Небесный архив: последний свидетель. Часть 3

                                              * * *

Вера стояла перед входом в Белую комнату, но дверь не открывалась. Она была заперта, а ключ, данный Библиотекарем, давно растаял у неё в руках. Коридор, ведущий к двери, погружался во тьму с каждым мгновением, как будто сам Архив пытался помешать ей сделать последний шаг.

И тогда появился Книжный дракон. Он вышел из тьмы, его чешуя была сделана из переплётов старинных фолиантов, а глаза горели мягким светом, как страницы пергамента перед пламенем свечи. Он был последним из своего рода, хранителем истинных имён, и теперь смотрел на Веру с бездонной грустью.

– Ты не можешь войти, – сказал он, и его голос звучал как шелест сотен страниц. – Не потому, что дверь заперта. А потому что ты всё ещё держишься за что-то.

Вера хотела возразить, но дракон поднял лапу, и она увидела, как его когти начинают тлеть, как бумага, поднесённая к огню.

– Я освещу тебе путь, – прошептал он. – В последний раз.

Он расправил крылья – великолепные, состоящие из тысяч тончайших листов – и внезапно вспыхнул. Пламя было белым и безжизненным, оно не грело, а лишь освещало. Дракон не кричал от боли – он пел, и его песня была похожа на звук ветра в библиотечных стеллажах, на скрип перьев, записывающих последние строки.

Вера зажмурилась от яркого света, а когда открыла глаза, дракона уже не было. На месте, где он стоял, лежала горстка пепла, который вдруг пришёл в движение, складываясь в буквы, в слова, в единственное напутствие:

«ПОМНИ»

Пепел дрогнул и рассыпался, а дверь в Белую комнату наконец подалась, открывшись с тихим вздохом. Вера сделала шаг вперёд, но перед тем, как переступить порог, обернулась на тёмный коридор. Где-то там был Алексей. Где-то там горел последний дракон. Где-то там Архив медленно умирал.

Она повернулась и вошла в свет.

                                              * * *

Вера вошла в зал Летописца бунта, где воздух был густ от запаха несвежих чернил и старой бумаги. Летописец сидел за массивным дубовым столом, его согнутая спина напоминала вопросительный знак, а пальцы, вечно запачканные чернилами, лежали на раскрытом томе. Но книга была пуста – страницы сияли девственной белизной, будто никогда не знали прикосновения пера.

– Ты пришла слушать голоса исчезнувших, – сказал он, не поднимая головы. Его голос звучал странно – будто сотни голосов говорили одновременно, сливаясь в один хор. – Но в моей книге ничего нет. Чернила убежали. Слова отказались ложиться на страницы.

Вера приблизилась и положила ладонь на пустую страницу. В тот же миг её охватила волна звуков – не слов, а именно звуков: шёпот, смешки, предсмертные хрипы, молитвы, проклятия. Они вырывались из книги, как пар из кипящего котла, обжигая ей лицо.

– Они все здесь, – прошептал Летописец. – Но без формы. Без смысла. Как сны, которые ты не можешь вспомнить после пробуждения.

Один голос выделился из хаоса – тонкий, детский. «Мама?», – позвал он, и Вера почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Она хотела ответить, но голос уже растворился в общем гуле.

– Почему ты не записываешь их? – спросила она, отдергивая руку. На пальцах остались чернильные пятна, которые медленно впитывались в кожу.

Летописец впервые поднял глаза. Они были полностью чёрными, без белка и зрачков – две лужицы разлитых чернил.

– Потому что книга закончилась. Кончились страницы. Кончились истории. Остался только шум.

Он захлопнул том, и звуки на мгновение стали громче, а затем стихли, как волна, отхлынувшая от берега. Вера почувствовала странную пустоту – будто в ней самой стало меньше чего-то важного.

– Иди, – сказал Летописец. – Пока ты ещё можешь создавать новые истории. Пока твои слова ещё что-то значат.

Он снова открыл книгу, и Вера увидела, что теперь на страницах появились её собственные воспоминания – но написанные задом наперёд, от конца к началу.

                                              * * *

Во дворе Архива, где когда-то росли бумажные цветы (теперь превратившиеся в жухлую массу, похожую на мокрую папиросную бумагу), сидела старуха с колокольчиком. Его звон разносился по пустым коридорам, чистый и печальный, как первый снег.

