От себя не упадешь

Чем взрослее она становилась, тем больше казалось, что наша связь теряется. Когда ей исполнилось 5, я всё лето провёл вне дома, гулял. А она сидела одна, смотрела мультики, общалась с мамой, уволившейся из больницы. Постепенно я стал расти, нянчиться с маленькой сестрой казалось совсем некрутым. Очень хотелось бы всё вернуть, дать ей всю свою любовь, растворить в ней своё сердце. Если побольше вспоминать про то лето, мы постоянно играли в Контру в компьютерных клубах, а потом пытались как-то незаметно сбежать, чтобы не платить.

А потом мы переехали. И всё стало как раньше, даже лучше. Я люблю Коменданку. Люблю дворы, «Атмосферу», Мак на Уточкина, те же самые компьютерные клубы, любил в них записывать на кнопочный телефон треки Тимати и Децла, любил курить в парадных, играть в футбол на школьном поле, даже любил нашу тесную квартиру. Как бы я ни любил своё детство, про которое я, наверно, расскажу ещё миллион мелочей, но на Петроградке всё было совсем по-другому. Из пацана, гоняющего из двора во двор, приходившего домой в 10 вечера с чёрными коленками и ладонями и убегавшего от старшаков, я стал центровым. И далось мне это нелегко. По началу все меня раздражали. Менять школу я совсем не хотел. Но я справился.

Для меня именно сам переезд был простым. Мне не пришлось помогать с тасканием мебели, не пришлось ездить туда-сюда. Последнюю ночь в старой квартире я помню чётко. Мою кровать уже увезли, шкаф решили оставить, но одежды там совсем нет. Мы с Соней лежали на полу в гостиной, среди нескольких оставшихся коробок. Дивана, телевизора, стола, ничего уже не было. Я смотрел в потолок, думал о старом компьютере в комнате родителей, через который я всегда заходил в ВК, смотрел мемы, писал девочкам с нашей школы. Я помню, каким я был. Строил из себя дворового пацана. Хотя кто может утверждать, что я им не был? Девочкам они нравились, так что я постоянно тусил с какой-нибудь во дворе.

В 12 лет ты начинаешь задумываться о новых для себя вещах, о девочках тоже, и бывало, я вёл себя странно, за что мог получить от их старших братьев. Это научило меня защищать сестру от таких же пубертатных детей, каким я сам был. Сколько к этому моменту прочитал книг? Может быть, 5. Я боялся покидать родное место. Представлял Петроградский, как сборник панков, которых иногда видел, когда гулял в центре с родителями. Ощущение было, что, зайдя в класс, увижу только цветные волосы. Таких я терпеть не мог, но был готов смиряться.

Соня задавала глупые вопросы. «Алиш, а ты не будешь скучать по нашей комнате?». «Нет». «Как это? Мы же так весело проводили там время!» И я ничего не ответил. Она продолжала спрашивать, а я всё терпел и терпел. Смотрел в потолок и думал, как сам покрашу волосы в розовый и буду рисовать глупые картины. Я никогда не боялся будущего, у меня нет такой черты, но я не был готов меняться. Мы заснули, а проснувшись всё ещё были одни. Позавтракали тортиком, оставшимся с Сонечкиного дня рождения. Компьютер, конечно же, тоже уже забрали, так что мы просто сидели и ждали родителей. Соня смотрела в окно и вдруг закричала, что приехали. И правда. Папа открыл дверь, обнял нас. Грузчики перенесли остаток вещей в машину, матрацы, на которых мы спали тоже. Соню быстро переодели, а я уже спал в уличном. Последний раз посмотрел на квартиру. Ничего не почувствовав, я смело переступил порог. Так началась моя новая жизнь. Про две тысячи шестнадцатый я уже говорил, но до него было ещё много интересного.

Четвёртое сентября две тысячи двенадцатого

Никаких панков в школе не было. Да, всё отличалось, но не так, как я думал. Нужно было всего лишь не показывать, какой я болван. Я люблю свой класс, многие из них для меня стали очень близки, а с Лисициным я до сих пор очень близко дружу. Дима Лисицин ненавидит мороженое. Он очень высокий, недавно отучился на врача. Если бы люди, которые к нему идут, знали, какой именно человек их лечит, то отменили бы свою запись в ту же секунду. Два года назад он уломал свою подружку попробовать втроём. В итоге они выгнали его из комнаты, а на следующий день она его бросила, объяснив это тем, что, оказывается, она по девочкам. С ним ещё много историй. Не таких невероятных, конечно, но тоже очень странных.

