От себя не упадешь

– А?

– Не верю, что ты готов поменяться ради меня, принять мои глупости, забыть про своих баб.

– Если не веришь, то почему просто не бросишь?

Она пожала плечами.

– Вроде я уже про это сегодня говорила. Что и как будет, то я приму. Если ты готов, то ты мне это докажешь. А если не готов, то всё закончится ничем. Я знаю, как ты обо мне думаешь, Али. «Вот, ей на всё плевать, она пустая и глупая, не то, что моя бывшая». И тебе может казаться, что это правда так, но ты почти ничего не знаешь обо мне. И мне обидно, что ты не хочешь ничего разузнать. Неужели тебе неинтересно?

– Алин… – эти её слова меня задели, заставили задуматься о том, почему же мне не было интересно. Впервые за долгое время, я чувствовал такие глубокие эмоции. Много девушек пилили мне мозги, и я всегда реагировал одинаково – просто забивал. Сейчас же, я слушал её слова. Хотелось бы ей объяснить всё, что у меня внутри, но я просто напросто не умею – Ты… Это сложно объяснить, но с тобой всё абсолютно другое. Мне казалось, что тебе слова вовсе не нужны, как и мне. Что молчать тебе нравится больше. Я не хотел портить наше удобное и комфортное молчание попытками разузнать твой мир получше. Если это на самом деле не так, то мы хоть сейчас можем обсудить всё, что ты хочешь.

– А кто сказал, что это молчание мне было удобным и комфортным? – она обиженно посмотрела на меня – я сама понимаю, что просто боюсь говорить, боюсь открывать о себе какие-то факты, боюсь тебе не понравиться. А ты что? Ты же взрослый человек! Ты разве не понимаешь, что невозможно строить что-то, не прикладывая никаких усилий, просто полагаюсь на «удобное молчание»?

Мы оба замолчали, пытаясь не встречаться взглядами, но всё равно время от времени переглядываясь, ожидая начала разговора. Впервые молчание с ней было неприятным. Я всё пытался придумать вопрос, который одновременно не был бы слишком личным и довольно серьёзным.

– Давай поговорим – наконец-то смог выдавить я – я расскажу всё то, что у меня накопилось, а ты расскажешь своё.

Она слегка кивнула.

– Мне начать? – спросил я.

Она опять кивнула.

– Хорошо – я ненадолго задумался, о чём же именно мне надоело молчать – я всегда рассказывал про свою сестру только хорошее. Только вот… это вовсе не так. Она делает мне очень больно своим поведением и словами. Я пытаюсь её понимать, быть рядом, но в итоге с каждым днём она всё дальше и дальше, и даже не пытается понять или пожалеть меня – я сделал небольшую паузу, посмотрел на Алину. К моему удивлению, ей было интересно. Она внимательно смотрела на меня – я люблю её, ведь она моя сестра, но порой мне совсем тоскливо находиться с ней. Я устал защищать, заботиться о ней, а взамен получать только косые взгляды и недовольство. Я хочу, чтобы она как 10 лет назад побежала меня обнимать, когда я вернусь домой. Чтобы сказала спасибо за самую невзрачную мелочь, чтобы улыбнулась мне. Но она только гуляет с каким-то парнем и совсем обо мне забыла, будто я ей никто.

Захотелось плакать. Сначала я пытался сдерживать слёзы, но подумал, что раз уж я решился быть настоящим, то глупо скрывать, что мне грустно. Пока слёзы медленно стекали по моим щекам, я продолжал рассказывать ей про то, как Соня шляется с этим уродом.

– Я понимаю, что она взрослеет, понимаю. Я хочу, чтобы она делала так, как ей нравится, но она же не понимает, что ей от этого будет лишь хуже! Если она приведёт домой хорошего приличного мальчика, я слова не скажу. Ты же понимаешь, а, Алин?

– Да. Я понимаю. У меня тоже есть брат, за которого я точно так же переживала. Я знаю, как хочется услышать слова любви. Я знаю, что Соня любит тебя, ну не может по-другому быть. Ей же тоже тяжело, Алиш. Не только ты потерял родителей, не только ты остался один. Я ни в чём тебя не обвиняю, но просто ответь на один вопрос: когда вы лишились родителей, был ли ты рядом с ней? С 8-летней девочкой, потерявшей сначала отца, а потом и мать, с которой, по твоим словам, у неё была особенная связь.

