Гром среди бури

Гром среди бури

Дъ

© Дъ, 2025

ISBN 978-5-0067-9353-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Гадкий ребёнок

Над океаном, как всегда, стоял непроглядный туман. Шипучие волны лениво набегали на песчаный берег и ещё ленивее сползали обратно в морскую пучину. Крупицы серого прибрежного песка и ила сырели после каждого наката солёной воды, а пасмурное небо грустно глядело на мёрзлую землю.

Проваливаясь обувью в мокрый песок, по побережью холодного океана шли два рыбака. Один нёс на плече скрученные сети, а другой – перевязанные колышки, которые надлежало вбить на неглубоком шельфе. Выглядели они совершенно по-разному: один был высоким худым мужчиной с жидкой бородёнкой, засученными рукавами и закатанными штанинами. Второй же, напротив, был низкорослым и толстым человеком с гладкими щеками.

– Эх, не удастся сегодня рыбалка, как есть не удастся! – говорил один. – Рыба в такую погоду к берегу не пойдёт, она на дно заляжет и дождётся, когда шторм поутихнет!

– Так он уже поутих! Надысь вон как сверкало и гремело! Настоящий гром среди бури! – отвечал ему другой. – Волны до самой столицы, поди, добегали. Теперь самое время пойти к морю, так как штормом могло чего выкинуть.

– Ничего, кроме тины да травы, оно не выкинет! Жадное, подлюка!

– Так в шторм авось корабль какой разбился. С золотом, шелками али ещё чем. Непременно что-нибудь да выкинет прибой!

– Вот по тебе сразу видно, что ты туговат, – не вытерпел его собеседник. – Какой корабль? Корабли уже который век по морю не ходят. Туман проклятый – хоть глаз коли. Стоит кораблю выйти из гавани, как он тут же на риф или скалу налетит. Дальше кормы не видно ничего. Так что ни золота, ни шёлка нам не видать. Хорошо, если какую-нибудь селёдку выловим, да и то дай боги!

– Может, я и туговат, зато глаз у меня соколиный! Я уже давно увидел, что на берегу что-то тёмное лежит, – ответил тот, что пониже, и прищурился.

– Где?! – спросил его высокий и стал вглядываться в даль.

– А вон! – ответил его спутник, указав коротким толстым пальцем на тёмное пятно на берегу. – Только оно моё будет, раз я первый увидел!

– Нет уж, друг, того будет, кто первый схватит! – не согласился высокий и что есть мочи побежал к таинственной находке.

– Стой! – воскликнул полный и пустился за ним вдогонку.

Бежали они неуклюже, поминутно спотыкаясь и проваливаясь в прибрежный песок. Тот, что повыше, оказался проворнее своего друга, и длинные тонкие ноги скорее донесли его к маленькому чёрному пятну, появившемуся на побережье.

– Давай хоть пополам разделим? – предложил запыхавшийся рыбак, догнав друга.

Но высокий в ответ молчал, нависая над загадочным тёмным силуэтом.

– Как уж тут поделишь… – задумчиво произнёс он.

Полный рыбак с любопытством заглянул за своего спутника и увидел, что подле их ног лицом вниз лежит человек.

– Живой? – спросил он.

– Сейчас проверим! – ответил высокий и, скинув с плеч колышки на песок, принялся переворачивать человека.

То был мальчик лет шести с чёрными волосами и посиневшим от морской воды лицом. На нём были богатые тёмные одежды, насквозь промокшие и замаранные илом.

– Откуда же он тут взялся? – недоумевал низкорослый рыбак.

Вдруг мальчик открыл глаза, кашлянул водой, глубоко вдохнул, вздымая вверх свою крохотную грудную клетку, но тут же свет снова погас в его детских глазках, и его бледные веки опустились.

Рыбаки от испуга отшатнулись, а затем вдвоём перенесли мальчика подальше вглубь берега, чтоб накаты морской воды не касались и так промокшего насквозь ребёнка. Затем, изрядно начесав затылок и высказав добрую половину запаса ругани, которую по рыбацкому обычаю принято припоминать, когда рыбалка не задалась, двое мужчин стали решать, что делать с ребёнком.

– Ну так что, кто первый увидел, того и найдёныш? – предложил высокий.

– Нет уж, друг, найдёныш того, кто первый схватил, – отказался полный рыбак.

