Полная версия
Ростислав Тункин
Шёпот за стенами
Глава 1: Пролог
Медь. Густая, приторная медь забивает ноздри, смешиваясь с едким дымом пороха и чем-то еще – сладковатым, тошнотворным запахом, который мозг отказывается опознать. Под ногами хлюпает что-то липкое, теплое, просачивающееся сквозь подошвы кроссовок. Где-то в углу – мерный, гипнотический звук: кап… кап… кап…
Прерывистое дыхание. Хрип. Попытка вдоха, которая обрывается булькающим стоном.
Камера лежит на боку, объектив треснул паутиной, но продолжает записывать. Изображение дрожит, искажается, но не прекращается – словно техника отказывается умирать, цепляясь за последние секунды жизни своих операторов.
В кадре – хаос. Опрокинутый стул, одна ножка которого торчит под неестественным углом, как сломанная кость. Разбитый экран ноутбука мерцает синими всполохами, отражая искаженные силуэты. В стене, рядом с дверным косяком, зияет дыра – идеально круглая, с обугленными краями. Пуля вошла сюда с такой силой, что штукатурка осыпалась звездочкой трещин.
На обоях – отпечаток ладони. Пять пальцев, растопыренных в последней попытке удержаться за жизнь. Кровь уже начала сворачиваться, темнеть по краям, но в центре еще блестит влажным багрянцем.
Лиза лежит у окна, раскинув руки, словно пыталась обнять весь мир. Ее глаза широко открыты, зрачки расширены до предела – черные провалы в бледном лице. В них отражается потолок, покрытый трещинами, но есть что-то еще. Что-то движущееся. Тень, которая скользит по периферии отражения, никогда не попадая в центр.
Ее губы шевелятся. Беззвучно. Воздух выходит из легких с тихим свистом, но слова не формируются. Только хрип, который рвется из горла, как последняя молитва, обращенная к пустоте. Она пытается поднять голову, мышцы шеи напрягаются, вены проступают под кожей, но тело не слушается.
В луже собственной крови она видит искаженное отражение – не свое лицо, а что-то другое. Что-то с глазами, полными древней, терпеливой злобы. Зрачки Лизы дрожат, пытаясь сфокусироваться, понять, но свет в них гаснет. Медленно. Как догорающая свеча, которую задувает невидимый ветер.
Последнее, что она видит – собственную руку, лежащую в нескольких сантиметрах от лица. Пальцы все еще подрагивают, словно пытаются дотянуться до чего-то важного. До камеры? До телефона? До надежды?
Макс умирает в ярости.
Его тело скрючено у стены, спина прижата к батарее отопления. Металл обжигает кожу сквозь рубашку, но он этого не чувствует – боль в груди заглушает все остальное. Легкие заполняются жидкостью, каждый вдох дается с усилием, но он продолжает бороться. Руки сжаты в кулаки, костяшки побелели от напряжения.
Во рту – вкус меди и соли. Кровь смешивается со слюной, стекает по подбородку, капает на пол. Он пытается встать, мышцы ног напрягаются, но тело предает его. Сил хватает только на то, чтобы сжать зубы и попытаться сдержать стон.
В голове – обрывки мыслей. Миха. Брат, которого он не смог спасти. Провал проекта. Лиза с ее безумными глазами, уговаривающая их поехать в этот проклятый дом. "Мы найдем что-то настоящее", – говорила она. Нашли.
Треск. Что-то ломается внутри грудной клетки – ребро или хрящ, не важно. Боль взрывается белой вспышкой за веками, но даже сейчас он не кричит. Только стискивает челюсти сильнее, до скрежета зубов.
Последняя мысль приходит неожиданно ясной: "Миха ждет". И странно – это не пугает. Наоборот, приносит покой. Кулаки разжимаются. Дыхание становится поверхностным, прерывистым. Голова откидывается назад, упираясь в горячий металл батареи.
Глаза закрываются.
Катя лежит посреди комнаты, и даже умирая, она пытается понять логику происходящего.
Ее мозг, привыкший к порядку и системности, отказывается принять хаос. Взгляд цепляется за детали: книга, упавшая со стола, раскрылась на странице 247. Ручка откатилась под диван – обычная синяя ручка, которой она делала записи еще час назад. На полу разбросаны листы с ее расчетами, теперь забрызганные красным.
Все это должно иметь смысл. Должно складываться в картину, которую можно проанализировать и объяснить. Но картина рассыпается, как пазл с недостающими кусочками.
Дыхание поверхностное, учащенное. Сердце бьется неровно – то замирает, то ускоряется до безумного ритма. В груди растет тяжесть, словно кто-то положил на ребра свинцовую плиту. Руки дрожат, пальцы непроизвольно сжимаются и разжимаются.
