Небесный архив: исправленные судьбы. Часть 2

Дверь с колокольчиком, запах трав и чего-то химически-сладкого. За прилавком – Аптекарь, мужчина с лицом, на котором не осталось ни одной морщины, будто кто-то аккуратно вырезал их ножницами.

– Вера, – улыбнулся он, показывая слишком белые зубы. – Я тебя ждал.

– Мне нужно… – она перевела дух, – что-нибудь от воспоминаний.

Аптекарь рассмеялся, достав с полки стеклянную банку с разноцветными таблетками. Они переливались, как мыльные пузыри.

– «Забвение»? Или «Покой»? Первое стирает боль. Второе – всё подряд. – Он наклонился ближе. – Но у меня есть кое-что особенное. Для особых клиентов.

Он достал маленькую коробочку, обитую бархатом. Внутри лежала одна таблетка – совершенно чёрная, поглощающая свет.

– «Сон наяву». Кусочек чужого сна. Примешь – и на час станешь кем-то другим. Кем-то счастливым.

Вера потянулась было к таблетке, но вдруг остановилась. В витрине за спиной Аптекаря отражалась улица – и на ней, медленно приближаясь, шла Соня с Корректорами. Их тени растягивались, сливаясь в одну чёрную реку.

– Что я потеряю? – спросила Вера, отводя руку.

Аптекарь вздохнул:

– Что-то неважное. Любимый цвет. Запах детства. Имя первой учительницы. – Он поймал её взгляд. – Мелочи, Вера. Только мелочи.

За дверью раздались шаги. Тяжёлые, размеренные. Вера узнала эту походку – так ходили те, кто никогда не спешил, потому что знал: убежать от них всё равно невозможно.

– Решайся, – прошептал Аптекарь, подталкивая к ней коробочку. – Или тебя сотрут полностью.

Вера посмотрела на таблетку. На отражение Сони в витрине. На свои руки, где уже не хватало нескольких отпечатков пальцев – Корректоры работали методично. Она глубоко вдохнула.

– Нет, – сказала она и отшвырнула коробочку. Та упала на пол, и чёрная таблетка разбилась, выпустив в воздух клубы дыма, в котором мелькали чужие сны.

Аптекарь скривился:

– Глупо. Очень глупо.

– Нет, – раздался голос из угла. Там, в кресле-качалке, сидел Тихий Гость, его лицо было скрыто тенью. – Это единственный умный поступок за сегодня. – Он поднял руку, и флаконы на полках задрожали. – Беги, Вера. Пока не стёрли последнее, что у тебя осталось – твоё упрямство.

Дверь аптеки распахнулась. Вера не обернулась – она уже бежала вглубь лабиринта полок, где тени были гуще, а сны в баночках на полках шептали ей вслед что-то, похожее на слова поддержки. Или, может быть, это просто скрипели старые доски. В Архиве никогда нельзя было быть уверенным.

                                              * * *

Река Времени текла через город чернильной лентой, отражая небо, которого не было. Вера сидела на мосту, свесив ноги над водой, и смотрела, как её отражение расплывается и снова собирается в знакомые черты. В кармане жгло письмо от Библиотекаря, превратившееся в пепельный ключ, а в груди – воспоминание о Соне, которая теперь служила тем, кто стёр её из реальности.

Вода вдруг потемнела. Не просто стала глубже – изменила саму свою природу, превратившись в густые чернила. По их поверхности поплыли лебеди. Не белые, а чёрные, как ночь без звёзд, с перьями, впитывающими свет. Они скользили по воде, оставляя за собой следы, которые не исчезали, а складывались в буквы, слова, предложения.

Один из лебедей подплыл ближе и взмахнул крылом. Перо отделилось, упало на доски моста у ног Веры и превратилось в лист бумаги, сложенный вчетверо. Дрожащими пальцами она развернула его.

