Ордынцы: Перстень лимба. Часть 2

– Тени. Те, что стирают имена.

Кукла моргнула.

Михаил отшатнулся.

– Это…

– Не бойся, она не живая. Просто… зеркало. – Алиса сунула руку кукле под платье и вытащила маленькое зеркальце в серебряной оправе. – Вот. Посмотри.

Он взял зеркальце – и увидел не своё лицо, а комнату, залитую лунным светом. В комнате стояла кровать, а на ней – он сам, бледный, с закрытыми глазами, будто в коме. Рядом сидел чёрный кот и лизал ему лоб.

– Это…

– Ты настоящий. А этот – просто отражение, которое они подсунули.

За спиной скрипнула дверь. Надежда вышла на крыльцо, держа в руках поднос с чаем.

– Серёжа? С кем ты разговариваешь?

Алиса мгновенно спрятала зеркальце.

– Ни с кем! – крикнул Михаил.

Надежда нахмурилась.

– Там же никого нет…

Михаил обернулся. Скамейка была пуста. Только на мокрой после дождя древесине остались два маленьких следа – будто кто-то босой стоял на ней.

– Ты опять своё видишь? – Надежда вздохнула. – Войди, чай остынет.

Михаил не двинулся с места.

– Я не Сергей.

– Опять начал…

– Меня зовут Михаил Ордынский.

Лицо женщины вдруг исказилось – не от злости, а от чего-то другого. Страха? Растерянности?

– Кто…, кто тебе это сказал?

– Я вспомнил.

Она резко поставила поднос на перила. Фарфоровая чашка со звоном упала на землю.

– Нет. Ты Сергей. Мой муж. И точка.

Её голос дрожал, но в нём была стальная нота. Михаил вдруг понял – она не лжёт. Она действительно верит в то, что говорит.

– Они заставили и её забыть, – прошептал он.

– Что?

– Ничего.

Он повернулся и пошёл прочь – к калитке, за которой виднелась просёлочная дорога.

– Сергей! – закричала Надежда. – Вернись! Ты же заболеешь!

Он не обернулся.

За калиткой его ждала Алиса. Она держала куклу за руку, как маленькую подружку.

– Они уже идут, – сказала она. – Ты слышишь?

Михаил прислушался. Ветер донёс странный звук – будто кто-то скребёт стекло.

– Кто?

– Тени. Они всегда приходят, когда имя забыто.

Она протянула ему куклу.

– Возьми. Она поможет.

Кукла была тёплой, как живая.

– Что мне делать?

– Беги. И не оглядывайся.

И тогда он побежал – по грязной дороге, мимо таких же неотражённых домов, под хмурым, бездонным небом.

А за спиной, в пустых окнах, что-то шевелилось.

                                                * * *

Дождь начался внезапно – тяжёлые капли врезались в землю, как серебряные пули. Михаил бежал, сжимая в руке куклу Алисы, её фарфоровые пальцы впивались в его ладонь, будто живые. Дорога петляла между домов, которые теперь казались нарисованными – плоскими, без теней, с окнами-пустышками, где не отражалось даже небо.

Внезапно кукла дёрнулась в его руке. Он остановился, задыхаясь, и увидел – на указательном пальце правой руки блеснуло что-то красное. Перстень. Тот самый, с трещиной. Он был здесь всё это время, просто невидимый, как забытое слово на кончике языка.

Михаил поднял руку к лицу. Камень в перстне был тёплым, будто живой. Когда капля дождя попала на рубин, он вспыхнул, и в голове Михаила что-то взорвалось.

Белое платье на фоне тёмного леса. Девушка у зеркала, её губы шевелятся, но звука нет. «Анастасия», – падает с его губ, как спелое яблоко с ветки.

– Анастасия! – вырвалось у него, эхом разнеслось по пустым улицам.