Худой рыбак подбоченился, ещё разок смачно выругался, а затем решил не спорить со своим другом и с самой судьбой, которая в этот пасмурный осенний день 1368 года подбросила ему еле живого ребёнка. Делать ему ничего не оставалось, ведь даже рыбацкое сердце пожалело продрогшего от холодной воды малыша. Отдав своему спутнику вязанку колышков, которыми они ещё недавно собирались прибить сети, худощавый рыбак с жидкой бородёнкой понёс ребёнка к себе в хижину, расположенную недалеко от берегов старого, но удивительного континента под названием Теравин.

На географических картах континент был похож на неправильный овал, береговая линия которого была изрезана заливами и полуостровами. С северо-запада вглубь континента тянулась просторная лесостепь, именуемая Сирилой. Запад и юго-запад были покрыты непроходимым хвойным лесом Веллесвуд. Северо-восток представлял собой вулканическую тундру, где красовался массивный горный хребет, именуемый Зубами Кадара. От восточного берега до самой Сирилы простиралась обширная равнина Эдис-Рок. Весь юго-восток был покрыт пустынями, среди которых были две самые большие: Пески Шефра и Харан. Крупных рек в Теравине было мало, и самая большая из них – Чесад – протекала через Сирилу. Самым удивительным на этом континенте был большой остров Ордеал, который в отличие от всех других островов не омывался ни одним морем, а гордо парил в небе чуть юго-восточнее центра континента.

Политически Теравин представлял собой феодально-раздробленную империю, которую в будущем нудные историки станут именовать Первой империей. В центре континента находилась столица – Город Первой империи. Им правил монарх, вотчиной которого была почти вся Сирила. Часто Сирилу и называли самой империей. Королевство Веллесвуд занимало одноименные леса и небольшую часть Сирилы на севере, где и располагалась его столица Станвуд. На северо-востоке находилось огромное герцогство Свидерфорд со столицей в Сноухолде. На востоке было самое маленькое государство: королевство Эб с одним-единственным городом, в честь которого и назвали всё государство. На территории Эдис-Рока располагалось герцогство Доргфолл со столицей в Мизине. В пустынях находились два государства: Эсминский султанат и Шефрский эмират. Поскольку весь материк был феодальным, каждое государство дробилось на маленькие вотчины местных лордов. Ордеал как более развитый кусок цивилизации на этом континенте представлял собой единственное государство, где не было феодальной раздробленности. Формально все государства Теравина, кроме Ордеала и королевства Эб, входили в состав Первой империи, однако фактически это было не так: все жили отдельно. В каждом государстве были свой верховный правитель, который никому не подчинялся, свои законы, валюта, обычаи и прочие атрибуты суверенной власти. Но, как и во всякой политике, государства, как и обычные люди, могли дружить или, наоборот, враждовать. Традиционно Город Первой империи находился в дружеских отношениях с Веллесвудом, Доргфолл имел широкие связи с Эсминским султанатом, Свидерфорд был холодным северным воинственным государством, королевство Эб всегда старалось во всём сохранять нейтралитет. Все государства использовали общий язык, однако в каждом из них были своё наречение и свой говор, что не мешало людям хорошо понимать друг друга и общаться.

Благодаря единому языку Теравин становился замечательным местом как для хорошей ссоры, так и для задушевной беседы. Только маленькому ребёнку, найденному на побережье нового для него континента, было совсем не до бесед. Он был совершенно обессилен и измождён. Рыбак принёс малыша к себе домой в соломенную хижину, и жена принялась отстирывать богатые одежды ребёнка в разбитом сосновом корыте. Самого мальчика завернули в одеяла и положили возле печки, где он спустя время отогрелся и перестал стучать зубами. Пусть сквозь щели в хижине и свистел ветер, зато от почерневшей печки тянуло теплом, которое согревало промёрзшие косточки ребёнка.

Уже поздним вечером, когда крохотную хибару освещала одна-единственная сальная свеча, жена рыбака зловредным шёпотом ругала своего мужа:

– Куда ты его принёс? – спрашивала она. – Мы и так еле концы с концами сводим. Не мог ты, простофиля, с моря чего получше принесть?

– Так я… – начал было оправдываться рыбак.

– Толку от тебя, как от разбитого корыта! – перебила его жена. – Надо же было домой подкидыша принести! Кукушонка!

– Кого? – переспросил рыбак.