«Они стёрли меня, но я помню тебя. Помню, как мы прятались в шкафу от грозы. Как ты боялась грома. Как мы делили одно мороженое на двоих. Они вырезали это из тебя, но не смогли вырезать из меня. Иди к зеркалу в конце моста. Там ответ».

Подписи не было. Только пятно, похожее на слезу или каплю чернил. Вера подняла глаза – лебеди исчезли, а вода снова стала обычной, лишь слегка мутноватой. Но теперь в ней отражался не только мост, но и то, чего не было: маленькая девочка в зелёном платье, машущая ей рукой. Соня. Та самая, настоящая.

Зеркало в конце моста висело здесь испокон веков – во всяком случае, так казалось. Овальное, в раме из почерневшего серебра, оно отражало не то, что было перед ним, а то, что могло бы быть. Вера подошла ближе и замерла.

В зеркале стояла Соня. Не та, что служила Корректорам, а настоящая – с веснушками на носу и шрамом на подбородке от падения в семь лет. Она улыбалась, и в её глазах не было ненависти, только грусть.

– Прикоснись, – сказала Соня в зеркале, и её голос звучал так, будто доносился из глубокого колодца. – Прикоснись, и мы поменяемся местами. Ты отдохнёшь. А я.… я наконец увижу, что они с тобой сделали.

Вера протянула руку. Пальцы дрожали. В последний момент она увидела в отражении за спиной Сони тень – высокую фигуру в плаще с капюшоном. Капитан Лев. Он стоял и ждал, сложив руки на рукояти меча из застывшей памяти.

– Это ловушка, – прошептала Вера.

Соня в зеркале покачала головой:

– Нет. Это выбор. Они уже близко. Ты устала. Дай мне помочь.

Пальцы Веры почти коснулись стекла. Оно уже не было холодным – от него веяло теплом, как от дыхания живого существа. Где-то за спиной раздались шаги. Тяжёлые. Размеренные.

– Они стирают тебя по кусочкам, – торопила Соня. – Скоро от тебя ничего не останется. Я могу спасти то, что ещё есть.

Вера вдруг поняла, что плачет. Слёзы катились по щекам и падали на зеркало, оставляя мутные следы. В каждом отражении этих слезинок мелькали обрывки воспоминаний: две девочки в песочнице, ссора из-за книги, пустая комната, где когда-то стояла вторая кровать…

– Нет, – вдруг сказала Вера и отдернула руку. – Если я прикоснусь, они сотрут тебя окончательно. А я.… я буду заперта в зеркале, как все остальные ошибки системы.

Соня в зеркале застыла. Потом медленно улыбнулась – той самой улыбкой, которая всегда означала, что она что-то задумала.

– Умница, – прошептала она. – Тогда беги. Беги и помни: чёрные лебеди прилетают только к тем, кого ещё можно спасти.

Зеркало треснуло. Трещина прошла ровно по лицу Сони, разделив её образ на две части. Вера отпрянула – как раз вовремя, чтобы увидеть, как в отражении за её спиной Капитан Лев выхватывает меч.

Она бросилась вниз по лестнице, ведущей с моста. В кармане жгло письмо-перо, в ушах звенел смех Сони – не злой, а горький, как вкус тех самых вишнёвых пирожков из булочной Тани. Последний взгляд через плечо – зеркало разлетелось на осколки, и в каждом из них мелькнуло чьё-то лицо. Знакомое. Любимое. Утраченное.

Чёрный лебедь взмахнул крыльями над рекой и исчез в тумане, оставив после себя только дрожащие на воде слова: «Помни меня». А потом и они растворились, как всё, что когда-либо попадало в реку Времени.

                                              * * *

Убежище, которое Алексей называл «между строк», находилось в стене старой типографии – узкая щель между кирпичами, которая по всем законам физики не должна была вмещать даже кошку, не то что двух взрослых людей. Но Архив жил по своим правилам, и пространство здесь подчинялось не геометрии, а силе слов. Вера прижалась спиной к холодной стене, чувствуя, как кирпичи дышат под пальцами, выпуская запах старой бумаги и типографской краски.

