Война не будет длиться вечно

Аннет

Где помнили ту девочку босой,с игрушечной, под Палех, поварёшкой,там нынче ходит женщина с косой.Как звать её? Что стало с нашей крошкой?Давно не видно пухленькой Аннет,похожей на кулёчек с мармеладом.Не слышно деревянных кастаньет,и юбки не шуршат вишнёвым садом.А незнакомка – если где взмахнётсвоим корявым, варварским орудьем,там исчезают дом и огород,и рыночек с соседским многолюдьем.Исчезла школа, как и не была,библиотека имени Неруды,а вместо них – не кучи и не груды,а лаковая чёрная смола.Я выжила, я просто подросла,я вырвалась из куколки-Аннеты.Меня не отражают зеркала,но в вещмешке я прячу кастаньеты.Я ухожу в межзвёздные войскаи прошлое стираю для порядка.Пусть остаётся чистая доска,пером не осквернённая тетрадка.Когда же первый вересень придёти в пустоте появится учитель,я всё верну, вы только постучите.Тук-тук. Пора начать учебный год.

Сумерки

У нас будут целые сумерки, целые вечера:жужжание жука и жалоба комара.Сиреневые кусты, лиловые небеса,до станции полчаса, в варенье плывёт оса.Оклеенные газетами, стены сквозят дождём,взлетающими ракетами, боями за Сайгон.А я ничего не помню, ни музыку, ни слова.А ты накрой сачком меня, я мёртвая голова.Я буду твоя дивизия, разбитая в пух и прах.Закрученная провизия на полках и в сундуках.Вот мой пластмассовый ножик, на нем кровь стрекоз.Вот кладбище косиножек, здесь всё всерьёз.А утром ахнем от синевы, пойдём в кинотеатр «Союз».Сегодня «Всадник без головы», я снова его боюсь.Там висит белое зеркало, от гардины к гардине,и никакой лазейки нет, чтобы сбежать посредине.

II. Сватовство майора

Ассорти «Гуниб»

В частном доме, где-то в Дагестане,по углам сидят боевики.Обложили гады-христиане.В этот раз, похоже, не уйти.А хотя – какие христиане?«Отче наш» не знают назубок.Что им делать в этом Дагестане,где из камня слышится пророк?Не прорвутся братья на подмогу.Саданёт в окно гранатомёт.Магомед оторванную ногуна крылах к Аллаху понесёт.И комроты лермонтовским слогомпроорёт в нахлынувшую тьму:«Выходите, суки, на дорогу,ты, и ты, и ты, по одному».И комроты мне укажет строго,безбородый юноша Аллах:«Что ты блеешь лермонтовским слогом,если не был в этаких горах?»Я скажу: «Есть грех, и есть привычка,только как я в этом виноват,если я – придуманная птичка,не фотограф и не аппарат?»«Врёшь ты всё, вон кучер твой и бричка,и твоя столичная родня.Я один – сверкающая птичка.Смертный воздух целится в меня».

Москва гламурная

Раньше были мы фашисты,ать чеканили и два.Нынче стали мы вещисты,вот что делает Москва.Помню, мчались мы сквозь тучи:полюбуйся, русский швайн!А теперь надели гуччи,праду, кельвин кляйн.Для чего нам было, братцы,брать её, Москву?Ради модных рестораций,ради сладких рандеву?Лучше б гнили мы в землянках,жрали сапоги.Лучше б мы горели в танках,жарких, словно утюги.Барбароссы не провален,точно в срок исполнен план.Отчего ж смеётся Сталинс огненных реклам?Русский Сталин, бог гламура,с чёрной трубкой набивной.Русский парк, а в нем культура,как перед войной.Вот и маемся в квартире,ходим в клуб «Рамзес».Ждём, когда отряд валькирийспустится с небес.И тогда на штурм Америксквозь жестокий океанповедёт нас Герман Геринг,Хайнц Гудериан.

