Дон Кихот Ламанчский. Том 2

Глава XVII

Которая являет нам безграничные пределы Дон Кихотова мужества и невиданное приключение со львами имеет вполне благополучное завершение

История гласит, что когда Дон Кихот велел Санчо снять шлем, тот торговался, покупая творог, который продавали ему пастухи, и, преследуемый настойчивым воплем своего хозяина, он не знал, что делать, и так и не закончив покупку, он не соображал, что ему делать с этим творогом и в чём его нести. Однако несмотря на несущийся сзади крик, бросить творог ему было жалко, ибо за что деньги уплачены – то твоё, и кушай на здоровье, и рассудив за благо сделать так, как задумано, Санчо сунул творог в шлем своего господина, и довольный правильным своим решением, направился к господину своему Дон Кихоту, дабы узнать, что ему так неможется, и что он так раскричался, а тот сказал прибывшему Санчо:

– Дай-ка мне, дружище, мой шлем; мало ли у меня было приключений, или что там еще чего и мало ли будет такого, что издали кажется приключеним, которое бы заставило меня взяться за оружие!

Тот, что был в Зеленой Кепке, стал оглядываться по сторонам, и не обнаружил ничего примечательного, кроме приближающейся к ним повозки с двумя или тремя маленькими флажками и лентами, которые дали ему понять, что такая повозка должна доставлять деньги Королевской казны по назначению Его Величества, и он так и сказал об этом Дон Кихоту, но тот не поверил ему, всегда убеждённый до одури, что всё, что с ним происходило и происходит, было приключениями и супер-приключениями, и поэтому гордо ответил ему святой идальго:

– Вовсе не обязательно затевать бой, но обязательно быть наготове к нему и показывать врагу, что ты готов сразиться, ибо готовый, можно считать, уже наполовин победил и наполовину одолел всех своих врагов! У меня есть жизненный опыт, и я знаю, сколько у меня врагов по всей земле, и я всегда предугадывал, как и в каком обличье они на меня нападут!

И, обернувшись к Санчо, он властным движением потребовал свой шлем, а у Санчо не осталось ни секунды, чтобы вынуть оттуда творог. Дон Кихот, не обратив никакого внимания, что внутри шлема, со всей решимостью натянул его себе на голову, и поскольку творог внутри шлема к тому времени слежался и отжался от тряски, вся эта зелёная сыворотка растеклась по лицу и бороде Дон Кихота, который так испугался, что сказал Санчо дрожащим голосом:

– Что это было, Санчо? Неужто у меня размягчился череп, и расплавились мозги, или я вспотел с головы до пят? И если я и вспотел, то на самом деле не от страха; я, конечно, полагаю, что приключение, которое уже ждёт меня, ужасно. Дай мне что-нибудь вытереться, чтобы обильный пот не застилал мне глаза. Я ничего не вижу!

Санчо подал ему платок, в глубине души возблагодарив Бога, что его пастырь не разобрал., в чём дело.

Стерев жижу с лица, Дон Кихот снял шлем, чтобы посмотреть, в чём дело, и от чего у него закружилась голова, и, увидев белую кашу внутри шлема, потрогал её, потом понюхал, и с отвращением сказал:

– Клянусь жизнью моей возлюбленной Дульсинеи Тобоской, это ты мне засунул творог? Ты выставил меня, предатель и плут, бригадиром шутов и адмиралом сумасшедших рыцарей? Ах, ты, мерзавец и негодяй! Вот я тебя!