Этот придурок сидел на последней парте и нюхал раскрошенный мел с парты. Сразу хотелось ему втащить. Первый день школы я пропустил, потому что собирал свою кровать. До этого две недели спал на полу.

Чем отличалась новая школа? Почти ничем. Конечно, выглядела она совсем по-другому. Это было странной формы блёкло-красное, может розовое здание на Большой Монетной, недалеко от Матвеевки. Именно там с Лисицыным мы встречались перед школой, чтобы по пути выкурить по сижке и обсудить очередную странную мадам, которая почему-то не давала нам покоя. И так было каждый день. Мы жили совсем близко: я на Большой Пушкарской, он на Малой.

Первые дни на уроках я просто сидел, задумавшись о том, куда я попал. Учителя мне не нравились, хотя впоследствии я пойму, какие они хорошие. Строгие, но при этом умные и добрые, почти никто не кричит, только делает замечание. После сумасшедших старух, брызжущих слюной – это было совсем непривычно. Я противился тому, чтобы учиться, но на новом месте было настолько скучно, что ничего другого не оставалось. И я влюбился в русский язык. Для меня было невероятным открытием, что этот предмет может быть для меня настолько удивительным. Это было первой трещиной в моём самосознании, как дворовый ребёнок. Остальные предметы, конечно, не вызывали у меня такой радости. Математику я всё так же ненавидел, историю и обществознание тоже.

В нашем классе было полно таких же ребят, как я. Они каждый день ездили из спальников на метро, ведь их родители думали, что центровая школа поможет им каким-то образом поумнеть. Это чувствовалось, как когда в Нью-Йорке случайно забредёшь в Брайтон-бич. Я старался подружиться именно с ними, и это не составляло никакого труда. Первые пару месяцев я с ними и сидел за партой, с ними тусил на переменах, с ними косо смотрел на других подростков в Маке, прожёвывая треть несчастного гамбургера, который мы делили между собой, чтобы сэкономить денег. Потом сидели где-то во дворах и ели все то же самое, что и на Коменде в парадных. Это было глупо. Вместо того чтобы выйти из своей зоны комфорта, принять изменения и идти к ним навстречу, я искусственно создал себе этакий пузырь, который напоминал мне о привычном месте. И скоро я стал понимать, что никакого удовольствия от этого не получаю. Хотелось получить хорошую оценку, хотелось перестать видеть эти взгляды от других ребят. На Коменданке быть таким – норма, тут – полнейший позор.

И мне со временем это надоело. Я подумал: вокруг столько новых людей, столько новых мест. Разве будет хуже, если я всё это узнаю? В одно из воскресений я одел самую нормальную одежду. Обычные джинсы, обычный свитер и ветровку. Взял с собой Соню, и мы пошли гулять. Был Ноябрь, и ветер обдувал мои уши, делая их красными. Я крепко держал Сонину руку, боясь, что с ней что-нибудь случится. У меня тогда появился мой первый смартфон: Samsung Galaxy Ace. Ужасно лагучая и неудобная штука, но тогда это казалось пиком технологий. Можно было смотреть видео до ночи, играть в разные игрушки, по типу Angry Birds, писать кому-то в ВК прямо на улице, если находил вайфай.

Мы шли по Каменноостровскому. Впервые я не просто смотрел на город, а действительно замечал его. Как будто до этого я проходил мимо всего этого на автомате, не вдумываясь, не сравнивая. Просто улицы, просто дома, просто дорога до школы. Но сейчас, с заледеневшими ушами, надоедливой сестрой и 35 рублями в кармане рваной ветровки, я вдруг понял, где я вообще нахожусь. Как я не заметил, что переехал из бесконечных панелек и пустых дворов прямо к этим фасадам, аркам и дворам-колодцам? Как так получилось, что я живу среди всего этого и до сих пор не обращал внимания? Я смотрел по сторонам, цепляясь взглядом за кирпичные стены, облупленную штукатурку, тёмные арки, ведущие в какие-то дворы. Вот старый доходный дом, весь в трещинах, стоит каким-то чудом, на Божьей силе. Кто в нём живёт? Не страшно им жить в здании, которое выглядит, как гордый инвалид? За одним окном горит тусклая лампа – там кто-то сидит с книгой или просто смотрит, как мы идём мимо.

