Дом бурь

Внешний вид нужной раковины отчетливо запечатлелся в ее памяти, но реальная прибрежная живность оказалась грязной, скользкой и вонючей. Элис достала из кармана плаща складной нож и погрузила руку в приливный бассейн – углубление на каменистом берегу, оказавшееся куда холоднее и глубже, чем она себе представляла. Когда она вытащила первое существо, с мокрого рукава и пальцев капало; по окантовке раковины Элис поняла, что это не Cardium glycymeris[4] – моллюск, который ей требовался. Отбросив находку, выпрямившись и размышляя, как лучше продолжить поиски, она заметила, как что-то быстрое и темное пробирается по камням. Когда миновал первый испуг, вельграндмистрис сообразила, что силуэт, несомненно, человеческий.

– Эй ты! – крикнула она, потому что с простонародьем важно сразу показать, кто главный. – Это как понимать?

Нечто во тьме выпрямилось. В одной руке у него был какой-то мешок, в другой – волочившиеся позади грабли. Оно не двинулось в ее сторону, и Элис пришлось рискнуть лодыжками на разделявших их позеленевших валунах.

– Ты кто такой?

Она сохранила надменный тон, однако незнакомец по-прежнему смотрел и молчал. Он был в кепке и старой, полностью промокшей куртке. А еще босой, что казалось удивительным в такую холодрыгу. Парнишка, ровесник Ральфа – или, возможно, на пару лет моложе. Явно нищий, и не исключено, что к тому же кретин или просто дурачок. Элис уже собралась повернуться и уйти прочь, как вдруг существо моргнуло, облизнуло губы и немного расправило плечи – на самом деле, оно было почти того же роста, что и вельграндмистрис, – а потом заговорило:

– Я собираю ракушки. Меня зовут Мэрион Прайс, и это мой участок берега.

А-а, так это девушка. Ни «мистрис», ни «мадам». Никаких реверансов. И «мой участок берега», как будто речь о ее собственности.

– Я вельграндмистрис Элис Мейнелл. Я из особняка…

– …Инверкомб.

Еще и перебивает. Элис, скрипнув зубами, достала страницу, вырванную из энциклопедии прибрежной живности, чтобы продемонстрировать конкретную разновидность моллюска.

– Ну? Сможешь это найти?

– Бусинковая устрица. Обычно мы их выбрасываем

– Мне нужна вот эта штука… Взгляни-ка. В книге они называются кровавыми жемчужинами.

– Серьезно? – Береговушка поджала губы. И они, и ее щеки покраснели от ветра и холода, хотя к такому эффекту стремились бы многие грандмистрис. – Если хотите сделать украшение, будете разочарованы. Они недолговечны, разве что детям на игрушки годятся.

Можно подумать, она сама не ребенок! Но еще до того, как Элис успела заверить негодяйку, что именно из-за хрупкости кровавой жемчужины хочет ее заполучить, береговушка запрыгала зигзагами по камням, которые рассекли бы ступни вельграндмистрис до костей.

– Ты собираешь ракушки?

– Съедобных моллюсков. Мы их варим и продаем на рынке в Латтрелле примерно по три шиллинга за ведро. А из красных водорослей печем хлеб.

– Вы едите морские водоросли?!

– Конечно. – Девушка и женщина с одинаковым изумлением уставились друг на друга с противоположных сторон выемки, заполнившейся водой во время прилива. – А вы никогда не пробовали водорослевый хлеб?

Элис улыбнулась и покачала головой.

– Откуда ты? Поблизости есть деревня?

– Называется Клист. Вон там, прямо за мысом. Я живу с мамой и папой. У меня есть брат. И… – Девушка помедлила. – Одна сестра.

Среди водорослевых зарослей и трепещущих анемоновых отростков ее пальцы шевелились, словно лучи морской звезды.

– И ты сюда приходишь каждое утро? Собирать ракушки?

– Не каждое. Только если достаточно светло и прилив подходящий.

Что за жизнь! Мотаться туда-сюда по эстуарию, словно какой-нибудь обломок во власти волн.

– Что тут у нас… – Девушка отковыряла очередную раковину, сжала ее посиневшими, сморщенными пальцами. Это определенно был Cardium glycymeris, но, когда Мэрион вскрыла добычу быстрым движением короткого ножа, кровавой жемчужины внутри не оказалось.

– Твоя семья принадлежит к какой-то гильдии?

– Э-э… ну да. – Блуждающие по камням пальцы на секунду замерли.

