно, умея ловить такие кадры и композиции, что меняла восприятия привычных вещей). С явным раздражением указывал, что подобные места небезопасны, и незачем искать красоту в рухляди. Обвинял её в том, что она романтизирует развалины и подсвечивает абсолютно не те стороны нашего "замечательного и прославленного" города.

Может это осень так влияла, и всякие долбачи активизировались для того, чтобы портить людям вокруг них жизнь.

Прислушался к себе. Тихо.

Завтра к вечеру начну изучать свободные вакансии. В понедельник, да соблаговолят Небеса, пойду на собеседование. По большому счету, увольнение – не проблема. Плюс-минус мелкий штрих в сложном графическом полотне моей жизни, которая и сама является мелким штрихом в больших хитросплетениях.

Всё временно. Всё решаемо.

Взял блокнот в руки, подумал над своей жизнью и открыл случайный разворот, цепляясь за первую бросившуюся в глаза фразу.

"..и каждому предстоит свой суд, и всякий закат завершится темной ночью. И будут дни течь, пока Хбиар не пожрет солнце, и не наступит ночь длиною в вечность.."

***

– Какие чувства чаще всего возникают у тебя в последнее время? – Нора ставит передо мной чашку травяного чая и садится в кресло напротив. Темные длинные волосы Корпело собраны в тугой аккуратный пучок. – Ты можешь их описать, Саймон?