Полная версия
– Вы чувствуете? – спросила Лиза, зажимая нос рукой. – Этот запах?
– Какой запах? – Макс тоже морщился. – У меня в носу как будто бензин.
– У меня книжная пыль, – сказала Катя. – Очень сильно.
Они посмотрели на Диму. Он пожал плечами.
– Я ничего не чувствую. Обычный воздух.
Запахи исчезли так же внезапно, как появились. Но ощущение осталось – ощущение того, что их изучили, оценили, приняли к сведению.
Они подошли к крыльцу дома. Ступени скрипели под ногами – первый нормальный звук за все время пребывания в деревне. Дверь была массивной, дубовой, покрытой резьбой. Ручка – кованая, в форме головы волка.
Макс потянул ручку. Дверь не поддавалась.
– Заперто, – сказал он.
– Попробуй еще раз, – предложила Лиза.
Макс дернул сильнее. Дверь оставалась неподвижной.
Дима подошел ближе, достал из кармана что-то блестящее. Ключ. Старый, тяжелый, с замысловатой гравировкой на головке.
– Откуда у тебя ключ? – удивилась Лиза.
– Нашел в мастерской, – ответил Дима. – Подумал, может пригодиться.
Он вставил ключ в замочную скважину. Ключ вошел идеально, словно замок был сделан специально под него.
Щелчок. Дверь поддалась.
– Везучий, – сказал Макс. – Откуда ты знал, что этот ключ подойдет?
Дима улыбнулся своей неживой улыбкой.
– Интуиция.
Они стояли перед открытой дверью, заглядывая в темноту дома. Воздух изнутри был холодным, спертым, пахнущим пылью и чем-то еще – озоном, как после грозы.
– Ну что, – сказала Лиза, пытаясь придать голосу бодрости. – Пошли знакомиться с нашим временным домом.
Она сделала шаг к двери, но в этот момент из центрального окна второго этажа пришла вспышка.
Не света – тьмы.
Словно в окне на мгновение расширился гигантский зрачок, поглотив весь свет, а потом сузился обратно.
И сразу после этого каждый из них услышал в своей голове голос:
"Добро пожаловать."
Не звук, пришедший извне. Мысль, которая родилась в их собственном сознании, но была озвучена хором из сотен голосов. Мужских и женских, детских и старческих, живых и мертвых. Голоса страдающих, умирающих, отчаявшихся.
Голос, который одновременно манил и угрожал.
Лиза почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом. Макс инстинктивно сжал кулаки. Катя отступила на шаг назад.
Только Дима остался неподвижным. Он смотрел на окно и улыбался.
– Нас ждут, – сказал он тихо. – Как приятно.
Они стояли в оцепенении, каждый погруженный в свой личный кошмар. Дом смотрел на них своими черными окнами-глазами, изучал, оценивал.
Пути назад уже не было. Они пришли. Их ждали.
И теперь начиналась настоящая игра.
Глава 9: Первый шаг
Дверь поддалась с протяжным стоном, который прозвучал не как скрип петель, а как последний выдох умирающего.
Звук был органическим, живым – не металл терся о металл, а что-то более глубокое, первичное. Словно само здание вздохнуло, впуская их в свои легкие. Лиза почувствовала, как по коже пробежали мурашки – не от холода, а от интуитивного понимания того, что они переступают границу между миром живых и чем-то другим.
Воздух внутри дома был густым, спрессованным временем и человеческими страданиями. Он ложился на легкие тяжелым, маслянистым слоем, заставляя дышать поверхностно, часто. Пахло вековой пылью – не обычной пылью, которая накапливается в заброшенных домах, а чем-то более сложным. Пылью из человеческой кожи, из разложившихся надежд, из высохших слез.
К этому примешивался запах гнили – сладковатый, приторный, как аромат цветов, которые слишком долго стояли в вазе. И озон – острый, металлический запах, который остается после удара молнии, после того, как электричество разорвет воздух на молекулы.
– Фу, – сказала Лиза, зажимая нос рукой. Голос прозвучал приглушенно, словно воздух поглощал звуковые волны. – Как здесь воняет.
– Обычный запах старого дома, – отозвался Дима, и в его голосе не было ни малейшего дискомфорта. – Ничего особенного.
Лиза посмотрела на него с удивлением. Запах был настолько сильным, что у нее слезились глаза, а Дима дышал спокойно, словно находился в цветущем саду.