Вот ещё дом, странного зелёного цвета, как будто по нему растёт трава. Он всегда тут был? А этот переулок – что там в конце, тупик или ещё одна арка, создающая бесконечный поток узких и запутанных улочек, что приведут тебя туда, где ты никогда в жизни не был, даже если живёшь в городе две сотни лет. За один день я понял, как это устроено. Например, мы хотели дойти до Летнего сада. Даже я знал, где он и как нам до него дойти. Идёшь прямо по Каменоостровке, переходишь через мост, вот и всё. В нашей голове это было так. В действительности же всё получилось немного иначе. Только выйдя на Австрийскую, я растерялся. Посмотрел на это другими глазами. Мысли о Летнем парке совсем пропали. Мы с Соней вроде сначала и пошли прямо, но уже через полминуты свернули на Дивенскую. Не знаю зачем и почему. Прошли мимо серого гранитного здания, которое очень выделялось своей простотой и ровностью, потом странный дом, который снизу был зелёный, сверху голубой, ещё где-то белый, потом сразу красный, напротив жёлтый. Напоминало что-то построенное из Лего. Дошли до тупика: странного красного забора, который у меня всё ещё вызывает вопросы.

Я не знаю, почему моя память работает именно таким образом, но какое-то событие я почему-то запомню в точности до самых глупых мелочей, запомню каждый запах, что учуял, каждое прикосновение, каждую мысль, прошедшую через голову. Я помню, как Сонина рука вспотела, потому что слишком долго была внутри моей, помню вкус пирожка с творогом, половину которого я дал Соне, а половину съел сам. Я запоминал каждое название, что читал на синих табличках. Топая по Певческому, я слушал Сонечкины вопросы про всякую чепуху, по возможности старался отвечать. Мне нравилось, как она взрослеет. Её бессмысленные вопросы всё чаще обретали смысл, она шутила, спорила, злилась. Я помню тот день где-то глубоко в своём сердце. Гуляя с этими придурками, я также мало уделял ей внимания, а сейчас я понял не только то, где я живу, но ещё и для кого. Мне стало от себя противно. Я люблю этот момент, ведь тогда я чувствовал, как взрослею.

В 12 лет, заблудившись в улицах Петербурга, я повзрослел, сделал рывок внутри себя и понял, как мне дальше жить.

Дошли до Малой Посадской, вышли к Сампсониевскому мосту. Перешли через него, поняли, что попали не туда, и вернулись. Соню очень впечатлило глядеть в чёрную воду, а я сказал ей, что это ещё мелочи и сейчас она реально удивится. Прошли мимо «Авроры» и добрались до берега Невы. И правда, я не ошибся, сама Нева ей понравилась ещё больше. Где-то минут 10 она стояла и любовалась пучиной реки. Всё-таки убедил её идти дальше. Совсем уставшие, мы, наконец, дошли до Троцкого, перешли через него, несмотря на дикий ветер, и совсем устав сразу сели на автобус домой.

Следующее утро было таким же, как и сотни других: тёмно-серым, мутным. Лёжа под тяжеленным овечьим одеялом, я, как всегда, не мог заставить себя подняться с кровати. Было холодно, окно открыто нараспашку, батарея тёплая, не особо помогает. После второго будильника желание спать пропадает, но встать всё ещё тяжело, в основном из-за того, что под одеялом тепло и уютно, а в комнате настоящий дубак. Медленно сел, собрался с мыслями. Быстро скинул с себя одеяло, вскочил и добежал до окна. Окно было старым, еле закрывалось, поэтому приходилось несколько раз стукать и прокручивать ручку, прежде чем холодный ноябрьский ветер переставал пробираться внутрь. Только совсем недавно я поменял в квартире все окна. Потом я быстро бежал обратно под одеяло и минут 5—10 ждал, пока в комнате потеплеет. В эти моменты я смотрел на высокий, весь в трещинах потолок, старая люстра постоянно напрягала меня своим неуклюжим покачиванием.

Вставал, доставал нужные тетрадки и учебники из новенького письменного стола с кучей отсеков и полочек и складывал их в самый скучный тканевый рюкзак. Скрипя полом, проходил мимо огромного книжного шкафа, заставленного старыми книгами с пожелтевшими страницами, оставшимися от дедушки. Куча справочников, сборников стихов, томов по истории и ботанике. Из этого всего я прочитал не так уж и много, даже боясь притронуться к некоторым из них из-за ужасного их состояния. Собрав рюкзак, я выходил с ним в гостиную, где спала Соня, сама так решила (и никогда не жалела). Рюкзак кидал куда попало, чем злил сестру, которая росла какой-то уж чрезмерной перфекционисткой, что меня очень раздражало. Эта комната была огромной и очень сильно менялась со временем. Сначала кучу места занимал старый диван, старые кресла, советский сервант, на полу нелепо валялся пыльный уродливый ковёр. Как раз он и покинул комнату первым, из-за Сониной аллергии на пыль. Дальше на выброс пошёл диван, следом кресла, а сервант я выкинул совсем недавно, потому что в нём совсем не осталось посуды, благодаря истерике моей любимой сестры.