Сватовство майора

Майор не помнит ничего,он сделался дурак.Майору светит сватовство,грозит неравный брак.Рисует Пукирев емугвоздику на челе.Его в больничную тюрьмусвезли на «шевроле».Четыре женщины егоотмыли от крови.Грозит майору сватовствои свадьба без любви.Ему больничный капелланпод лампой в тыщу ваттдве пули вытащил из рани улыбался, рад.Спелёнут, словно фараон,майор ни бе, ни ме.Но полночь близится, и онвстаёт в своей тюрьме.Майор откатывает дверь,тугую, как валун.В руке он чует револьвер,тяжёлый, как колун.Майор шагает тяжело,стреляет на ходу.Тела, упавшие в стекло —как устрицы во льду.Майор кричит «Аллах акбар»,проходит коридор.За коридором – Кандагар,ты знаешь ли, майор?Там солнце светит прямо в глаз,как лазерный прицел.Там пять раз в день творят намазкто умер и кто цел.Там пять раз в день приносят морс,ядрёный, как бульон.Там возлегают рядом Щорс,Колчак, Наполеон.Грозит майору сватовство,и девственницы в рядстоят и думают – коговозьмёт он в свой обряд?Как выбирать такой товар,майор не знает сам.Он верил – это Кандагар,а здесь – универсам.Майор хватает пистолети пробует стрелятьза завтрак, ужин и обеди за старушку-мать.И люди падают у касси падают промежрядов, где студень многомяси творог уж несвеж.Он вспоминает про жену.Вот карточка жены.Жена размером со страну,и карта всей страны.Он погружается во мрак,завёрнутый до пятв своей державы гордый флаг —огромный белый плат.В своей державы душный снег,похожий на стекло,и доктор, тоже человек,вздыхает тяжело.

Вояка

Не ты воевал, а тобой воевали,давали медали тебе поносить,топырили пугалом на перевале,вгоняли в стволы молодёжную прыть.Друг друга мудохали духи и бесы,и вот тебя заново двинули в бой,но поле сраженья теперь – поэтессы:без устали бесы их любят тобой.Теперь ты лопочешь своё трали-вали,мол, я воевал, расступись, мелкота.А это ведь бесы тобой воевалии в гиблые вновь тебя гонят места.

Грушницкий

Один какой-то сплошной Грушницкийв серой шинели своей солдатской.Нет чтобы коротко извиниться —хочет навязчиво оправдаться.В нем насекомые бродят пули,он сам имеет вид автомата:ноги шатаются, как ходули,а руки ходят вкруг циферблата.Мы скажем бодро: о Бэла, чао.Назавтра утром уходим в горы,легкомоторные за плечаминеся причастия и глаголы.А он картонный, почти чугунный,стоит практически безголовый,а голова его плошкой луннойнад офицерской плывёт столовой.

Каховский

Родное северное обществомне велело убить царя.Это лекарство от одиночестване должно расточаться зря.Нужно осмыслиться, подготовиться,пройтись по городу налегке.Света фонарного крестословицыльдистыми лезвиями в зрачке.Вспыхнули ягодные смарагды,и мосты как крыжовенные кусты.Это глазищи русской правдыпоказались из темноты.Помню, шептали мы: воли, воли!Вольной зимой и без шуб тепло.А тут, прислушаться, волки воют:вот так наше эхо до нас дошло.Куда трусит этот волчий выводок?Ещё вчера пировал наш круг.Нет, не съедят, но до шерсти вывернут,и будем снова мы – другу друг.По аллеям уже раздетымбежим с товарищем юных лет.Нос в табаке, хвост пистолетоми в зубах второй пистолет.

Чаадаев

Был дом на песке – стала яма в песке,землёй привозной закидали герояи вывели надпись на белой доске:Чаадаев – герой геморроя.Сидел да насиживал шишку в дупле —не пиния Рима, сибирская пихта.Козлиные голени прятал под плед,а мысли – упрячешь ли их-то?Как дерево, вырыл себя из ума,корням родовым повелел пресекаться.Россия – темница? А что не тюрьма?Вселенная – квантовый карцер.Вселенная малых басманных малей,стучись – не стучись в её узкие ставни.Эй, барин, не дашь ли немного рублейдомчаться туда, где цыгане?Где пляшет Европа в тщете круговой,вдыхают отменный метан европейцыи думают узкой пустой головой,растущей из самого сердца.

