Музей живых экспонатов

– Спасибо за вашу честность, – говорит он. – За вашу точность. За ваш вклад в науку.

Он выходит. Дверь закрывается за ним. Вера остается одна. С мыслями о смерти Геннадия Павловича. О метке на лице Виктора. О плане, который они с Михаилом начали формировать вчера вечером. Плане побега. Плане освобождения. Плане, который может изменить все.

Или не изменить ничего.

Днем Вера встречается с Михаилом в столовой. Они сидят в своем обычном углу, вдали от камер и микрофонов. Говорят тихо. Осторожно. О смерти Геннадия Павловича. О реакции Виктора. О планах Ирины.

– Странно, что ты не видела метку, – говорит Михаил, помешивая остывший чай в кружке. – Впервые твой дар дал сбой.

Вера качает головой.

– Не думаю, что это сбой, – говорит она. – Что-то случилось с этим человеком. Что-то, чего я не могла предвидеть. Что-то… неестественное.

Михаил наклоняется ближе. Его глаза, как всегда красные от бессонницы, сужаются.

– Ты думаешь, его убили? – спрашивает он шепотом. – Но кто? Зачем?

Вера оглядывается. Убеждается, что никто не подслушивает. Что они действительно одни в своем углу столовой.

– Не знаю, – отвечает она. – Но что-то в этой ситуации не складывается. Что-то не имеет смысла. Что-то… неправильно.

Михаил думает об этом. Его взгляд становится отсутствующим, как всегда, когда он погружается в архивы своей идеальной памяти. Ищет связи. Закономерности. Ключи к разгадке.

– Геннадий Павлович Соколов, – говорит он медленно. – Бывший генерал ФСБ. Коллекционер современного искусства. Один из главных спонсоров музея. Я видел его раньше. Три раза. На других закрытых показах. Всегда с тем же выражением лица. Всегда с теми же вопросами. Всегда с тем же… интересом.

Вера слушает внимательно. Михаил – идеальный наблюдатель. Идеальный свидетель. Человек, который помнит каждую деталь. Каждый нюанс. Каждую тень на лицах людей.

– Он был близок с Ириной, – продолжает Михаил. – Ближе, чем с Виктором. Часто разговаривал с ней наедине. Часто уходил с ней после показов. Часто… спорил с ней. О чем-то. О направлении проекта. О его финансировании. О его целях.

Вера хмурится. Это интересная информация. Потенциально важная информация. Информация, которая может иметь отношение к смерти генерала. К его внезапному сердечному приступу без предварительной метки смерти.

– Ты думаешь, Ирина могла… – начинает она, но не заканчивает. Слишком страшное предположение. Слишком опасное обвинение.

Михаил пожимает плечами.

– Не знаю, – говорит он честно. – Не могу утверждать. Не хватает данных. Но это… возможность. Вариант. Гипотеза, которую нельзя исключать.

Вера думает об этом. О возможности того, что Ирина Нейман – не просто галеристка. Не просто сестра безумного коллекционера. Не просто наследница музея живых экспонатов. Но и… убийца. Человек, способный устранить препятствие на своем пути. Человека, который, возможно, стоял между ней и ее планами на будущее коллекции.

– Если это так, – говорит Вера тихо, – то мы в большей опасности, чем думали. Если Ирина способна на убийство…

– То она способна на все, – заканчивает за нее Михаил. – На любую жестокость. На любую манипуляцию. На любое преступление ради своих целей.

Они сидят в тишине. Обдумывая эту новую, пугающую возможность. Эту новую, опасную переменную в их уравнении. В их плане побега. В их надежде на свободу.

– Это не меняет нашего плана, – говорит наконец Михаил. – Только делает его более срочным. Более необходимым. Более… критичным.

Вера кивает. Он прав. Если Ирина действительно убила Геннадия Павловича, если она действительно способна на такое действие, то их время ограничено не только смертью Виктора. Но и возможностью того, что Ирина решит избавиться от них. От ненужных свидетелей. От потенциально опасных "экспонатов", знающих слишком много.

– Что насчет других? – спрашивает Вера. – Ты говорил с ними? Объяснил план? Получил их согласие?

Михаил кивает. Его лицо становится серьезнее. Сосредоточеннее. Решительнее.

– Глеб согласился сразу, – говорит он. – Его гиперэмпатия делает пребывание здесь невыносимым. Он чувствует боль и страх каждого из нас. Каждую секунду. Каждый день.

Он делает паузу. Отпивает холодный чай.

– Алла тоже согласилась. Сказала, что ангелы велели ей помочь нам. Что это часть божественного плана. Часть пророчества, которое она видела в своих… видениях.