– Спи, – прошептал Алексей, накрывая её своим потрёпанным плащом. Он разжёг маленькую свечу, фитиль которой был скручен из вырванных книжных страниц. Пламя горело синим – таким же, как ключ на её ладони. – Я постучу по стене, если что.

Вера хотела возразить, что спать сейчас – безумие, что Корректоры уже на пороге, что Соня где-то там, в зеркальном мире… Но усталость накрыла её, как волна. Глаза закрылись сами.

Сон пришёл сразу – не медленное погружение, а резкое падение в тёмную воду. Вера очнулась (хотя как можно очнуться во сне?) в комнате, которую никогда не видела. Обои в мелкий цветочек, кружевные занавески, на столе – фотография в деревянной рамке: она сама, только… другая. Светловолосая, улыбающаяся, в платье, которое Вера ни за что бы не надела.

– Нравится? – раздался голос за спиной.

Вера резко обернулась. В кресле-качалке сидело существо, похожее одновременно на старуху и девочку. Его пальцы были длинными, слишком длинными, и перебирали что-то вроде нитей, только эти нити светились и пульсировали, как живые.

– Бродячий сон, – догадалась Вера. Она слышала о таких – они крадут чужие сны и показывают то, что потеряно. Или то, что могло бы быть.

Существо засмеялось, и в его смехе звенели колокольчики:

– Не совсем. Я показываю то, что есть. Где-то. В каком-то Архиве. – Оно дёрнуло нить, и комната вдруг изменилась – теперь это была кухня с плитой, на которой что-то кипело. – Ты могла бы жить так. Быть ею. Анной. У неё есть муж. Ребёнок. Она любит ванильные пирожные и терпеть не может вишнёвые. Совсем как ты. Точнее, как ты думала, что это ты.

Вера подошла к окну. За стеклом был город, но не тот, из которого она бежала. Здесь небо было голубым, настоящим, а не выцветшим, как страницы старой книги. По улице шла женщина с коляской – её двойник из фотографии. Она смеялась, говорила что-то ребёнку, и в её глазах не было ужаса пустоты.

– Это… другая версия меня?

– Версия? Нет. – Бродячий сон дёрнул ещё одну нить, и комната снова изменилась. Теперь они стояли в библиотеке, и вокруг были сотни книг, на корешках которых красовалось её имя. – Это всё ты. В разных Архивах. В одних ты счастлива. В других – мертва. В-третьих… – нить дрогнула, – в-третьих ты стала Капитаном Корректоров.

Вера увидела себя в зеркале за стойкой библиотекаря – в мундире, с мечом из застывшей памяти за спиной. У этой Веры были холодные глаза и тонкие губы, поджатые в ниточку.

– Почему ты показываешь мне это?

– Потому что ты просила, – существо пожаловало плечами, и его кости затрещали, как переплеты старых фолиантов. – Во сне все просят одного – увидеть, что было бы, если бы. Только вот «если бы» – самое опасное слово в Архиве.

Комната начала расплываться. Где-то далеко, сквозь толщу сна, Вера услышала стук – три коротких, два длинных. Алексей. Корректоры близко.

– Просыпайся, – прошептал Бродячий сон, и его голос вдруг стал очень серьёзным. – Но помни: то, что ты увидела, – не просто сон. Это твои жизни в других Архивах. И если ты встретишь там себя… беги.

Вера резко села, ударившись головой о низкий потолок убежища. Во рту был странный привкус – сладкий, как ваниль, и горький, как вишнёвые косточки. И имя. Чужое имя, которое она никак не могла вспомнить, но которое вертелось на языке, как заноза.

– Анна, – выдохнула она наконец и тут же схватилась за голову – откуда она знает это имя? Это же та женщина из сна… Но нет, Анна – это её подруга, которую стёрли Корректоры. Или… или…

– Ты говорила во сне, – Алексей прижал палец к её губам. Его глаза в свете синей свечи казались бездонными. – Они близко. Надо двигаться.

