Музей живых экспонатов

Вера не понимает. Это не та реакция, которую она ожидала. Не та реакция, о которой говорил Михаил. Где страх? Где паника? Где потеря контроля?

– Вы… вы не боитесь? – спрашивает она с недоумением.

Виктор оборачивается. На его лице – странная улыбка. Не счастливая. Не злая. Просто… странная.

– Бояться? Чего? Смерти? – он качает головой. – Я боялся смерти всю свою жизнь, Вера Алексеевна. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту. Этот страх – моя постоянная компания. Мой вечный спутник.

Он возвращается к креслу. Садится. Смотрит на Веру с новым интересом.

– Знаете, почему я создал эту коллекцию? Этот музей человеческого разума? – спрашивает он, не ожидая ответа. – Потому что я искал. Искал способ понять смерть. Приручить ее. Может быть, даже победить ее.

Он делает паузу, глядя в пространство над головой Веры, как будто видит там что-то, недоступное ее глазам.

– Когда мне было двенадцать, я видел, как умирает мой отец. Рак легких. Медленная, мучительная смерть. Агония, растянутая на месяцы. Я сидел у его постели каждый день. Смотрел, как жизнь покидает его. Как человек превращается в тень. В оболочку. В ничто.

Виктор моргает. Возвращается к реальности. К комнате с зеркалами. К Вере, сидящей напротив него.

– С тех пор я ищу ответы. Изучаю человеческий разум. Его крайние проявления. Его возможности и ограничения. Пытаюсь понять, что происходит в момент смерти. Что мы чувствуем. Что мы видим. Куда мы уходим.

Вера слушает с растущим недоумением. Это не похоже на речь безумного коллекционера. Это похоже на исповедь человека, измученного экзистенциальным страхом. Человека, который пытается найти смысл в хаосе жизни и смерти.

– И теперь, – продолжает Виктор, – теперь у меня есть уникальная возможность. Благодаря вам. Благодаря вашему дару. Я могу изучить свою собственную смерть. Заранее. С полным осознанием. С научной точностью.

Он наклоняется вперед. В его глазах – лихорадочный блеск. Блеск человека, который нашел то, что искал всю жизнь.

– Тридцать один день, – говорит он, как будто пробуя эти слова на вкус. – Тридцать один день, чтобы подготовиться. Чтобы задокументировать. Чтобы создать самый важный экспонат моей коллекции – мою собственную смерть.

Вера чувствует холодок, пробегающий по спине. Это безумие. Чистое, концентрированное безумие. Но в нем есть своя логика. Своя последовательность. Свой извращенный смысл.

– Как? – спрашивает она, почти против своей воли. – Как вы умрете? От чего?

Виктор качает головой.

– Вы не знаете, верно? Видите только факт, не причину. Только время, не способ. – Он задумывается на мгновение. – Это делает эксперимент еще более интересным. Непредсказуемость в контролируемых условиях. Идеальная научная модель.

Он встает. Поправляет пиджак. Его движения снова контролируемые. Точные. Механические.

– Благодарю вас, Вера Алексеевна, – говорит он официальным тоном. – Вы оказались даже более ценным экспонатом, чем я предполагал. Вы помогаете мне создать главный шедевр моей коллекции – каталогизацию собственной смерти.

Виктор направляется к двери. Останавливается. Оборачивается.

– Отдыхайте сегодня. Набирайтесь сил. Завтра начнется новый этап нашего эксперимента. Самый важный этап.

Он выходит. Дверь закрывается за ним с тихим щелчком. Вера остается одна в комнате с зеркалами. С отражениями, которые смотрят на нее со всех сторон. С невидимыми наблюдателями за стеклами.

Она не понимает, что произошло. Не понимает, почему ее план провалился. Почему Виктор не сломался от страха смерти. Почему он принял это известие с таким… энтузиазмом.

Возможно, Михаил ошибался. Возможно, страх смерти – не слабость Виктора, а его одержимость. Его движущая сила. Его raison d'être.

А может быть, Алла была права. Может быть, метка – это не оружие, а дар. Не проклятие, а благословение. Шанс узнать о неизбежном заранее. Шанс подготовиться. Шанс прожить последние дни осознанно.

Но если так, то Вера только что дала Виктору самый ценный подарок. Самое важное знание. Самую сильную мотивацию.

И она понятия не имеет, что он сделает с этим даром в оставшиеся тридцать один день своей жизни.

