Полная версия
Но любопытство сильнее страха. Катя всю жизнь искала правду, полагалась на факты и доказательства. А тут перед ней – возможность узнать правду о семейной тайне, которую скрывали от нее всю жизнь.
Курсор мыши медленно движется к ссылке. Катя колеблется, рука дрожит. Один клик – и она узнает правду. Или попадет в ловушку.
"Контроль", – шепчет она себе. "Сохраняй контроль".
Но контроль уже потерян. С того момента, как она узнала о существовании Натальи, привычный мир начал рушиться. Теперь остается только идти до конца.
Катя кликает по ссылке.
Браузер думает несколько секунд, потом начинает загружать страницу. Прогресс-бар ползет медленно, словно сайт находится очень далеко. Или в другом времени.
Наконец страница загружается. На экране – документ в стиле советских архивов. Гриф "Совершенно секретно", печати, подписи. Заголовок: "Проект 'Эхо'. Финальный отчет по субъекту Н-07 (Белова Н.П.)".
Катя начинает читать, и мир окончательно переворачивается.
Глава 5: Лиза. Голоса из прошлого
Квартира Лизы – это музей ее собственного успеха.
Каждый предмет здесь выбран не для комфорта, а для демонстрации. Диван из итальянской кожи, на котором неудобно сидеть, но который выглядит дорого на фотографиях. Журнальный столик из черного мрамора – холодный, как надгробие, но безупречно отполированный. Картины на стенах подобраны не по вкусу, а по цене – абстрактные полотна, которые должны говорить о тонком художественном вкусе владелицы.
Панорамные окна открывают вид на ночную Москву. Огни небоскребов мерцают, как звезды, упавшие на землю. Город простирается до горизонта – бесконечный, равнодушный, прекрасный. Лиза купила эту квартиру именно из-за вида. Каждое утро, просыпаясь, она видела город у своих ног и чувствовала себя победительницей.
Сейчас город кажется ей судьей.
Лиза стоит посреди гостиной, держа в руках телефон. На экране – номер матери. Она набирала его уже три раза и три раза сбрасывала вызов. Нужно рассказать о поездке. Предупредить, что будет недоступна на выходных. Обычный, формальный разговор.
Но с матерью не бывает обычных разговоров.
Лиза нажимает "вызов" и подносит телефон к уху. Длинные гудки. Может быть, не возьмет? Может быть, судьба даст ей отсрочку?
– Лизочка! – голос матери звучит слишком радостно, с той искусственной теплотой, которая всегда предвещает неприятности. – Наконец-то позвонила. Я уже думала, ты про меня забыла.
– Привет, мам. – Лиза садится на край дивана, автоматически поправляет подушку. – Как дела?
– У меня-то все хорошо. А вот у тебя, судя по голосу, не очень. Что случилось?
Материнская интуиция. Или материнское умение находить болевые точки с хирургической точностью.
– Все нормально. Просто устала. Много работы.
– Работы? – в голосе матери появляются стальные нотки. – Той самой работы, которая не приносит стабильного дохода? Лиз, мы уже говорили об этом…
– Мам, пожалуйста. – Лиза чувствует, как плечи сами собой напрягаются, а пальцы начинают теребить кольцо на безымянном пальце. Старая привычка, которую она никак не может побороть. – Не сегодня.
– Когда же тогда? Тебе уже тридцать два, Лиза. Пора бы определиться с жизнью. Найти нормальную работу, выйти замуж, завести детей. Как все нормальные люди.
Голос матери проникает под кожу, как тонкая игла. Не больно, но неприятно. Каждое слово – укол, замаскированный под заботу.
– У меня есть работа. И она мне нравится.
– Работа? – мать смеется, но смех получается колючим. – Лиза, ты снимаешь ролики для интернета. Это не работа, это хобби. Дорогое и бесполезное хобби.
– Мы зарабатываем…
– Что вы зарабатываете? Копейки? Лиз, я видела твои счета. Ты еле сводишь концы с концами. Эта квартира съедает половину твоего дохода. Зачем тебе такие траты? Чтобы произвести впечатление на кого-то?
Лиза закрывает глаза. В голове всплывает знакомая мантра: "Не поддавайся. Не позволяй ей залезть в голову. Ты взрослая, независимая женщина".
Но мантра не работает. Никогда не работала.
– Мам, я звоню по делу. На выходных я буду недоступна. Поездка по работе.
– Поездка? – тон матери меняется, становится настороженным. – Куда?