Поле

Где тут русское поле?Спросил – не показывают.Тут одни только станции, склады, пакгаузы,переходы, бетонные доты, бараки,гаражи, осторожные злые собаки.Где же русское поле, ещё не открытое?Не ещё одно поле электромагнитноеи не шахматной досочки новое поле,а такое… да знаете сами, какое.Это русское поле, где нас закопают,непролазного снега сезонная память,сквозь которую мы прорастём и растаеммежду старым Китаем и градом Китаем.

Средмаш

Заложил свою душу Средмашу,подрядился ловить светляков.За свободу ни нашу, ни вашуоказался полечь не готов.Дескать, тошно мне слушать пластинку,как в лугах отпевают лягухи царапает осень по цинкув протяжении месяца-двух.Лучше сразу уж в черную глину,где мерцает вороний алмаз.По-хорошему надо бы сына,не напасся я кукол на вас.Вон шеренгой стоят эти куклы,из печёнки у каждой игла.Не от этих ли идолов купливыгорает наш город дотла?Столько лет пересказывал кряду,как тянуло той гарью с аллей.Колыбельную полураспадабыло слышать куда веселей:кляли ливень, ворчали о снеге ливозле лампы не ярче свечи,и трещали приборчики Гейгера,как еловые сучья в печи.

Сортировочная

На Москве товарной, сортировочной,где не видно вечером ни зги,заплутал мужик командировочный,бестолково топчет сапоги.То идёт неровно вдоль пакгауза,то путями, как ещё храним.Ни малявы не пришлёт, ни кляузынебо низкорослое над ним.Это небо, так обидно близкое,что, глядишь, и снега зачерпнёт.Раненое небо австерлицкое,летний-зимний стрелок проворот.Выпить, что ли, под забор забиться ли,«Ой, мороз» заблеять, «ой, мороз».Не видать милиции-полиции,ветер свищет, ржёт электровоз.Где ему гостиница? Где станция?Здесь заснёт, под мышкою зажавдипломат, в котором марсианскиерасцветают розы в чертежах.

III. Гадай по ветчине

Лилии

Снятся ли тебе мальчики, погибшие за Вьетнам,в битве за урожай, что собирать не нам.За королевские лилии, лилии на лопатках,синие, будто стрелки на штабных картах.Мушкетная пуля дура, а мёртвый хорош в седле.Лошадиной улыбке Дувра отвечает оскал Кале.Снятся тебе ватрушки, яблочное желе.Розовые вертушки грузятся в Ханкале.Наспех перебинтованы сны прошлого лета,многие с оторванными конечностями сюжета.Сны о любви и славе, о моднице Бонасье,тарахтя, улетают на север, домой, к семье.

Холестерин

В Москве жирует жирная Москва,колоколов гудят окорока,но рыбий жир забыт наверняка,зато нам пальма масло принесла.Нам пальма матерь, авокадо куми маракуйя верная сноха.Бездумный мозг, пробитый на ха-хаудвоенною пулею дум-дум.А мрамора в прожилках каварма!А облаков циррозных фуагра!Папайя, белорусская сестра,выносит блюдо с печенью сома.Скажи мне, пальма, ветка палестин,ягнячьих снов халяльным языком,куда несётся наш холестеринсеребряным севрюжьим косяком?

Пристань

Название кафе должно быть ненавязчиво —«Ромашка» или «Иволга», а может быть, «Фиалка».И не должно быть жалко настоящегои прошлого тем более не жалко.И станция должна быть – Дубки или Фабричная,или не станция, а вовсе даже пристань,где шарят по вагонке колючие, коричные,пытливые глаза авантюристов.И никакого Гоголя, тем паче Достоевского,чтобы воскликнуть «Боже, как же грустно!»И никакого Бога, ни родного, ни еврейского,чтоб оценить высокое искусство.Мы были бронтозаврами да игуанодонами,мы прятались в болотах за хвощами.Теперь сидим за столиком, и пиво пьём бидонами,и поедаем шницель с овощами.А завтра, проходя сквозь пояс астероидов,не вспомним подавальщицу Татьяну,друг друга принимая за киборгов, за роботов,друг в друге ошибаясь постоянно.