Элис поняла. Здесь, на западе, даже береговые рабочие и плетельщики рыбачьих лодок воображали себя гильдейцами. Тусклый свет, отраженный холодной поверхностью воды, падал на лицо девушки, пока она трудилась, подчеркивая невозмутимость и глубокую сосредоточенность. Элис поняла, что ее причудливый говор и звериное спокойствие действуют успокаивающе, приятно. Еще несколько бусинковых устриц пали смертью храбрых. Шум прибоя становился все громче.

– Может, пора уходить? Есть ли что-нибудь повыше, на берегу?

– Это самое подходящее место. У нас еще осталось несколько минут.

Еще один взмах ножом, еще один разинутый пустой рот. Затем, как раз когда их окружили потоки приливной воды, девушка вытащила устрицу покрупнее и быстро вскрыла. На подрагивающем языке лежал влажный рубин. Береговушка и вельграндмистрис обменялись торжествующими взглядами.

– Одной достаточно?

– Должно хватить. – Вокруг них бормотал прилив. Береговушка уже поворачивалась, прихватив свой мешок и грабли. – Нет. Постой!

Девушка остановилась, и Элис окинула внимательным взглядом новую знакомую, стоявшую босиком в потрепанной куртке; между ними струилась вода. У вельграндмистрис возникло странное чувство, что береговушка сможет кое-что добавить к жизни Инверкомба. Скорее всего, ее ждала судьба песчинки в жерновах, но, быть может, поместью именно этого и не хватало. Пусть экономка Даннинг помучается с неопытной новой младшей горничной.

– Сколько, ты сказала, платят за ведро вареных моллюсков?

– Если повезет, три шиллинга.

– А сколько таких мешков нужно, чтобы наполнить кастрюлю?

– Около десятка.

– Я позабочусь, чтобы тебе платили вдвое больше, если пойдешь работать в Инверкомб.

Опустив мешок, береговушка вытерла руку о куртку и выставила перед собой. Элис, чьи ступни в тот самый миг захлестнула волна, перемахнувшая через выбоину в камне, была слишком ошарашена, чтобы ее не пожать.

III

Утром в бессменник экономка Даннинг передала, что желает видеть Мэрион Прайс. У двери кабинета в дальнем конце коридора с низким потолком и побеленными стенами Мэрион поправила накрахмаленный льняной чепец.

– Входи! Ну что ты мнешься у порога?

Она вошла в захламленную комнатку.

– Закрой дверь. Стулья, знаешь ли, для того и существуют, чтобы на них сидеть.

Мэрион, уверенная, что лишний раз брякнула ведром или нечаянно проигнорировала какую-то из бесконечного множества инструкций и запретов, развешанных в рамках на стенах помещений для прислуги, была полна решимости отнестись к своему увольнению из Инверкомба с достоинством и незлобивостью. Вещи, которые она всегда считала само собой разумеющимися, – оценка каждого дня по запаху и прочим ощущениям, сопутствующим рассвету, сезонное чередование задач и занятий, удачи и неудачи с уловом, сменявшие друг друга, как прилив и отлив, – уже начинали казаться далекими и при-

чудливыми. Здесь, в этом доме, все было задумано таким образом, чтобы дни походили друг на друга; она никогда еще не была так сыта, не жила в таком тепле и не осознавала, что ее существование так мало значит. Тем не менее Мэрион попыталась изобразить, как ей хотелось верить, подобающее торжественное выражение в тот самый миг, когда экономка вздохнула и покачала головой, тряхнув медными волосами с проседью.

– Возможно, – продолжила Сисси Даннинг, – я была излишне строга к тебе, девочка. Конечно, я не просила, чтобы тебя брали на работу. Рискну предположить, что и ты сюда не слишком стремилась.

– Я старалась, мистрис. Мне жаль, что этого оказалось недостаточно.

– Погоди, постой. Не торопись. Ты здесь не для того, чтобы я вышвырнула тебя вон.

– Мистрис?..

– Сомневаюсь, что ты, будучи береговушкой, когда-нибудь задумывалась о том, как живут слуги. Я-то всегда знала, что к чему. Даннинги служили в больших домах с той поры, как мой прапрадед прибыл сюда в качестве кабального труженика. Удивлена?

– Я никогда бы не подумала, мистрис.