Вера кивнула, но в голове звучал голос Бродячего сна: «Если ты встретишь там себя… беги». Она посмотрела на свою ладонь – ключ горел синим, как свеча, как будто отвечая на её мысли.

За стеной раздались шаги. Тяжёлые. Размеренные. Капитан Лев не спешил – он знал, что они никуда не денутся. Вера сжала кулак, чувствуя, как ключ жжёт ей кожу.

– Нет, – прошептала она. – Мы не побежим.

Алексей удивлённо поднял бровь. Вера достала из кармана перо – то самое, что дал ей Тихий Гость.

– Мы напишем новый сон.

И когда перо коснулось стены, кирпичи разошлись, открывая туннель в неизвестность – туда, где не было ни Корректоров, ни Архива, ни даже её самой. Только белый лист и бесконечность возможностей.

Глава 3. Бунт душ

Сад Отражений начинался там, где заканчивалась память. Вера шла по узкой тропинке, окружённой цветами необычайной красоты – каждый бутон был застывшей улыбкой, каждый лепесток сохранял форму давно забытого смеха. Одни улыбки сияли детской беззаботностью, другие кривились в гримасе вежливого притворства, третьи – застыли в последней усмешке перед тем, как их владельцев стёрли из Архива.

– Здесь безопасно, – прошептал Алексей, проводя пальцами по «цветку» – улыбке старухи с добрыми морщинами вокруг глаз. Лепестки дрогнули, издав едва слышный звук, похожий на вздох. – Корректоры не приходят туда, где всё напоминает о том, что они уничтожили.

Вера наклонилась к странному цветку. Улыбка была знакомой – такой улыбалась её бабушка, которую стёрли в первую очередь, как «ненужный элемент прошлого». Она протянула руку, но Алексей резко остановил её:

– Не трогай. Воспоминания здесь не только хранятся – они живут. И могут утащить за собой.

Река Времени огибала Сад, чёрная и беззвучная. Её воды не отражали ничего – только вбирали в себя всё, что попадало на поверхность. Вера наблюдала, как с другого берега в воду падает листок с чьей-то фотографией. Бумага коснулась поверхности и исчезла без всплеска, без кругов – будто её никогда не существовало.

– Куда она уносит? – спросила Вера.

– Туда, откуда не возвращаются, – раздался голос за спиной.

Тихий Гость стоял под аркой из сплетённых улыбок, его безликая фигура казалась ещё более призрачной среди ярких цветов. Он двигался бесшумно, оставляя на земле следы, которые тут же исчезали, как буквы на странице, которую кто-то решил переписать.

– Ты сказал, у нас есть союзники, – Вера повернулась к нему, чувствуя, как ключ на ладони начинает нагреваться. – Где они?

Тихий Гость сделал странный жест – будто разрывал невидимую паутину перед лицом.

– Всё Архив – это паутина, – произнёс он, и его голос звучал так, будто доносился из множества уст одновременно. – Но даже паутина горит, если поднести спичку.

Он протянул руку, и Вера увидела, что его пальцы начинают терять форму – распадаться на отдельные слова, буквы, знаки препинания.

– Что с тобой? – Алексей сделал шаг вперёд, впервые за день нарушив своё обычное молчание.

– Я отдал слишком много имён, – ответил Тихий Гость, и теперь его голос звучал лишь в их головах. – Чтобы спасти вас. Чтобы спасти её. – Его «взгляд» упал на Веру. – Архив – это не книга. Архив – это огонь. Им можно согреться. Или сжечь себя дотла.

Его фигура дрогнула, стала прозрачной. На мгновение Вера увидела сквозь него весь Сад – цветы-улыбки, чёрную реку, пустые берега. Потом раздался звук, похожий на шёпот страниц, быстро перелистываемых чьей-то невидимой рукой, – и Тихий Гость исчез.