Гаруспиции

Даже думать в этом направлениипозабудь; гадай по ветчине.Что тебе высокое стремлениеи тоска по горней стороне?Ветчина, прожилками богатая,скажет всё, что карты недоврут,восславляя плуг и труд оратая,пруд рыборазводчика и трут.Почки, зельц, желудочки в сметанеголосят по первое число.Только сердце прорицать не станет,крови в рот свой рыбий набрало.Только сердце, жаворонок с жабрами,улетает в высь, где не дыши,оставляя с дансами макабрамирод людской, самсу и беляши.

Тюрьма

Всем хорошим, что есть во мне,я обязан моей тюрьме.Холоду стали, теплу кирпичей,хрустальному перезвону ключей.Моя тюрьма – водяной колокол,с ней опускаюсь в бездонный низ.Здесь я могу одной хлебной коркойнакормить миллионы крыс.Эта тюрьма – моих слов и чиселнеразрушаемая скрижаль.Я прямо в ней летать научился,будто каменный дирижабль.Стены её стали мне кожей,мои зарешёченные зрачкипровожают вечернюю лодку дожапо Большому каналу твоей руки.Не соблазняй же меня подкопом,побегом вёсельным над волной.Эти камни сойдут потопом,лавиной преданной вслед за мной.

Побег

Держатели суровых черных ксивзабрали малахольного героя,ни имени, ни даты не спросив.По счастию, их было только трое,и во дворе, где водят хороводразрозненные члены чьих-то кукол,он выскользнул сквозь тонкий тайный ход.Всесильный комитет его профукал.«Врёшь, не уйдёшь», – кричал один из них.«Уйди-уйди», – пел хор нетопыриный.Но вскоре тот и этот голос стих,а тесный лаз расширился в равнину.Как хищно свет впивается в зрачкинекормлеными стайками пираний!Найдя себя у берега реки,он лёг среди манжеток и гераней.Река уносит мёд и молокопромеж холмов из сливочной помадки.Хрустален свод и видно далеко,но не видать ни хлева и ни хатки.Ни с плугом не идут, ни нежных травстремительными косами не косят.Здесь нет людей, и человечьих правникто не нарушает и не просит.Тогда-то вспомнил он про свод иной,где эти трое в непонятном ранге,и мёртвый свет по прозвищу «дневной»,и пресс-папье, крушащие фаланги.Он бросился назад, но где тот лаз?Одни лишь земляничные куртины.В бочаге ром, на ёлке ананаси облаков презрительные спины.

Фитнес

Отрезанные головы атлетов,англоязычных офисных парнейлетят на Марс, на красную планету,рассчитывая как-нибудь на нейустроиться. Наверно, тоже фитнес —блины, дорожка, а потом на выносдешёвая китайская едаи кока-кола с кубиками льда.К тому же это ведь не навсегда:командировка. Вы бывали в Гане?А в Сингапуре? Сказочные дни!Когда ещё с руками и ногами…А кстати, как теперь они?

Привидение

Голос горлицы слышится в нашей стране,и светает по-летнему рано.Лопастями жужжит и мелькает в окнепривидение из Вазастана.Привидение под, привидение над.Обернёшься – оно за спиною.То оно в холодильнике пьёт маринад,то скрипит половицей ночною.То из крана оно кока-колой течёт,то в вино превращает варенье,и бессильно молчит полицейский отчёт —что за птица оно, привиденье?Или это цветочная фея блажит,или гоблин играет лукаво,или это потрёпанный потный мужик —голос горлицы, руки Исава?Режет веки, в окошко смотреть не могу,в эту зелень кипящего мая.Будто жизнь говорит: я отдамся врагу,я давно уж тебе изменяю.Оставляю кастрюли тебе и тазы,все твои бестолковые книги,и заношенный свитер из чистой козы,и постылого тела вериги.Голос горлицы, розовый след над трубой,будто в воздухе рваная рана.Жизнь уходит – а кто остаётся с тобой?Привидение из Вазастана.Улыбнётся оно от стены до стеныкривозубым своим улыбоном,и вдвоём полетаем, легки и вольны,мы на зависть котам и влюблённым.То-то будет веселье, черничный пирог,тарталеточки с яблочным грогом,когда дверь затворится, и щёлкнет замок,и затихнут шаги за порогом.