И тут же земля дрогнула. Дома по обеим сторонам дороги начали расплываться, как акварель под дождём. Тротуарная плитка под ногами превратилась в грязь, потом вдруг стала деревянным мостком. Михаил оглянулся – там, где только что был посёлок, теперь стоял лес, а из-за деревьев медленно выползала тень.

Не просто тень – Тень с большой буквы. Безликая, но осознающая себя, она двигалась странными рывками, будто кто-то переключал кадры в старом фильме. Где она проходила, там исчезали детали: забор терял доски, цветы на клумбах становились бесцветными, вывеска магазина лишалась букв.

– Они нашли тебя, – прошептала кукла в его руке.

Михаил рванул вперёд. Лес смыкался за его спиной, ветки хлестали по лицу, оставляя солёные полосы – то ли от дождя, то ли от слёз. Перстень жёг палец, но он не останавливался.

«Анастасия». Это имя било в висках, как пульс. С каждым шагом в голове всплывали обрывки:

Девушка в белом стоит между двумя зеркалами. «Ты не готов увидеть правду», – говорит она, и её голос звучит так, будто доносится со дна колодца.

Внезапно лес расступился, и Михаил выбежал на поляну. Посреди неё стоял дом – тот самый, №26, но не руины, каким он его помнил, а новенький, с пахнущей смолой древесиной. На крыльце сидел чёрный кот и вылизывал лапу.

– Опоздал на семь минут, – сказал кот, не поднимая глаз. – Для первого раза неплохо, конечно, но мог бы и поторопиться.

– Они… идут… – Михаил упал на колени, вытирая грязь с лица.

– О, ещё бы! – Кот зевнул, демонстрируя ряд идеально острых зубов. – Ты же кричал её имя на весь Лимб. Это всё равно что в лесу крикнуть: «Эй, медведи, я тут, приходите меня съесть!»

Тени выскользнули из леса. Их стало больше – три, пять, десять. Они окружали поляну, не приближаясь, но с каждым мгновением мир вокруг становился беднее. Исчез запах хвои, ушёл звук дождя, даже цвет травы поблёк, будто выцветшая фотография.

– Что они делают? – прошептал Михаил.

– Стирают, – ответил кот, наконец подняв голову. Его глаза светились в темноте, как два маленьких фонарика. – Сначала детали, потом события, потом имена. Скоро от этого места останется только идея дома. Потом и она исчезнет.

Одна из Теней сделала шаг вперёд. В воздухе запахло старыми книгами и плесенью.

– Михаил… – прошептала Тень голосом Надежды. – Вернись…

Он отпрянул.

– Не слушай, – проворчал кот. – Это они так охотятся. Притворяются чем-то знакомым. В прошлый раз они прикидывались его умершей бабушкой, представляешь? Низко, конечно, но что взять с Теней…

– Как мне остановить их?

Кот встал, выгнул спину, потом неожиданно прыгнул ему на плечо.

– Во-первых, перестань бояться. Они питаются страхом, как я – сметаной. Во-вторых… – он ткнул лапой в перстень. – Воспользуйся этим.

Михаил поднял руку. Рубин в перстне пульсировал, будто живое сердце.

– Но я не знаю как…

– А ты просто представь, что хочешь увидеть.

Он закрыл глаза. «Анастасия», – подумал он снова.

Перстень стал горячим, почти обжигающим. Когда Михаил открыл глаза, перед ним стояла она – в белом платье, с распущенными волосами. Но не настоящая, а как будто нарисованная светом.

– Михаил… – сказала она, и её голос был как звон хрустального бокала. – Помни…

Тени взвыли. Они бросились вперёд, но световая фигура Анастасии подняла руку – и они остановились, будто упёршись в невидимую стену.

– Беги, – прошептал кот ему в ухо. – Она ненадолго.

– Но…

– Беги, говорю!