На что с превеликим хладнокровием Санчо ответил:

– Если это творог, ваша милость, дайте его мне, я его съем… Но, черт возьми, ваша милость, откуда я мог знать, что дьявол подбросит его вам в шлем! Я, что, такой смельчак, чтобы столь дерзко шутить над вами? Да ни в жизнь! Я знаю, и живу верой в то, что Бог даст мне понять, что у меня есть заклинатели и злые чародеи, которые преследуют меня как верного собрата вашей милости и отчасти вашего порождения и плоть от плоти вашей. Вот они и подсунули эт гадость вашей милости, чтобы разъярить вас и направить ваш гнев против вашего верного слуги, ибо за такие штуки следует, и правда, пересчитывать рёбра! Что ж, по правде говоря, на этот раз их планы все пошли наперекосяк, а, как и прежде полагаюсь на доверие и покровительство моего господина, Надеюсь, что мой господин возьмёт в толк, что у меня не было с собой ни творога, ни молока, ни чего-либо ещё подобного, и учтёт, что если бы всё это у меня было, я бы скорее положил всё в свою сумку, а не в шлем, чёрт бы его побрал!

– Все может быть! – сказал Дон Кихот.

Идальго смотел во все глаза в величайшем изумлении, особенно после того как Дон Кихот вымыл голову, лицо, бороду и волосы и надел шлем; а потом, твёрдо встав в стременах, потребовал шпагу и взял копье, сказав:

– А теперь, будь что будет, а я готов и с самим дьяволом схватиться!

Меж тем повозка с вымпелами, в которой не было видно людей, кроме возчика на мулах и человека, сидящего впереди, приблизилась.

Дон Кихот высочил перед ней и заорал:

– Куда вы направляетесь, братцы? Что это за карета? Что вы в ней везёте? Куда путь держите? Что за флаги?

На что возчик ответил:

– Карета моя! В ней транспортируются два храбрых льва в клетке! Их один генерал-губернатор отправил ко двору в подарок Его Величеству! Флаги нашего короля, который наш единый повелитель и господин!

– У! А велики ли львы? – спросил Дон Кихот.

– Самые большие, – ответил человек, который соскочил с передка и поспешил к дверце кареты, – какие только доставлялись из Африки в Испанию, а я – владелец львов, подтверждаю и клянусь, таких больших мне ещё перевозить не приходилось. Это лев и львица; самец в первой клетке, а самка – во второй, оба страшно голодные, потому что сегодня их не кормили, так что, ваша милость, прошу освободить путь, нам нужно поскорее добраться на какой-нибдь постоялый двор, где мы их накормим.

На это сказал Дон Кихот, слегка улыбнувшись:

– Львята против меня??? Пришло время выпустить против меня львят? Что ж, ради всего Святого, все должны узреть это побоище, молитесь все за моё здоровьех, и пусть весь мир решит. боюсь ли я львов! А ну, мил-человек, слезай-ка со своего облучка, и быстренько открывай-ка эти клетки и выгоня этих зверей вон, и здесь, посреди саванны я покажу, кто такой Дон Кихот из Ла-Манчи, и посмотрим, так ли уж хороши маги и волшебники, которые натравили врагов рода человеческого в виде этих львов, которые на самом деле – никакие ни львы, а исчадия рода человеческого.

– Та, та, та! – смекнул тут наш идальго, которого мы знаем, – На нашего доброго рыцаря, нет сомнений, творог оказал страшное влияние, несомненно, размягчил его черепную коробку и выбил из головы остатки мозгов!

Санчо был в это время рядом и сказал:

– Я знаю, как мне призвать на помощь господа, пусть ваша милость сделает так, чтобы мой господин Дон Кихот не связывался с этими львами, что, потому что если этих тварей выпустят на волю, они разорвут нас всех на куски.

– Что ж, неужто ваш хозяин такой сумасшедший, – смутился идальго, – И вы на самом деле боитесь и думаете, что он может связаться с такими свирепыми хищниками?

– Он не сумасшедший! – сказал Санчо, – Но сумасбродный!