– Просыпайтесь, – бормотала она, тряся колокольчиком. – Просыпайтесь, пока не стало слишком поздно.

Но мёртвые не откликались. Они лежали там, где их оставила смерть – некоторые с раскрытыми книгами на груди, другие с перьями в окоченевших пальцах. Их глаза были закрыты, а на лицах застыло выражение лёгкого удивления, будто они не ожидали, что конец наступит так внезапно.

Вера подошла ближе. Старуха повернула к ней лицо, изборождённое морщинами, похожими на строки давно написанного письма.

– Они не слышат, – сказала старуха, и в её голосе дрожали слезы. – Они забыли даже смерть. Как можно разбудить тех, кто забыл, что спал?

Она снова зазвонила в колокольчик, и на этот раз Вера увидела, как звуковые волны расходятся по воздуху, становясь видимыми – они были похожи на строки, написанные невидимыми чернилами.

– Я звонила три дня и три ночи, – продолжала старуха. – Сначала для тех, кто умер недавно. Потом для тех, кто умер давно. А теперь… – её голос сорвался, – теперь я звоню просто так. По привычке.

Она протянула Вере колокольчик. Тот был холодным, как лёд, и слегка обжигал пальцы.

– Попробуй ты. Может, для тебя они проснутся.

Вера взяла колокольчик и позвонила. Звук получился каким-то плоским, нерезонансным. Но один из мёртвых – мальчик лет десяти – вдруг приоткрыл рот, будто хотел что-то сказать. Ничего не вышло, только горстка пыльцы бумажных цветов высыпалась из его рта.

Старуха горько усмехнулась.

– Видишь? Даже когда они пытаются говорить, Архив возвращает им только пыль. – Она взяла колокольчик обратно и прижала к груди. – Уходи, дитя. Оставь нас. Здесь уже никого нет.

Вера посмотрела на мёртвых. Теперь она понимала – они не проснутся. Никогда. Потому что Архив забрал у них даже это право – право на вечный покой. Они просто лежали здесь, забытые даже смертью, ожидая, когда последняя страница будет перевёрнута, и наступит тишина.

Старуха снова зазвонила, но теперь её колокольчик звучал как погребальный звон по самому Архиву.

                                              * * *

В углу самого темного зала Архива, где даже воздух казался сплетенным из паутины забытых слов, Мальчик-паук сидел среди обрывков своей сети. Его длинные пальцы двигались с отчаянной скоростью, сплетая нити, которые он извлекал из собственного запястья – тонкие, полупрозрачные, светящиеся слабым голубоватым светом. Каждая нить была чьим-то именем, последним воспоминанием, последним знаком существования.

Вера наблюдала, как он вплетает в паутину новую нить – она была короче остальных и пульсировала тревожным красноватым светом.

– Это имя Алексея? – спросила она.

Мальчик-паук поднял глаза – огромные, полностью черные, отражающие весь зал, как две капли чернил.

– Последнее, что от него осталось, – прошептал он. – Когда я вплету его, он сможет держаться немного дольше.

Его пальцы совершали сложные движения, но вдруг нить натянулась… и порвалась с тихим щелчком, похожим на звук ломающейся кости. Имя Алексея рассыпалось в воздухе, превратившись в мелкие искры, которые тут же погасли.

Мальчик-паук замер, его руки дрожали над оборванными концами сети.

– Имён больше нет, – прошептал он. – Все нити оборваны. Все истории закончились.

Он поднял лицо к Вере, и она увидела, что по его щекам текут слезы – густые, черные, как чернила. Они падали на паутину, оставляя дыры там, где должны были быть имена.

– Я пытался сохранить их всех, – сказал он, и его голос звучал как шелест перелистываемых страниц. – Но теперь нечего сохранять.

Вера протянула руку и коснулась паутины. В тот же миг перед ее глазами промелькнули сотни лиц – тех, кто исчез, кого забыл Архив. Они смотрели на нее без упрека, лишь с тихой грустью. Затем видение рассеялось, а паутина рассыпалась в прах, оставив после себя лишь горстку пепла на ладонях Мальчика-паука.

                                              * * *

В Зеркальном зале, где стены, пол и потолок были отполированы до блеска, Вера столкнулась с Зеркальными змеями. Они лежали, свернувшись в идеальные кольца, каждое из которых было началом и концом одновременно. Их чешуя состояла из тысяч микроскопических зеркал, в которых отражалась сама комната – снова и снова, до бесконечности.