– По-прежнему существуют люди, уверенные, что неграм не место в гильдиях. В городах вроде Лондона об этом даже вещают проповедники с церковных кафедр. – Ее полные губы сжались в тонкую линию. – В любом случае ты кажешься достаточно умной и способной. Дело в том, что мне нужна любая доступная помощь, чтобы здесь все работало как следует…

Взгляд Мэрион блуждал по комнате, пока экономка Даннинг рассказывала о каком-то аспекте Инверкомба. Стены были увешаны привычными вышитыми наставлениями в рамках – «Дом рачительного хозяина едва ли нуждается в присмотре. Небрежность недопустима!» – а стол экономки ломился от блокнотов, чернильниц, неразобранных счетов. Еще там была штуковина, формой напоминающая боб – Мэрион иногда находила такие во время своих блужданий по берегу. Дети называли их фасолинами, хотя к фасоли они явно не имели отношения.

– Ты не слушаешь!

– Э-э? Извините, мистрис. Я просто…

– Ладно, забудь. Может, однажды ты станешь кухаркой или экономкой. Если сама этого захочешь – и если научишься говорить «прошу прощения» вместо «э-э». – Она улыбнулась. – Дело в том – и это не должно выйти за пределы моего кабинета, – что вельграндмистрис и ее сын представляют собой странную пару. Нагрянули из ниоткуда, без прислуги и практически без предупреждения. Столько денег, столько путешествий, и что же у них на уме?..

Мэрион попыталась обдумать странный вопрос. На самом деле, с того дня на берегу она не видела ни вельграндмистрис, ни ее сына, который, по-видимому, тоже проживал здесь.

– Что угодно?

– Деточка, – экономка даже не покачала головой, – не умничай. Ты, должно быть, слышала, что парнишка очень болен. – Она вздохнула. – И кстати… – Ее пальцы с перламутровыми ногтями коснулись «фасолины». – Эта штука, на которую ты пялишься, вместо того чтобы слушать меня, – знаешь, что это такое?

Мэрион покачала головой.

– Они с Блаженных островов. Эти бобы – семена, они падают с пальм и приплывают сюда на волнах Бореального океана.

Думая о белоснежных пляжах и сочной зелени, Мэрион коснулась фасолины. Наверное, именно такие ощущения испытывали гильдейцы, притрагиваясь к одному из своих многочисленных необычных устройств – халцедонам, шептеммам, болекамням, спинетам[5] вычислительных машин, числобусам…

– Несколько условий напоследок, – сказала экономка. – Во-первых, в этом заведении все основано на взаимоуважении и долге. Каждое высказывание, которое по воле кухарки заключили в рамку – и, кстати, я заметила, как ты по этому поводу ухмыляешься, – чистая правда. И я рассчитываю, что все мои подчиненные будут проводить бессменники со своими семьями.

– У меня не было ни одного выходного в бессменник, мистрис.

– Что ж, теперь есть. Уилкинс отправляет фургон в Латтрелл примерно через полчаса. Ты должна быть в нем, причем в лучшей юбке и переднике… – Экономка окинула ее взглядом с головы до ног. – Помни, что ты представляешь этот дом, люди будут смотреть на тебя и думать, да поможет им добрый Старейшина, что ты лучшая из всех, потому что тебя выбрали работать в Инверкомбе. Уверена, твоя семья гадает, как твои дела. Теперь можешь вернуться в Клист и сказать Биллу Прайсу, что Сисси Даннинг передает привет и говорит, что ты неплохо справляешься, пусть даже пока не научилась сдерживать свой нрав – я права?

– Да, мистрис. – Присев в реверансе, Мэрион поняла, что не сделала этого, когда вошла в кабинет экономки. – Спасибо.

– О, и еще кое-что. – Экономка выдвинула нижний ящик стола и открыла жестяную коробку. Протянула Мэрион коричневый конверт. – Держи, это твое.

– Мое что, мистрис?

– Твое жалование, да поможет мне милосердный Старейшина!

Сидя на скамье в кузове фургона с продуктами, в окружении конюхов, учеников садовника и младших горничных, Мэрион почувствовала, что погода оказалась холоднее, чем она ожидала. Дорога за пределами поместья была покрыта глубокими лужами, с голых деревьев капало. Если в Инверкомбе и прошел дождь, то незаметно для нее. Она обернулась на метеоворот. Мысль о том, что он может влиять на погоду, лежала в основе баек, которые ей рассказывали с раннего детства, а потом все они забылись как дурацкие выдумки.