Они вошли в прихожую – небольшое помещение с низким потолком и стенами, обшитыми темными панелями. Макс шел последним, инстинктивно оглядываясь через плечо на открытую дверь. Каждый инстинкт кричал ему, что нужно оставить путь к отступлению, не дать себя запереть в этом месте.
Дверь закрылась сама.
Не хлопнула от сквозняка, не захлопнулась резко под порывом ветра. Закрылась плавно, медленно, с тяжелым, маслянистым щелчком замка. Звук был финальным, окончательным – как крышка гроба, которую опускают в последний раз.
– Эй! – Макс бросился к двери, схватился за ручку.
Металл был ледяным, обжигал пальцы. Ручка не поворачивалась – совсем, словно была приварена к двери. Макс упер плечо в дубовые доски, попытался толкнуть. Дерево не поддавалось, не прогибалось даже на миллиметр. Дверь стала частью стены, монолитной и неподвижной.
Макс отступил на шаг, потер ладони. Холод металла впился в кожу, оставив красные отметины. Что-то первобытное, животное поднялось в его груди – ярость загнанного в угол зверя.
– Блядь! – Он снова бросился на дверь, на этот раз всем телом.
Удар отозвался глухим стуком, который поглотился стенами без эха. Дерево даже не дрогнуло. Макс попятился, разбежался, врезался плечом в доски с такой силой, что в суставе что-то хрустнуло. Боль прошила руку огненной иглой, но дверь осталась неподвижной.
– Макс, прекрати! – Лиза схватила его за здоровую руку. – Ты только покалечишься.
– Да пошла ты! – Он вырвался, снова ударил по двери кулаком. Костяшки разбились о дерево, выступила кровь. – Я не дам себя здесь запереть! Не дам!
В его голосе звучала паника, которую он пытался скрыть за яростью. Макс всю жизнь решал проблемы силой – дрался в школе, качался в спортзале, работал руками. Его тело было инструментом, оружием, способом контролировать мир. И впервые этот инструмент оказался бесполезен.
Катя подошла ближе, направила луч фонарика на дверной косяк. Свет выхватил детали, которые раньше скрывала тьма. Петли были не просто старыми – они были покрыты налетом, который больше походил на окись, чем на ржавчину. Зеленоватый, переливающийся, словно живой.
– Подожди, – сказала она, голос звучал спокойно, почти отстраненно. – Дай мне посмотреть.
Она присела на корточки, осмотрела нижнюю петлю. Металл был деформирован, но не от времени. Деформация была слишком правильной, слишком органичной. Словно петля росла, а не ржавела.
– Интересно, – пробормотала Катя, доставая из рюкзака лупу. – Очень интересно.
– Что интересного? – рявкнул Макс, сжимая окровавленные костяшки. – Мы заперты в этой дыре!
– Влажность, – ответила Катя, не поднимая глаз от петли. – Дерево действительно могло разбухнуть. Плюс коррозия металла, деформация замочного механизма. Все вполне объяснимо с точки зрения физики.
Она говорила быстро, четко, как читала лекцию. Научная терминология была ее щитом против иррационального ужаса, который пытался проникнуть в сознание. Если можно объяснить – значит, можно контролировать.
– Видишь эти следы окисления? – Она показала на зеленоватый налет. – Типичная реакция меди на повышенную влажность. А дерево… Дуб очень гигроскопичен. При влажности выше семидесяти процентов волокна расширяются, создавая избыточное давление на замочный механизм.
– Заткнись со своей физикой! – Макс снова ударил по двери, оставив кровавый отпечаток ладони. – Дверь сама закрылась! Сама! Ты это видела!
– Перепад давления, – не дрогнув, ответила Катя. – Когда мы вошли, теплый воздух с улицы столкнулся с холодным воздухом дома. Создался микросквозняк, который…
– Хватит! – Лиза шагнула между ними, подняла руки. – Хватит спорить!
Ее голос звучал слишком громко в давящей тишине дома. Она видела, как Макс сжимает кулаки, как дрожат руки Кати, как в воздухе нарастает напряжение. Команда начинала разваливаться, не успев толком собраться.
– Так, – сказала она, стараясь говорить спокойно, авторитетно. – Все успокоились. Дышим глубоко. Макс, отойди от двери. Катя, убери свою лупу. Мы разберемся с этим позже.