Эти слова очень сильно меня ударили, буквально пронзили. И правда, я совсем не думал о ней. Захотелось плакать ещё сильнее.

– Нет… Не был я нихера рядом… Я только и делал, что закрывался внутри своей головы, думая о том, какой я бедный и несчастный. Я помню… Я помню, как слышал её плач из комнаты. И ничего с этим не делал… Мог час слушать её всхлипы, рыдания, и просто продолжал лежать в своей кровати, укутавшись в одеяло и смотря в потолок…

– Я не хотела тебя обидеть… Прости – обняла она меня, мягко поглаживая мои волосы. Я положил голову ей на плечо, и её пальто намокло от моих глаз – просто осознай, что ей было так же тяжело, как и тебе. Представь, что общаешься с 16-летней версией себя, когда говоришь с ней.

Я лишь всхлипнул и крепче прижался к ней.

– Давай теперь я что-нибудь расскажу – нежно сказала она где-то с минуту спустя.

Ещё на какое-то время воцарилось молчание, заполненное звуками ночного леса. Уже привыкнув к воздуху, дышалось очень просто, свободно. Я поднял голову и взглянул на Луну. Как же это красиво, как же я свободен! Неужели именно из-за этого чувства меня так тянуло в лес? А может, свободу я чувствую, потому что наконец-то поболтал с кем-то?

– Это так сложно… – она засмеялась – как у тебя только получилось?

Я пожал плечами. Наконец, спустя ещё какое-то время она придумала, о чём можно мне рассказать.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, какая я. Поэтому просто буду говорить всё, что о себе думаю – она посмотрела на меня, ожидая одобрения её темы, я лишь кивнул – Я не считаю себя странной, хоть во мне и много странностей. Я знаю, что я пассивная, меланхоличная и кажусь совсем простой. Но это всё оттого, что я доверяю этому миру, доверяю Богу. Если я должна через что-то пройти, то я готова принять это, ведь невозможно же убежать от судьбы. Я искренне верю, что если не буду портить путь, по которому меня ведёт судьба, то отыграюсь, получу столько счастья, сколько никто другой не получал.

– Но ведь надо же бороться за своё счастье. Брать то, что тебе принадлежит, а то заберёт кто-то другой – возразил я.

– Ну, в чём-то ты прав. Но я не могу жить по-другому – она улыбнулась – ещё, я на самом деле очень романтичная. Во всём я буду искать романтику. Я находила её даже в твоей грубости, в нашем молчании, в том, что за 3 месяца отношений мы обсудили лишь одну тысячную процента от всего, что могли бы сказать. Я верю в любовь так сильно, что даже после измен, даже после всех обид, вранья, я всё равно не сдамся и буду искать именно ту любовь, которая появилась для меня.

– У тебя тоже так, что, даже просто увидев красивые цветы, виды, деревья, животных, ты как будто чувствуешь всю любовь мира внутри себя? Сразу понимаешь, что она существует, что это в тебе есть – я понял, что на самом деле мы с ней похожи.

– И правда, бывает – она нежно посмотрела на меня и провела пальцами по запястью – и это всегда происходит именно в тот момент, когда ты уже готов сдаться и перестать верить, в то, что любить возможно.

– Как сейчас?

– А ты это чувствуешь?

Я промолчал, но, я думаю, она поняла, что да.

Мы провели на этой поляне всю ночь, до самого рассвета. Кажется, за все 4 месяца, что я её знаю, я не слышал её голоса так много, как сегодня. Оказалось, что она обожает цирк, без ума от колибри и попугаев, мечтает побывать в Уэльсе, родить дочку и назвать её Сакура, побывать в африканской деревне, сделать тату своей мамы и ещё много всего, что сделало её в моих глазах такой другой, будто я познакомился с совершенно новой девушкой. Наверное, впервые такие разговоры приносили мне удовольствие. Первый раз я хотел узнать человека, не чтобы познакомиться, не чтобы быть вежливым, не чтобы поддержать разговор. Это было самое искреннее знакомство в моей жизни, и удивительно, что оно произошло лишь через 4 месяца после первой встречи. Я пока не могу сказать, полюблю ли я Алину Коваленко, живущую на Ваське, но как минимум это что-то очень новое, что я просто должен был это испытать хоть раз. Напомнило мне о маме, только вот в отличие от неё, теперь я знал Алинины мысли. Чем же они так похожи?