Когда Вера сделала шаг вперед, одна из змей подняла голову. В ее глазах Веру ждало странное зрелище – она увидела себя, стоящую в этом же зале, но одетую по-другому, с другим выражением лица. Затем еще одну себя. И еще. Варианты Веры тянулись в бесконечность, каждая слегка отличалась от предыдущей, но все они были несомненно ею.

– Мы храним то, что было, и то, что могло бы быть, – прошипела змея. Ее голос звучал как звон разбитого стекла. – Смотри.

Змеи начали двигаться, создавая сложные узоры. В их зеркальной чешуе события разворачивались снова и снова – Вера, принимающая решение остаться; Вера, убегающая; Вера, становящаяся новым Библиотекарем; Вера, исчезающая без следа. Все возможные варианты, все вероятности, свернутые в бесконечную петлю.

– Это бессмысленно, – сказала Вера, чувствуя, как голова начинает кружиться от этого калейдоскопа возможностей. – Все эти варианты… они нереальны.

Самая большая змея, чье тело было толщиной с человеческую руку, медленно подползла ближе. В ее глазах Вера увидела нечто, от чего кровь застыла в жилах – Архив. Но не разрушающийся, а новый. Совершенно идентичный. И себя, входящую в него, как будто впервые.

– Круг замкнется снова, – прошипела змея. – История повторится. Так было. Так есть. Так будет.

Она открыла пасть и схватила себя за хвост, создавая идеальное кольцо. В тот же миг все змеи в зале последовали ее примеру, и комната наполнилась мерцающими кругами, в каждом из которых продолжали разворачиваться варианты судьбы Веры.

Вера закрыла глаза, но видения не исчезли – они горели на ее веках, как после яркого света. Она поняла, что Зеркальные змеи показывали ей не будущее. Они показывали ловушку. Вечное возвращение. Бесконечное повторение одной и той же истории.

Собрав всю силу воли, она сделала шаг назад – к выходу, к последнему шансу разорвать этот круг. Змеи не стали ее удерживать. Они лишь продолжали кусать свои хвосты, сохраняя совершенную, ужасающую симметрию.

                                              * * *

В самом сердце Архива, где воздух был густ от пыли рассыпающихся фолиантов, лежала Последняя Страница. Она отличалась от других – не пожелтевшая от времени, не истрёпанная по краям, а ослепительно белая, будто только что вынутая из пачки. На ней не было ни букв, ни пометок, только едва заметная волнистость в углу, где когда-то могла упасть капля воды или слеза.

Алексей стоял над ней, его тень ложилась на белизну бумаги, но не оставляла отпечатка. Его руки, уже полупрозрачные, дрожали. Он знал, что должен сделать с этой страницей – уничтожить, сохранить, передать Вере – но все варианты казались одинаково бессмысленными.

– Возьми её, – прошептал Тихий Гость, появившись из ниоткуда, как всегда беззвучно. – Это всё, что осталось от всех нас.

Алексей протянул руку, но в тот момент, когда его пальцы должны были коснуться бумаги, Страница вдруг взметнулась в воздух, сложившись сама собой. Складки появлялись одна за другой, точные, выверенные, будто невидимый оригамист работал с непостижимой скоростью. Бумага изгибалась, формируя крылья, хвост, изящную шею – и через мгновение перед Алексеем парил бумажный журавлик, такой лёгкий, что его колебало от каждого движения воздуха.

– Нет! – крикнул Алексей, но его голос уже почти не имел силы. Он сделал прыжок, пытаясь поймать ускользающую фигурку, но журавлик ловко увернулся, взмыв к потолку зала.

Тихий Гость наблюдал, не двигаясь, как Алексей в отчаянии бросался за улетающей птицей. Журавлик описывал изящные круги под сводами, его бумажные крылья шуршали, как настоящие перья, а в свете умирающих фонарей он казался почти живым.

– Она уйдёт, – сказал Алексей, останавливаясь посреди зала, обессиленный. Его дыхание больше не оставляло тумана в воздухе. – И я не смогу её остановить.

Тихий Гость кивнул, и в этом движении было странное понимание.

– Никто не может остановить последнюю страницу. Она должна улететь. Иначе история никогда не закончится.