– Кукушонка! – повторила она. – Гадкого птенчика такого, которого мать-кукушка подкидывает в другие гнёзда, чтоб его там кормили!

– А может, у него мать и не кукушка? Может, он господский сын? – говорил рыбак. – Видела, какие на нём одежды?

– Видеть-то видела, только кто ж за ним придёт теперь? – не унималась она. – Безумный он! Говорю тебе! Когда я укутывала его, он что-то непонятное бормотал. Будто по иноземному! Безумный!

– Никак, иностранец? – удивился рыбак.

– Какой там! За морем никаких стран нет! Явно у какой-то барыни родился ребёнок, а как поняли господа, что он безумный, скинули в море, только не подох он, а выбросило его на берег, и ты, простофиля, к нам в дом его приволок! Лучше бы корыто мне новое подыскал, чтоб я твои обноски отстирывала! – пилила рыбака его жёнушка.

– Что ж теперь делать? – допытывался рыбак.

– Пойди да утопи этого кукушонка! И дело с концом!

– С ума ты что ли сошла? – удивился он жестокости своей супруги, которую ещё по молодости взял в жёны за добрые глаза.

– А куда его девать? Я от себя кусок отрывать не буду! – шёпотом говорила она. – И так есть нечего, ещё и этот.

– Жалко топить его, – говорил рыбак. – Чай не котёнок!

– Ага! Кукушонок! – не унималась она.

– Может, отдать кому? – спросил рыбак.

– Пойди найди таких охотников! – не согласилась жена. – Что ни хата, то заваливается, что ни двор, так ни скота, ни сена. Кинулись все чужих детей прибирать, своих-то девать некуда!

Рыбак тяжело вздохнул, затягивая сырой прибрежный воздух и где-то в глубине души сокрушаясь, что его родная жёнушка за всю жизнь не подарила ему ни одного ребёночка.

– Я слышал, что рядом со столицей есть храм, и при храме сироток держат! – заговорил он. – Здесь недалеко, всего полдня пути. Авось там его возьмут? – советовался рыбак со своей доброй жёнушкой.

Вдруг мальчик, завёрнутый в одеяла и лежащий на сундуке за тонкой холщовой занавеской, на которой играл блик свечи, завертелся и проговорил:

– Арнел… Арнел.

После чего вновь умолк и закрыл глаза, крепко прижав друг к другу чёрные ресницы. Напуганные неожиданным пробуждением ребёнка рыбак с женой вздрогнули, а затем вновь притаились.

– Безумный! – прошептала жена.

– И то верно! – согласился рыбак. – Снесу его завтра в тот храм и кончено.

Следующим утром рыбак с женой увидели, что мальчик проснулся и мирно лежал на сундуке, который служил ему кроватью. Это был обычный ребёнок с любопытными глазами и чистым взглядом, тихонько сопящий и оглядывающий своё новое пристанище. Лицо его было бледным, нос вздёрнут пятачком, губы тонкие, уши торчали в стороны даже из шевелюры чёрных волос. Ребёнок был некрасивым, но выглядел мило из-за доброго блеска небесно-голубых глаз, который притягивал своей очаровательностью.

Не удостоив ребёнка и завтраком, жена спровадила мужа вместе с найдёнышем на юг, где рыбаку надлежало оставить его в сиротском приюте у храма. Их фигуры уменьшались. Они шли по узкой тропинке, ощущая на спине взгляд жены рыбака, которая осталась около своей хижины стирать золой тряпки в разбитом корыте.

– Ты понимаешь, что я говорю? – по дороге спрашивал рыбак, но ребёнок в ответ лишь смотрел на него голубыми глазами.

– Арнел, – говорил ребёнок. – Арнел.

Рыбак ничего ему не ответил и, сжав его руку посильнее, ускорил шаг на пути в приют.

Этот сиротский приют был чуть ли не единственным на всём континенте. За детьми там присматривали бездетные монахини, которые зачастую были слишком строги. Но, увидев этого мальчика, они согласились принять его сразу, без лишних раздумий. Одна из молодых монахинь схватила его за запястье и повела в столовую, где с минуты на минуту всем должны были раздавать обед. Рыбак проводил ребёнка взглядом, после чего навсегда ушёл восвояси, больше не узнав о нём ничего за всю жизнь.