Мама (с первого моего воспоминания по двадцать шестое сентября две тысячи семнадцатого года). [Покойся с миром]

Я не помню день, месяц и даже год, но помню, что лило как из ведра. Естественно, всё было размыто, вдалеке, вряд ли бы я чётко помнил такой ранний момент. Наверно, мне было года четыре. Мама несла меня на руках. Мичкова Светлана Дмитриевна, так звали эту женщину. Она родилась в тысяча девятьсот восемьдесят втором году в Мурманске, а в 17 лет переехала в Санкт-Петербург, чтобы учиться на врача. В универе она познакомилась с Варей, женщиной, которая невероятно сильно мне помогла впоследствии. На третьем курсе мама бросила учёбу из-за меня. С отцом они познакомились, когда она работала в киоске на Пионерской. Он нам столько раз рассказывал про то, как добивался маму, как каждый день приходил купить журнал или жвачку, даже несмотря на жестокие отказы и кучу конкурентов. На деле же она сдалась без боя, но его байки не опровергала до тех пор, пока Соня не стала чуть ли не без остановки припоминать, как она его отшивала. Тогда она призналась, что даже в мыслях у неё не было ему отказать.

Из этого правдой было только то, что он приходил каждый день. Сначала, потому что было по пути, потом уже специально. Это было лето, август прямо перед первым курсом, и мама пыталась заработать хоть как-то, хоть сколько-то, чтобы выжить в новом месте. Так, они начали общаться, ходили по городу, кушали пышки, шутили про Бандитский Петербург (шутил только папа, всегда мечтавший о друге, как Балабанов). Это всё нам рассказывал папа, наевшись жареной картошки и сидя вечером на диване, а мы с Соней увлечённо эти истории слушали. Почти уверен, что если бы мама рассказывала всё со своей стороны, то это был бы абсолютно другой сценарий. Но она нам ничего не рассказывала, этим Алина напоминала её.

Мама просто чувствовала этот мир, и всё. Она удивительная, даже невозможно описать, настолько сложный был её характер. Никогда она не рассказывала мне, как сто́ит поступить, делаю ли я что-то правильно, к каким последствиям приведут мои действия. Она просто наблюдала за мной, а потом кричала, если я делал что-то плохое. Был момент в жизни, когда я её ненавидел, когда хотел другую мать, но сейчас я понимаю, что проблема всегда была во мне. Это ей нужен был другой сын, похожий на Соню или на папу. Вы не представляете, как тоскливо было быть единственным человеком в доме, кто не мог её понять. Папа любил её до безумия, соответственно, видел её насквозь, а про Сонечку я вообще молчу. У них была особая связь, которую чувствовали все. С Соней мама тоже говорила немного, хоть и явно больше, чем со мной, но то, как они только по взгляду все понимали, как чувствовали друг друга, как оберегали. Меня это ранило очень сильно. Я пытался также, смотрел маме в глаза, хотел что-то разглядеть, но видел только своё нелепое отражение. Неужели, я родился у неё по ошибке? Из-за меня она бросила учёбу, из-за меня чуть не умерла во время родов.

В тот день мои кеды промокли насквозь, а она была в ботинках, от которых капли отскакивали, падая на грязный, мокрый асфальт. Я плёлся сзади неё, как обычно, витая в облаках, а она говорила по телефону с кем-то. Я слышал её далёкий голос. Мамочка… Её тёмно-русые волосы все сбились во влажную кучу, а длинные ноги шагали, отдаляясь, дальше от меня. Я бежал, чтобы догнать её, разбрызгивая повсюду воду из луж.

Всё поменялось после того, как родилась Соня. До этого мама хоть и не была самой нежной, но всё равно много заботилась. Так мило сушила мне волосы после душа, на самой маленькой мощности, мягко дотрагиваясь до волос, а я в это время лежал в кровати под тёплым одеялом и засыпал. Тогда я чувствовал, что она меня любит, даже если она этого никогда не говорила. А потом… Потом она забеременела. Она была счастлива, планировала какие игрушки купить, думала над именем, читала про то, как правильно быть родителем. Впервые я высушил волосы сам, потом ещё раз, потом ещё. До сих я делаю это на самой низкой мощности.

Это было больно, видеть, как она счастлива. Соня ещё даже не родилась, а я уже ревновал. Выяснилось, что будет девочка. С УЗИ мама пришла домой с широкой сияющей улыбкой, поздоровалась со мной ненароком и пошла в гостиную.