– Подмосковье. Снимаем материал.
– Один из тех ваших "фильмов ужасов"?
Лиза вздрагивает. Мать произносит "фильмы ужасов" так, словно речь идет о чем-то непристойном.
– Это документальное расследование…
– Лиза. – голос матери становится тише, но от этого еще более пронзительным. – Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?
Воспоминание бьет, как удар хлыста. Заброшенный санаторий. Охрана. Полиция. Штраф, который пришлось выплачивать месяцами. И разговор с матерью на следующий день – долгий, унизительный, полный упреков.
– Это другое…
– Конечно, другое. У тебя всегда все "другое". – мать вздыхает, и в этом вздохе слышится вселенская усталость. – Лиза, ты же понимаешь, что я волнуюсь за тебя? Ты моя дочь. Единственная дочь.
Вот оно. Главное оружие. Чувство вины, завернутое в материнскую любовь.
– Я понимаю, мам. Но я не могу жить так, как ты хочешь. Это моя жизнь.
– Твоя жизнь? – голос матери резко меняется, становится жестким. – А моя жизнь что? Я всю себя в тебя вложила. Отказывалась от всего ради твоего будущего. А ты что делаешь? Тратишь свою жизнь на глупости!
– Мам…
– Нет, выслушай! – мать уже не скрывает раздражения. – Я думала, ты поумнеешь с возрастом. Найдешь себе достойного мужчину, создашь семью. А ты все играешь в свои игры. Как ребенок!
Лиза чувствует, как что-то сжимается в груди. Не сердце – что-то глубже. Та часть души, которая до сих пор остается маленькой девочкой, жаждущей материнского одобрения.
– Ты разрушаешь свою жизнь, Лиза. И мою заодно.
Фраза повисает в воздухе, как приговор.
Ей семнадцать. Рюкзак в руках тяжелый – она набила его всем самым необходимым. Документы, деньги, которые копила полгода, несколько смен белья. Больше не поместилось.
Мать стоит в дверях спальни и смотрит на нее. Лицо спокойное, но глаза… глаза полны такой боли, что Лиза едва не роняет рюкзак.
"Ты разрушила мою жизнь", – говорит мать тихо. Не кричит, не плачет. Просто констатирует факт. "Я столько лет мечтала о дочери. Представляла, какой ты будешь. Умной, красивой, успешной. А получила что? Неблагодарную эгоистку, которая думает только о себе".
Слова не просто звучат. Они материализуются в воздухе, становятся осязаемыми. Лиза видит их – темные, тяжелые, как куски свинца. Они падают на пол с глухим стуком, накапливаются у ее ног.
"Мам, я не хочу тебя расстраивать…"
"Не хочешь? Тогда останься. Поступи в институт, как мы договаривались. Стань нормальным человеком".
"Я не могу. Я задыхаюсь здесь".
Мать смеется. Звук получается искаженным, как запись на поврежденной пленке.
"Задыхаешься? От любви? От заботы? Лиза, ты не представляешь, что такое настоящие проблемы".
Лиза поворачивается к зеркалу на двери. Видит свое отражение – заплаканное лицо, красные глаза, дрожащие губы. Она выглядит жалко. Уродливо. Как неудачница, которая сбегает от ответственности.
"Посмотри на себя", – продолжает мать. "Думаешь, мир тебя ждет? Думаешь, там тебе будет лучше? Ты ошибаешься, Лиза. Мир жесток. Он сломает тебя за неделю. И тогда ты поползешь обратно, но будет уже поздно".
Отражение в зеркале меняется. Лицо становится старше, уставшее. Глаза тускнеют. Это она через десять лет? Через двадцать? Одинокая, разочарованная, сломленная жизнью?
"Нет", – шепчет Лиза. "Не будет так".
Она отворачивается от зеркала, проходит мимо матери к выходу. Каждый шаг дается с трудом, словно она идет по болоту.
"Лиза!" – кричит мать ей вслед. "Не делай этого! Ты пожалеешь!"
Но Лиза уже на лестнице. Бежит вниз, перепрыгивая через ступеньки. Рюкзак бьется о спину, но она не замечает боли. Главное – бежать. Главное – не оглядываться.
Потому что если оглянется, то увидит мать в окне. И не сможет уйти.
Лиза моргает, возвращается в настоящее. Телефон все еще у уха, мать что-то говорит, но слова сливаются в неразборчивый гул.
– …слушаешь меня вообще?
– Слушаю, мам. Просто… устала.