На месте, где он только что стоял, остался лишь светящийся след в форме человека. А потом и он изменился – сжался, уплотнился, превратившись в старика с фонарём. Не того Фонарщика, что освещал путь потерянным душам – этого Вера видела впервые. Его фонарь светил золотым светом, в котором танцевали пылинки, похожие на буквы.

– Он ушёл, – сказал Фонарщик, и его голос был удивительно тёплым для этого холодного места. – Но оставил вам свет. Недолгий. Но яркий.

Алексей потянулся к фонарю, но старик отстранился:

– Не вам. Ей. – Он протянул фонарь Вере. – Только тот, кто помнит, как гореть, может зажечь другие.

Вера взяла фонарь – и вдруг свет из золотого стал синим, точно таким же, как ключ у неё на ладони. В его лучах цветы-улыбки зашевелились, зазвучали, как колокольчики, а на чёрной поверхности Реки Времени появились отражения – тысячи лиц, смотрящих на неё с немым вопросом.

– Кто они? – прошептала Вера.

– Те, кого стёрли, – ответил Фонарщик. – Те, кто ждёт, когда кто-то вспомнит их имена. Те, кто станет твоим бунтом.

Вода в реке вдруг забурлила, хотя ветра не было. Лица в отражениях закричали беззвучно, и Вера поняла – они смотрят не на неё. Они смотрят куда-то за её спину.

Она обернулась. На другом конце Сада, у чёрных ворот, сделанных из спрессованных страниц, стояли три фигуры в длинных плащах. Корректоры. Но не обычные – их капюшоны были украшены серебряными ключами. Элита. Те, кто стирал не просто людей – целые главы истории.

Фонарщик вздохнул и медленно поднял руку:

– Бегите. Пока светит фонарь, они не увидят вас. Но долго он не продержится – ничто вечное не бывает ярким.

Алексей уже тянул Веру за собой вглубь Сада, к каменной арке, увитой улыбками детей. Вера бежала, чувствуя, как фонарь в её руке становится тяжелее – будто вбирает в себя весь тот страх, что копился у неё в груди с момента побега.

Где-то позади раздался крик – не человеческий, а какой-то механический, словно рвалась пружина в огромных часах. Вера не обернулась. Она знала – это кричали ворота, когда Корректоры прошли сквозь них.

И где-то в глубине души она понимала: это кричал сам Архив, почувствовав, что где-то в его бесконечных коридорах зажегся первый огонь настоящего бунта.

                                              * * *

Рынок теней разворачивался на площади, где когда-то стоял памятник Первому Читателю – теперь здесь торговали тем, что осталось от исчезнувших. Вера шла между лотками, заваленными странными товарами: пустыми рамками для фотографий, в которых шевелились тени, флаконами с закатанными внутрь вздохами, перчатками, сохраняющими форму чужих рук. Воздух пахнул пылью и чем-то сладковато-приторным – как страницы книги, которую слишком долго не открывали.

Купец теней сидел в конце ряда, за столом, покрытым чёрным бархатом. На его лотке не было ничего, кроме маленьких коробочек из тёмного дерева. Он улыбнулся, увидев Веру, и в его улыбке не было ни капли тепла.

– Вера К., – произнёс он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. – Я слышал, ты собираешь армию. Из кого? Из теней?

– Я ищу союзников, – ответила Вера, чувствуя, как фонарь в её руке пульсирует в такт её сердцу.

Купец рассмеялся. Его зубы были слишком белыми, слишком ровными – как страницы новой книги, ещё не тронутой временем.

– Союзников? В Архиве? – Он наклонился ближе, и Вера увидела, что его глаза – совсем как страницы: пустые, готовые к заполнению. – Здесь есть только товар и покупатель. Что ты предлагаешь взамен?

Он открыл одну из коробочек. Внутри лежало что-то, напоминающее кусочек тумана – если бы туман мог шевелиться и принимать формы: то детского лица, то увядшего цветка, то пустой комнаты с колыбелью в углу.