Михаил рванул к дому. За спиной Тени выли, свет мерк, а голос Анастасии повторял:

«Найди меня между строк. Найди меня в забытых письмах. Я там…»

Дверь дома №26 захлопнулась за ним с глухим стуком. Внутри пахло пылью и временем. На стене висело зеркало, и когда Михаил подошёл, его отражение улыбнулось ему и подмигнуло.

– Добро пожаловать домой, – сказало отражение. – Мы тебя ждали.

Снаружи Тени завыли громче. Первая трещина побежала по стеклу.

Глава 16. Возвращение Гастона

Три дня Михаил не выходил из дома №26. Тени кружили за окнами, как осенние листья, подхваченные ветром, но переступить порог не решались – то ли из-за перстня на его пальце, то ли из-за старых защитных знаков, выцарапанных когда-то на косяках. На третью ночь дождь сменился густым туманом, который стелился по Ордынцам, как молочная река, и тогда пришёл он.

Сначала послышался звук – не шаги, а скорее переливание чего-то тяжёлого и вязкого, будто ртуть перетекала из одной колбы в другую. Потом в тумане обозначилась фигура – высокая, неестественно прямая. Михаил, сидевший у камина с фолиантом на коленях, почувствовал, как перстень на его пальце резко нагрелся.

– Можно войти? – раздался голос с крыльца.

Он знал этот голос. Низкий, с лёгким французским акцентом, который за двести лет так и не исчез полностью.

– Гастон.

Дверь скрипнула. В проёме стоял человек – если это можно было назвать человеком. Его тело переливалось, как жидкий металл, то обретая чёткие формы, то расплываясь. Лицо сохраняло черты – острый нос, тонкие губы, высокий лоб, – но кожа отливала серебристым блеском, а глаза были совершенно белыми, без зрачков.

– Какой тёплый приём, – сказал Гастон. Его губы не двигались – звук рождался где-то внутри и выходил наружу, как эхо. – Я уже думал, ты бросишься на меня с топором.

Михаил не шевельнулся. В камине потрескивали дрова, отбрасывая блики на металлические щёки гостя.

– Ты служишь Зеркальному Князю.

– Служил, – поправил Гастон. Капли жидкого металла стекали с его пальцев и тут же втягивались обратно, как ртуть. – Наши интересы… разошлись.

Кот-Хроникёр, дремавший на поленнице, приоткрыл один глаз.

– Интересно, что именно нужно сделать, чтобы поссориться с воплощением собственного страха? Украсть у него зеркало?

Гастон повернулся к нему – слишком плавно, как будто его шея была не из позвонков, а из той же тягучей субстанции.

– Он решил, что моё тело – подходящий сосуд для его нового облика. Я, как видишь, был не согласен.

Михаил наконец встал. Перстень жёг ему палец, но он сжал кулак – боль помогала не думать о том, как неестественно двигается Гастон, как его тень на стене пульсирует, будто пытается оторваться.

– Зачем ты пришёл?

Гастон сделал шаг вперёд. По полу растеклись серебристые капли, но тут же вернулись к нему, словно притянутые магнитом.

– Предложить сделку. Ты хочешь спасти Анастасию. Я хочу вернуть человеческий облик.

– И?

– И у нас есть общий враг.

В камине громко треснуло полено. На мгновение комната погрузилась в полумрак, и тогда Михаил увидел – сквозь полупрозрачную кожу Гастона просвечивают какие-то структуры, похожие то ли на шестерёнки, то ли на сломанные механизмы.

– Ты стал частью Лимба, – сказал он тихо.

Гастон усмехнулся – если это можно было назвать усмешкой. Его рот растянулся, но вместо зубов внутри блеснуло что-то острое, металлическое.

– Частью? Дорогой друг, я стал его жертвой. Как и ты. Как и она.

Он поднял руку – и вдруг из его ладони выросло миниатюрное зеркало, как ледяной кристалл. В нём мелькнуло лицо Анастасии – бледное, с закрытыми глазами.