Журавлик сделал последний круг, как будто прощаясь, затем резко взмыл вверх – к узкому окну под самым потолком, через которое лился тусклый свет угасающего дня. Алексей в последнем порыве бросился вперёд, но было уже поздно. Бумажная птица выскользнула в проём, и на мгновение её силуэт чётко вырисовался на фоне неба – прекрасный, хрупкий, невозвратимый.

Алексей упал на колени. Где-то за стенами Архива журавлик должен был рассыпаться на ветру, превратиться в пыль, смешаться с облаками. Но в эту секунду, застывшую между прошлым и будущим, он всё ещё существовал – где-то там, в мире, который уже почти забыл об Архиве.

Тихий Гость положил руку – или то, что имитировало руку – на плечо Алексея.

– Теперь ты свободен, – прошептал он. – Когда уходит последняя страница, исчезают и все правила.

Зал вокруг них начал медленно темнеть, как выцветающая фотография. Где-то вдалеке, за множеством стен и дверей, Вера делала свой последний выбор. А Алексей сидел на холодном каменном полу и смотрел в окно, где ещё секунду назад был виден силуэт бумажного журавлика. Теперь там осталось только небо – пустое, безграничное, свободное от историй.

Глава 5. Бумажные журавлики

Комната была белой – не ослепительно, не стерильно, а так, будто кто-то долго вымывал из неё все цвета, пока не осталось только призрачное сияние, напоминающее свет сквозь пергамент. Вера стояла, чувствуя, как её собственные контуры становятся менее чёткими, будто её тело постепенно превращалось в черновик, который вот-вот сотрут.

В центре комнаты, за столом, который казался одновременно и бесконечно большим, и крошечным, сидел Создатель. Его руки двигались над раскрьiтой книгой с монотонной точностью станка – перо скользило, оставляя строки, которые тут же исчезали, как будто впитывались бумагой. Он не поднял головы, когда Вера вошла, но его голос, сухой и потрескавшийся, как старая переплётная кожа, заполнил пространство:

– Ты опоздала. Архив уже мёртв.

Он наконец взглянул на неё, и Вера увидела, что его глаза – не глаза вовсе, а две пустые страницы, исписанные микроскопическим почерком. Она прочла обрывки: «последний свидетель», «тень без имени», «ключ от…» – и поняла, что это не просто записи. Это была её история.

– Я не пришла его спасать, – сказала Вера.

– Нет, – согласился Создатель. – Ты пришла его похоронить.

Он отложил перо, и Вера заметила, что его пальцы оставляют на бумаге кровавые отпечатки. Чернила закончились.

– Я могу предложить тебе только одно, – продолжил он. – Стать мной. Писать историю заново. Только свою.

Комната дрогнула, будто от слабого толчка под землёй. Где-то далеко, за стенами, рушились коридоры Архива, рассыпались карточки душ, тени библиотекарей пели реквием на языке, которого больше никто не понимал.

– А если я напишу «я была счастлива» – это сделает её реальной? – спросила Вера.

Создатель не ответил. Он лишь провёл рукой по странице, и Вера увидела, как буквы под его пальцами бледнеют, превращаясь в дорожку пепла.

– Лучше уж никакой истории, чем ложной, – прошептала она.

Тогда комната вздрогнула сильнее, и с потолка начали падать бумажные журавлики. Сотни, тысячи – они кружили в воздухе, как снег во время метели, касались её плеч, рук, лица. Вера поймала одного – крошечного, с надломленным крылом. На тонкой бумаге она разглядела обрывки фраз: «Алексей впервые заговорил…», «Соня обняла меня и…», «Библиотекарь смеялся, когда…»

Она поняла. Это были не просто страницы. Это были потерянные моменты – те, что Архив стёр, переписал или забыл. Журавлики – последние свидетели того, что должно было остаться, но не осталось.

– Они все здесь? – спросила Вера, разжимая ладонь. Журавлик взмыл вверх, сливаясь с роем других.

– Нет, – ответил Создатель. – Только те, что кто-то пытался сохранить.

Один из журавликов, крупнее остальных, опустился перед ней на стол. На его крыле было написано: «Последняя страница».

– Ты могла бы дописать её, – сказал Создатель.

Вера протянула руку, но в тот же миг где-то в глубине Архива раздался голос Алексея – хриплый, разорванный, будто каждое слово рвало ему горло. Он звал её.