Приют был небольшим, но очень уютным. Центром его была небольшая часовенка из белого кирпича, а вокруг неё было несколько деревянных сараев и бараков. Словно на птичьем дворе приют окружал низенький плетень, ограждая длинные грядки из чернозёма от приютского скота. Росли возле приюта кусты сирени и черёмухи, садовая малина и смородина. За часовней была нарыта поросшая зеленью горка, служившая погребом. Хоть приют был и не богат, но мальчика сразу накормили, одели в льняную рубаху с длинными рукавами и выделили койку в большой комнате, где жили все остальные дети. На удивление, мальчик оказался вовсе не безумным и через неделю уже стал говорить слова на всем понятном языке.

– И как же тебя зовут? – спросила его одна из монахинь, когда тот уже стал понимать речь.

– Арнел, – ответил он.

Со временем Арнел стал говорить даже лучше всех остальных детей в приюте. К счастью для него, в приюте брошенных детей учили читать, писать, считать и, конечно, работать руками. Чтение, письмо и счёт получались у него хорошо, а вот работа в огороде давалась с трудом, за что он частенько получал розгами от воспитательниц.

– Откуда ты такой взялся, что ничего делать не умеешь? – говорили ему монахини.

– Мои родители не держали в руках лопат, они были лорды, – отвечал мальчик.

На что сёстры милосердия совсем не милосердно рассмеялись.

– Вот тебе и дворянский птенчик! – хохотали они.

Но мальчик говорил это серьёзно, так, будто не выдумывал. Позже он стал рассказывать и другие истории. Как он жил в другой стране, за морем. Как отец его был лордом, а мать могучей волшебницей. Как его родной дом стала топить вода, и все в ужасе стали спасаться бегством. Как два огромных корабля с людьми отчалили от берегов его далёкой родины, оставляя ту захлёбываться в горькой морской воде. Как его родители остались спасать уцелевших и тоже пропали вместе с его родиной. Потом мальчик рассказывал истории о том, как в непроглядном тумане оба корабля налетели на скалы, и люди стали спасаться, хватаясь за обломки, и как он сам худыми ручками вцепился в доску, которая не дала ему утонуть.

Но как бы мальчик ни старался, взрослые не верили этим историям и посмеивались над ребёнком. А когда взрослые начинают смеяться над маленьким мальчиком, подавая дурной пример, этому примеру вскоре начинают следовать и дети.

Годы шли, Арнел взрослел, в то время как остальные дети проверяли его на прочность. Всё началось с того, что его походя толкнули локтем, потом отобрали кусок хлеба… Поначалу это было почти незаметно и не сильно донимало Арнела: пище съедобной он предпочитал пищу умственную. Со временем он несколько раз перечитал все книги в бедной приютской библиотеке. Он оказался гораздо умнее своих сверстников, из-за чего плохо выглядел в их глазах. Хотя даже острый ум сверстники прощали ему. Непростительна была лишь его слабость, из-за которой он не мог дать отпор, и чем старше становились он и его окружение, тем больше становилось издевательств. Его стали бить просто так за то, что он не мог дать сдачи. А после ему стали припоминать и его фантастические истории, которые он по детской наивности рассказывал всем.

– Значит, ты из другой страны? – ехидничал щербатый рыжий паренёк. – Господин? Где же твоя господская мамка?!

После таких слов Арнела всегда крепко били.

Совсем плохо стало в тот момент, когда Арнел и другие сироты стали подростками. Самый жестокий возраст у людей – возраст отрочества. Когда фантастические истории из детства стали подзабываться, мигом нашёлся другой повод для издевательств – внешность. Арнел был некрасив. Тонкие исхудавшие ручки и ножки придавали его несуразному виду ещё большую непривлекательность.

– Поглядите на него! – говорил один из пацанов. – Ну и идиотский у тебя вид! Понятно, почему родители тебя бросили, я бы тоже бросил такого уродца.

– У меня хотя бы были родители, – спокойно говорил Арнел в ответ, – а тебя, как опарыша, нашли в куче навоза!