Когда охранник возвращает Веру в ее камеру, она падает на кровать, измотанная эмоционально и физически. День выдался тяжелым. Совсем не таким, как она ожидала. Не таким, как обещал Михаил.

Виктор не сломался. Не потерял контроль. Не совершил ошибок, которые могли бы дать шанс на побег. Наоборот, он словно обрел новую цель. Новую энергию. Новую одержимость.

Вера лежит, глядя в потолок, когда слышит стук. Тихий, металлический. Ритмичный. Из вентиляционной решетки. Три коротких. Два длинных. Три коротких.

Михаил. Экспонат номер один.

Она встает. Подходит к вентиляционной решетке. Становится на цыпочки.

– Я здесь, – шепчет она.

– Ты сказала ему? – спрашивает голос из темноты. Нетерпеливый. Взволнованный.

– Да, – отвечает Вера. – Сказала. Но все пошло не так, как ты предсказывал.

– Что значит "не так"? – В голосе Михаила слышится напряжение. – Как он отреагировал?

Вера прислоняется к стене. Усталость наваливается тяжелым грузом.

– Он… обрадовался, – говорит она, и сама слышит, как абсурдно это звучит. – Не испугался. Не запаниковал. Обрадовался. Сказал, что теперь может изучить свою собственную смерть. Задокументировать ее. Сделать ее главным экспонатом своей коллекции.

Тишина. Долгая, тяжелая тишина.

– Этого я не ожидал, – признает наконец Михаил. – Не думал, что он отреагирует так… нестандартно.

– Алла предупреждала, – говорит Вера. – Говорила, что метка – это дар, а не оружие. Что я не понимаю ее истинного значения.

– Алла… – В голосе Михаила слышится сомнение. – Иногда в ее бреде есть зерно истины. Но чаще – только бред.

Вера вспоминает горящие глаза пожилой женщины. Ее странные слова о "черном солнце" и "ножницах Парки". Может быть, в этих метафорах скрыт ответ?

– Что теперь? – спрашивает она. – Что будет дальше?

– Не знаю, – честно отвечает Михаил. – Мы никогда не были в такой ситуации. Виктор всегда был… предсказуемым. В своей методичности. В своей одержимости контролем. Теперь… теперь он может сделать что угодно.

Вера думает об этом. О непредсказуемости человека, знающего дату своей смерти. О возможностях, которые открывает такое знание. О решениях, которые можно принять, когда время ограничено и конкретно.

– Может быть, он отпустит нас? – предполагает она, не веря собственным словам. – Может быть, перед лицом смерти он осознает, что делал? Раскается?

Тихий смех из вентиляции. Горький. Безнадежный.

– Ты плохо знаешь Виктора, – говорит Михаил. – Он не из тех, кто раскаивается. Не из тех, кто меняется. Даже перед лицом смерти.

Вера знает, что он прав. Видела это в глазах Виктора. В его реакции на новость о собственной смерти. Не страх. Не отрицание. Не гнев. Только… любопытство. Научный интерес. Холодный расчет.

– Тогда что нам делать? – спрашивает она. – Ждать? Наблюдать? Надеяться на чудо?

– Да, – отвечает Михаил после паузы. – Именно это. Ждать. Наблюдать. И быть готовыми использовать любую возможность, которая появится. Любую ошибку, которую он совершит. Любую трещину в его идеальной системе.

Вера вздыхает. Не самый вдохновляющий план. Не самая обнадеживающая перспектива. Но что еще им остается?

– Я устала, – говорит она. – Этот день… он вымотал меня.

– Отдыхай, – советует Михаил. – Набирайся сил. Они нам понадобятся. Все еще может измениться. Все еще может получиться не так, как мы думаем.

Стук в вентиляцию. Предупреждающий.

– Кто-то идет, – шепчет Михаил. – Не сейчас. Позже. Будь осторожна, Вера.

Звук затихает. Вера возвращается к кровати. Ложится. Закрывает глаза. Пытается не думать о том, что произошло сегодня. О том, что может произойти завтра. О тридцати одном дне, которые остались у Виктора Неймана.

Тридцати одном дне, которые могут изменить все. Или не изменить ничего.

Вера просыпается от странного звука. Не яркий свет, как обычно. Не шаги охранника. Другой звук. Механический. Ритмичный. Как будто кто-то открывает и закрывает двери по всему коридору.