– Он умрёт, если продолжит говорить, – заметил Создатель без эмоций.

– Я знаю, – сказала Вера.

– И ты всё равно уйдёшь?

Она посмотрела на журавликов, на старика с пустыми глазами, на книгу, которая писала сама себя, и вдруг рассмеялась – тихо, почти невесело.

– Вы знаете, что самое смешное? Я даже не помню, как пахнет дождь. Только то, что он был.

Создатель наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то далёкому.

– Дождь пахнет страницами, которые нельзя исписать, – сказал он.

И тогда Вера сделала шаг назад – к двери, к Алексею, к концу.

Журавлики закружились быстрее, заполняя комнату белым вихрем. Последнее, что она увидела, – как Создатель снова берётся за перо и начинает писать. На этот раз всего одно слово, снова и снова:

«Конец».

А за дверью ждал только шёпот Тихих Гостей, оставленный на песке:

«Архив умрёт, когда перестанут искать последнюю страницу».

Но её уже не было.

                                              * * *

Песок под ногами Веры был холодным, как пепел. Она шла по следам, которых не видела, но чувствовала – они вели куда-то вглубь Архива, туда, где стены уже начинали рассыпаться, обнажая пустоту за ними. Воздух дрожал от тишины, но не той, что предшествует буре, а той, что остается после.

И тогда она увидела его.

Тихий Гость стоял у стены, покрытой полустертыми надписями. Он не повернулся, не сделал ни единого движения, но Вера знала – он ждал её. Его фигура была едва различима, будто нарисована карандашом, который вот-вот сотрут.

– Ты уходишь? – спросила Вера.

Он не ответил. Вместо этого его рука медленно поднялась, и пальцы коснулись стены. Песок послушно осыпался, оставляя чёткие, ясные буквы:

«Архив умрёт, когда перестанут искать последнюю страницу».

Фраза висела в воздухе, будто выжженная в самой реальности. Вера почувствовала, как что-то внутри неё сжимается – не страх, не горе, а странное, почти смешное понимание.

– Это всё? – она рассмеялась, и смех её был хриплым, как шорох переворачиваемых страниц. – Всё твоё великое знание, вся твоя загадочность – и в итоге только одна строчка?

Тихий Гость слегка наклонил голову, словно соглашаясь с её сарказмом. Потом медленно, почти невесомо, провёл рукой по своему лицу – и оно начало исчезать. Не растворяться, не стираться, а просто уходить, как будто его никогда и не было.

Вера хотела что-то сказать – крикнуть, спросить, потребовать, – но в этот момент где-то в глубине коридоров раздался голос Алексея. Он звал её, и каждое слово звучало так, будто рвало ему горло изнутри.

Она обернулась – Тихий Гость исчез. На песке осталась только его последняя надпись, да следы, ведущие в никуда.

                                              * * *

Карточка души лежала у неё в руках – тонкая, почти невесомая, испещрённая строками её жизни. Вера перебирала пальцами края, чувствуя, как бумага дрожит, будто живая.

– Ты уверена? – Алексей стоял напротив, его лицо было бледным, а в уголках губ засохли капли крови. Говорить ему было больно, но он всё равно не молчал.

– Нет, – ответила Вера. – Но я всё равно это сделаю.

Она потянула за края – медленно, будто давая Архиву последний шанс остановить её. Бумага сопротивлялась, как будто не желая рваться, но потом – резкий, сухой звук.

Карточка разорвалась пополам.

На мгновение всё замерло. Потом стены Архива содрогнулись, будто от удара, и Вера почувствовала, как что-то внутри неё стирается. Не исчезает – именно стирается, будто ластиком проводят по её воспоминаниям. Она взглянула на Алексея – и увидела, как его глаза расширяются от ужаса.

– Ты… – он попытался схватить её за руку, но его пальцы прошли сквозь неё, как сквозь дым. – Вера!

Она посмотрела на свои руки – они стали прозрачными, как старый пергамент.

– Ну вот, – она усмехнулась. – Похоже, я больше не существую.

– Нет! – Алексей схватил обрывки её карточки, сжимая их в кулаке. – Я помню тебя. Я буду помнить.

И тогда Вера поняла – он станет её последней страницей. Единственной, которую Архив не сможет стереть.

Где-то далеко, в глубине коридоров, рухнула очередная стена. Архив умирал.