– Воспоминание, – прошептал Купец. – Чьё-то ненужное. Чьё-то потерянное. Хочешь узнать, каково это – быть любимой? Или забытой? Или… – он ухмыльнулся, – тем, кто стирает других?

Вера потянулась к коробочке, но Алексей схватил её за запястье. Его пальцы дрожали.

– Не надо, – прошептал он. – Это ловушка.

Купец рассмеялся снова:

– Всё – ловушка, милый Молчальник. Даже твоё молчание. Особенно твоё молчание. – Он повернулся к Вере: – Я возьму твой страх. Весь. Каждый грамм. И дам тебе взамен воспоминания тех, кто уже прошёл этим путём. Ты будешь знать все их ошибки. Все их падения. Все их… – он сделал паузу, – побеги.

Фонарь в руках Веры вспыхнул ярче, отбрасывая синие блики на коробочки. В их свете Вера увидела – каждая коробочка соединена тонкой чёрной нитью, уходящей куда-то под землю. И нити эти пульсировали, будто по ним текла кровь.

– Нет, – сказала Вера. – Я не отдам свой страх. Он мой. Он… – она замялась, – он делает меня осторожной.

Купец нахмурился. Его лицо вдруг стало совсем другим – старым, измождённым, с глубокими морщинами, похожими на строки в книге.

– Глупо, – прошипел он. – Очень глупо. Но ничего. – Он захлопнул коробочку. – Ты ещё вернёшься. Когда поймёшь, что один страх стоит тысячи чужих ошибок.

Он махнул рукой, и рынок вокруг них вдруг заколебался, как мираж. Лотки, люди, даже воздух – всё распалось на чёрные и белые точки, как страницы старой книги, которые кто-то трясёт.

                                              * * *

Вера открыла глаза. Она стояла у входа в Сад Отражений. Алексей рядом смотрел на неё с тем же беспокойством, что и минуту назад. Фонарь в её руке горел ровным синим светом.

– Мы уже… – начала она, но Алексей перебил её:

– Да. Снова.

Он выглядел измождённым. Его руки, обычно такие точные в движениях, дрожали. На запястьях краснели странные отметины – как будто от верёвок.

– Сколько раз? – спросила Вера, чувствуя, как в груди поднимается знакомая тошнота.

– Три. Или четыре. – Алексей провёл рукой по лицу. – Демон Повторов любит тех, кто отказывается от сделок.

Вера огляделась. Сад выглядел точно так же: цветы-улыбки, чёрная река, пустые берега. Даже облака на небе застыли в той же форме, что и в прошлый… в прошлый раз? Или это был первый раз? Память начинала путаться.

– Нам нужно уйти, – сказала она. – Пока…

– Пока мы не забыли, что это повторяется, – закончил Алексей. – Но как? Он держит нас здесь.

Вера посмотрела на фонарь. Его свет казался единственным, что не подчинялось странным правилам этого места. Она подняла его выше – и вдруг заметила, что свет падает на землю в форме букв. Буквы складывались в слова, слова – в предложение:

«ТОЛЬКО ТОТ, КТО МОЖЕТ НАПИСАТЬ КОНЕЦ, ВЫЙДЕТ ИЗ ПОВТОРА»

Алексей увидел это одновременно с ней. Он не сказал ничего – просто достал из кармана перочинный нож и вскрыл себе ладонь. Кровь – тёмная, почти чёрная в синем свете фонаря – выступила каплями. Он поднял руку и начал писать в воздухе:

«С»

Каждая буква горела несколько секунд, затем исчезала. Алексей писал медленно, с усилием, будто воздух сопротивлялся ему.

«Т»

Вера почувствовала, как вокруг них что-то меняется. Цветы перестали шевелиться. Река замедлила своё течение.

«О»

Алексей скривился от боли. Его пальцы обугливались, как бумага, подожжённая с краю. Но он продолжал.