– Вот именно. Устала от этой бессмысленной жизни. Лиза, еще не поздно все изменить. Брось эту затею с роликами. Найди нормальную работу. Я могу помочь, у меня есть связи…
– Нет. – Лиза встает с дивана, подходит к окну. – Мам, я взрослая. Могу сама принимать решения.
– Можешь? Тогда почему все твои решения оказываются неправильными?
Вопрос повисает в воздухе. Лиза смотрит на свое отражение в стекле – размытый силуэт на фоне ночного города. Она выглядит маленькой, потерянной.
– Мне нужно идти, мам.
– Конечно. Как всегда, когда разговор становится серьезным. – мать вздыхает. – Ладно. Поезжай в свое Подмосковье. Но помни: если что-то случится, не жди, что я прибегу тебя спасать.
Гудки. Мать отключилась.
Лиза опускает телефон, продолжает смотреть в окно. Разговор закончился, но ощущение остается. Словно материнский голос поселился у нее в голове и теперь комментирует каждую мысль.
"Ты опять всех подведешь. Как всегда."
Телефон в руке вибрирует. СМС. Лиза смотрит на экран – незнакомый номер.
"Она права. Ты снова всех подведешь."
Лиза читает сообщение еще раз. Потом еще. Слова точно повторяют ее мысли. Совпадение? Или кто-то из команды решил пошутить?
Она набирает номер Макса. Длинные гудки, потом автоответчик.
Катя тоже не отвечает.
Дима – тоже.
Лиза возвращается к окну, прижимается лбом к прохладному стеклу. Город внизу живет своей жизнью – машины ползут по проспектам, в окнах домов мерцает свет. Миллионы людей, каждый со своими проблемами, мечтами, страхами.
И никому нет дела до ее проблем.
Отражение в стекле смотрит на нее грустными глазами. Лиза поднимает руку, касается стекла ладонью. Отражение повторяет движение.
А потом что-то меняется.
На долю секунды – меньше чем на мгновение – отражение перестает быть ее отражением. Уголки губ изгибаются в знакомой, холодной усмешке. Глаза сужаются, становятся жесткими, оценивающими.
Лиза видит в стекле лицо матери.
Резкий вдох. Шаг назад. Рука инстинктивно поднимается к глазам, словно пытается стереть увиденное.
Но отражение уже нормальное. Ее собственное лицо, испуганное и растерянное.
"Показалось", – шепчет Лиза. "Просто показалось."
Но руки дрожат, когда она отходит от окна.
Нужно лечь спать. Завтра рано вставать, долгая дорога до Глушино. Нужно выспаться, привести мысли в порядок.
Лиза идет в спальню, механически выполняет привычные действия – снимает макияж, чистит зубы, переодевается в пижаму. В зеркале ванной комнаты она видит только себя. Никаких посторонних лиц, никаких искажений.
Ложится в кровать, выключает свет. Тишина квартиры обволакивает ее, как кокон. За окном шумит город, но звуки приглушены, далеки.
Сон приходит неожиданно быстро.
Она идет по своей квартире, но квартира изменилась. Стены стали выше, потолки – ниже. Мебель сдвинулась с мест, образуя лабиринт из кожи и мрамора.
Лиза ищет выход, но коридоры ведут в никуда. Комнаты перетекают одна в другую, границы размываются.
И повсюду – шепот.
Диван шепчет ей: "Дорогая, но бесполезная". Журнальный столик: "Красивая, но холодная". Картины на стенах: "Ты думала, мы не видим? Мы все видим. Ты играешь в успех, но внутри пустота".
Голос у всех предметов один – материнский.
Лиза бежит по коридору, но он становится все длиннее. Стены сужаются, пол под ногами становится мягким, липким.
"Лиза!" – зовет голос из-за спины. "Куда ты бежишь? От себя не убежишь!"
Она оборачивается и видит мать. Но не обычную мать – искаженную, увеличенную. Лицо занимает половину стены, глаза горят холодным светом.
"Ты разрушила мою жизнь", – говорит гигантская мать. "А теперь разрушишь и свою. И жизни своих друзей. Потому что ты эгоистка, Лиза. Ты думаешь только о себе".
"Нет!" – кричит Лиза. "Это неправда!"
"Правда. Ты знаешь, что это правда. Ты ведешь их в ловушку. Ради своих амбиций. Ради своего эго".
Лиза закрывает уши руками, но голос проникает сквозь пальцы, сквозь кожу, прямо в мозг.