Вера не удивлена. Алла, с ее странными метафорами и пророческими высказываниями, всегда казалась более осознающей, более понимающей, чем предполагал ее диагноз. Более… связанной с какой-то высшей истиной. Пусть и через призму религиозного бреда.

– Лиза в своем мире, – продолжает Михаил. – Воспринимает все как очередное приключение. Как новую главу своей выдуманной жизни. Но она согласилась помочь. В своей манере. В своем стиле.

Он хмурится.

– Сергей сложнее. Его ипохондрия делает его… паранойиком. Он видит опасность везде. В каждом шаге плана. В каждом повороте коридора. В каждом вдохе воздуха. Но он тоже понимает необходимость действовать. Необходимость рискнуть.

Вера кивает. Она встречала Сергея. Говорила с ним. Видела его страх. Его убежденность в том, что он умирает от десятка разных болезней одновременно. Его постоянную проверку пульса, давления, температуры. Его панические атаки при малейшем дискомфорте.

– Эдуард в своем мире формул и чертежей, – говорит Михаил. – Но и он согласился. Сказал, что его вечный двигатель почти готов. Что ему нужна только свобода, чтобы закончить работу. Чтобы изменить мир. Чтобы доказать всем, что он не сумасшедший, а гений.

Он делает паузу. Самую долгую паузу.

– Николай… сложнее всех. Его абулия делает его… пассивным. Неспособным принимать решения. Действовать по собственной воле. Но он согласился следовать указаниям. Делать то, что ему скажут. Когда ему скажут. Как ему скажут.

Вера думает об этой странной команде. Об этом необычном отряде. Людях с психическими отклонениями. С уникальными способностями. С собственными страхами, надеждами, мечтами. Людях, объединенных только одним – желанием свободы. Желанием выбраться из подземного бункера. Из музея живых экспонатов. Из коллекции безумного ученого.

– А Андрей? – спрашивает она. – Он все еще под седацией?

Михаил кивает.

– Да, – говорит он. – Виктор считает его слишком опасным. Для себя и для других. Из-за его неспособности чувствовать боль. Из-за его… саморазрушительных тенденций.

Он делает паузу. Задумывается.

– Но это может быть… преимуществом. В определенных обстоятельствах. В определенный момент плана.

Вера не спрашивает, что он имеет в виду. Не хочет знать детали. Не хочет думать о возможности насилия. О необходимости причинять боль. О вероятности… жертв.

– Когда? – спрашивает она вместо этого. – Когда мы начнем?

Михаил смотрит на нее своими усталыми глазами. В них – решимость десяти лет в подземной тюрьме. Десяти лет планирования. Десяти лет ожидания подходящего момента.

– Скоро, – говорит он. – Очень скоро. Нам нужно только дождаться правильного момента. Правильных обстоятельств. Правильного… катализатора.

Вера кивает. Она доверяет Михаилу. Доверяет его памяти. Его наблюдательности. Его способности видеть закономерности там, где другие видят только хаос. Его способности планировать, анализировать, предвидеть.

– И еще одно, – говорит Михаил, понижая голос до шепота. – Я нашел кое-что. В вентиляционной системе. Возможность связи с внешним миром. Способ… передать сообщение. Попросить о помощи.

Вера вздрагивает. Это неожиданно. Шокирующе. Потенциально… революционное для их плана.

– Как? – спрашивает она. – Что ты нашел?

Михаил оглядывается. Убеждается, что никто не подслушивает. Что они действительно одни в своем углу столовой.

– Старый телефон, – говорит он шепотом. – Забытый техником, который обслуживал вентиляцию несколько лет назад. Спрятанный в шахте между третьим и четвертым уровнем бункера.

Вера не верит своим ушам. Это звучит как чудо. Как спасение. Как… слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Он работает? – спрашивает она. – Он может связаться с внешним миром?

Михаил качает головой.

– Не знаю, – признается он. – Не проверял. Слишком рискованно. Слишком заметно. Слишком… преждевременно.

Он делает паузу. Задумывается.

– Но если работает… если может… то это меняет все. Меняет план. Меняет возможности. Меняет… шансы на успех.

Вера думает об этом. О возможности связи с внешним миром. О возможности попросить о помощи. О возможности раскрыть тайну подземного музея. Тайну живых экспонатов. Тайну безумного коллекционера и его сестры.

– Кому мы можем позвонить? – спрашивает она. – Кто поверит нам? Кто поможет нам?

Михаил смотрит на нее долго. Изучающе. Как будто оценивая ее готовность услышать ответ. Ее способность принять правду. Ее силу духа перед лицом реальности.

