Война не будет длиться вечно

На пиле

Никакущий человек из никаковьяпереехал, поселился в Подмосковьеи по пятницам играет на пилепопурри из лучших песен на земле.Мыши пляшут, насекомые народына линолеуме водят хороводыи вращается панельное жильёи вокруг него соседское бельё.Все тут пилят, но один теперь играет,и никто, само собой, не умирает,лишь порой себе отпилит невзначайгнев, гордыню, сладострастие, печаль.Хорошо явиться в город ниоткуда,не страшиться ни суда, ни пересудаи смотреть, как путеводная звездазвать зовёт, но не уводит никуда.

«Куда носили, где похоронили…»

Куда носили, где похоронили —не ваше дело, наше барахло.Кто говорит, что тело уронили?Оно под почву странствовать ушло.Скажите, не выбалтывая лишку,когда припрут хозяева земли:«Здесь нет его – откидывайте крышку,и вообще – туда ли вы пришли?»Здесь осень поминают аква-витой,небесный саркофаг свинцови по тропинке зябкой, непобритойспецы ведут спецов.

VII. Королева ужей

Вполголоса

где пиво пенитсятечёт водагде люди женятсякак городагде солнце брезжитсяидя на дногде в сику режутсяв двадцать одногде вены рубятсякак снасти в штормгде души губятсячертям на кормгде слив побоищегде флот речнойи я с тобой ещёи ты со мной

Ласточкино гнездо

Говорил печальный Людвиг —Людвиг, прозванный вторым:я так люблю мадам Баварию,мадам Бавария – это я. Есть у меня теперь семья,и мы с семьёй поедем в Крым:пусть строят замки сыновьяи в мяч играют сыновья.И слушал серенький мышонок,слушал розовый котей,как говорил печальный Людвиг,запахнув полу халата:я буду баловать себяи делать сам себе детей —сладчайших деток из халвы,из пастилы, из мармелада.Я им дарую имена,потом раздам их по своим:пусть одного возьмёт любовьи одного возьмёт война.А младшего себе оставлюв память, как летали в Крым.Ее крыло – моё крыло.Моя слеза – моя страна.

Лодки

Лодки улетают, убегают,лодки улепётывают намаленьких ногах недоуменья и печаливитражами воздуха и дна.Только лодки никуда не уплывают,не скрипят уключинами, нет.Лодки, словно луны, убывают,улетая мошками на свет.И прицельней в воздухе, и пристальнеймуравьиных лодок лёт.Оглянись – там нет уже и пристани,лодочник, усталый старый Лот.

Ямщик

Ямщик, не гони, не гони.Рассказывать будешь ментам.Мелодию первой любвине так подбираешь, не там.Зевают кареты, возки.Спит остров под мёрзлой водой.В мелодии поздней тоскикуражится гном с бородой.Мы едем, как будто на сломкуранты везут упыри.А прошлое кажется слон:на ощупь поди разбери.Что было, чего ни фигане помню, что мимо прошло.Где хобот его, где нога,а здесь почему-то крыло.

Королева ужей

«Мало времени», думает, «времени нет,остаются тоска и привычка».Но из горла карабкается на светбезголосая дева-певичка.А прислушаться – в голосе все-таки естьчто-то тонкое, колкое: перьявместо ватмана бегло царапают жестьи судьба ошибается дверью.Это раненый голос кукушкина льнаозарил шелковистые склоныи сквозь ветви на убыль несётся луна,за себя оставляя дракона.Что же делать? Бежать на вокзал, брать билет,или так, без билета, прокатит?Только мы уж решили, что времени нети на новые главы не хватит.Этот голос – дорога: темна, далека,и нет веры тому кривотолку,как под утро четыре вальта-женихаподступили к лесному поселку.Пусть их дождик с околицы гонит взашей,распекая морзянкою доскии гуляет одна королева ужейи из подданных вяжет авоськи.