– Йоу! Я избавлю его от сумасбродства! – сказал идальго, и, подойдя к Дон Кихоту, который требовал у сторожа под страхом смерти открыть клетки, сказал ему:

– Я знаю, сеньор рыцарь, что странствующим рыцарям подобает встревать в приключения, которые хоть на йоту подают надежду на благополучный исход, а не в те, в которых нет ни малейшего шанса, ибо храбрость, когда она вступает в юрисдикцию безрассудства, является скорее проявлением безумства, чем храбрости. Тем более, что эти львы против вашей милости ничего не замышляют, я не сомневаюсь в этом: они являются неприкосновенной собственностью его Величества, и невозможно не только останавливать эту процессию, но и мешать этой миссии!

– А, и ты здесь? Вы, недолюбезный синьор недоидальго, подите расскажите это вашей говорящей куропатке и своему боевом хорьку, и не осмеливайтесь лезть в чужие дела! – начал разъяряться Дон Кихот, – Я как-нибудь сам разберусь в своих делах, а вы и предоставьте каждому заниматься своим делом, а я разберусь, натравили ли эти господа заколдованных львов на меня или не натравили!

.И, повернувшись к сторожу, он заорал:

– Клянусь тебе всеми святыми, такой ты сякой-рассякой, подлый мерзавец, что, клянусь, если ты не откроешь клетку сию же минуту, я этим копьем сшибу тебя с телеги!

Возчик, который видел решимость этой фантастической фигуры, сказал ему:

– Будьте любезны, ваша милость, из милосердия господнего, позвольте мне сначала отвязать мулов и спастись бегством вместе с ними до того, как на них нападут львы, потому что, если я потеряю их, и львы их съедят, я останусь в тюрьме на всю мою жизнь, потому что у меня нет другого имущества, кроме этой кареты и этих мулов.

– О хилый слабовер! – отвечал Дон Кихот, перекосившись от презрения, – Смирись и распягай своих мулов и вообще делай, что хочешь, хотя хлопоты твои напрасны и ты мог бы зря не суетиться!

Возница шустро свалился с козел и стал трясущимися руками распрягать волов, а сторож неожиданно заговорил громким голосом:

– Призываю всех богов и всех присутствующих здесь в свидетели, что я против своей воли и закона по принуждению вынужден открыть клетки и выпустить львов на волю, с чем я категорически не согласен и выражаю по этому поводу протест этому человеку, и заявляю, что за весь причинённый им ущерб и зло, которые эти звери причинят, огда будут бегать и громить всё вокруг, отвеает только он один, и ему одному придётся компенсировать мои убытки и упщенную прибыль! Вы, сеньоры, будьте любезны, прошу вас, смрочно уматывайте отсюда, до того, как я открою клетки, потому что, я уверен, что меня львы не тронут, а за вас я не отвечаю!

Идальго не уставал измышлять доводы, чтобы уговорить и отвести Дон Кихота от такого безумного шага, которое состояло лишь в том, чтобы искушать Бога, которому самому не пришло бы в голову решиться на такую глупость.

На что ответил Дон Кихот, в том смысле, что «не учите меня жить, и я сам знаю, что делаю»!

Идальго попросил его хорошенько подумать, чтобы он вернулся на землю и понял, к чему дело идёт!

– А теперь, будьте любезны, – повторил Дон Кихот – если ваша милость не хочет быть свидетелем того, что, по его мнению, должно стать трагедией, бросьте это и спасайтесь бегством так, чтобы ветер свистел в ушах!

Тут Санчо с гримасой страдания на лие и слезами на глазах взмолился к Дон Кихоту, чтобы он отказался от такого меродприятия, в сравнении с которым эти лепёшки, ветряные мельницы и кровавые схватки с сукновалами, как и все истории, которые он совершал на протяжении всей своей жизни выглядят сущим детским лепетом.

– Послушайте, сэр, – заверещал Санчо, – что здесь такого хорошего вы нашли? В этом нет ни очарования, ни чего-то стоящего, нет колдовства и магии! Я увидел между решетками и щелями клетки один коготь этой твари, и поверьте, сделал вывод из этого, что это такой львище, который, уж верно, больше, чем баба верхом на кобыле!