– Позже? – Макс повернулся к ней, в глазах плескалась ярость. – Когда позже? Когда мы здесь сдохнем?
– Мы не сдохнем, – твердо сказала Лиза. – Мы найдем другой выход. В доме должны быть окна, черный ход, подвал. Мы не первые, кто попал в такую ситуацию.
Она говорила уверенно, но сердце колотилось как бешеное. Лиза всю жизнь была лидером – в школе, в институте, в работе. Люди шли за ней, потому что она знала, что делать. Но сейчас она не знала ничего. Сейчас она играла роль уверенного лидера, надеясь, что роль станет реальностью.
– Ищем выходы, – повторила она. – Методично, по комнатам. Если не найдем – разберем стену. Или выломаем окно. У нас есть инструменты, есть время. Главное – не паниковать.
Макс посмотрел на нее долгим взглядом, потом кивнул. Ярость в его глазах сменилась усталостью. Он понимал, что сила здесь не поможет, но другого способа справляться с проблемами не знал.
Катя убрала лупу в рюкзак. Руки дрожали, но она заставила их быть твердыми. Научное объяснение не сработало – дверь все равно была заперта, а страх все равно грыз изнутри. Но она не могла позволить себе поддаться панике. Не могла показать слабость.
– Хорошо, – сказала она. – Будем искать выход. Но сначала нужно осмотреться, понять планировку дома. И установить оборудование – если мы здесь застряли, то хотя бы зафиксируем все аномалии.
Лиза кивнула, почувствовав облегчение. Катя была на ее стороне. Макс тоже успокаивался. Может быть, она сможет удержать команду вместе. Может быть, они действительно найдут выход.
Но глубоко внутри, в том месте, где живут первобытные страхи, она знала правду. Дом не отпустит их. Дом голоден, и они – его пища.
– Заклинило, – сказал он, стараясь сохранить спокойствие, но пот выступил на лбу. – Наверное, от влажности дерево разбухло.
– Конечно, – согласилась Лиза, но голос звучал неуверенно. Она тоже подошла к двери, попробовала повернуть ручку. Металл был настолько холодным, что кожа прилипла к нему. – Ничего страшного. Найдем другой выход.
Но в глубине души она понимала – другого выхода не будет. Дом впустил их внутрь, и теперь они принадлежали ему.
Катя достала фонарик, включила. Луч света выхватил из темноты детали интерьера, и каждая деталь была неправильной.
Деревянные стены были покрыты резьбой, но при ближайшем рассмотрении резьба оказалась не орнаментом, а изображениями. Лица, искаженные болью. Руки, протянутые в мольбе. Тела, скрученные в неестественных позах. Вся прихожая была покрыта барельефами человеческих страданий, вырезанными с анатомической точностью.
Лестница на второй этаж поднималась вдоль стены, и каждая ступенька была украшена резным изображением глаза. Сотни глаз смотрели на них, следили за каждым движением. Некоторые глаза были закрыты, как у спящих. Другие широко раскрыты в ужасе. Третьи плакали деревянными слезами.
Пол был выложен широкими досками, потемневшими от времени. Но темнота была неравномерной – в некоторых местах доски были почти черными, словно их пропитала кровь. Катя направила луч фонаря на одно из темных пятен и увидела, что оно имеет форму. Форму человеческого тела, лежащего в неестественной позе.
– Здесь кто-то умирал, – прошептала она.
– Много кто, – ответил Дима, и в его голосе слышалось удовлетворение. – Этот дом помнит каждого.
Все выглядело старинно, даже уютно в своей мрачности. Но что-то было фундаментально неправильно. Пропорции? Углы? Катя не могла понять что именно, но дом казался неправильным изнутри еще больше, чем снаружи.
Потолок был слишком низким для такого старого дома – не больше двух метров. Стены сходились под углами, которые были почти, но не совсем прямыми. Пол был не совсем горизонтальным – с едва заметным наклоном к центру комнаты, словно все стекало к какой-то невидимой воронке.
– Располагаемся в гостиной, – сказала Лиза, пытаясь взять инициативу в свои руки. Голос звучал слишком громко в давящей тишине дома. – Там больше места для оборудования.
Гостиная оказалась просторной комнатой с камином и большими окнами, но даже здесь что-то было не так. Мебель была накрыта пыльными чехлами, которые при ближайшем рассмотрении оказались не тканью, а чем-то другим. Материал был серым, шершавым на ощупь, с едва заметным узором, который напоминал кожу.