Про кота

Кот неопрятен, бомжеват,но хитрый глаз его горит,как свежесобранный мускату молдаванских карменсит,как вольный огонёк такси,но ты не скажешь ведь коту:«туда-сюда меня вези».Коты увозят в пустоту,в подвалы, в топь, за гаражии там бросают седока,хоть ты кис-кис ему скажи,хоть капни на нос молока.А если уж впряжётся котв повозку с розой на боку,то лишь как возчик Аштаротк возлюбленному пастушку.И тут уж сам он кликнет «брысь,раздайся, бестолковый люд,бессмысленная мышекрысь».И глаз горит как изумруд.

Речфлот

Поговори чуть-чуть со мной,мне холодно весной.Возьми меня в свой флот речной,в свой дивный флот речной.Хотя бы юнгой в экипаж,пусть я уже не юн.Работу мне любую дашь,хоть вычищать гальюн.Я век стоял на берегу,терял часы и дни.Уже я видеть не могуплавучие огни.Какой оклад, какой расход —расскажешь мне потом.Возьми меня на теплоход,идущий под мостом.Где чардаш бьётся о фальшборти палуба в дыму.Где кровь шампанская течётсквозь Тверь и Кострому.Не отходи, побудь со мной,мне сердце успокой.Возьми меня в свой флот речной,не нужен мне морской.Хоть крысой в трюм меня впиши,хоть судовым червём.Последней браги для душииз Волги зачерпнём.Потом глумись и веселисьвесь бесконечный век.Но хоть до Астрахани, плиз,не списывай на брег.

Из книги «Ау-Ау»

Элэй

Коньяку на два пальца, дружок, мне налей,протяни мне лимонную дольку.До чего же мне нравится слово ЭлЭй,больше Видного или Подольска.Между прочим, я в Видном когда-то живал,было мне тогда года четыре.А на тему Подольска какой-то провал,помню, девок мы там подцепили.Две блондинки в годах, малоросских кровей,то ли гэкали, то ли рыгали,и одна все твердила, что хочет в ЭлЭй,а другая нудела: ну, Галя.Пили водку «Еврейскую» ради понтови срубились в момент, а наутропросыпаемся – глядь, ни бабла, ни котлов,и на брюках дешёвая пудра.Я смотрю, ты так бодро хомячишь икруи на телок косишься без цели.Я все вижу: ты, братец, агент ЦРУ,но не буду стучать метрдотелю.Ничего ты не выловишь тут, дуралей,только выложишь деньги на бочку.Лучше вот что: ты мне расскажи про ЭлЭй,толку нет тосковать в одиночку.Мне приснился ЭлЭй будто город в степи,небоскрёбы среди терриконов,там где розы цветут, там где пишут стихисыновья работяг-лепреконов.Мне приснился ЭлЭй как хрустальная твердь,лунный путь, золотые ворота.А на самом-то деле какой он, ответь?Два часа ещё до самолёта.Я готов – если скажешь про ветер морскойили скажешь про холод подземный.Я хожу по ночам и питаюсь тоской —слаще крови из вены яремной.Если мёртвое брюхо тоскою согреть,ночь тепла, что твоя чернобуркаи шпион за шпионом уходит на рейспод мелодию Криса де Бурга.Он встает из-за столика, гасит свечуи на галстуке правит булавку,оставляя свой карий бокал москвичу,помянуть подольчанина Славку.А потом в бизнес-классе – простор для колен —по сто раз выверяет по смете,чтоб стрекозы судьбы прибывали в ЭлЭйчуть быстрее, чем бабочки смерти.