– Никто, – говорит он наконец. – Никто не поверит нам. Никто не поможет нам. Никто не рискнет противостоять людям, стоящим за этим музеем. Людям с деньгами. С властью. С связями.

Вера чувствует, как надежда, вспыхнувшая на мгновение, гаснет. Как возможность, показавшаяся такой реальной, растворяется.

– Тогда зачем… – начинает она.

– Но мы можем использовать телефон иначе, – перебивает ее Михаил. – Не для звонка в полицию. Не для просьбы о помощи. А для… другого. Для создания свидетельства. Для записи правды. Для сохранения… доказательств.

Вера не понимает. Не полностью. Но чувствует важность этой идеи. Этого плана. Этой возможности.

– Как? – спрашивает она.

Михаил наклоняется еще ближе. Его голос становится еще тише. Почти неслышным.

– У телефона есть камера, – говорит он. – И память. И возможность записи. И возможность отправки данных. Не сейчас. Не здесь. Но позже. Когда мы выберемся. Если выберемся.

Вера понимает. Понимает его план. Его идею. Его надежду.

– Доказательства, – повторяет она. – Доказательства того, что здесь происходит. Того, что делают Виктор и Ирина. Того, что мы… жертвы, а не добровольные участники эксперимента.

Михаил кивает. Его лицо серьезно. Сосредоточенно. Решительно.

– Именно, – говорит он. – Доказательства, которые нельзя будет игнорировать. Нельзя будет опровергнуть. Нельзя будет… замести под ковер.

Вера думает об этом. О возможности не только побега. Но и справедливости. О возможности не только свободы. Но и возмездия. О возможности не только спасения. Но и… правды.

– Я помогу, – говорит она. – Сделаю все, что нужно. Все, что в моих силах.

Михаил улыбается. Снова. Эта редкая, ценная улыбка человека, который видит свет в конце туннеля. Надежду в конце долгого пути. Свободу после десяти лет плена.

– Спасибо, – говорит он. – Твой дар… твоя способность видеть метку смерти… может быть ключом ко всему. Может быть решающим фактором в нашем плане.

Вера не спрашивает, как именно. Не хочет знать детали. Не хочет думать о возможности использовать свой дар как оружие. Как инструмент. Как… смертельный приговор.

Она просто кивает. Принимая свою роль. Свою ответственность. Свое место в плане, который может изменить все.

Или не изменить ничего.

Двадцать пять дней. Осталось всего двадцать пять дней до смерти Виктора Неймана. До возможного начала нового кошмара под руководством его сестры. До момента, когда их план должен сработать.

Или не сработать.

Вечером Вера сидит в своей комнате. Читает книгу, которую принес Олег. Какой-то современный роман о любви и предательстве. Банальный. Предсказуемый. Но все же лучше, чем ничего. Лучше, чем смотреть в потолок. Лучше, чем думать о метке на лице Виктора. О плане Михаила. О смерти Геннадия Павловича.

Стук в дверь. Тихий. Деликатный. Не похожий на стук охранника или Виктора.

– Войдите, – говорит Вера, откладывая книгу.

Дверь открывается. На пороге – Лиза. Экспонат номер три. Девушка с синдромом ложной памяти. Сегодня ее волосы не розовые, как обычно, а синие. Ярко-синие, как небо в ясный день. Как будто она перекрасилась за ночь. Хотя Вера знает, что это невозможно. Что это просто ее восприятие. Ее искаженная реальность. Ее выдуманная жизнь.

– Привет, – говорит Лиза, входя в комнату с грацией танцовщицы. – Можно к тебе? На минутку? Поговорить?

Вера кивает. Указывает на край кровати. Предлагает сесть. Лиза садится. Элегантно. Изящно. Как принцесса, которой она себя считает. В своем выдуманном мире. В своей альтернативной реальности.

– Я давно хотела поговорить с тобой, – говорит Лиза, улыбаясь. Ее улыбка искренняя. Теплая. Дружелюбная. – Ты такая интересная. Такая… загадочная. Единственная, кто видит метки смерти. Кто знает, когда время человека истекает.

Вера напрягается. Не знает, чего ожидать от этого разговора. От этой странной девушки с ее постоянно меняющимися воспоминаниями. С ее флуктуирующей личностью. С ее калейдоскопом выдуманных жизней.

– Чем я могу помочь? – спрашивает Вера нейтрально. Профессионально. Как медсестра, разговаривающая с пациентом.

Лиза наклоняется ближе. Ее глаза, ярко-зеленые, как изумруды, сверкают в полутьме комнаты.

– Ты знаешь о плане, – говорит она, и ее голос становится тише. Серьезнее. Взрослее. – О плане Михаила. О побеге. О свободе.