"Они умрут из-за тебя, Лиза. Все умрут. А ты останешься одна. Как всегда".
Лиза просыпается с криком на губах. Сердце бьется так быстро, что кажется, вот-вот выскочит из груди. Простыни мокрые от пота.
Она садится в кровати, пытается успокоиться. Сон. Это был просто сон. Кошмар, вызванный стрессом и разговором с матерью.
Лиза тянется к прикроватной тумбочке, чтобы взять телефон и посмотреть время. Пальцы нащупывают знакомую форму, поднимают устройство.
Экран загорается, и Лиза замирает.
На дисплее – фотография. Она сама, спящая в этой же кровати. Снимок сделан с ракурса от изножья кровати, из темноты. Качество плохое, зернистое, но лицо различимо четко.
Она видит себя со стороны – беззащитную, уязвимую. Рот приоткрыт, волосы растрепаны, одна рука свисает с кровати.
Дата съемки – сегодня, три часа назад.
Лиза смотрит на фото, и реальность начинает плыть. Кто-то был в ее квартире. Кто-то стоял у ее кровати, пока она спала. Снимал ее.
Наблюдал.
Пальцы дрожат, когда она пролистывает галерею. Больше фотографий нет. Только эта одна. Но ее достаточно.
Лиза встает с кровати, включает все лампы в спальне. Свет заливает комнату, прогоняя тени. Она обходит квартиру, проверяет замки, окна. Все заперто. Никаких следов взлома.
Но фотография остается на телефоне. Неопровержимое доказательство того, что ее крепость пала. Что кто-то или что-то может проникнуть сюда, когда захочет.
Лиза садится на диван, обхватывает колени руками. За окном начинает светать – серый, неуютный рассвет.
Через несколько часов они поедут в Глушино. В дом, который, возможно, уже начал свою игру.
Лиза смотрит на фотографию еще раз. На ней она выглядит мертвой. Или спящей так глубоко, что разница несущественна.
"Мама была права", – думает она. "Я всех подведу. Как всегда."
Но отступать уже поздно.
Глава 6: Дима. Пепел на руках
Мастерская Димы пахнет творчеством и разложением одновременно.
Запах озона от паяльника смешивается с ароматом канифоли и краски. В воздухе висит металлическая пыль, которая оседает на всех поверхностях тонким слоем. На стенах – чертежи и схемы, некоторые аккуратно приколоты кнопками, другие просто приклеены скотчем. Детали странных механизмов разбросаны по полкам – шестеренки, провода, микросхемы, которые когда-то должны были стать частью чего-то большего.
Это мир, где Дима – бог. Здесь он может взять кусок мертвого металла и вдохнуть в него жизнь. Заставить электроны танцевать по проводам, превратить хаос деталей в стройную систему.
Но в углах мастерской скапливается пыль. На некоторых инструментах появилась ржавчина. Проекты остаются незавершенными – не от недостатка навыков, а от недостатка воли.
Дима сидит за верстаком, держит в руках паяльник. Жало раскалено докрасна, от него поднимается тонкая струйка дыма. Он припаивает резистор к плате – простая операция, которую выполнял тысячи раз.
Но сегодня руки дрожат.
Олово плавится, растекается по контактам. Запах – острый, химический, знакомый. Дима вдыхает его и чувствует, как что-то сжимается в груди. Не боль – что-то глубже. Воспоминание, которое живет не в голове, а в теле.
Паяльник выскальзывает из пальцев, падает на верстак. Дима смотрит на свои ладони. Они чистые, но ему кажется, что на них сажа. Черная, жирная, которая не смывается никакими средствами.
Пепел.
Ему двенадцать. Лето, дача, скука. Родители заняты своими делами, а ему нечего делать. Он находит в сарае старые петарды – остатки новогодних фейерверков. Берет одну, самую большую.
Маша смотрит на него широко раскрытыми глазами. Ей восемь, она верит, что он все знает и все умеет. Старший брат – почти взрослый в ее понимании.
"Дим, а что будет?" – спрашивает она.
"Ничего особенного", – отвечает он, зажигая фитиль. "Просто хлопок".
Но хлопок получается неправильный. Слишком громкий. Слишком яркий.
Петарда взрывается в его руках, осколки разлетаются во все стороны. Один попадает в стену сарая, где висит старое сено. Сухое, как трут.
Пламя вспыхивает мгновенно.
Дима стоит и смотрит, как огонь пожирает стену. Не может пошевелиться. Не может закричать. Только смотрит, как маленькая искра превращается в ревущего зверя.