Она садится на кровати. Прислушивается. Звук приближается. Ближе. Ближе. И вот – ее дверь открывается.

На пороге – Виктор. Но не такой, каким она видела его раньше. Не в идеально выглаженном костюме. Не с безупречной прической. Не с бесстрастным лицом.

Он выглядит… иначе. Растрепанные волосы. Расстегнутый воротник рубашки. Покрасневшие глаза, как будто он не спал всю ночь. И выражение лица – смесь возбуждения, нетерпения и какой-то странной радости.

– Вставайте, Вера Алексеевна, – говорит он, и его голос звучит на октаву выше обычного. – У нас мало времени. Всего тридцать один день. Нельзя терять ни минуты.

Вера медленно встает с кровати. Настороженно смотрит на Виктора. Что произошло? Что изменилось за ночь?

– Куда мы идем? – спрашивает она.

– На встречу, – отвечает Виктор. – Важную встречу. Собрание всех экспонатов моей коллекции. Первое в истории музея.

Вера не понимает. Собрание экспонатов? Всех вместе? Это нарушение всех правил, которые сам Виктор установил. Нарушение контроля, который он так ценит.

– Зачем? – спрашивает она.

Виктор улыбается. Широко. Неестественно. Как человек, который давно разучился улыбаться и теперь пытается вспомнить, как это делается.

– Объявление, – говорит он. – Важное объявление. Изменение в протоколе. Новое направление исследований.

Он делает нетерпеливый жест рукой.

– Пойдемте. Все уже собрались. Ждут только нас.

Вера выходит из камеры. Идет за Виктором по коридору. Мимо открытых дверей других камер. Пустых камер. Их обитатели действительно куда-то перемещены.

Они доходят до конца коридора. До массивной стальной двери, ведущей в лабораторию. Виктор прикладывает карту к считывателю. Дверь открывается с тихим шипением.

За ней – не лаборатория. Другое помещение. Большое. Просторное. Что-то вроде конференц-зала. Длинный стол в центре. Стулья вокруг него. И на этих стульях – люди. Экспонаты коллекции Виктора Неймана.

Вера видит их впервые. Всех вместе. Всех живьем, а не в описаниях Михаила.

Пожилой мужчина с всклокоченными седыми волосами и воспаленными глазами – должно быть, Михаил, экспонат номер один. Молодой человек с пустым взглядом, привязанный к креслу – Андрей, экспонат номер два, который не чувствует боли. Девушка с ярко-розовыми волосами, одетая как принцесса из детской сказки – Лиза, экспонат номер три, с синдромом ложной памяти.

И другие. Мужчина, который, кажется, не замечает ничего вокруг – Николай, экспонат номер четыре, с патологическим отсутствием воли. Человек, сидящий с закрытыми глазами, как будто пытается отгородиться от мира – Глеб, экспонат номер пять, с гиперэмпатией. Измождённый мужчина, который постоянно проверяет свой пульс – Сергей, экспонат номер шесть, умирающий от болезней, которых у него нет.

Алла Петровна – экспонат номер семь, с горящими глазами, как будто видящая то, что недоступно другим. И мужчина в очках, который нервно чертит что-то на листе бумаги – Эдуард, экспонат номер восемь, одержимый созданием вечного двигателя.

Все они здесь. Все собраны в одном месте. Все смотрят на Виктора со смесью страха, недоумения и, в некоторых случаях, надежды.

– Прошу, Вера Алексеевна, – говорит Виктор, указывая на свободный стул. – Присаживайтесь. Мы начинаем.

Вера садится. Осматривается. Пытается поймать взгляд Михаила. Понять, что происходит. Но он не смотрит на нее. Он смотрит на Виктора. Внимательно. Изучающе. Как будто пытается разгадать его новую игру.

Виктор встает во главе стола. Обводит взглядом своих "экспонатов". Прочищает горло.

– Дамы и господа, – начинает он официальным тоном. – Я собрал вас сегодня, чтобы сообщить важную новость. Новость, которая изменит направление наших исследований. Изменит саму природу нашего музея.

Он делает паузу. Драматическую паузу, как актер на сцене.

– Я умираю, – говорит он просто. – Через тридцать дней меня не станет. Это не предположение. Не догадка. Это факт, подтвержденный уникальной способностью нашего нового экспоната – Веры Алексеевны.