«Как думаешь, Альберт, как нам её назвать?»

Я не знал, что отвечать. Я не понимал, почему мне грустно, почему так странно себя чувствую. Мне просто было странно.

Потом появилась моя сестра, которую я, безусловно, очень рад был видеть в нашем доме, и совсем не злился на неё, за то, что отняла тот, и так, небольшой кусок любви, который я получал. И на маму я поначалу вовсе не обижался. Но с каждой неделей это накапливалось внутри, становилось всё паршивее видеть, как она без конца сюсюкается с ней. Я задумывался: а когда я был младенцем, она также носилась вокруг меня? Также она была рада выбирать мне имя? Было ли ей так интересно читать о родительстве? Очень вряд ли.

В наибольшей мере эти мысли лезли в голову, когда я высушивал волосы после душа.

Сидел на диване рядом с папой, слушал его мечтания о круизном лайнере и трёх домашних попугаях, а все мысли были о том, как моя сестра, уже пятилетняя девочка, сидела на коленках у моей матери и ждала, пока ей закончат делать её глупые косы. С каждым годом эта обида всё укреплялась, но одновременно и уходила на второй план, ведь я привыкал. Мама кричала на меня намного больше, чем на Соню, даже если мы что-то натворили вместе. Всегда говорила, что я несу за неё ответственность. А кто несёт ответственность за меня? Неужели не ты, мама? К тому же, как я и говорил, с Соней мы были очень-очень близки, но со временем с мамой она стала проводить ещё больше времени. В кафе, погулять, на занятия, в театр, в кино, в музей, на концерт. Соня стала взрослой, и ей уже было плевать на домики из стульев и подушек.

Я почти никогда не ссорился с матерью, мы вообще мало разговаривали. Но одна ссора всё же была, и я помню каждое слово. Мне тогда было четырнадцать. Я гулял с Димой, вернулся поздно и совсем забыл, что вечером приходила тётя Варя и мы договорились вместе поужинать. Они мне писали и звонили, а я не замечал. Вернулся домой, как возвращаюсь обычно, всё было так же. Тусклый свет прихожей, звуки телевизора в гостиной. Снял куртку и размотал шарф, зашёл на кухню, чтобы быстро чем-нибудь забить желудок и сразу уйти спать.

– Что тут ищешь? – услышал я сзади мамин голос.

– Поесть что-нибудь.

– А твою порцию доел папа – холодно сказала она.

– Какую порцию? – я повернулся к ней, она стояла в домашней одежде и скрестила руки.

– Так – грозно посмотрела она на меня – значит, ты забыл? Вместо семейного ужина опять шатался с этим Димой?

– Вау. Ты знаешь, как зовут моих друзей! – непроизвольно выпалил я, о чём сразу пожалел.

– Сначала ты не приходишь на ужин, ради которого Варя пропустила работу, а потом ты так разговариваешь – спокойно сказала она, как обычно, чуть-чуть протягивая гласные – Соня, между прочим, тебя ждала…

– Соня, Соня, Соня! – не выдержал я – Может, хватит уже? Я рад за вас, вы так близки, у вас всё отлично! Но не надо мне постоянно тыкать этим в лицо!

Она замолчала, в её глазах было видно удивление в вперемежку со злостью.

– А зачем я вам на семейном ужине?! Не знал, что вы считаете меня семьёй! Если так посмотреть, то вы вообще не знаете кто я такой, и что я забыл в вашем доме! – стал истерить я, параллельно пялясь в открытый холодильник, скорее не чтобы там что-то найти, а чтобы не смотреть на мать – Ты помнишь последний раз, когда мы с тобой говорили один на один? Я тоже не помню! Потому что я тебе даже не сын! Я тебе никто, и мы оба знаем это!

На мои крики прибежала Соня, а я, тяжело дыша, стоял и пытался остановиться.

– Сонечка, иди спи, я сейчас приду – нежно сказала она, ничего не понимающей Соне.

– Сонечка… – прошептал я, совсем уже выйдя из себя. Потом я проскочил мимо них двоих, и пока они ничего не успели понять, надел обратно куртку и громко хлопнул дверью. Это был первый раз, когда от проблем я сбега́л на ночь из дома. Теперь это моя вечная привычка, от которой я избавиться не могу.