Вера напрягается еще сильнее. Это опасная тема. Опасный разговор. Опасное… признание.

– Лиза, я не уверена, что… – начинает она.

– Не бойся, – перебивает ее Лиза, кладя руку на руку Веры. Ее пальцы теплые. Успокаивающие. Уверенные. – Я на вашей стороне. На нашей стороне. Я тоже хочу выбраться отсюда. Хочу увидеть мир. Настоящий мир, а не этот подземный бункер.

Вера смотрит на нее с сомнением. Может ли она доверять Лизе? Может ли она верить словам девушки, которая сама не знает, что реально, а что выдумано в ее жизни? Которая сегодня может быть союзником, а завтра – предателем, просто потому, что ее воспоминания, ее личность, ее сама суть изменилась за ночь?

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Лиза, как будто читая мысли Веры. – Ты думаешь, что я ненадежная. Нестабильная. Опасная для плана. Но это не так.

Она делает паузу. Ее лицо становится серьезнее. Сосредоточеннее. Взрослее.

– Я знаю о своем… состоянии, – говорит она. – Знаю, что мои воспоминания не всегда реальны. Что моя жизнь не всегда такая, какой я ее помню. Что мои истории не всегда… правдивы.

Вера удивлена. Это не похоже на Лизу, которую она встречала раньше. На беззаботную, легкомысленную девушку, живущую в мире фантазий. На принцессу, шпионку, инопланетянку – в зависимости от дня недели, от настроения, от фазы луны.

– Ты… осознаешь свою конфабуляцию? – спрашивает Вера с профессиональным интересом. С медицинским любопытством. С человеческим удивлением.

Лиза улыбается. Но не своей обычной, солнечной улыбкой. А грустной. Понимающей. Взрослой.

– Иногда, – отвечает она. – В редкие моменты ясности. В промежутках между историями. В паузах между жизнями.

Она делает паузу. Собирается с мыслями.

– Сейчас один из таких моментов, – говорит она. – Момент ясности. Момент истины. Момент, когда я вижу мир таким, какой он есть. Без фильтров. Без иллюзий. Без… сказок.

Вера поражена. Это не просто осознание. Это… прозрение. Это момент, который, по всем медицинским стандартам, не должен существовать при таком состоянии, как у Лизы. Момент самоосознания. Момент самоанализа. Момент самодиагностики.

– И я хочу использовать этот момент, – продолжает Лиза. – Хочу помочь. Хочу сделать что-то… реальное. Что-то значимое. Что-то, что останется после того, как момент ясности пройдет. После того, как я снова стану принцессой, или шпионкой, или кем-то еще из моих выдуманных личностей.

Вера не знает, что сказать. Как реагировать. Что делать с этим неожиданным откровением. С этим неожиданным союзником. С этим неожиданным… чудом.

– Чем ты можешь помочь? – спрашивает она наконец. Практически. Конкретно. По существу.

Лиза наклоняется еще ближе. Ее голос становится еще тише. Почти шепотом.

– Я знаю коды, – говорит она. – Коды от дверей. От всех дверей в бункере. От выхода на поверхность. От сейфа Виктора, где хранятся документы. От компьютера Ирины, где хранятся файлы.

Вера вздрагивает. Это невозможно. Невероятно. Неправдоподобно.

– Откуда? – спрашивает она. – Как ты узнала?

Лиза улыбается. Той же грустной, понимающей, взрослой улыбкой.

– Виктор любит говорить со мной, – отвечает она. – Считает меня безопасной. Безвредной. Неспособной понять или запомнить что-то важное. Он рассказывает мне секреты. Делится мыслями. Доверяет… информацию.

Она делает паузу. Ее глаза становятся задумчивыми. Отстраненными. Как будто она вспоминает что-то давнее. Что-то важное. Что-то… болезненное.

– И он влюблен в меня, – говорит она тихо. – По-своему. По-больному. По-извращенному. Но влюблен. С первого дня моего пребывания здесь. С первого взгляда на меня. На мою… невинность. На мою… другость.

Вера чувствует, как холодеет спина. Это объясняет многое. Особое отношение Виктора к Лизе. Ее особые условия содержания. Ее особые привилегии. Ее особую роль в музее.

– Он… – начинает Вера, не зная, как закончить. Как спросить о том, о чем страшно спрашивать. О том, о чем страшно думать.

– Нет, – отвечает Лиза, понимая невысказанный вопрос. – Не в том смысле, который ты думаешь. Не физически. Не сексуально. Его интерес… другой. Более сложный. Более… абстрактный.