Уже не помню точно, как всё было в первое время, Сонина кровать постоянно переезжала из одного угла в другой, потом могла чудесным образом стоять посреди комнаты, не давая пройти на кухню и в туалет. В общем, описывать эту часть квартиры тяжелее всего, ведь сосчитать количество изменений, которые она потерпела – невозможно. Единственное, что никак не поменялось – это кровать, большой платяной шкаф в углу рядом с дверью ко мне, большие габариты, высокий потолок, старый коричневый пол, большая неуклюжая люстра, плохо работающие выключатели, окно во двор, новый деревянный стол.

Соня последний год перед школой не ходила в садик, только на подготовку, и то, раз через раз, поэтому я имел дополнительную задачу – не разбудить её. Кидание сумки было бесшумным, а вот пол часто подводил. Пройдя на кухню, я всегда завтракал чем-то новым. То Несквик, то бутерброды, то геркулес, то гречка. Быстро шёл в душ, залезал в древнюю ванну с потрескавшейся эмалью. Ванную я ненавидел. Весь потолок в мерзких зелёных пятнах, из-за которых Соня (и мама тоже) истерили почти до слёз, такие же мерзкие тёмные разводы в щелях между пожелтевшей плиткой. Вода долго грелась, а появлялась со странным шумом в трубах. Быстро смывал шампунь из глаз, брал полотенце со ржавого полотенцесушителя, на носочках вставал на ледяную плитку, чистил зубы, сушил волосы.

Помывшись, я возвращался в гостиную, где на ужасном противном кресле висела глаженая рубашка и брюки. Каждое утро всё было точь-в-точь. Сначала я не мог понять, зачем менять, пусть и тесную, и уродливую, но более адекватную комнату на Коменде, на что-то такое неприятное, непонятное, противное. Но привыкнув, в голове, я выбирал новую квартиру. Я одевался, брал сумку. Дальше – сырая, холодная парадная. Длинные лестницы, высоченные пространства, старые велосипеды.

Я перестал нравиться моим одноклассникам со спальников и остался один, ведь все остальные уже воспринимали меня вот таким, как они. Я не сдавался, пытался со всеми поговорить о чём-то. Было тоскливо, но дома у меня была лучшая подружка, с которой с каждым месяцем было всё веселее и веселее. Я перестал отказываться от школьных экскурсий с классом. Мы ходили в Эрмитаж, Русский музей, Петропавловку, Кунсткамеру, зоологический. Ещё были выездные экскурсии в Пушкин, например. Это было скучно, но я мог пообщаться с одноклассниками, да и было что-то интересное время от времени. А ещё всё больше и больше узнавал город. Я чувствовал, как он медленно превращается из места, в котором меня поселили, в место, в котором я живу.

Восьмое марта две тысячи девятнадцатого года

Она была прекрасна. Задевая каждого прохожего больши́м букетом роз, я заметил её издалека. Я застыл посреди улицы, чувствовал, как начинаю улыбаться, даже несмотря на то, что старался быть серьёзнее при ней. Она невероятная. Глядя в её глаза, я каждый раз терял любую связь с миром, тонул в них. Никогда я не видел таких глаз. По ним можно было понять всё, любую эмоцию, любое желание. Ей даже не нужно было говорить. Когда я хотел узнать, делаю ли я что-то правильно, смотрел ей прямо в глаза и видел ответ. Так, если мой поступок был ошибочным, я мог понять это именно так. Она никогда бы не сказала, что я неправ, верила в любые мои поступки, но глазами подсказывала. Благодаря этому, я становился лучшим человеком. Постоянно ругалась на свой нос, мол, он у неё большой и странный, грозилась сделать пластическую операцию, а я любил этот нос больше любого другого. Её улыбка приносила мне столько счастья. Идеально ровные белые зубы, чистые, почти детские изгибы губ. Она никогда не улыбалась просто так, только если правда хотела. Самая искренняя, самая красивая, самая умная. Я люблю тебя и всегда буду любить. В тот день я потратил последние деньги на букет тебе, взял самый красивый, знал, что тебе понравится. Обнимал так крепко, боялся отпускать, приготовил ужин, заставил Соню читать тебе стихи. Ты говорила, что это лучший день в твоей жизни, а я тебе не верил. Но это точно был мой лучший день, ведь я видел тебя счастливой. В этом я нашёл себе новый смысл жизни, ты вернула мне радость, усердство, веру. Никогда не перестану тебя любить, никогда не забуду наши моменты, которых ещё миллион всплывает в моей голове каждый день, даже когда Алина лежит рядом со мной, или Дина, или Варя, неважно кто, всё равно вспоминаю твой нежный тон, в моменты, где ты говорила спрятать сигареты.