– Он держит её в самом сердце Лимба. Ты никогда не найдёшь её один.

Михаил почувствовал, как что-то сжимается у него в груди.

– А ты найдёшь?

– Я знаю дорогу.

Кот спрыгнул с поленницы и обошёл Гастона, как будто изучая.

– И что ты хочешь взамен? Помимо очевидного.

Гастон повернул зеркало – теперь в нём отражался он сам, но не текучий и металлический, а обычный человек – в старомодном камзоле, с тростью в руке. Таким, наверное, он был в XVIII веке, когда впервые нашёл Фолиант.

– Перстень Нострадамуса. Только он может запечатать разлом.

Михаил рассмеялся. Смех получился резким, почти истеричным.

– Ты хочешь, чтобы я отдал тебе единственное, что меня защищает?

Гастон закрыл ладонь – зеркало исчезло.

– Я хочу, чтобы ты перестал видеть во мне врага. Мы оба стали пешками в этой игре.

За окном туман вдруг сгустился, превратившись в нечто плотное, почти осязаемое. В нём зашевелились тени – их было много, гораздо больше, чем три дня назад.

– Они ищут тебя, – сказал Гастон. – С каждой минутой их больше. Скоро они решатся войти.

Кот запрыгнул на подоконник и прижался ухом к стеклу.

– Он не врёт. Они уже пробуют.

Михаил посмотрел на перстень. Рубин в нём пульсировал, как второе сердце.

– Если я соглашусь…

– Мы идём в Лимб. Находим Анастасию. Используем перстень, чтобы закрыть врата.

– А потом?

Гастон улыбнулся – на этот раз почти по-человечески.

– А потом посмотрим, кто из нас выживет.

В тумане что-то заскреблось. Стекло в окне покрылось паутиной трещин.

– Ну что, – сказал кот, – решайся. Либо мы доверяем этому ртутному ублюдку, либо через пять минут нас всех сотрут в порошок.

Михаил вздохнул.

– Как мы попадём в Лимб?

Гастон протянул руку. Его пальцы растеклись, превратившись в серебристую нить.

– Через меня. Я теперь и есть дверь.

Перстень вспыхнул. Тени за окном завыли.

Михаил шагнул вперёд.

                                                * * *

Гастон разжал ладонь, и серебристая нить, соединявшая его с Михаилом, оборвалась, упав на пол с тихим звоном, словно разбилось хрустальное блюдце. Капли металла замерцали в трещинах между половицами, как ртутные слёзы.

– Перстень, который ты носишь – лишь половина, – произнёс он, и голос его теперь звучал по-другому – глубже, с металлическим отзвуком, будто кто-то говорил из пустой бочки. – Вторая часть осталась в Лимбе. Тот, что носил твой дед.

Михаил сжал кулак, чувствуя, как рубин впивается в кожу. Всплыло воспоминание – старый фотоснимок, пожелтевший уголок, где виднелась рука в военной форме с таким же перстнем. Но на том перстне трещина шла в другую сторону.

– Как она туда попала?

Гастон повернулся к окну. Его профиль на миг стал чётким – высокий лоб, крючковатый нос, – но тут же снова поплыл, будто отражение в воде, в которую бросили камень.

– В 1924 году твой дед вошёл в Лимб добровольно. Чтобы вытащить её. – Пауза. Капли металла на полу начали медленно двигаться к его ногам, как железные опилки к магниту. – Он не смог. Но перстень остался там. В самом сердце зеркального города.

Кот, до этого молча наблюдавший с печки, вдруг фыркнул:

– И что, ты предлагаешь нам туда отправиться? В логово Князя? Славный план. Особенно учитывая, что последние три человека, которые пытались это сделать, сейчас являются частью интерьера – один стал фреской, другой – дверной ручкой, третий, кажется, чайником.