– Со страху тебе, уж точно, – ответил Дон Кихот, – он мог показаться ростом с гору! У страха глаза велики, это уж точно! Держись, Санчо! Держись, друг, и угомонись! А если я умру, ты знаешь, что делать – мигом отправляйся к Дульсинее, и я больше я тебе ничего не скажу!

– А? Что? Как?

Наконец, когда Дон Кихот обрушил на всех огромную волну горячечного бреда, до всех окружающих стало доходить, что надежды направить энтузиазм Дон Кихота в какое-нибудь мирное русло, отказавшись от нелепо и опасной затеи, несбыточны.

По своей стати идальго в зелёном плаще был гораздо более плотным человеком и мог легко противостоять Дон Кихоту, что сначала и хотел осуществить, но потом, видя, что Дон Кихот лучше вооружён и велик случайный риск пораниться, идущий от явного кромешного безумия этого человека, в конце концов почел связываться с сумасшедшим полным безрассудством. То, что перед ним абсолютный сумасшедший, он уже не сомневался, короче, как только Дон Кихот снова стал настпать на визниу и сторожа к громкими требованиями открывать дверь клетки, зелёный идальго вскочил и пришпорил свою лошадку, чтобы не пришлось нос к носу свидеться с голодными, свирепыми львами. Санчо тоже вскочил на своего серого и устремился следом за ним, заранее уже оплакав гибель своего господина, которого в этот раз, несомненно, посчитал попавшим в лапы львов каестве добычи; он проклинал свою авантюру и час, когда ему пришла в голову эта дуракая мысль снова пойти в ординарцы, но ни плач, нии сожаления, ни удары колотушкой по голове не могли отвлечь его от того, чтобы не нахлёстывать свою бедную скотинку и не уносить поскорее ноги подальше от проклятой кареты.

Убедившись, что идальго и Санчо со всех ног улепётывают от злосчастной кареты, и находятся уже довольно далеко, сторож снова, как и прежде, приступился к Дон Кихоту с воззваниями вернуться в этот мир и заклинал остановиться, однако Дон Кихот твёрдо сказал ему, что все эти бредни он уже много раз слышал, и посему советует сторожу больше не надрываться в просьбах и заклинаниях, он всё равно их не слышит, и сторожу следует не тратить время впустую, а поторопиться с выполнением приказа.

Сторож стал копаться с замком первой клетки, а Дон Кихот в это время обдумывал план битвы, как ему благоразумнее повести бой и встретить врага в пешем строю или на коне, и после зрелого размышления решил, что биться он будет пешим, ибо Россинант может быть испуган львами.

С этим посылом он резво спрыгнул с коня, отбросил своё копьё, ухватил щит и с обнажённм мечом, исполнившись потрясающей смелости и отваги, стал перед каретой и неукротимой поступью пошёл на неё, сначала препоручив себя богу, а потом владычице своей Дульсинее.

И следует знать, что, дойдя до этого места, автор этой правдивой истории восклицает:

«О сильный, отважный и, превше всех похвал, энергичный Дон Кихот из Ла-Манчи, зерцало, в котором отражаются все храбрецы мира, второй и новый дон Мануэль из Львиногривый, воплощение славы и чести рыцарства Испанского! Где откопать слова для описания столь ужасной охоты, чтобы все грядущие века поверили в них? Найдётся ли в нашем языке гипербола, которая подходила бы для описания того, что гиперболичнее всех гипербол?

О герой! Пеший, одинокий, идущий всегда напролом и наперекор судьбе, метеор с одним только мечом, с таким тупым, что и собачку не прирезать, с довльно ржавым щитом из бросовой стали, вот он – поджидает и караулит двух самых свирепых львов, которых когда-либо порождали дикие африканские джунгли. Пусть твои же деяния да восхвалят тебя, доблестный ламанчец, я же замолкаю, не имея достойных, которые смогут описать грядущее!