Маша кричит. Высокий, пронзительный крик, который резко обрывается.
Дима оборачивается и видит ее. Она стоит слишком близко к горящей стене. Искра попала ей на платье – легкое, летнее, из какой-то синтетической ткани.
Ткань вспыхивает, как бумага.
Маша превращается в живой факел.
Дима бросается к ней, но поздно. Огонь уже пожрал платье, добрался до кожи. Маша падает, катается по земле, но это не помогает. Огонь живет своей жизнью, питается ее болью.
Дима срывает с себя рубашку, пытается сбить пламя. Обжигает руки, но не чувствует боли. Чувствует только запах – сладковатый, тошнотворный. Запах горелого мяса.
Когда огонь наконец гаснет, Маша не двигается.
Дима стоит над ней, держит в руках обугленную рубашку. На ладонях – сажа. Черная, жирная. Остатки его сестры.
"Маша?" – шепчет он. "Машенька?"
Но она не отвечает. Больше никогда не ответит.
Дима моргает, возвращается в настоящее. Паяльник все еще дымится на верстаке. Запах олова смешивается с чем-то другим – с памятью о том дне, когда он убил единственного человека, который его по-настоящему любил.
Он поднимает паяльник, выключает. Работать сегодня не получится. Руки дрожат слишком сильно.
Дима встает, подходит к окну. За стеклом – серый двор, покрытый снегом. Зима в этом году ранняя, снег выпал еще в ноябре и не тает. Лежит грязными сугробами, напоминая пепел.
Все напоминает пепел.
Дима возвращается к верстаку, открывает ящик с инструментами. Ищет что-то, что поможет отвлечься. Находит недоделанную схему – система автоматического полива для растений. Простой проект, который он начал месяц назад и забросил.
Берет карандаш, пытается дорисовать схему. Но линии получаются кривыми, цифры – неразборчивыми. Концентрация рассеивается, как дым.
Дима откладывает карандаш, массирует виски. Голова болит – тупая, давящая боль, которая не проходит уже несколько дней. С тех пор как Лиза рассказала о поездке в Глушино.
Он не хочет ехать. Каждая клетка его тела протестует против этой идеи. Но он согласился, потому что не умеет говорить "нет". Особенно друзьям.
Хотя можно ли назвать их друзьями? Они работают вместе, проводят время вместе, но знают ли они его по-настоящему? Знают ли о Маше? О том, что он носит в себе?
Нет. Никто не знает. Он никому не рассказывал.
Дима снова смотрит на свои руки. Сажа все еще там, въевшаяся в кожу. Он идет к раковине, включает воду, намыливает ладони. Трет щеткой до красноты, но пепел не исчезает.
Никогда не исчезает.
Вода в раковине становится серой. Дима смотрит на нее и видит отражение – искаженное, размытое. Лицо в воде кажется чужим. Старше, уставшее. Лицо убийцы.
Он выключает воду, вытирает руки полотенцем. Ткань остается чистой, но ощущение грязи не проходит.
Дима возвращается к верстаку, садится в кресло. Мастерская вокруг него кажется меньше обычного. Стены придвинулись ближе, потолок опустился. Воздух стал гуще.
Или это ему кажется?
Он закрывает глаза, пытается успокоиться. Дышит глубоко, считает вдохи. Техника релаксации, которую изучил в интернете.
Но вместо покоя приходят образы. Пламя. Крики. Запах горелой плоти.
Дима открывает глаза и замирает.
В центре мастерской воздух начинает мерцать.
Не дрожать, не колебаться – именно мерцать, как раскаленный асфальт в летний день. Пространство искажается, границы размываются.
Из мерцания проступает силуэт.
Маленький, детский. Сотканный из пепла и дыма. Там, где должны быть глаза – два тлеющих уголька. Там, где должен быть рот – черная дыра.
Маша.
Дима не может пошевелиться. Не может дышать. Может только смотреть на призрак своей сестры, которая стоит посреди его мастерской и молчит.
Но молчание обманчиво. В голове Димы звучит голос – детский, искаженный статическими помехами:
"Почему ты убил меня?"
Слова не произносятся вслух. Они материализуются прямо в его сознании, минуя уши.
– Я не хотел, – шепчет Дима. – Машенька, я не хотел…
"Но ты убил. Ты зажег петарду. Ты не потушил огонь вовремя. Ты смотрел, как я горю".
– Я пытался помочь…
"Слишком поздно. Всегда слишком поздно".