Воздух здесь был чуть легче, но все равно тяжелым и спертым. Катя поставила на пол термометр – он показывал ноль градусов, хотя в комнате было тепло. Барометр показывал идеальные 760 миллиметров ртутного столба. Влагомер – ровно 50% влажности.
Все приборы показывали эталонные значения, словно реальность в этом доме была откалибрована по учебнику физики.
Каждый из них реагировал на ситуацию по-своему, и эти реакции выдавали их характеры и страхи.
Катя сразу принялась раскладывать оборудование. Движения были резкими, точными – так она боролась с нарастающим хаосом. Датчики, камеры, записывающая аппаратура – все должно быть на своих местах, все должно работать по плану. Порядок был ее способом сохранить рассудок в мире, который отказывался подчиняться логике.
Она расставляла приборы в строгой геометрической последовательности – каждый на определенном расстоянии от другого, каждый ориентирован по сторонам света. Ее руки дрожали, но она заставляла их двигаться точно, методично. Контроль над мелочами помогал не думать о том, что контроль над ситуацией уже потерян.
Макс ходил по комнате, проверяя окна и стены. Тело было напряжено, мышцы готовы к действию. Он находился в режиме выживания, инстинктивно искал угрозы и пути отступления. Каждый звук заставлял его оборачиваться, каждая тень – сжимать кулаки.
Окна были заколочены досками изнутри, но не обычными досками. Дерево было темным, почти черным, и на нем были выжжены символы – не буквы, не цифры, а что-то более древнее. Символы, которые больно было рассматривать, которые заставляли глаза слезиться и голову кружиться.
Макс попытался оторвать одну доску, уперся ногой в стену, потянул изо всех сил. Дерево не поддавалось – оно было не прибито гвоздями, а словно вросло в оконный проем, стало его частью.
– Заколочены намертво, – сказал он, вытирая пот со лба. – Кто-то очень не хотел, чтобы отсюда выбрались.
– Или чтобы что-то не вошло, – добавила Катя, не отрывая взгляда от приборов.
Лиза пыталась сохранить лицо лидера. Раздавала указания, старалась шутить, поддерживать боевой дух команды. Но голос звучал неестественно громко в давящей тишине дома, а шутки получались натянутыми, фальшивыми.
– Ну что, ребята, – сказала она, хлопая в ладоши. Звук получился глухим, приглушенным. – Устраиваемся на новом месте. Дима, поставь камеры. Катя, проверь оборудование. Макс, помоги мне с генератором.
Но даже она чувствовала фальшь в собственных словах. Это не было обычной съемочной площадкой. Это было что-то другое – место, где обычные правила не работали.
Они стояли в гостиной, освещенной холодным светом фонарей, и впервые за весь день молчали. Тишина была тяжелой, давящей – не отсутствие звуков, а их активное поглощение. Словно дом слушал, ждал, что они скажут.
– Ладно, – наконец произнесла Лиза, садясь на край покрытого чехлом кресла. Материал под ней прогнулся с неприятным шуршанием. – Давайте разберемся с ситуацией. Трезво, без паники.
Макс прислонился к стене, скрестив руки на груди. Костяшки болели, но он не подавал виду. Катя устроилась на полу рядом с рюкзаком, достала блокнот – привычный жест, который помогал ей думать.
– Факты, – сказала Катя, открывая блокнот на чистой странице. – Мы вошли в дом в 15:47. Дверь закрылась сама в 15:52. Замок заблокирован, петли деформированы. Окна заколочены изнутри.
– Это не факты, – буркнул Макс. – Это описание пиздеца, в который мы попали.
– Макс, – одернула его Лиза. – Давайте конструктивно.
– А что тут конструктивного? – Он оттолкнулся от стены, начал ходить по комнате. – Мы в ловушке. В доме, где творится хрень, которую нельзя объяснить. И единственный, кто это признает – это я.
Катя подняла глаза от блокнота. В свете фонаря ее лицо казалось бледным, почти прозрачным.
– Все можно объяснить, – сказала она тихо, но твердо. – Просто нужно найти правильный подход. Возможно, мы имеем дело с редким геологическим феноменом. Инфразвуковые колебания, вызванные подземными пустотами, могут создавать массовые галлюцинации.