IV. Последние маглы

Эпизод

Что нам пророчат звёздные мойры,кычат, камлают с высот?Скоро выходят «Звёздные войны»,новый, седьмой эпизод.В кассе, в кино, на экране, в прокатевалом пройдут по земле,где застывает Европа в закатев клюквенное желе.Все для премьерного часа готово,вечер рекламу зажёг.Ждём теперь ангела, тоже седьмого,ждём его тихий рожок.Он дочитал семитомного Канта,выключил автопилот,и над хрустальной корой Корусантазамер его звездолёт.Боженьки, звёздное небо над нами,в рюмочках жидкий азот.Только пригрелись в афише, в программе,а уж другой эпизод.

Городок

Городу нужен большой секс,а сам городок невелик.Наколка «Слава КПСС»на груди ДК «Пищевик».А Христос воскрес?И Христос воскрес.Одинок.Не пьёт.На мели.Городу нужен Босфор,восемь лиловых лун,белые корабливроде снежных гор.

Маглы

Мы с тобою последние жалкие маглысо смешными книжками из бумаги,со своими улыбками глупымии зелёными мокроступами.Всё сидишь и смотришь в окно, нахохлясь:больше нету Лондона, только Хогвартс,растут учебные корпуса.Фланируют коридорами длиннымиюноши с палочками бузинными,рвут из жопы волшебные волоса.Наши дети тоже играют в магов,наклепали себе разноцветных флагови идут факультетом на факультет.А ты завари лучше серого графав тяжёлом чайнике прежних лети будь любезна, достань из шкафаваренье из земляничных ягод.Оно где-то там, среди зелий, ядов.То есть как это «нет»? Неужели нет?

Профессионал

Когда я не был профессионали жизнь была легка,какой хороший музыка звучализ каждого ларька.И как горчил напитков тех миндаль,синильное бордо.И было жаль и всё-таки не жалькрасавца Бельмондо.Я научился многому на ять:терпеть и догонять,злить дураков, крутить баранку, ждать,протёкший кран менять.Я жизнь свою пустил на шаурму,как дохлого кота.Откуда эта тяжесть, не пойму,и музыка не та.Профессия погибшего зерна —борьба за урожай.Немного жаль наивного кина,и всё-таки не жаль.

V. По техническим причинам

«Легче стишок написать, чем составить подборку…»

Легче стишок написать, чем составить подборку.Только и видишь, как жизнь покатилась под горкуи где-то в долине густеет отечества дым.Надо дорогу дать молодым,тыгыдым-тыгыдым.Пусть съезжают на задницах, на ледянках,участвуют в пен-центровских мудянках,тортики таскают редактрисами с коньячком шатаются по тризнам.Дело молодых – печататься, тискаться:каждая фрикция высечет божью искрицу.А мои опавшие листья не лезут в короб;к этому барахлу ударную коду б.Эти строки не искренни, не безумны.Эти строки не писаны кровью; суммыпрописью – кровью, анкеты на визы – кровью.Смерть моя гуляет по Подмосковью.Дело молодых – пировать на щитах,из-под которых сочится бурое что-то.Циферки исправлять в счетах,крючья вострить вопросительных знаков,копья вострить восклицательных знаков —моя работа.

Обрыв

Там жили поэты, и каждый встречал.А тут уж никто не встречает.От этого в сердце такая пичал,что волком оно завывает.То были поэты – пьянчуги, вруны,людские весёлые лица.А нынче – шакалы, кроты, грызуны,клопы, тараканы, мокрицы.Там было болото и почва была:свобода, отечество, вера.А здешняя почва – до края стола,а дальше обрыв, блогосфера.