За такие остроты его хорошенько били ногами по лицу, просто запинывали в грязи, когда не видели взрослые. Садились ему на голову, плевались и унижали, кто как мог. Он не мог сопротивляться, а когда пытался ударить в ответ, его избивали ещё сильнее, а затем оставляли лежать на земле в синяках и с блеском слёз в голубых глазах. Таких дней у него было не один и не два. Таких дней были сотни. Каждый раз, оказавшись избитым, он лежал на земле и просил у неба, чтоб оно сделало его таким сильным, чтоб он мог одним своим взглядом наказать обидчиков. Чтоб каждый раз, когда кто-то поднимает на него руку, это рука отсохла и превратилась в мёртвую плеть. Но небеса по обыкновению своему молчали, отчего жизнь в приюте стала для Арнела ужасной и тёмной, как самая тёмная мгла. Но были в ней и приятные моменты.

Чтение книг, изучение карты и наблюдение за природой увлекали его полностью. В книгах он любил читать истории про знаменитых волшебников и колдунов, которые жили в Теравине и своей магией творили настоящие чудеса. Он был очень любознательным и мечтательным, с нетерпением ожидая того часа, когда покинет приют и уйдёт навстречу целому миру. Мечты давали ему силы жить дальше. А кто в подростковом возрасте не мечтает о великом будущем? И так уж случилось, что этот возраст стал для Арнела не только периодом особой мечтательности, но и временем первой любви. Когда Арнелу исполнилось пятнадцать лет, ему очень понравилась одна девочка из приюта: голубоглазая и светловолосая. Для Арнела она была прекрасна, как утренняя заря. Он очень любил тайно наблюдать, как она работает со всеми в саду, пропалывая лечебные травы. Несмотря на то, что они прожили в одном приюте с самого детства, Арнел не знал о ней практически ничего, кроме имени. Он знал, что звали её Элая, и помнил её ещё ребёнком, когда мальчики и девочки жили в одном зале. Но потом, когда все немного подросли, мальчиков и девочек расселили в разные комнаты.

С тех самых пор во всём свете для Арнела не было создания прекраснее, чем Элая. Даже те принцессы, о которых он читал в книжках, не могли, по его разумению, сравниться красотой с ней. Стоило Арнелу только заметить Элаю, как его ноги становились ватными и без того бледное лицо белело ещё больше, а голос покидал его горло.

Но Арнел был не единственным, кому приглянулась эта девочка. Один из приютских задир – рыжий Грег – тоже частенько поглядывал на неё и даже время от времени разговаривал с этой милой девочкой. А потом Грег уходил в хлев, запирался там и делал то, за что ему потом наверняка было стыдно.

Арнел любил Элаю и ненавидел Грега. Но он не мог ни добиться любви первой, ни навредить второму. Он просто ждал, когда жизнь начнёт меняться в лучшую сторону. Но время шло, и ничего в его жизни не происходило, кроме того, что приближался день, когда всех сироток должны были выкинуть из приюта в большой и жестокий мир. А за пределами детского приюта всегда было лучше держаться с кем-то рядом, чем быть совсем одному. Тогда-то по приюту и стали ходить слухи о том, что Грег собирается уйти жить в город и забрать с собой Элаю, чтоб жениться на ней. Женщине в Теравине лучше быть с мужчиной, который мог её прокормить, а Грег хорошо работал руками и плохо головой, что позволило бы ему легко продать свои трудовые мозоли за пару десятков золотых. Но Арнел никак не мог допустить, что его обожаемая Элая загубила свою жизнь, навсегда связав её с этим недоумком.

Однажды вечером, собрав всё своё мужество, Арнел подошёл к Элае, которая в редкое свободное мгновение одна качалась в храмовом саду на качелях.

– Постой, не бойся, – заговорил он, выходя из зарослей молодой рябины. – Это я.

Элая немного напряглась, но не испугалась и ничего не ответила. Лишь упёрлась своей маленькой ножкой в вытоптанную землю возле качелей.

Белым цветом цвела черёмуха, наполняя тёплый вечерний воздух сладким ароматом приближающегося лета. Голос Арнела дрожал, а слова так неохотно сотрясали воздух:

– Может, ты меня помнишь? – говорил он. – Мы с тобой почти одновременно попали в приют и жили вместе в одной комнате. С тех пор ты выросла – стала красивой, то есть, ты и была красивой, но стала ещё красивее.

Элая смотрела на этого несуразного мальчишку с неправильными чертами лица и чёрными нестриженными волосами, который, будто осенний лист на ветру, трясся, произнося каждое новое слово.