Гастон не ответил. Вместо этого он подошёл к окну и провёл пальцем по стеклу. Оно тут же помутнело, покрылось инеем, а затем проступил образ – город из зеркал, где здания были сложены из осколков, а по улицам двигались тени, похожие на размазанные отражения.

– Лимб меняется. Князь слабеет. Он боится, что Михаил найдёт вторую половину перстня. Потому что тогда…

– Тогда что? – Михаил шагнул вперёд.

– Тогда можно будет закрыть врата. Навсегда.

За окном вдруг завыл ветер – звук, похожий на крик раненого зверя. Михаил обернулся. Туман сгущался, принимая очертания – то ли человеческие, то ли звериные. А за ним… Деревня исчезала.

Дом Ольги Власовой через дорогу стал полупрозрачным, будто его стёкла затянули дымкой. Крыльцо, на котором она каждое утро выставляла кружку для покойного мужа, теперь казалось нарисованным карандашом. А сама Ольга, выходившая в этот момент во двор, была как акварельный силуэт – видно было только платок да тень от ведра в руке.

– Они стирают Ордынцы, – прошептал кот, прижав уши. – Делают вид, будто их никогда не было.

Гастон кивнул, и с его подбородка скатилась серебристая капля.

– Чем больше Лимб забирает из этого мира, тем сильнее становится Князь. Очертания исчезнут сначала окраины, потом центр. А потом…

– Дом номер двадцать шесть, – договорил Михаил.

Он подошёл к окну и прижал ладонь к стеклу. Перстень вспыхнул алым, и на миг туман отступил, обнажив жуткую картину – половина деревни уже была как старый фотонегатив: белые деревья на чёрном небе, бледные силуэты домов без окон. Только церковь на холме пока стояла нетронутой, но её крест уже начал растворяться, как сахар в воде.

– Почему я? – вдруг вырвалось у Михаила. – Почему не ты? Ты же знаешь дорогу.

Гастон медленно поднял руку и провёл пальцами по своему лицу. Кожа под пальцами колебалась, как поверхность пруда.

– Потому что я уже часть этого мира. А ты… – Он сделал шаг вперёд. – Ты до сих пор веришь, что она жива. А вера – единственное, что не может подделать Лимб.

В углу печка вдруг остыла – пламя погасло, хотя дрова ещё не догорели. В комнате стало холодно. Кот прыгнул на стол, распушив хвост.

– Если мы решимся на это безумие, как мы вообще попадём в Лимб? Последний вход был в колодце, а теперь он, на минуточку, под двумя тоннами теней.

Гастон улыбнулся – рот растянулся неестественно широко, обнажив металлические зубы.

– Через меня. Я теперь и есть дверь.

Он развёл руки в стороны, и его грудь начала расходиться – как занавес в театре, открывая не тьму, а миллионы крошечных зеркал, сложенных в бесконечный коридор. В каждом мелькали отрывки – лицо Анастасии, горящий дом, чьи-то глаза, полные ужаса.

– Вторая половина перстня в башне из чёрного стекла. Там, где он держит её.

Михаил сделал шаг вперёд. Перстень горел теперь так, что боль пронзала руку до локтя. За окном тени сбились в кучу – их было сотни, тысячи, все смотрящие на дом.

– И если я найду её…

– Тогда ты сможешь закрыть врата. Но учти – — голос Гастона вдруг стал эхом, – — Князь не отдаст её просто так. Он предложит сделку.

Кот вдруг запрыгнул Михаилу на плечо, цепляясь когтями за куртку.

– Послушай меня хорошенько, идиот. Если ты согласишься на любую его сделку, я лично выцарапаю тебе глаза. Понял?

Михаил не ответил. Он смотрел на распахнутую грудь Гастона, на этот зеркальный тоннель, ведущий в самое сердце кошмара. Где-то там была она. И вторая половина перстня. И ответы на все вопросы.

За спиной послышался треск – оконное стекло наконец не выдержало и лопнуло, рассыпавшись на сотни осколков. Но они не упали. Они замерли в воздухе, повернувшись к Михаилу остриём.