Что?

Старики из толстого журналапишут в стиле «ямб» или «хорей»,как в былые дни у них стояло…Только что? Припомнить бы скорей!То ли предосенние погоды,то ли рюмка водки на столе,то ли они сами за свободуи за мир стояли на земле.Буквы три, ну максимум четыре.Бор? Душ? Слон? Ну знаете ж небось.Не читали, что ли, в «Новом мире»,на просторах знаменских полос?Нет, никак не вспомнится простое,сколько ни аукай наугад,и проходят строем сухостоямимо них юнцы за пятьдесят.

Не она

вы не ахматовавы не ахматоваваш сын не будет срока отматыватьваш муж не будет поставлен к стенкево дни любовничьей пересменкиа так пожалуй что и ахматоваорлиный профиль и кожа матовапосадка гордая головыа всё же что-то не тоувы

Юбилейное

Как на празднике в Константиновезадержали Сергея Есенинав рыжей курточке дерматиновой,в модной кепке, тут же посеянной.Был он пьян и ругал по материвласть, народ, Изадору-дуру;нос и брови в дамской помаде – и как же тут не попасть                                                                                    в ментуру?Собрались союзы писателей,лауряты такой-то премии.«Где Серега? Не видели?» «В зад его,у нас жёсткий лимит по времени.Надо слово дать этому и тому,той любовнице, этой тёще.А Сергей… занёсся не по уму.Мы его издадим… попозже».Слышите? Это Серёгу бьют,а он лыбится через силу.Дайте Родину, говорит, мою,и верните, козлы, мобилу.

В библиотеку

Горят огни библиотеки,паласа розовый бекон,как будто бы не в прошлом веке,а в самом прошлом из веков.И два седеющих обмылказаносят ногу на порог.У одного в кармане вилка,другой до нежности продрог.А где сегодня наливают?А где по залу в парикеплывёт Евгения Иванна,как поздний катер по реке?А здесь сегодня наливаюти строки вечные звучат.Об этом всех, кто здесь бывает,оповестил небесный чат.И будь ты Эдик или Вадик,благословит тебя тропа,когда из свёрнутых тетрадокзаблещет костная крупа.

«Когда-то я что-то такое писал…»

Когда-то я что-то такое писал,фантазии чаще, чем были.Ценители ржали, безмолвствовал зал,иные ж меня полюбили.Теперь я и сам-то себя не люблютогдашнего, глупого, злого.Тверёзого труса, шута во хмелю.А вы – полюбили такого.Ни словом, ни знаком уже не солгу,мне вымысел больше не нужен.А ваша любовь достаётся врагу,как поздний неправильный ужин.

«Ах, было мне пятнадцать лет…»

Ах, было мне пятнадцать лет,я был не мамин и не папин,зато уж знал, что я поэт,почти как Дмитрий Веденяпин.Теперь стою одной ногойна ленте горе-транспортёра —не Веденяпин, не другой,но стану мамин-папин скоро.

По техническим причинам

Переносится вечер поэта такого-тобез особой причины, без явного повода,ну а я-то как раз собирался прийти —посидеть, пообщаться, свалить к десяти.Две недели проходит – опять переносится.Неуверенно держит очки переносица.Может, что-то стряслось? Может, надо помочь?Но порывы смиряет московская ночь.Переносится снова, и снова, и сновараспиаренный вечер поэта такого.Неужели не слышать уж нам никогдаэти строки, душистые, как резеда?Просмолённого голоса фиоритуры,отголоски судьбы и обломки культуры,эти рифмы, что некогда шли на ура,вдохновив нас на первые пробы пера?А представьте – однажды возьмёт и объявится,будет в правой сигара, а в левой красавица,и четырнадцать верных, лениво пришед,позабудут о том, что пришли на фуршет.