Все взгляды обращаются к Вере. Некоторые с удивлением. Некоторые с недоверием. Некоторые – как взгляд Аллы Петровны – с пониманием.

– Это открывает перед нами беспрецедентные возможности, – продолжает Виктор. – Возможность изучить процесс умирания изнутри. Задокументировать его. Каталогизировать. Сделать его главным экспонатом нашей коллекции.

Он ходит вокруг стола, жестикулируя более оживленно, чем Вера видела раньше.

– Но для этого мне нужна ваша помощь. Каждого из вас. Ваши уникальные способности. Ваши уникальные перспективы. Ваши уникальные… патологии.

Он останавливается позади Михаила. Кладет руку ему на плечо.

– Михаил, с вашей совершенной памятью, будет документировать каждую секунду. Каждое изменение. Каждый нюанс моего состояния.

Переходит к Андрею.

– Андрей будет моим контрольным субъектом. Человеком, который не чувствует боли. Антитезой умирающему, который чувствует только боль.

К Лизе.

– Лиза со своими ложными воспоминаниями поможет мне исследовать границу между реальностью и иллюзией. Между правдой и самообманом.

И так далее. Каждому "экспонату" – своя роль. Своя функция в грандиозном эксперименте Виктора Неймана. В изучении его собственной смерти.

– А вы, Вера Алексеевна, – говорит он, подходя к ней, – будете моим компасом. Моими часами. Вы будете говорить мне, сколько времени осталось. Насколько близка смерть. Насколько отчетлива метка.

Вера смотрит на него с недоумением. Это безумие. Чистое, концентрированное безумие. Но в нем есть своя логика. Своя последовательность. Свой извращенный смысл.

– С сегодняшнего дня, – объявляет Виктор, – мы меняем формат нашего музея. Больше нет отдельных камер. Отдельных экспериментов. Отдельных экспонатов. Есть один большой эксперимент. Одна большая инсталляция. Один главный экспонат – моя смерть.

Он обводит взглядом стол. Проверяет реакцию своих подопечных. Кто-то смотрит с недоумением. Кто-то – с страхом. Кто-то – как Алла Петровна – с улыбкой, как будто все идет по какому-то известному только ей плану.

– У вас будет больше свободы, – продолжает Виктор. – Больше взаимодействия друг с другом. Больше доступа к различным частям комплекса. Но с одним условием – вы должны помогать мне. Участвовать в моем эксперименте. Быть частью моего последнего и величайшего творения.

Он делает еще одну паузу. Еще более драматическую.

– А через тридцать дней, когда меня не станет, вы получите то, что хотите больше всего. То, о чем мечтаете долгие годы. Вашу свободу.

По комнате проходит волна шепота. Недоверчивого. Удивленного. Надеющегося.

– Да, – подтверждает Виктор. – Свободу. В моем завещании уже указано, что в случае моей смерти, все вы должны быть освобождены. С достаточной суммой денег, чтобы начать новую жизнь. С документами, подтверждающими, что вы были участниками законного научного эксперимента, а не пленниками подземного бункера.

Он улыбается. Той же неестественной, забытой улыбкой, что и раньше.

– Это мой последний дар вам. Моя благодарность за участие в величайшем эксперименте в истории психиатрии. В каталогизации человеческой смерти.

Вера не верит своим ушам. Не верит Виктору. Не верит в его внезапное великодушие. В его обещание свободы. В его "последний дар".

Но что, если он говорит правду? Что, если известие о близкой смерти действительно изменило его? Что, если в этом и был смысл слов Аллы о "даре", а не "оружии"?

Вера смотрит на лица других "экспонатов". На их реакцию. На их эмоции.

Михаил – настороженный, недоверчивый, анализирующий каждое слово Виктора.

Лиза – восторженная, счастливая, воспринимающая все как очередную захватывающую историю в своем выдуманном мире.

Алла Петровна – спокойная, улыбающаяся, как будто все идет именно так, как она предвидела.

Остальные – смесь недоверия, надежды, страха и растерянности.

– Итак, – заключает Виктор, – с этого момента начинается новая глава истории нашего музея. Последняя глава. Финальный аккорд. Мы создадим нечто беспрецедентное. Нечто, что изменит представление человечества о смерти. О сознании. О самой природе бытия.

Он садится. Улыбается каждому из своих "экспонатов". Как радушный хозяин. Как щедрый благотворитель. Как умирающий, который примирился со своей судьбой и хочет оставить после себя что-то значимое.