Здесь останавливаются вышеуказанные дифирамбы автора, и продолжая только что прерванную нить повестовования, он продолжает:

«Едва сторож заметил, что Дон Кихот преуготовился к страшному поединку, и готовность его, как и ярость столь неумолима, что ему не удасться избегнуть открытия клетки, он с хлопком растворил её настежь, открывая ход двум чудовищам – и первому – льву непомерной, чудовищной величины, страхолюдному монстру с горящими глазами.

При лязге двери лев сразу развернулся в своей клетке, далеко вытянул мощные лапы, потянулся всем своим мускулистым телом, затем разинул пасть и сладко зевнул, языком длиной не менее двух пядей облизнув морду и глаза, после чего острожно и вкрадчиво высунул чудовищную гривастую голову наружу и повёл огненными, злыми, косоватыми глазами по сторонам, и при этом каждое движение его могло вбить любого в ступор и оледенить душу любого завзятого смельчака.

Дон Кихот стоял против него и в упор рассматривал соперника – с нетерпением и жаждой схватки, ожидая мгновение, когда лев соизволит спрыгнуть с повозки и начнёт нападение, а он, Дон Кихот, рукопашную схватку, и у него появится возможность порубить Африканского монстра на куски.

Вот какими крайностями чревато человеческое безумие!

Но великодушный, благородный, гривастый лев повёл себя совсем не так, как ожидалось, а более чем сдержанно, более чем высокомерно, в результате чего, не обращая внимания ни на шутки, ни на браваду вытянувшегося перед ним рыцаря, ни на общее смятение, посмотрев сначала в одну, потом в другую сторону он, как уже было сказано, повернулся своей квёлой задницей к Дон Кихоту, потянулся с ленцой и хладнокровно вытянулся в клетке, облизывая лапу.

Дон Кихот решил раззадовить льва и приказал сторожу пошпынять его колотушкой, чтобы разозлить и заставить выпрыгнуть из клетки.

– Не ждите! Я этого делать не буду! – затрясся от страха сторож, начиная повизгивать, – Стоит мне разозлить его, как он набросится и разорвёт меня на куски, стоит мне его только подстрекнуть, как меня не будет! Сеньор! Вы этого хотите? Ваша милость, будьте человеком, удовольствуйтесь тем, что сделано, помилуйте, от добра добра не ищут – вы уже продемонстрировали беспримерную храбрость, хватит, хорош, не стоит искушать судьбу ещё раз! У него открыта дверь: всё в его руках, вернее – лапах, за ним выбор, выходить или не выходить, но, поскольку он до сих пор не вышел, можно не сомневаться, что он больше и не намерен выходить весь день! Величие вашего духа продемонстрировано полностью, вы хорошо проявили себя, заявили о своих намереньях: удел бравого бойца, секундочку, я подхожу к главному, заключается в том, чтобы бросить вызов своему врагу и ждать его на поле брани; и если противник не выйдет на битву, что ж, вольному – воля, в конечном итоге позор остается на нём, а вышедший на бой получает венец сразу же после истечения срока действия его вызова!

– С тобой не поспоришь! – сказал Дон Кихот, – Закрой-ка, дружок, клетку, и как можно лучше засвидетельствуй всё случившееся здесь, запомни всё, что произошло на твоих глазах, до мельчайших деталей, это должно навсегда остаться в анналах мировой истории, ибо ты сам видел, как я это сделал; как ты мужественно открыл дверь, как я ждал его, как он не выходил, как я ожидал, что он одумается и вернётся, а он испугался и не пожелал выходить на белый свет и вернулся в лежбище, не смотря на все твои потуги выгнать его наружу. Я не могу больше ждать, колдовские чары рассеяны, и Боже, помоги разуму и правде, и потворствуй истинному рыцарству, а ты закрой, как я уже сказал, клетку на то время, пока я буду взывать нашим отсутствующим беглецам, чтобы они услышали из твоих уст эту благую весть.