.

Лисицын принёс мне побольше пуэра где-то часам к двум. Мы заварили хорошенько, потом покурили. Перезвонила Алина, поставил её на громкую.

– Ало, – откликнулся я – Что-то хотела, Алин?

– Ты звонил, – услышали мы её зависающий голос.

– Ага. Часа два назад, – недовольно сказал я – ты где? Тебя еле слышно.

– В метро.

– Какого хрена ты делаешь в метро? – грубо спросил я – вчера ты сказала, что день пустой!

– У меня планы появились – прошептала она сквозь помехи.

– Давай, пока, – неуклюже проронил я и сбросил.

Мы с Димой умолкли на пару минут, докуривая.

– Изменяет? – наконец спросил он.

– Понятное дело, – усмехнулся я.

– И что теперь? Бросишь?

– Да плевать – я поднялся со стула и налил себе ещё чая – Будешь?

Он показал жест отказа.

– Сколько у тебя? – спросил Дима после того, как мы посидели и ушли в гостиную.

– Тысяч двести есть. Ты?

– Сто восемьдесят.

– Придурок… – фыркнул я.

– Почти столько же! Главное, что прибыль есть.

– Ага… Неделю назад было триста шестьдесят на двоих…

– Ну, не так плохо же! Каждую неделю по двадцатке! – воскликнул он – Ну плохо разве?

– Во-первых, по десятке, – отрезал я – во-вторых, ещё жить на что-то надо: по счетам платить, покупать Соне её херню в Золотом Яблоке. На какие шиши, по-твоему, я должен это делать? Ты сам на десять тысяч рублей сколько продержишься?

– Ну, неделю справлюсь.

– Ага… Точно…

– Так, а что? Макароны только если есть, то нормально.

– Сука, придурок ты эдакий! Ты одной сплошной макарониной станешь! – не выдержал я – очевидно же, что эта херь не работает, и ни черта мы не заработаем.

– Можем вложить в крипту. Я давно слежу за тем, какие растут. – задумчиво пробормотал Лиса.

– Херня. Рот закрой! – закричал я.

– Слушай, болван! Давно тебя твоим быдланским рылом по полу не возили?! – стал он кричать в ответ, хоть и очевидна была эта его глупая усмешка, которую заметить могу только я.

– Чёрт… Может… Может, ну его?

– А ну-ка?

– Мы все пытаемся как-то по безопасному как-то денег поднять. Дерьмо же?

– И что предлагаешь? «Здравствуйте, Афродита Степановна, это сотрудник Сбербанка, ваша карта была заблокирована»?

– Почему бы и нет?.. – неуверенно протянул я. Он посмотрел на меня с обидой.

– Вот тебе способ: идёшь закладки разносить, попадаешь ментам и сидишь РЕАЛЬНЫЙ срок. Нравится?

Я фыркнул.

– Что? Ты же не придурок. У тебя сестра. Будем пробовать, рано или поздно получится. Помнишь, как за неделю восемьсот кусков заработали?

– Ага… – я засмеялся – и все просрали. На военный билет.

– Да похер. Главное, что заработали.

– Может пойти в клуб джаз играть?

– Умеешь, что ли? – удивился Лисица.

– Чё? – стал снова злиться я – мы лет десять дружим, как ты не знаешь?!

Опять покричав друг на друга, мы сошлись на том, чтобы попробовать ещё. Всё равно у меня есть нормальная работа, если не получится, то таких проблем не будет. Я работаю в офисе, пишу текста, статьи, делаю презентации. Обычненько. Единственные в городе, кому плевать, что я бросил универ на втором году. Ну, я хорошо пишу, зачем им терять хорошие тексты, тем более что я готов на более низкую зарплату. Это лучше, чем носить людям еду, например.

Где опять Соня? Да хер её знает, задолбала уже. Чёртова стерва. Пропадает постоянно. Кстати, об этом, совсем забыл.