Но Вера видит метку на его лице. Видит ее отчетливее, чем когда-либо. И что-то в этой метке, в ее пульсации, в ее оттенках говорит ей, что все не так просто. Что игра Виктора Неймана сложнее, чем кажется. Что его обещания могут быть такой же иллюзией, как выдуманные воспоминания Лизы.

Тридцать дней. Осталось тридцать дней до смерти Виктора Неймана. Тридцать дней, которые могут изменить все. Или не изменить ничего.

Тридцать дней, которые покажут, был ли прав Михаил, считая метку оружием. Была ли права Алла, называя ее даром. Был ли прав Виктор, видя в ней шанс на бессмертие через свой последний эксперимент.

Тридцать дней до истины. До освобождения. Или до нового уровня кошмара.

Глава 5: "Закрытый показ"

Новый порядок в подземном музее устанавливается быстро и странно. Двери камер остаются открытыми. "Экспонаты" свободно перемещаются по коридорам. Общаются друг с другом. Собираются в столовой, оборудованной в одном из технических помещений. Смотрят телевизор в импровизированной гостиной. Почти как обычные люди. Почти как свободные люди.

Почти. Но не совсем.

Охранники все еще на месте. Ключ-карты для некоторых дверей все еще только у них. Лекарства для тех, кто в них нуждается, все еще выдаются по расписанию. И выход на поверхность все еще закрыт. Наглухо. Без исключений.

Это не свобода. Это иллюзия свободы. Красивая клетка вместо тесной. Но все же клетка.

Вера адаптируется к новой реальности. Знакомится с другими "экспонатами". Изучает бункер. Ищет возможности. Слабые места. Пути эвакуации. На всякий случай. На случай, если обещание Виктора окажется ложью. Если свобода через тридцать дней не наступит.

Михаил, экспонат номер один, становится ее главным союзником. Они проводят много времени вместе. Разговаривают. Планируют. Вспоминают, хотя воспоминания Михаила слишком детальны, слишком болезненны, чтобы делиться ими полностью.

– Ты веришь ему? – спрашивает Вера на пятый день новой жизни, когда они сидят в дальнем углу столовой, вдали от камер и микрофонов. – Веришь, что он отпустит нас после своей смерти?

Михаил смотрит на нее своими воспаленными от бессонницы глазами. В них – усталость десяти лет в подземной тюрьме. Десяти лет, каждую секунду которых он помнит с фотографической точностью.

– Не знаю, – отвечает он честно. – Никогда не видел его таким. Таким… воодушевленным. Таким целеустремленным. Как будто он наконец нашел то, что искал все эти годы.

Вера кивает. Она тоже заметила изменения в Викторе. Исчезла его механическая размеренность. Его педантичный контроль. Его бесстрастная маска. Теперь он похож на одержимого ученого из фильмов. На гения на грани безумия. На человека, который видит что-то, недоступное другим.

– Но что именно он нашел? – спрашивает она. – Что дало ему известие о скорой смерти?

Михаил задумывается. Его взгляд становится отсутствующим, как будто он просматривает архивы своей идеальной памяти. Ищет ответ в прошлых разговорах, наблюдениях, деталях.

– Цель, – говорит он наконец. – Конкретную, ограниченную во времени цель. Раньше его исследования были бесконечными. Бессистемными. Он собирал нас, изучал, экспериментировал, но без четкого плана. Без конечной точки. Теперь у него есть дедлайн. Буквально – линия смерти. И это… фокусирует его.

Вера понимает, о чем говорит Михаил. Иногда ограничение – это освобождение. Иногда знание о конце пути помогает выбрать правильное направление.

– Но я все равно не верю в его внезапное великодушие, – продолжает Михаил. – Не верю, что он просто отпустит нас. Должен быть подвох. Всегда есть подвох.

Вера тоже чувствует это. Интуитивно. На уровне, который трудно объяснить. Что-то не сходится в новой картине мира, нарисованной Виктором. Что-то скрыто за его обещаниями свободы и его одержимостью последним экспериментом.

– Может быть, стоит поговорить с Аллой? – предлагает она. – Она, кажется, что-то знает. Что-то видит.

Михаил хмурится.

– Алла… сложный случай. Иногда в ее бреде есть прозрения. Иногда – только бред. Сложно отличить одно от другого.