Призрак делает шаг вперед. Воздух вокруг него колеблется, как от жара. Дима чувствует запах – не дым, а что-то более сложное. Запах сгоревшей невинности.
"Ты думаешь, можешь забыть? Думаешь, время залечит рану?"
Маша протягивает к нему руку. Пальцы сотканы из пепла, но они кажутся реальными. Более реальными, чем все остальное в мастерской.
– Прости меня, – говорит Дима. – Пожалуйста, прости.
"Прощение нужно заслужить".
Дымные пальцы касаются его предплечья.
Дима не чувствует прикосновения. Чувствует жар – внутренний, как будто кто-то впрыснул ему в вены расплавленный металл. Боль взрывается в руке, распространяется по всему телу.
Он смотрит на место прикосновения и видит, как кожа темнеет. Не горит – темнеет изнутри, словно что-то выжигает ее на клеточном уровне.
На предплечье проступают буквы. Четкие, ровные, как будто их вырезал лазер:
УБИЙЦА
Слово выглядит не как шрам, а как клеймо. Метка, которая обозначает его истинную сущность.
– Нет, – хрипит Дима. – Нет, это не так…
"Это правда. Ты убийца, Дима. И скоро убьешь снова".
Боль усиливается, распространяется от руки к сердцу. Дима чувствует, как что-то сжимается в груди. Не мышца – что-то более глубокое. Сама жизнь сжимается в кулак.
"Они доверяют тебе. Лиза, Макс, Катя. Они думают, ты их друг. Но ты убьешь их всех".
– Я не буду…
"Будешь. Потому что это твоя природа. Ты несешь смерть, куда бы ни пошел".
Ледяной кулак, родившийся в самой сердцевине его груди, сжимается один раз. Резко, окончательно. Сердце Димы раздавливается, как гнилой плод.
Последний удар – не звук, а оглушительная тишина, которая затопляет его сознание. Мир перед глазами не гаснет, а трещит, как разбитое стекло. Реальность рассыпается на миллионы темных осколков.
Дима падает.
Тело ударяется о пол мастерской с глухим стуком. Руки раскидываются в стороны, голова запрокидывается назад. Глаза остаются открытыми, но в них больше нет жизни.
Призрак Маши смотрит на него сверху вниз. В тлеющих угольках ее глаз нет ни злобы, ни торжества. Только печаль.
"Прости, братик. Но так надо".
Она растворяется в воздухе, как дым.
В мастерской наступает тишина. Только тиканье часов на стене отмеряет секунды.
Минута.
Две.
Три.
Пальцы мертвого тела едва заметно дергаются.
Голова медленно, с неестественным, кукольным движением поворачивается к двери. Шейные позвонки хрустят, как сухие ветки.
Глаза открываются.
Но в них больше нет Димы. Зрачки расширены до предела, радужка почти не видна. В черных провалах плещется что-то древнее, голодное. Что-то, что наблюдало за человечеством с самого начала времен и терпеливо ждало своего часа.
Тело поднимается. Движения механические, словно его дергают за невидимые нити. Руки висят плетьми, голова склонена набок под неправильным углом.
Марионетка готова.
Дима мертв. То, что носит его лицо, его имя, его воспоминания – уже не человек. Это аватар чего-то большего, темного, что живет в доме в Глушино и протягивает свои щупальца через пространство и время.
Кукла поворачивается к зеркалу на стене. Смотрит на свое отражение и улыбается. Улыбка получается кривой, неестественной – губы растягиваются слишком широко, обнажая зубы.
В отражении на долю секунды мелькает другое лицо. Не Димы – того, кто управляет его телом. Лицо без возраста, без пола, без человечности. Лицо голода.
Потом отражение возвращается к норме. Дима снова выглядит как Дима. Немного бледный, немного уставший, но обычный.
Никто не заметит подмены. Во всяком случае, поначалу.
Кукла идет к верстаку, берет паяльник. Включает его, ждет, пока жало нагреется. Потом подносит к своей ладони и прижимает.
Кожа шипит, появляется запах горелого мяса. Но кукла не дергается, не кричит. Только смотрит, как плоть обугливается.
Боли нет. Боль – человеческое ощущение.
Кукла откладывает паяльник, смотрит на ожог. Рана быстро затягивается, не оставляя следа. Регенерация – одно из преимуществ нечеловеческой природы.
Завтра они поедут в Глушино. Лиза со своими амбициями, Макс со своей виной, Катя со своей потребностью в контроле. И Дима – который больше не Дима.