Сторожу ничего другого не оставалось, как исполнить его просьбу, и Дон Кихот, насадив на острие копья платок, которым он вытер лицо от творожного дождя, стал звать тех, кто не переставал убегать, вращая головой на каждом шагу весь отряд приближённых идальго, а Санчо, посмотрев на дорогу, где Дон Кихот махал белым платком, сказал:

– Убей меня бог, если мой повелитель не победил этих свирепых тварей, кажется, он нас подзывает к себе!

Все внезапно остановились, и сразу признали, что тот, кто махал платком, был Дон Кихот; и, утратив львиную долю страха, они стали постепенно повораивать оглобли назад, что скоро отчётливо расслышали голос Дон Кихота, который звал их. Наконец они вернулись к повозке, и Дон Кихот сказал извозчику:

– Возвращайтесь, брат, запрягай своих мулов и отправляйтесь в путь, а ты, Санчо, дай им два золотых, один для него, и другой – сторожу, в награду за то, что он для меня сделал, за остановку в пути!

– Я, конечно, дам и очень охотно, – ответил я. Санчо, – но что сталось со львами? Они мёртвые или живые?

Итак, тут сторож, окрылённый таким удачнм окончанием битвы, часто и с перерывами, стал рассказывать перепитии схватки, приведшей к концу раздора, преувеличивая в силу способностей и личный героизм Дон Кихота, якобы при одном грозном виде которого лев, понимая, с кем имеет дело и чего стоит кабальеро, испугался, задрожал и даже не хотел выйти из клетки, хотя у него было достаточно времени и свободного места, чтобы это сделать, и что после того, как он, сторож, намекнул рыцарю, что искушать Бога и шпынять льва палкой, вводя его в ярость – значит испытывать терпение Господне, хотя храбрый кабальеро именно того и добивался, чтобы лев разозлился, и будучи не в своей тарелке, бросился против всей своей воли на героя, Дон Кихот наконец позволил закрыть клетку.

– Что ты думаешь об этом, Санчо? – спросил Дон Кихот, – Есть ли чары, которые противостоят истинной храбрости? С некоторым успехом чары могут лишить меня удачи, но сломить мою волю они не в силах!

Санчо отдал деньги, извозчик бросился запрягать мулов, в то время как сторож норовил за оказанную милость еловать Дон Кихоту руки, и клялся рассказать об этой отважной вылазке самому королю, когда он появится при дворе.

– Ну, если Его Величество спросит, кто это сделал, скажите, что это сделал Рыцарь Львов, потому что отныне яслагаю с себя поименование Рыцарь Печального Образа и возлагаю на себя имя Рыцаря Львов! В этом я следую старому обычаю странствующих рыцарей, которые меняли имена, когда хотели, или когда обстоятельства подводили их к этому.

Наконец повозка тронулась в путь, а Дон Кихот, Санчо и Рыцарь Зелёного Плаща, продолжили свой путь. За все это время дон Диего де Миранда ни словом не обмолвился с остальными, лишь всё более внимательно следя и отмечая поступки и слова Дон Кихота, и при этом он задавался вопросом, кто перед ним – здравомыслящий сумасшедший и безумец, или безумный умник. Первая часть рассказа о славных приключениях Дон Кихота ещё не дошла до него, хотя, прочитай он её загодя, ему было бы не избежать всё время испытывать удивление от Дон Кихотовых поступков и речений, и тогда бы он поневоле раскумекал, какая форма сумасшествия овладела Дон Кихотом. И поскольку он не был хорошо осведомлёнв этой истории, то не знал, что ему думать и постоянно менял своё мнение, ситая того то сумасшедшим, то здоровым, ибо речь Дон Кихота всегда была красива, разумна и вразумительна, меж тем, как действовал он импульсивно и неумно.