«П»

Последняя буква вспыхнула ярче других и не исчезла. Она повисла в воздухе, пульсируя, как живая. Вдруг раздался звук, похожий на рвущуюся страницу – и мир вокруг них треснул.

Сад, река, цветы – всё распалось на кусочки, как разбитое зеркало. Вера почувствовала, как падает, но не вниз – а куда-то в сторону, в пространство между строками, между моментами, между воспоминаниями.

Последнее, что она увидела перед тем, как тьма поглотила её – это Алексей, протягивающий к ней обугленные руки. И слова, которые он прошептал, нарушив своё молчание:

– На этот раз запомни. Запомни нас.

                                              * * *

Тени в Саду Отражений становились длиннее, цепляясь за подол платья Веры, будто пытаясь удержать её здесь – в этом месте, где время текло вспять, а цветы были не цветами, а чужими улыбками, застывшими в момент счастья, которого уже не существовало. Вера шла, ощущая под ногами хруст опавших лепестков, каждый из которых оставлял на коже лёгкий ожог, как прикосновение украденного воспоминания.

– Здесь нельзя останавливаться, – прошептал Алексей, его пальцы, уже наполовину прозрачные от чернил, сжали её запястье. – Река Времени ближе, чем кажется.

Он был прав. Где-то за очередным поворотом аллеи, заросшей кустами с листьями в форме старых писем, слышался глухой рокот – будто кто-то перелистывал гигантские страницы. Это была Река, пожиравшая моменты, которые Архив счёл ненужными. Вера знала: если подойти слишком близко, вода потянет её вглубь, и тогда она забудет не только своё имя, но и то, зачем вообще пришла сюда.

Но сейчас её внимание привлекло другое.

На скамье, сплетённой из сухих ветвей, сидела девочка. Лет десяти, не больше. Её платье было сшито из обрывков газет, а волосы – словно сотканы из тумана. Перед ней лежало зеркало в раме, покрытой трещинами, но вместо отражения в нём колыхались тени – неясные, пугающие, живые.

– Подожди, – Вера сделала шаг к скамье.

Девочка подняла голову. У неё не было глаз – только два тёмных провала, в которых мерцали чужие страхи.

– Ты новая, – сказала она, и её голос звучал так, будто доносился из-под толщи воды. – Ты боишься.

– Все боятся, – ответила Вера, но девочка покачала головой.

– Нет. Ты боишься не боли, не смерти. Ты боишься, что тебя никогда не существовало.

Зеркало в её руках дрогнуло, и Вера увидела… себя. Но не такую, какой была сейчас – а ребёнком. Маленькая девочка стояла в пустой комнате, а вокруг неё медленно растворялись стены, мебель, даже воздух. Исчезали родители, которых она не помнила. Исчезали игрушки, книги, запахи. Оставалась только пустота.

– Это не я, – прошептала Вера.

– Это все мы, – девочка провела пальцем по стеклу, и изображение сменилось. Теперь в зеркале был Архив – бесконечные коридоры, полки, книги. И тысячи таких же, как она. Тысячи Вер, каждая из которых верила, что она настоящая.

Алексей резко дёрнул её за руку.

– Не смотри. Это ловушка.

– Но…

– Она показывает не правду, – его голос, обычно тихий, теперь звучал резко, как скрип пера по бумаге. – Она показывает то, во что хочешь поверить.

Девочка рассмеялась – звук, похожий на падение книги в пустой зал.

– Он прав. Но разве от этого легче?

Вера хотела ответить, но в этот момент из-за деревьев вышла старуха.

Она была такой древней, что казалось – её кожа соткана из пожелтевших страниц, а волосы спутаны в узлы, как чернильные нити. В руках она держала спицы, а между ними – шарф, который казался живым. Он шевелился, переливаясь оттенками серого и синего, и Вера поняла: он вязался не из шерсти, а из слов. Забытых слов.