– Галлюцинации? – Макс остановился, уставился на нее. – Дверь, которая сама закрылась – это галлюцинация?
– Перепад давления, – повторила Катя, но голос звучал менее уверенно. – Или… или мы могли не заметить сквозняк. Человеческое восприятие очень субъективно, особенно в стрессовой ситуации.
– Ага, – кивнул Макс с горькой усмешкой. – А качели, которые качались без ветра? Тоже перепад давления?
– Остаточные колебания, – быстро ответила Катя. – Качели могли раскачать днем, а мы увидели последние движения. Амплитуда затухания для подвешенного тела составляет…
– Катя, – перебила ее Лиза. – Хватит. Мы все видели, что происходило. Это не было остаточными колебаниями.
Катя сжала губы, уставилась в блокнот. Цифры и формулы не помогали. Реальность отказывалась укладываться в научную схему, и это пугало ее больше, чем любые сверхъестественные явления.
– Хорошо, – сказала Лиза, потирая виски. – Предположим, что здесь действительно происходит что-то… необычное. Что тогда?
– Тогда нам пиздец, – мрачно ответил Макс. – Мой брат писал в дневнике о странных вещах. О голосах, о тенях, о людях, которые исчезали. Я думал, он просто спятил от войны. Но теперь…
Он замолчал, уставился в окно, заколоченное черными досками.
– Теперь что? – спросила Лиза.
– Теперь я думаю, что он был прав. И что мы повторили его ошибку.
Тишина снова повисла в воздухе. Каждый думал о своем – о том, как они сюда попали, о том, что их ждет, о том, есть ли шанс выбраться живыми.
– Ладно, – наконец сказала Лиза, поднимаясь с кресла. – Хватит философии. Раз мы здесь застряли, давайте хотя бы работать. Устанавливаем оборудование, снимаем все, что происходит. Если мы не можем выбраться, то хотя бы оставим после себя запись.
– Запись для кого? – спросил Макс. – Для следующих идиотов, которые сюда приедут?
– Для тех, кто нас найдет, – твердо ответила Лиза. – Рано или поутру нас хватятся. Начнут искать. И когда найдут, у них будет материал для расследования.
Она говорила уверенно, но внутри все сжималось от страха. Лиза понимала – никто их искать не будет. Они никому не сказали, куда едут. Машина стоит в лесу, вдали от дорог. Их могут не найти месяцами.
Но она не могла сказать это вслух. Не могла разрушить последние остатки надежды, которые держали команду вместе.
– Дима, – обратилась она к молчавшему все это время оператору. – Ты что думаешь?
Дима стоял в углу, неподвижный как статуя. В свете фонарей его лицо казалось восковым, безжизненным. Он смотрел на них с выражением легкого любопытства, словно наблюдал за интересным экспериментом.
– Я думаю, вы слишком много говорите, – сказал он наконец. Голос звучал ровно, без эмоций. – Дом слушает. Дом запоминает. Каждое слово, каждый страх.
– О чем ты? – спросила Катя, поднимая взгляд от блокнота.
– О том, что некоторые места живые, – ответил Дима. – Они питаются человеческими эмоциями. Страхом, болью, отчаянием. Чем больше вы боитесь, тем сильнее становится дом.
Макс уставился на него.
– Ты это серьезно?
– Вполне, – кивнул Дима. – Ваш брат понял это слишком поздно. Как и все остальные.
– Откуда ты знаешь про моего брата? – Голос Макса стал опасно тихим.
Дима улыбнулся – первая эмоция, которую они видели на его лице за весь день. Но улыбка была холодной, чужой.
– Я многое знаю об этом доме, – сказал он. – Больше, чем вы думаете.
Катя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Что-то в голосе Димы, в его взгляде было неправильно. Он говорил о доме как о живом существе, и в его словах не было ни капли страха.
– Дима, – сказала Лиза медленно. – Ты раньше здесь был?
– Нет, – ответил он. – Но дом помнит меня. Как и я помню его.
Он повернулся и пошел к своему оборудованию, оставив остальных в недоумении. Его слова висели в воздухе как проклятие, как предсказание, как приговор.
Лиза посмотрела на Катю и Макса. В их глазах читался один и тот же вопрос: что, черт возьми, происходит с Димой?
Но никто не решился спросить вслух. Потому что все чувствовали – ответ может оказаться хуже вопроса.