– Они здесь, – прошептал Гастон. – Решайся.

Михаил вдохнул. Пахло ржавым металлом, пылью и чем-то ещё – сладковатым, как испорченный мёд. Он шагнул вперёд.

– Веди.

                                                * * *

Когда Михаил ступил в зеркальный тоннель, мир за спиной схлопнулся, как книга, которую захлопнули слишком резко. Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его полностью – это кот, прыгающий следом, с распушённым от ужаса хвостом.

Очнулся он от того, что что-то твёрдое и холодное тыкалось ему в щёку.

– Вставай, философ. Ты не в библиотеке.

Михаил открыл глаза. Кот сидел на его груди, умывая лапу, но выражение его морды было необычайно серьёзным.

– Где…

– В предбаннике Лимба, – ответил кот. – И если ты сейчас не встанешь, мы оба станем частью пейзажа.

Михаил поднялся, опираясь на скользкую стену. Они находились в узком коридоре, стены которого были сложены из осколков зеркал. В каждом отражалось что-то своё – то комната дома №26, то лес, то лица людей, которых он никогда не видел.

– Гастон?

– Исчез. Как и положено двери после использования.

Кот вдруг вздрогнул, его уши прижались к голове.

– Слушай.

Сначала Михаил не понял, что имеется в виду. Потом услышал – тихий шелест, будто кто-то перелистывает страницы огромной книги.

– Фолиант, – прошептал кот. – Он рядом.

И тогда Михаил почувствовал это – лёгкое давление в висках, как будто кто-то осторожно ковыряется в его воспоминаниях. Вдруг кот заговорил другим голосом – низким, металлическим:

– Зеркальный Князь уже переписал три страницы прошлого. Четвёртая на очереди.

– Кот? – Михаил осторожно дотронулся до его спины.

Животное дёрнулось, как будто его ударило током, и снова заговорило своим обычным голосом, но теперь с нотками паники:

– Он в моей голове, Михаил. Фолиант. Он везде, где есть отражения.

Стены коридора вдруг задрожали. Осколки зеркал начали менять свои отражения, показывая один и тот же момент с разных ракурсов – Михаил, стоящий перед Гастоном в доме №26. Но в каждом новом отражении детали менялись. То у Гастона не было лица, то сам Михаил держал в руках не перстень, а окровавленный нож.

– Он переписывает нашу встречу, – сказал кот. – Стирает варианты, где мы могли договориться.

Михаил прижал перстень к груди. Рубин ответил слабым теплом.

– Как нам найти вторую половину?

Кот вдруг прыгнул ему на плечо и прошептал прямо в ухо:

– Следуй за исчезающими отражениями. Они ведут к центру.

Они двинулись вперёд по зеркальному коридору. С каждым шагом осколки по бокам становились темнее, а отражения в них – всё более размытыми. Вскоре они вышли в круглый зал, стены которого были покрыты надписями – одни на церковнославянском, другие на языке, который Михаил не мог понять, но почему-то узнал – язык Лимба.

В центре зала стоял пьедестал, а на нём – книга. Фолиант.

Он был толще, чем Михаил помнил, и теперь его обложка была не из кожи, а из чего-то похожего на человеческую кожу, но с зеркальным блеском.

– Не смотри, – прошипел кот, но было поздно.

Фолиант раскрылся сам. Страницы зашелестели, остановившись на одном из последних листов. На нём был изображён дом №26, но не руины, а новенький, только что построенный. Перед ним стояли две фигуры – мужчина и женщина, но их лица были стёрты.

И тогда стены зала закровоточили.

Буквально. Из трещин между зеркалами сочилась густая, тёмная жидкость, которая стекала вниз, образуя слова:

Михаил + Анастасия = Ключ + Замок

Кот вдруг завыл, прижав лапы к ушам:

– Он знает! Чёрт возьми, он всегда знал!