VI. Певчий Кащей

Докинз

Дураки читают по утрам.К ним не прилетает Мэри Поппинс.К ним невозмутимый, как сто грамм,вваливается профессор Докинз.«Я объехал тот и этот свет», —говорит дедуля в коверкоте, —«и нигде, представьте, Бога нет.Так я написал в своём отчёте.И с тех пор на завтрак и обед,перед сном и всякую минутурадуюсь тому, что Бога нет;радоваться надо ж хоть чему-то.«Бога нет!» – ликуют воробьии любая прочая пичуга.«Бога нет!» – фракийские рабы,в бой идя, приветствуют друг друга.«Бога нет!» – устало и светлоговорю, и пустоту лелею,и кому без Бога тяжело,всех благословляю и жалею».И в обнимку с новым дураком,дерево для верности потрогав,он уходит лунным молокомиз окна – в страну единорогов.

За Иисуса

Там он был еврей за Иисуса,года три убил на ерунду.Трапезу из рыбы и кускусасочинял, как шутку, на ходу.Десять пар сносил за Иисусомбашмаков на горе всей родни,словно бык, слепнями перекусан,но хвалимы были и они.Вёл учёт доходов и расходов,твёрдо урезонивал братву,а потом очнулся от походови увидел снежную Москву.В офисе продаж бесцельно маясь,каждый день имеет бледный вид.Скорбный путь из Кунцева в Эммаусв навигатор накрепко забит.Блюз поёт комариком в отеле,огоньки горят на Рождество,ловкий шеф готовит папарделли,только это всё не для него.Для него – расстриженный Джордано,утонув в бумагах, как тапир,пишет из бетонного зинданасвой трактат о множестве шапир.

Кащей

Много хороших и мудрых вещейнам сообщает профессор Кащей.Делай зарядку, не пей, не кури,бди, обходи гаражи, пустыри.На ночь не жри, по утрам голодай,даже на свадьбах и то не рыдай.Чист будь и светел, как ласковый май.Трупик заметил – в лесу закопай.Певчий Кащей, на ветвях соловей,дай мне побыть во френдзоне твоей.В зоне комфорта укроюсь под куст,сизым дымком исходящий из уст.

Памяти Мирослава Немирова

1Провожу последние морозы,розовое в кружечку налью.Забываю облик донны Розы,имя донны Розы узнаю.Будто бы ракетные ступени,отпадают, падают на степьдонны Розы локти и колени,губы, трубы внутренних систем.Донны Розы сиськи накладныеили настоящие – плевать.И слова – как тошно жить в России,и слова – как сладко жить в России,как смешно в России умирать.Мы ведь и не умерли, мы с вами,только поменяли камуфляжи идём фонарными столбами,и за ними скачем воробьямив сад Эдем и в город Эрмитаж.2Поезд дальше не идёт,он не хочет без пилота,а у всех семья, работа,век расписан наперёд.Поезд дальше не идёти не крутятся колёсики.Поршни, вентили, насосикине работают, и вот:Кто-то сходит в «Детский мир»,поменяет этот поезд.Кто-то сходит в «Новый мир»,отнесёт рассказ и повесть.Кто-то скажет «холода»и поправится: «покамест».Кто-то все сотрёт как памятьи оставит слово «да».

Марш

Похоже, со сцены уходим и мына цыпочках, мерно, под звукиедва рукотворного марша любви,ещё раз любви и разлуки.Ещё раз по кумполу, жизнь, получайпри всем православном народеот Баха бабах, от Шопена на чайи от Мендельсона-Бартольди.Пусть с нами на равных весёлая смертьпирует под сводом подвала.Когда мы уходим, включается свет,как будто и тьмы не бывало.

Прощание

Это последние дни для синицы,это последние дни.Слева болит и никак не сболится,справа горит городская больница,ртуть выкипает в тени.Это пернатых последние перьяморе зажгли под окном.Шёпотом, перетекающим в пенье,тени знакомятся с новою тенью,с телом прощается дом.Плач занавесок, полёт занавесок,пение в каждом окне.Быстро съедается жизни довесок,ворохи писем, любовей, поездокдружно сгорают в огне.