Но Вера уже решила. Алла Петровна, с ее странными метафорами и пророческими высказываниями, может знать больше, чем кажется. Может видеть то, что скрыто от остальных.

Алла Петровна сидит в своей бывшей камере, теперь просто комнате. Но в отличие от других "экспонатов", она не пользуется новой свободой передвижения. Не выходит в общие помещения. Не общается с другими. Сидит в своем маленьком пространстве, оформленном как импровизированный храм, и… ждет.

Когда Вера входит, Алла не удивляется. Не поднимает глаз от раскрытой Библии на коленях. Как будто знала, что у нее будет посетитель. Как будто ждала именно Веру.

– Пророчица, – говорит она, не глядя на вошедшую. – Та, что носит черное солнце в глазах. Та, что видит конец пути.

Вера садится на край кровати. Не знает, с чего начать. Как спросить о том, что ее беспокоит.

– Я хотела поговорить с вами, – говорит она наконец. – О Викторе. О его плане. О его обещании.

Алла поднимает глаза от Библии. Смотрит на Веру с улыбкой, которая кажется слишком знающей. Слишком понимающей для женщины с предполагаемым религиозным бредом.

– Он не лжет, – говорит она просто. – Не в том смысле, в каком ты думаешь. Он верит в то, что говорит. Верит, что отпустит вас после своей смерти. Верит, что создает величайший эксперимент в истории психиатрии.

Вера чувствует облегчение. Но только на мгновение. Потому что в словах Аллы есть продолжение. Невысказанное "но", которое висит в воздухе.

– Но? – подсказывает Вера.

Алла закрывает Библию. Откладывает ее в сторону. Наклоняется ближе к Вере, понижая голос, хотя в комнате только они вдвоем.

– Но Виктор не единственный, кто принимает решения. Не единственный, кто контролирует этот музей. Есть другие. Тени за его спиной. Голоса в его ухе. Руки, дергающие за ниточки.

Вера хмурится. Это звучит как очередная метафора. Как часть религиозного бреда Аллы. Но что, если за этими символами скрывается реальность?

– Вы говорите о… – Вера пытается найти правильные слова. – О реальных людях? О тех, кто помогает Виктору? Финансирует его? Защищает?

Алла кивает. Ее глаза горят лихорадочным блеском.

– Сестра, – шепчет она. – Змея в райском саду. Та, что нашептывает грехи. Та, что собирает плоды с древа познания.

Сестра. Вера вспоминает первый день в бункере. Сообщение на телефоне Виктора. От сестры. Той, что нашла медсестру, видящую смерть. Той, что помогла похитить ее.

– Ирина, – произносит Вера. Имя, которое она услышала от Михаила. Имя сестры Виктора.

Алла улыбается шире. Как учитель, довольный успехами ученика.

– Она придет, – говорит старуха. – Скоро. Очень скоро. Придет посмотреть на брата. На его эксперимент. На его последний танец со смертью. И на нас. На свои инвестиции. На свои будущие экспонаты.

Вера чувствует холодок, пробегающий по спине. Будущие экспонаты. Как будто после смерти Виктора коллекция не прекратит существование. Как будто кто-то продолжит его дело. Его безумный музей.

– Вы думаете, она не отпустит нас? – спрашивает Вера. – После смерти Виктора?

Алла берет Веру за руку. Ее пальцы – сухие, морщинистые, но неожиданно сильные. Она притягивает Веру ближе, шепчет ей прямо в ухо:

– Что случается с коллекцией, когда умирает коллекционер? Она переходит к наследникам. К тем, кто ценит ее так же, как он. К тем, кто продолжит его дело. Его миссию. Его безумие.

Вера отстраняется. Смотрит в глаза Аллы. Ищет в них бред. Паранойю. Безумие. Но видит только ясность. Прозрачность. Понимание.

– Когда? – спрашивает Вера. – Когда придет Ирина?

– Завтра, – отвечает Алла без колебаний. – На закрытый показ. На демонстрацию нового формата музея. Нового главного экспоната. И она будет не одна. Приведет других. Ценителей искусства. Покровителей науки. Тех, кто платит за билеты в театр смерти.

Вера встает. Ей нужно предупредить Михаила. Нужно подготовиться. Нужно разработать новый план. План, учитывающий не только Виктора, но и его сестру. И тех, кто придет с ней.

– Спасибо, – говорит она Алле. – За предупреждение. За информацию.