Пятнадцатое января две тысячи девятнадцатого года

Я уснул часов в десять, четырнадцатого числа, проснулся уже совершеннолетним. Лёжа в кровати в своей комнате, прочитал несколько поздравлений, ответил на звонок тёти Вари, которая очень извинялась, что не смогла приехать. Она была в Мурманске. Думал, что сейчас Соня меня поздравит, сразу станет весело. Открываю дверь, а её нет. Я пропустил универ, чтобы провести этот день с ней. Позвонил ей. Сказала, что в школе. А, ну да. Вернётся в 3. Лисица уехал с младшим братом в Тверь. Как будто сговорились. Стал листать контакты, думая, с кем ещё можно провести день, никого не нашлось. Стало очень грустно, так бездарно терять свой личный праздник. Ну, ничего. Аппетита не было, так что просто смотрел сериал и курил. Сам не заметил, как стукнуло уже пять. А Сони нет. Позвонил. Нет ответа. Стало ещё грустнее. Уже потихоньку хотелось плакать. Но это ещё цветочки. Я очень бережно отношусь к праздникам, для меня важно, чтобы они приносили радость, проходили хорошо. Если праздник скучный или грустный, то как минимум недели две я потом не могу прийти в себя. Наверно, из-за этого с каждым годом праздники я люблю всё меньше, думаю, что скоро и вовсе возненавижу их.

В 5:30 снова позвонил Соне. Гудки шли, но она не брала трубку. Написал сообщение: «Ты где?» – никакого ответа. Курил на кухне, смотрел в окно. На улице уже темнело, фонари заливали двор жёлтым светом, редкие прохожие в капюшонах спешили по своим делам. Мне было мерзко. Моя восемнадцатая годовщина, мой день. И никого.

В шесть я начал бесцельно ходить по квартире. Включил музыку, но она раздражала, выключил. Попробовал почитать – не мог сосредоточиться. В голове было одно: «Почему Соня не отвечает?»

К семи я стал писать всем, кому мог. Лисица, конечно, не в городе. Другие? Кто-то был на работе, кто-то просто игнорил. И этих людей я считал себе близкими. Думал, что помогут мне в момент, когда это нужно. А на деле, кроме фраз по типу «если какая-то проблема будет – обязательно звони», в них ни черта нет. Зашёл в ванную, включил воду и просто сидел на краю ванной, слушая, как капли стекают по плитке. Телефон не звонил, никто не писал. Вода, наконец, набралась, я снял с себя домашнюю одежду, сходил за сигаретами, лежавшими в гостиной, и где-то с час провёл в этой ванне.

В 8:30 я снова позвонил Соне. Телефон был выключен. И тут меня накрыло. Холодный страх прошёл по спине. Она же всегда говорит, если задерживается. Она не отвечает уже больше трёх часов. Я начал судорожно думать, куда могла пойти двенадцатилетняя девочка после школы. В голову полезли самые дерьмовые мысли. До этого момента я лишь расстраивался, ведь провожу праздник без неё, но теперь я резко осознал, что могло что-то случиться. В девять я вышел из дома. Пошёл к школе, все уже ушли, лишь в паре окон горел свет. Зашёл, охранник Максим Олегович тихо сидел на своём месте, когда я здесь учился, все называли его Титан. Спросил у него про сестру, он ответил, что замечал, как она выходила из школы с подружками. Позвонил Аружан, старшей сестре лучшей подружки Сони, стал расспрашивать, где они могут быть. Та сказала, что Лиля вернулась домой где-то часа полтора назад и как раз была с Соней. Ничего не оставалось, кроме как идти к ним и попробовать разузнать что-то у Лили.

– Вы вдвоём были? – нервно спросил я.

– Нет. Ещё была Аня и Вадим.

– Это кто? – ещё более нервно продолжил я – Аню я знаю, а Вадим?

– Мальчик с параллели… Она с ним жених и невеста.

И тут мне стало совсем плохо. Перед глазами потемнело, хотелось плакать. Моя сестра с каким-то пацаном в пол 9 вечера не отвечает на мои звонки.

Я не знал, куда иду. Просто шёл, мимо пекарни, мимо дворов, мимо тёмных окон. Зашёл в «24 часа», взял энергетик, выпил прямо у выхода, потом вернулся, купил «Балтику».

Потом снова позвонил. Выключен.

Написал: «Соня, пожалуйста, напиши мне. Мне страшно.»

В 10:15 мне пришло сообщение. «Сори, задержалась.»