Когда Уилкинс высадил ее на обочине, Мэрион направилась прямиком к берегу. У нее поднялось настроение впервые после суетливого Инверкомба, где нельзя было бездельничать. Здесь, закричав и замахав руками, можно было лишь спугнуть крачек и чаек. Мэрион завопила и запрыгала; приостановилась, чтобы стащить новые ботинки и чулки, сорвать чепец, а потом помчалась по блестящей подмерзшей грязи. Прилив был низкий, но мощный, быстрый и холодный. Он с шипением удирал от нее, но она оказалась проворнее, и когда ее ступни наконец-то погрузились в воду, боль показалась легкой, сладостной. Не сравнить с ботинками, сдавливавшими ноги, как тиски.

Она искала фасолины в углублениях на камнях. Шансы были невелики, но Мэрион поднаторела в береговых поисках. Она находила пенни, годные тазы, кринолины, брошки, кусочки моругля, рифленые кости, фантастические детали механизмов, зловещие груды кукушечьих водорослей. Однажды попался огромный волосатый труп одной из горгулий, которые без конца ползали по видневшимся вдали опорам и перемычкам Севернского моста и красили их в серый цвет. На этот раз, однако, ей достались только осколки стекла с красивыми вытравленными узорами. Выпрямившись, она почувствовала в кармане юбки тяжесть конверта, полученного от экономки Даннинг, и ускорила шаг, направляясь к горбатым, беспорядочно разбросанным домикам Клиста.

Окна коттеджа Прайсов едва выглядывали из-под низкой сланцевой крыши, наполовину заросшей мхом. Мэрион вошла, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Мама кипятила белье, приподнимая его поварешкой, словно проверяя, готово ли. Затем она увидела Мэрион.

– Я так и знала! – воскликнула женщина, взмахнув сорочкой, от которой валил пар. – Тебя уволили!

Мэрион потребовалось некоторое время, чтобы убедить мать, что она действительно по-прежнему работает в Инверкомбе. Затем мама увидела новые ботинки, висевшие у Мэрион на шее.

– А что случилось со старыми?

Мэрион пожала плечами, вспомнив, с каким лицом кухарка бросила их в огонь.

– Держу для плохой погоды.

– Плохой? Да нас почти затопило!

– Ну, я все равно редко выхожу из особняка.

– Еще бы. А теперь ступай и разыщи папу, брата и сестру, ладно?

Чтобы узнавать людей на сверкающем берегу издалека, требовался определенный навык. Все дело в походке, в том, как они по-разному сутулились или прихрамывали. Мэрион сперва высмотрела сестру Дениз, которая тащила свой мешок и горбилась со смесью удивления и отвращения. А потом – Оуэна, который перемещался по блестящей грязи в деревянных санках, так называемой «грязевой лошадке». Мэрион приложила ладони рупором ко рту и пронзительно вскрикнула.

После пахнущих рыбой объятий и громких изумлений по поводу ее внешнего вида трое младших Прайсов разыскали отца у ручейка, где он полировал и заново крепил к сети синие стеклянные поплавки, которыми так гордился. К этому времени вокруг Мэрион уже собралась небольшая компания из местных жителей, включая детей. «А много ли в доме золота, которое надо полировать?» – спросил кто-то. «Заклинания уже выучила?» «Их экономка действительно беглая рабыня?» «Сколько ты успела стырить?»

Когда они вернулись в коттедж, папа объявил, что наступил особый случай. Он поманил Мэрион в судомойню, где она придержала доски над ямой, в которой хранился небольшой запас его товара. Откупорив зубами одну из коричневых бутылок без этикеток, папа поднес ее к носу, желая убедиться, что море не проникло внутрь. Позже, сидя за столом и поедая жареный водорослевый хлеб с селедкой, все немного захмелели. Мэрион раньше никогда не замечала, какой у них серый хлеб и как старательно папа ковыряет в зубах. Она достаточно осознавала потребности семьи, чтобы принять неожиданное предложение вельграндмистрис, и сказала себе, что это всего лишь еще одна работа, – но роль горничной в особняке ощуща-

лась клеймом, которым семья и прочие жители Клиста хотели ее припечатать, не считаясь с тем, кто такая Мэрион Прайс на самом деле.

– Все хорошо, милая?.. – Мамина рука, вся в мозолях, сжалась на ее запястье.

– Твой стакан пуст, девочка. – Папа помахал бутылкой. – Вот и вся проблема!

– Я в порядке. Кстати, я же вам сказала, что мне заплатили?

– Ну, видишь ли… – Папа со стуком поставил бутылку на стол и потер ладони.