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце стал ледяным. В воздухе запахло старыми книгами и медью.

– Что это значит?

– Это значит, – раздался голос сзади, – что вас двое.

Они обернулись. В проёме стоял Гастон, но теперь он выглядел почти человеческим – только глаза оставались ртутными.

– Ключ, – он указал на Михаила, – и замок. – Его взгляд скользнул по кровавой надписи. – Вместе вы – дверь. И только вы можете закрыть то, что было открыто.

Фолиант на пьедестале вдруг захлопнулся с громким стуком. Зеркальные стены задрожали, и в их глубине что-то зашевелилось – огромное, многоликое.

– Он идёт, – прошептал кот. – Князь.

Гастон сделал шаг вперёд, его рука снова начала течь, превращаясь в серебристую нить.

– Теперь ты знаешь правду. Выбор за тобой.

Михаил посмотрел на перстень, затем на кровавую надпись. Где-то в этом лабиринте из стекла и лжи была она. Анастасия. Замок. Последний страж.

– Веди меня к ней, – сказал он.

И тогда стены рухнули, открывая бесконечный город из разбитых зеркал, а в его центре – чёрную башню, в окнах которой мерцал тусклый свет.

Глава 17. Катрен судьбы

Пыль столетий поднялась облаком, когда Люда «Сова» смахнула потрёпанный фолиант с верхней полки архива. В узком луче фонарика золотились буквы, вытисненные на коже, почерневшей от времени: «Пророчества магистра Нострадамуса. Личная копия. 1568 г.»

– Вот чёрт, – прошептала она, осторожно перелистывая пергаментные страницы, которые хрустели, как осенняя листва под сапогами. – Три месяца искала эту проклятую книгу, а она лежала в «разделе садоводства». Кто-то явно имел странное чувство юмора.

Кот-Хроникёр, устроившийся на стопке старых газет, лениво приоткрыл один глаз:

– В 1892 году архивариусом здесь работал бывший ученик Распутина. Он считал, что истину нужно прятать на виду – между капустой и картофелем. Умер, кстати, от того, что случайно съел ядовитый гриб вместо шампиньона. Ирония, да?

Люда не ответила. Её пальцы замерли на странице, испещрённой стихами на латыни и странными символами, нарисованными ржаво-коричневыми чернилами (кровь? Железо? Или что-то похуже?). В углу страницы маленький рисунок – перстень с трещиной, точь-в-точь как у Михаила.

– Катрен 72, – её голос дрогнул. – «Когда двое станут одним – врата захлопнутся. Но плата будет – имя твоё на ветер».

Кот внезапно выгнул спину, его шерсть встала дыбом.

– Читай дальше, – прошипел он.

– «Кровь ключа смешается с кровью замка, и зеркало поглотит само себя». – Люда провела пальцем по строчкам, оставляя на пожелтевшей бумаге след. – Здесь ещё приписка на полях… «Только добровольная жертва разорвёт круг».

Дверь архива скрипнула. В проёме стоял отец Иов, его чёрная ряса сливалась с тенями коридора, только белый воротник выделялся, как луна в ночи.

– Нашли? – его голос звучал устало, будто он нёс на плечах груз всех грехов этого места.

Люда кивнула, отодвигая книгу. Луч света упал на страницу, и тогда они увидели – некоторые буквы блестят, будто написаны не чернилами, а чем-то металлическим.

– Ртуть, – пробормотал священник. – Он всегда так помечал важное. – Его костлявый палец коснулся строки. – Вы понимаете, что это значит?

Кот прыгнул на стол, его хвост нервно дёргался.

– Это значит, что наш дорогой Михаил должен либо пожениться с Анастасией (что маловероятно, учитывая, что она в данный момент является частью архитектуры Лимба), либо позволить себя принести в жертву (что ещё менее вероятно, если он хоть немного умнее гриба, который съел того архивариуса).