Зима

На Васильевский островне пришёл умирать.В Переделкине, Постум,попросил закопать.Где писатели млелии делили корма.В СНТ «Сан-Микеле»на платформе Зима.Где над рощей летаетЛеонидыч Борис.Где лежит Эзра Паунд,итальянский фашист.Полюбил бы я зиму,в ней живут без числате, кто сраму не имут,не срубают бабла.Не бывать больше сраму,облетел интерес.Чао, нейтронная мамаи небратская ГЭС.Идут снеги по леске,будто стадо медуз,и Онегина Ленскийпринимает в Союз.И летят пионеры,и гогочут «ура»,как гагары-галерывдоль теченья Днепра.

«скончался владимир маканин…»

скончался владимир маканинза это позор ноябрюно живы ещё муракамихаруки такаши и рюмы булку в подливу макаемна хлеб навлекаем икруаукает в небе маканинхаруки такаши и рюмаканин теперь как гагаринсигналит с небес морякамну располагайся не баринтут нет никаких муракамтут холод как белка и стрелкасобачий родной шерстянойтут звука ломается целкаи дробью летит над странойнам многое будет по силамкогда мы икру доедими милую землю годзилламбез боя уже не сдадим

Бологое

Бологое – это мёрзлые менты,неусыпные как волки на перроне,а Москва – это дешёвые понты,ригатони, понимаешь, с пеперони.– В Бологом бывали или нет? —я хотел спросить соседа почему-то.Повернулся, а его простыл и след.Мы стоим не более минуты.Был момент, я вышел в Бологом,посмотрел на красоту родного края.А обратно думал о другом,а теперь о чем уж думать и не знаю.Над путями шаткие мостки,половинки сердца трутся словно льдины.Что в Москву, в Москву, что из Москвы,из Москвы – не все ли здесь едино?

Сироты Анны

Знаменитая петербургская четвёрка,ставшая символом этого города,росла на окраине рабочего посёлка,где бедность не бывает опрятной и гордой.Юджин протирал стекла партийным ЗИЛам,Джо разносил булочки на вокзале,Тимми и Толли ходили по могилам,собирали цветы и продавали их заново.Потом они ограбили дом культуры,унесли две гитары и барабан,пели бомжам за глоток спиртовой микстуры.Там-то их и нашёл продюсер Гарри Алиханян.Он сказал: я не могу обеспечить признаниегруппе, назвавшей себя «Черные тараканы».Для начала надо сменить название.А давайте вы будете зваться «Сироты Анны»?Анна – это была тихая старушка,к которой они сбегали от гнева отцов-пропойц.У неё на полке стоял пятитомник Пушкинаи ещё годовая подшивка The Village Voice.На тот момент она ничего так держалась,душилась шанелью, носила расшитые тапки,но Гарри сказал: будем давить на жалость,так нам быстрее пойдут реальные бабки.На модном лэйбле «Роуз Люксембург»они записали свои первые синглы,и вскоре о них узнал весь Петербург,в клубах их рвали на части, охрана была бессильна.Комсомолки становились в очередя,чтобы с ними попробовать пьяного секса нежного,а на столетие вечно живого вождяони всю ночь зажигали на даче Брежнева.Они колесили по миру из года в год,Лондон, Нью-Йорк, Боливия, Филиппины,а когда они пели на Земле Королевы Мод,их огромной толпой пришли послушать пингвины.А потом Джо подцепил болезнь звёздную,Тимми до самых почек разъела зависть,Юджин заделался профсоюзным боссом,а Толли стал просто старик с пустыми глазами.Разумеется, группа распалась. На смерть таких группнервно реагирует земная магнитосфера,и однажды утром один посиневший трупв гардеробе заметила уборщица Вера.Оказалось, что это Гарри. Его языкбыл призывно раскатан, будто дорожка в Каннах.Попрощаться с ним не приехал никто из них —тех, кого он за ручку привёл в страну великанов.