Мэрион знала, что это деньги семьи. Конечно, было бы здорово прогуляться по единственной торговой улочке Латтрелла и купить маме новый платок, папе – сигару в серебристой трубке, Дениз – духи, а Оуэну – один из тех компасов, на которые он давно заглядывался… но у нее возникла идея получше. На самом деле, она потому и приняла предложение вельграндмистрис с такой готовностью тем утром на берегу. Когда Мэрион достала конверт и положила на стол, ее решимость вторила плотности и тяжести денег.

– Я считаю, что мы должны купить для Салли хорошее надгробие.

По взглядам родных она мгновенно поняла, что им такое даже в голову не пришло.

– Как мило… – пробормотала мама, снова сжимая запястье Мэрион. – Просто… прелестно.

– Дело в том, – сказал папа после затянувшейся паузы, – что все уже решено.

– Что именно решено? – Мэрион удивилась тому, как резко прозвучали ее слова.

– Мы записали нашего Оуэна в Гильдию моряков, как я всегда и обещал!

– Ты ведь не расстроена, правда? – спросила Дениз, когда они с Мэрион чуть позже возились на тесном чердаке над кухней, где обе спали.

– Вовсе нет.

Ну да, конечно. Ученичество Оуэна было лучшим вложением средств, накопленных семьей. А про Салли никто не вспоминал, хотя умерла она всего лишь год назад.

– Я же собираюсь стать настоящей швеей! Тебе уже сказали? Нэн Осборн обещала обучить меня, а в следующем году – устроить в аккредитованную гильдией академию в Бристоле.

– Прекрасная идея, – рассеянно сказала Мэрион, открывая ящик комода и обнаруживая, что он забит вещами сестры.

– Ты попала в Инверкомб к богатеям и писаешь в фарфоровый горшок – кто бы мог подумать!

– На моем месте должна была быть ты, Дениз. Я все еще могу попытаться замолвить за тебя словечко.

– Вообрази, как я расхаживаю с тряпкой для пыли и делаю реверансы! Впрочем, твоя блуза мне очень нравится… – Дениз подскочила к сестре. – Эти вытачки и узкий крой…

Ее руки бесцеремонно прошлись по груди сестры.

– Правда? А я думала, что она тесновата.

Дениз устремила на сестру взгляд поразительно голубых глаз, в котором проскользнуло нечто вроде изумления. Ее лицо с прекрасными высокими скулами, обрамленное русыми кудряшками, раскраснелось от выпитого

рома и берегового ветра. Мэрион подумала, что это самое красивое лицо, которое она когда-либо видела. По крайней мере, до встречи с новой хозяйкой Инверкомба.

– Ты все еще многого не знаешь о мире, не так ли, сестренка?

К этому времени Мэрион успела забыть, что именно она искала среди своих старых вещей. Дениз наверняка уже все выбросила или присвоила.

– Какие-нибудь старые тряпки и пуговицы, Мэрион. Обрывки ленточек, вроде той, что отрывается от твоего платья. Я знаю, как все устроено в огромных особняках, – там вечно выбрасывают что-нибудь полезное.

– Я буду начеку.

Впрочем, как гласило одно из вышитых наставлений кухарки, «Таскать вещи из дома – форменное воровство».

– Но есть еще одна важная штука, с которой ты, Мэрион, можешь мне помочь… – Дениз с удивительно серьезным видом присела на корточки у окошка и поманила сестру. Открыла рот и сунула в него пальцы.

– Фидиш што-то?

Внезапный неприятный запах заставил Мэрион поморщиться. Коренные зубы старшей сестры были черными, как кусочки гагата. Дениз всегда любила сладкое. Особой страстью были «Молнии Болта» – огромные твердые карамельки, многослойные, как луковицы, и менявшие цвет по мере разгрызания. Красным слоем можно было намазать губы, и получалось не хуже помады.

– Если бы ты сумела принести мне нормальную зубную пасту, – проговорила Дениз, сглотнув. – Ну такую – белую, пахнущую лекарством. Я уверена, это бы помогло. Ты же ее достанешь, да?

Мэрион поняла, что возвращение домой, в Клист, получилось похожим на бессменники в кругу семьи, о которых она читала в газетах. А может, все дело в роме. Мама дремала у камина, папа, мурлыча под нос какую-то песенку, слонялся туда-сюда, откровенно бездельничая, а Дениз, вдохновленная блузкой сестры, энергично снимала мерки. Мэрион обнаружила, что даже обычно трудолюбивый Оуэн сидит на перевернутом жестяном тазу под навесом и смотрит на набегающий прилив.