Она делает паузу. Собирается с мыслями.

– Он видит во мне свое спасение, – говорит она. – Свое искупление. Свое… освобождение от страха смерти. От одержимости контролем. От потребности все классифицировать, каталогизировать, упорядочивать.

Вера не понимает. Не полностью. Но чувствует, что Лиза говорит правду. Свою правду. В своем редком моменте ясности. В своем редком моменте самоосознания.

– И эти коды, – говорит Вера, возвращаясь к практическим вопросам. К конкретным деталям. К плану, который может изменить все. – Ты помнишь их? Можешь записать? Можешь поделиться?

Лиза кивает. Достает из кармана маленький клочок бумаги. Протягивает его Вере.

– Здесь все, – говорит она. – Все, что я знаю. Все, что я помню. Все, что может помочь нам выбраться отсюда. Выбраться до того, как станет слишком поздно. До того, как Виктор умрет. До того, как Ирина возьмет полный контроль.

Вера берет бумагу. Разворачивает ее. Видит ряды цифр. Буквы. Символы. Имена. Даты. Информацию, которая может быть ключом к их свободе. Или может быть… выдумкой. Фантазией. Продуктом конфабуляции Лизы.

– Спасибо, – говорит Вера, не зная, верить или нет. Доверять или сомневаться. Надеяться или бояться. – Я передам это Михаилу. Он проверит. Он решит, как использовать.

Лиза кивает. Встает. Идет к двери. Останавливается. Оборачивается.

– Один момент, Вера, – говорит она, и ее голос звучит иначе. Легче. Мягче. Моложе. – Я забыла спросить. Ты придешь на мой день рождения завтра? Будет торт с клубникой. И свечки. И подарки. Виктор обещал подарки.

Вера смотрит на нее с грустью. Момент ясности прошел. Момент самоосознания закончился. Момент истины растворился, как туман под утренним солнцем.

Лиза снова в своем мире. В своей выдуманной жизни. В своей альтернативной реальности, где она – принцесса, или шпионка, или кто-то еще из ее бесконечного калейдоскопа личностей.

– Конечно, – отвечает Вера мягко. Сочувственно. С пониманием. – Я обязательно приду.

Лиза улыбается. Широко. Солнечно. По-детски.

– Чудесно! – восклицает она. – До завтра!

Она выходит. Дверь закрывается за ней. Вера остается одна. С клочком бумаги в руке. С информацией, которая может быть ключом к их свободе. Или может быть выдумкой девушки, живущей в мире фантазий.

Она разворачивает бумагу снова. Смотрит на ряды цифр. Буквы. Символы. Имена. Даты. И среди них – одна строчка, которая привлекает ее внимание больше других. Строчка, которая может быть ключом не только к их свободе. Но и к пониманию всей истории подземного музея. Всей истории Виктора Неймана и его одержимости смертью.

"Код от сейфа Виктора: 09-08-71. День и месяц смерти его матери. Год рождения его отца."

Вера вздрагивает. Вспоминает первый день в бункере. Код от двери в центральный отсек. Те же цифры. То же объяснение. То же… одержимость датами смерти и рождения. Одержимость контролем над временем. Над жизнью. Над смертью.

Она складывает бумагу. Прячет ее под матрас. Завтра отдаст Михаилу. Завтра они решат, как использовать эту информацию. Как включить ее в план. Как превратить ее в ключ к свободе.

Если, конечно, информация верна. Если она не просто выдумка девушки с синдромом ложной памяти. Если она не просто продукт конфабуляции Лизы в ее редкий момент ясности. В ее редкий момент самоосознания. В ее редкий момент истины.

Двадцать пять дней. Осталось всего двадцать пять дней до смерти Виктора Неймана. До возможного начала нового кошмара под руководством его сестры. До момента, когда их план должен сработать.

Или не сработать.

Глава 7: "Метка"

День рождения Лизы начинается с суеты. С украшений в столовой. С торта со свечками. С подарков, завернутых в яркую бумагу. С поздравлений от других "экспонатов", которые уже привыкли к ее постоянно меняющимся историям. К ее выдуманным праздникам. К ее нереальным юбилеям.

Вера участвует. Улыбается. Поздравляет. Дарит маленький подарок – браслет из ниток, который она сплела накануне из материалов, предоставленных Олегом для "арт-терапии". Не много. Не ценно. Но от сердца. От человека к человеку. От пленницы к пленнице. От экспоната к экспонату.

Но ее мысли далеко. С Михаилом, которому она передала информацию от Лизы. С планом, который они продолжают разрабатывать. С надеждой на свободу, которая становится все более реальной. Все более осязаемой. Все более… возможной.