Алексей стоял перед ней, сжимая в руках клочки бумаги, и Вера вдруг осознала, что больше не боится.

– Спасибо, – прошептала она.

И исчезла.

                                              * * *

У входа в Белую Комнату, там, где мраморный пол переходил в невесомую дымку, свернулись клубком три белых волка. Их шерсть сливалась с белизной стен, лишь черные носы и полуприкрытые веки выдавали их присутствие. Они спали беспокойным сном – время от времени лапы подрагивали, а губы шевелились, будто рассказывая кому-то свои сны. Вера присела рядом, наблюдая, как их бока медленно поднимаются и опускаются в ритме, который уже не принадлежал этому миру.

– Они видят последние истории, – сказал вдруг Алексей, стоявший позади. Его голос звучал хрипло, каждое слово давалось с усилием. – Те, что Архив не успел стереть.

Вера протянула руку, но не решилась коснуться спящих зверей. Вместо этого она прислушалась – и услышала. Между их дыханием, тише шелеста страниц, звучали обрывки повествований: детский смех, который никто уже не помнил; последние слова умирающего поэта; признание в любви, так и не дошедшее до адресата. Архив умирал, но его последние сны еще теплились в этих белых шкурах.

– Что с ними будет, когда… – начала Вера.

– Они уснут навсегда, – перебил Алексей. – Или, может быть, проснутся где-то еще. В мире, где нет архивов и карточек.

Один из волков вздрогнул, и Вера увидела, как из уголка его глаза скатывается слеза. Она испарилась, не достигнув пола.

В этот момент воздух перед ними дрогнул, и из ниоткуда возник Демон зеркал. Его фигура, составленная из тысяч осколков, переливалась и дрожала, как отражение в воде. Он не имел лица – только бесконечную череду искаженных гримас, мелькающих в его зеркальной плоти.

– А вот и наша разрушительница, – прошипел он, и его голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. – Пришла добить то, что осталось?

– Я ничего не разрушаю, – ответила Вера. – Я просто позволяю этому закончиться.

Демон закачался, и его осколки зазвенели, как хрустальные колокольчики.

– О, как благородно! – он склонился в преувеличенном поклоне. – Мы все просто умрем от умиления. Ты слышишь это, волки? Она пришла дать нам милосердный конец!

Один из волков приоткрыл глаз, взглянул на Демона, затем на Веру, и снова закрыл его. В этом взгляде читалось: «Мы уже слишком устали для этой драмы».

Демон выпрямился и внезапно стал серьезен. Все его осколки замерли.

– Ты хочешь знать, что будет после? – спросил он, и теперь его голос звучал почти по-человечески. – Посмотри.

Он ударил себя в грудь, и его зеркальная форма разлетелась на тысячи осколков. Они не упали, а зависли в воздухе, и в каждом Вера увидела отражение – но не свое.

В одном осколке она была старой женщиной, сидящей у камина и перечитывающей пожелтевшие письма. В другом – маленькой девочкой, которая еще не знала, что такое Архив. В третьем – ее не было вовсе, но Алексей стоял перед зеркалом и разговаривал с кем-то невидимым.

– Это то, что могло бы быть, – прошептал голос Демона, уже почти неразличимый. – И то, что никогда не будет.

Осколки начали темнеть, один за другим. Последним погас тот, где Вера и Алексей сидели за одним столом и смеялись над чем-то, что теперь навсегда останется неизвестным.

Тишина, наступившая после, была такой полной, что Вера услышала, как Алексей за ее спиной сдерживает кашель. Она обернулась – он стоял, прижав окровавленный платок к губам, но в его глазах читалось странное облегчение.

– Ну что, – прошептал он, – теперь ты знаешь, как могло бы быть. Стало легче?

Вера посмотрела на спящих волков, на осколки, которые теперь были просто осколками, на свою полупрозрачную руку.

– Нет, – ответила она. – Но теперь я знаю, что не жалею.

Где-то в глубине Архива рухнула еще одна стена. Белые волки даже не шевельнулись.

                                              * * *

Проснулась Вера оттого, что по лицу скользнул солнечный зайчик – настырный, назойливый, совершенно обыкновенный. Она лежала на жесткой скамейке в городском парке, и сквозь листья клена над ней пробивалось утреннее солнце. В горле першило, будто она всю ночь кричала, но крика этого никто не слышал.