– Поздравляю, – сказала она.

Он взглянул на сестру.

– От души?

– Конечно. А теперь подвинься.

Начинало темнеть. На самом деле, это был один из тех дней, когда не бывает по-настоящему светло – по крайней мере, за пределами Инверкомба. Вдали смутно мерцали огни кораблей. Кто-то вез товар в Бристоль, кто-то – в один из портов по всему миру. Стать моряком на таком судне, носить форму с галунами и пуговицами, безупречную, как надраенная палуба, – ее брат всегда об этом мечтал.

– Тебя уже посвятили?

– Нет, но папа действительно подписал бумаги. Ему дали копию на желтой бумаге, и он хочет вставить ее в рамку. Я не знаю, как тебя отблагодарить, сестренка.

– Это не мои деньги. Папа копил много лет.

– Ну… – Оуэн рассмеялся и покачал головой. – Он всегда так говорит.

Оуэн был во всех смыслах самым крупным в семье; склонный к полноте, невзирая на их скудный рацион, с широким лицом, румяными щеками и копной непокорных каштановых волос. Трудно было представить его в тесной форме с золотыми галунами и эполетами, но о своей новой гильдии он рассказывал с восторгом и уверял, что обязанность всегда защищать ее секреты не заставит его забыть о своем происхождении.

– Ты ведь веришь мне, правда, сестренка? Я не изменюсь, честное слово. Я по-прежнему буду есть пироги с угрятиной и ненавидеть проклятых акцизников. Я по-прежнему буду бросать в волны хлебцы, чтобы море не переусердствовало, забирая души.

– Ты мой брат, Оуэн. Ты Прайс. Если придется об этом напомнить, возьму весло и шандарахну тебя по башке.

Они искренне рассмеялись в сумерках, а шум ветра по-над крышей тем временем перешел в явственное дребезжание дождя.

– Потерпи, милая, – прошептала мама, прижимая Мэрион к себе, когда вся семья собралась в темноте, чтобы помахать ей на прощание. – Однажды мы соорудим что-нибудь красивое для нашей Салли.

Мэрион шла по прибрежной дороге, а дождь тем временем превращался в мокрый снег. Она знала, что есть более короткий путь вокруг мыса, ведущий через калитку в сады Инверкомба, но ей не следовало выбирать тот маршрут ни как младшей горничной, ни как береговушке. Дорогу совсем размыло. Держась обочины, время от времени поскальзываясь, она брела, пока не наткнулась на тропку, ведущую к сторожке Инверкомба. Мокрый снег ненадолго усилился, деревья застонали на ветру. А потом все стихло, словно по щелчку выключателя.

IV

Теплым мартовским утром девяносто девятого года Светлого века ровно в десять тишину Инверкомба нарушил мелодичный, гулкий, настойчивый звон, который переходил из одного помещения в другое, будто эстафетная палочка, и празднование прихода нового часа никак не заканчивалось. Первое время Элис размышляла, нельзя ли как-то воспользоваться этой особенностью в своих интересах. Теперь вельграндмистрис наслаждалась происходящим. Десять часов: высыпала ягоды зимовника из покрытого фиолетовыми пятнами бумажного пакета в белую реторту с гравировкой, которую достала из саквояжа. Десять часов: пробормотала заклинание и улыбнулась, наблюдая, как ягоды набухают и блестят, словно покрытые аппетитной красной глазурью. Десять часов: надела элегантное пальто оливкового цвета, в последний раз взглянула на себя в зеркало и улыбнулась, отметив, что очертания подбородка вновь безупречны.

На улице Элис направилась к Ральфу, который пристрастился проводить время в патио на верхней террасе с видом на юго-запад, и с удивлением поняла, что согласно солнечным часам, отбрасывавшим тень на согретую солнцем красную кирпичную стену главного зала особняка, еще не наступила половина десятого.

Заслышав шаги матери, Ральф отвернул подзорную трубу от живой изгороди, чьи ветви неистово трепыхались от спаривания воробьев, за которыми он наблюдал, и в объективе новой, недавно подаренной метеоведом Эйрсом игрушки с мощной, подлинно морской оптикой возникла прядь серебристых волос.

– Не слишком-то вежливо так поступать, милый. Ты разглядываешь людей, словно они всего лишь предметы.

– Да? – Моргая, он оторвался от окуляра.

– Ладно. Забудь. – Поправив плед, прикрывавший его ноги, мать присела на краешек кресла. – Какая досада! Мне необходимо повидаться кое с кем в Бристоле.