– Я давно наблюдаю за тобой: как ты ходишь по саду, работаешь вместе со всеми, смеёшься с подружками, и я всегда хотел сказать тебе, что никогда не видел никого чудеснее тебя, – продолжал он. – Всё, что ты делаешь, так красиво, что я не могу оторваться. И теперь, когда совсем скоро мы уйдём из приюта, и я больше не смогу хоть иногда видеть тебя, я хочу сказать, что я, кажется, тебя люблю.

Элая ещё больше выпучила свои голубые глаза. Но не замечая её удивления, парнишка, знающий жизнь только из книг, думал, что он делает всё правильно.

– Вдали от приюта много мест, я хочу пойти учиться, кто знает, может, у меня есть способности, и я стану волшебником, а если нет, то, может, писарем или кем-то ещё при дворе лорда. Я плохо копаю грядки, но хорошо считаю. А это кому-нибудь нужно. Я хочу тебя попросить: не ходи никуда с Грегом. Он же глупый, а ты такая добрая и красивая… Ты достойна большего, чем стирать его одежду в разбитом корыте!

Сердце Арнела стучало так громко, что у него закладывало уши. Кровь приливала к лицу и билась в висках, оглушая его настолько, что он не услышал не только своих слов, но и как за его спиной потрескивают ветки. Вдруг что-то схватило его за воротник рубахи.

– Уродец, а ты что встал? Кто разрешил тебе выползти из твоей конуры? – услышал он голос из-за спины и обернулся. То был Грег, а вместе с ним целая ватага крепких пацанов с идиотскими крестьянскими рожами.

– Что этот выродок хочет от тебя? – спросил Грег, обращаясь к Элае.

Девушка не вымолвила ни слова и только попыталась покачать головой.

– Как ты мне надоел, уродец, – сказал Грег и что есть силы ударил Арнела по лицу.

Элая хотела вскрикнуть, но только закрыла рот ладонями.

Вся толпа, что была с Грегом, стала запинывать Арнела. Они повалили его в грязь, плевали в него, избивали руками и ногами, а та девочка смотрела, не проронив ни слова. Когда демонстративное издевательство закончилось, и Арнел лежал в весенней грязи весь избитый и униженный, Грег сказал:

– Слушай меня, уродец, если я тебя ещё раз увижу, то запихну тебя головой в выгребную яму и оставлю так, пока кто-нибудь тебя оттуда не вытащит. Я окуну тебя в самую вонь, чтоб ты дышал через другое место! Забейся куда-нибудь в угол и не вылазь оттуда, пока все не уснут. А лучше вообще никогда не выходи: твоё место ниже всех. Не забывай об этом.

Он с силой толкнул голову Арнела, прижав её плотно к земле, а затем выпрямился в полный рост. Арнел ничего не ответил, так как у него была разбита губа. Он просто лежал на спине в крови и в синяках, как это было уже много раз. Толпа бросила его здесь лежать, а Грег забрал Элаю с собой. Последнее, что почувствовал Арнел, был её взгляд.

За годы издевательств Арнел научился терпеть физическую боль, но стерпеть в этот раз он уже не смог. Худшее унижение – то, что происходит на глазах любимого человека. Корчась от боли, физической и душевной, он хотел только одного: бежать. Бежать далеко, подальше от приюта. Невероятным усилием воли он поборол боль, встал сначала на карачки, а затем и на ноги и ушёл. Ушёл из сиротского приюта.

Теперь нетронутые лесные заросли должны были стать его приютом. В тот день быстро смеркалось, а Арнел всё шёл по кромешной тьме куда-то вдаль, без цели и без направления. Когда боль от ударов поутихла, Арнел побежал. Он просто бежал по полям, холмам и логам в ночи, стараясь убежать от всего ужаса, что был в его жизни. Его не останавливало ничто: ни голод, ни жгучие рези, отдающиеся в печени от каждого нового шага, ни даже самый сильный в том году дождь, который начал лить посреди ночи. Тонкие прутики лесных зарослей царапали ему лицо, а кочки сбивали ноги. В безумном побеге сама природа вокруг Арнела обезумела. Порывы ветра ломали ветки деревьев, а небо было всё затянуто тучами. Превозмогая настоящий шторм, Арнел, обливаясь горькими горячими слезами, упал где-то среди лесной глуши. Сон ли это был или он потерял сознание, просто умер, а потом воскрес, Арнел не помнил. Страшные муки он испытывал глубоко в своей груди и никак не мог успокоиться. И только дождь жалел его той ночью, укрывая тысячей капель.