Таим образом идальго ничего не оставалось, как рассуждать наедине с собой:

– Возможно ли большее безумие, чем напялить на голову шлем с творогом внутри и потом вообразить что залинатели и волшебники своими сарами размягчили тебе мозг? И что может быть большим безрассудством и глупостью, чем желание несмотря ни на что сразиться со львами?

А Дон Кихот, выйдя в этот момент из состояния глубокой задумчивости, сказал так:

– Кто бы сомневался, я уверен, что дон Диего де Миранда, ваша милость, почитает меня сумасшедшим и донельзя взбалмошным человеком? И это не так уж удивительно, поскольку по видимости мои дела не могут свидетельствовать ни о чём другом! Что ж, при всем этом я хочу, чтобы ваша милость всё-таки признала, что я не такой уж сумасшедший и не такой слабоумный, каким, должно быть, кажусь вам! Что ж, в глазах своего короля некто выглядит как доблестный рыцарь посреди большой площади, когда с ликованием и радостью бросается на свирепого быка; и рыцарь, вооруженный сверкающим оружием, который в веселых, свежих нарядах гарцует перед дамами, тоже хорош, и хорошо выглядят все те рыцари, которые на военных учениях или на чём-то подобном, развлекают и веселят публику и, если можно так выразиться, чествуют придворных этого двора; и они – это рыцари развлечения и веселья, они лишь развлекают и веселят своих начальников, но выше всего этого, как скала, стоит одинокий странствующий рыцарь, который в какой-нибудь пустыне, в одиночестве, на перекрёстках дорог, в джунглях и в горах, ищет опасных приключений с намерением протянуть руку помощи сирому и потерянному человеку, например, какой-нибудь несчастной вдовице, и только этим он чает достичь доброй и прочной славы. Я имею в виду, что лучше быть странствующим рыцарем, спасающим вдову в безлюдном месте, чем придворным рыцаришкой, рыскающим по людному городу в поисках какой-нибудь девицы. У всех рыцарей есть свои особые обязаности: прислуживать придворным дамам; разрешать придворным своего короля носить ливреи; слать бедным собратьям- рыцарям изысканные блюда со своего стола; устраивать честные поединки, проводить турниры и организовывать большие и великолепные празднества, и самое главное – оставаться добрым христианином, всегда быть на стороне добра – таким образом он и выполняет свой долг! Но странствующий рыцарь ищет как правило неведомые, тайные уголки мира, пробирайтесь по самым запутанным чащобам и лабиринтам, совершая на каждом шагу невозможное; выдерживая в пустынях палящие лучи Солнца в летом, а зимой не сгибаясь в суровые ветры и мороз, и всё это, не пугаясь на львов, ни демонов, ни мертвецов, один вид которых способен напугать любого, не боясь даже свирепых андрияков, потому что его главная обязанность в том и состоит, чтобы за первыми охотиться, вторых подстерегать и поергать их всех подряд без изъятия!

Итак, поскольку мне посчастливилось стать одним из первых странствующих рыцарей, я не могу не заниматься только тем, что мне нравится! Я должен блюсти возложенные на меня всем славным странствующим рыцарством обязанности! Мне кажется, стычка со львами подпадает под юрисдикцию моих упражнений и нападение на львов было моей прямой обязанностью, хотя я понимал, какое это дикое безрассудство, однако мне прекрасно известно, что такое храбрость, поясняю – храбрость это такая странная добродетель, которая находится между двумя непрелемлемыми, каковые называются Трусостью и Безрассудством. При этом настоящему рыцарю по совести следует выбрать в случае особых обстоятельств безрассудство, чем трусоть. Вот почему лучше быть либералом, чем скрягой, вот почему безрассудному легче превратиться в храбреца, чем трусу подняться до высот истинной храбрости. И, уверяю вас, в этом деле, связанном с приключениями, поверьте мне на слово, сеньор Дон Диего, здесь лучше пересолить, чем недосолить, потому что фраза «Вот этот рыцарь безрассуден до верзости!» звучит лучше, чем жалкое «А вон тот труслив и малодушен»!