Из Эмили Дикинсон

Иван погиб за красоту,за правду лёг Саид.Они лежат с землёй во рту,один другому говорит:– Ну ладно мы, понятно – мы,наш путь был прям и сжат,но эти, скорбные умы,какого шута здесь лежат?Другой неспешно отвечал:– Вот этот, у стены,права грошовые качал,и не стерпели пацаны.Вон тот делиться не хотел,а эту рак увёл.А трое рядышком, вон те,всю ночь глушили метанол.Одних убил Афганистан,других взяла Чечня.Моли же, чтоб я перестал,ведь это, в общем-то, фигня.– Но что ж примером не-фигнипослужит, милый побратим?– А то, что мы с тобой однина этих грядках говорим.Они безгласны, каждый нем,был шумен, но утих.И мы легли сюда затем,чтоб тут беседовать за них.Но с ними вместе в полный рост,разъяв свои гроба,мы прорастём во весь погост,едва послышится труба.

Шакунтала

Шакунталазавела себеправильного любовника.Не олигарха,не гитариста:часовщика.А до того помыкалась по Москве,по квартирам со стремными девкамииз Тюмени, Бишкека.А она – угловатая, смуглаяиз индийской глубинки.Мать – бухгалтер на швейной фабрике,отец – заезжий факир.Часовщикчинит чужие часы.Предпочитает пожившие,старые.Чистит колёсики,выковыривает крупицы времени,застрявшие семена времени,складывает их в шёлковые мешочки.По весне высаживает их на балконе,растит черные травы времени.Отгоняет от них котов,чтобы не жрали.Осенью время даёт плоды.Шакунталакормит котов минтаем,готовит карри,метёт рыжий паркет.Часовщик говорит: когда-нибудьу нас будет много времени,мы будем его повелители.Мы отправимся в большое путешествие:отведём руку убийце Леннона,дадим пару ценных советовБонапарту при Ватерлоо,пообедаем с Периклом и Аспазией,поохотимся на шерстяных носорогов.Мы будем бессмертны, мой уголёк,будем бессмертны.Так и будет, мой яшмовый тигр —отвечает Шакунталаи нежно чешет любимого за ухом.У неё есть свой мешочек.Немало крупинокнезаметно падает на пол.Когда он засыпает,она перемещается на десять лет назад,входит в двери больницы,протискивается по коридорусквозь гниющие, червивые телапредставителей низших касти находит ослепительно-белую койку,где лежит её старший брат.Среди этих трубочек, проводковон похож на прекрасного паука,пленённого собственной сетью.Он не видит её.Она кормит его с рукисеменами времени.Просовывает ихчерез его нежующие зубы.Потом спрашивает лечащего врача:сколько ещё нужно временипрежде чем вы придумаетесвоё обещанное лекарство?Я принесу, я украду, выгрызу!Врач растекается ртутной улыбкойи превращаетсяв пузатый будильник.

Елабуга

Такова душа москвича:влюбчива в городагде угодно осталась бы навсегдаПриезжаешь в Саратов – хочется жить в СаратовеПриезжаешь в Казань – хочется жить в КазаниПриезжаешь в Елабугу – хочется жить в ЕлабугеГулять по улицамжонглируя разноцветными домикамиЛетать на крыльях кованых дверейНа высоком берегу Камырассматривать чёткий чертёж долиныи думать: до чего же хочется житьИ не только в ЕлабугеХочется жить и в Сарапулеи в Сызрании в Кинешмев каждой из купеческих столицубитых на взлётеДа много где хочется жить:и на платформе 47 кми на платформе 113 кми на станции Вековкагде покупали паршивый коньякза дикие деньгиДай мнемой господин10 000 жизней —разве жалко тебе? —чтобы жить их одну за однойв разных местахна глухих полустанкахв трещинах сосновой корыпод половицамимежду стеной и обоями —и пусть себе крошатсякрая литосферных плити меняются образы континентовЕщё говорятна одном из спутников Сатурнапод толщей льдавозможна какая-то жизньВот пожить бы и там:пусть безглазой точкойнедобактериейтолько бы житьтолько бы не исчезатьИ потом снова в Елабуге:спать за печкойслышать стук молоткакрик петуха