Дима работал молча и с пугающей эффективностью. Он расставлял камеры в идеальных, с точки зрения режиссуры, местах – так, чтобы захватить максимум пространства при минимуме слепых зон. Двигался экономично, без лишних жестов, как хорошо отлаженный механизм.
Но Катя заметила что-то еще. Дима ставил камеры не просто в выгодных точках – он ставил их так, чтобы они снимали друг друга. Каждая камера попадала в поле зрения как минимум двух других. Получалась сеть взаимного наблюдения, из которой невозможно было скрыться.
– Откуда ты знаешь, где лучше поставить камеры? – спросила Лиза, наблюдая за его работой. – Мы же никогда здесь не были.
– Логика, – ответил Дима, не поднимая глаз от оборудования. – Углы обзора, освещение, акустика. Все просчитывается.
Но его движения были слишком уверенными для человека, который впервые находится в этом месте. Он знал, где поставить каждую камеру, не измеряя расстояния, не проверяя углы. Словно у него была карта этого дома в голове.
Катя хотела спросить об этом, но в этот момент споткнулась о кабель питания и потеряла равновесие. Дима мгновенно подхватил ее за руку, удержав от падения.
Прикосновение было как удар электричества – только наоборот.
Рука Димы не была просто холодной. Она обладала температурой окружающей среды – как камень, как кусок металла, как мертвая плоть. Никакого намека на тепло живого тела. Кожа на ощупь была слишком гладкой, слишком плотной, без естественной текстуры живой кожи.
Под ней не чувствовалось пульсации крови, движения мышц, дрожания нервов. Это было ощущение прикосновения к мертвому объекту, который имитирует человека с пугающей точностью.
Катя отшатнулась, вырвала руку. Сердце колотилось, как бешеное, в горле встал сухой ком. Мозг лихорадочно искал объяснение – плохое кровообращение, болезнь, особенности организма. Но глубоко внутри она знала правду.
То, к чему она прикоснулась, не было живым.
Она украдкой наблюдала за Димой, пытаясь найти подтверждение своим подозрениям. В холодном воздухе дома от дыхания остальных шел пар – едва заметный, но видимый. От Димы – нет. Ни малейшего облачка.
Она смотрела на его грудь – та была неподвижна. Он не дышал. Совсем. Грудная клетка не поднималась и не опускалась, диафрагма не двигалась. Он стоял как манекен, как кукла, как мертвое тело, которое забыло, что должно лежать в гробу.
В этот момент Дима повернулся и посмотрел прямо на нее.
В его глазах на долю секунды исчезла привычная пустота, и в них вспыхнул холодный, древний разум. Не человеческий разум – что-то другое, что носило лицо Димы как маску. Что-то, что было старше человечества, голоднее смерти, терпеливее времени.
Он не сказал ни слова. Только слегка покачал головой, и в сознание Кати ворвалась мысль – не ее собственная, чужая, но абсолютно четкая:
"Не говори им. Они не готовы. Они сломаются. И ты останешься одна с нами."
Это была не просьба и не угроза. Это была констатация факта, произнесенная голосом, который помнил рождение звезд и смерть галактик.
Катя стояла, парализованная ужасом. Ее научный, рациональный мир рухнул в одно мгновение. Перед ней стоял мертвый друг, внутри которого жило нечто чужое, древнее, голодное. Нечто, что знало ее страхи лучше, чем она сама.
Она посмотрела на Лизу и Макса. Они спорили о том, где лучше поставить генератор, обычные, живые, человеческие. Их лица были красными от напряжения, на лбах блестел пот, в глазах читалась усталость и беспокойство.
Поверят ли они ей, если она скажет правду? Или сочтут сумасшедшей?
Ее главный страх – потеря контроля над ситуацией, потеря доверия окружающих – материализовался. Если она расскажет о Диме, они подумают, что у нее нервный срыв. Изолируют ее. Не будут слушать. Она станет изгоем в собственной команде.
А если промолчит… Если промолчит, то останется наедине со страшной тайной. Будет знать, что один из них – не человек, и не сможет ничего сделать.
Чудовище было право. Они не готовы. Они сломаются.
Катя сделала выбор. Она будет молчать.
– Все в порядке? – спросила Лиза, заметив ее бледность.
– Да, – ответила Катя, и голос прозвучал хрипло. – Просто устала с дороги.