Она пытается повернуть голову, посмотреть на остальных, но шея не слушается. Только глаза могут двигаться, и они фиксируются на одной детали – на трещине в потолке. Трещина неровная, зигзагообразная, нарушает идеальную симметрию побелки. Это неправильно. Это портит общую картину.
Даже сейчас, когда жизнь вытекает из нее вместе с кровью, Катя не может перестать анализировать. В голове всплывают формулы, графики, статистические данные. Вероятность выживания при таких повреждениях – менее двух процентов. Время до потери сознания – три-четыре минуты. Все логично. Все просчитано.
Но почему трещина в потолке кажется ей знакомой? Почему она напоминает что-то важное, что-то, что она должна была заметить раньше?
Мысль ускользает. Сознание мутнеет. Последнее, что она видит – та самая трещина, которая вдруг начинает шевелиться, расширяться, превращаться в улыбку.
А потом наступает тишина.
Дима стоит в углу, прижавшись спиной к стене, и смотрит на тела своих друзей. На его лице нет ужаса – только удивление. Удивление человека, который наконец понял правила игры, в которую играл, не зная этого.
Кровь на его руках еще теплая. Пистолет лежит у ног – тяжелый, старый, пахнущий машинным маслом и смертью. Он не помнит, как взял его. Не помнит, как нажимал на спусковой крючок. Помнит только голоса – шепот, который доносился из стен, из пола, из воздуха.
"Покорми нас", – шептали голоса. "Дай нам то, что мы жаждем".
И он дал.
Теперь он видит. Видит нити, тонкие как паутина, которые тянутся от каждой раны к стенам дома. Нити пульсируют, переливаются тусклым красным светом, перекачивая что-то невидимое. Не кровь – что-то более ценное. Боль. Страх. Отчаяние. Последние мгновения жизни, концентрированные и очищенные.
Дом питается. Дом растет. Дом богатеет.
Дима слышит не стоны умирающих – он слышит гул. Низкий, монотонный, похожий на работу мощного сервера. Дом обрабатывает данные. Конвертирует страдания в энергию. Превращает смерть в прибыль.
Он понимает теперь. Понимает, почему их привели сюда. Не для съемок. Не для расследования. Для урожая.
В углах комнаты начинают проявляться фигуры. Сначала как помехи на старой пленке – мерцающие, размытые контуры. Потом четче. Люди в форме НКВД, но не совсем люди. Их лица стерты, как на поврежденной фотографии. Глаза – черные провалы. Они стоят неподвижно, молча наблюдая за происходящим.
Это они. Те, кто начал этот эксперимент семьдесят лет назад. Те, кто превратил обычный дом в машину для сбора человеческих страданий. Теперь они – акционеры этого предприятия. Призрачные инвесторы, получающие дивиденды с каждой новой жертвы.
Один из них – офицер с погонами майора – кивает Диме. Почти одобрительно. "Хорошая работа", – кажется, говорит он, хотя губы не шевелятся. "Урожай богатый. Качество отличное".
Дима смотрит на свои руки. Кровь уже начинает засыхать, стягивая кожу. Он не чувствует вины. Не чувствует ужаса. Чувствует только пустоту – и странное удовлетворение. Он выполнил свою роль. Сыграл свою партию в этой древней, отлаженной системе.
Камера продолжает записывать.
Объектив треснул, изображение искажается, но техника упорно цепляется за жизнь. Звук превращается в цифровой визг – высокий, режущий слух. Пиксели начинают рассыпаться, создавая мозаику из обрывков реальности.
Но в последнюю секунду, перед тем как электроника окончательно сдается, треснувший объектив ловит отражение. В осколке стекла, в луже крови, в полированной поверхности пистолета – везде одно и то же лицо. Не Димы. Не кого-то из мертвых.
Лицо того, кто стоял за всем этим с самого начала. Лицо архитектора этой системы. Лицо, которое улыбается.
Затем экран гаснет. Звук обрывается. Наступает тишина.
В доме становится темно.
Глава 2: 48 часов назад
Студия пахнет поражением.
Запах въелся в стены, в мебель, в воздух – смесь застоявшегося кофе, пота и того особого аромата, который источают люди, загнанные в угол. Лиза сидит за столом, обхватив кружку обеими руками, словно пытается согреться. Кофе давно остыл, на поверхности плавает жирная пленка, но она продолжает держать кружку, как талисман.
На мониторах – графики. Красные линии стремительно ползут вниз, как кардиограмма умирающего. Просмотры, подписчики, доходы – все катится в пропасть с математической неумолимостью. Рядом с клавиатурой валяются скомканные листы – черновики сценариев, которые никто не будет снимать.
Макс сидит у окна, рассеянно крутя в руках объектив. Пальцы двигаются автоматически, привычно – проверяют фокусировку, настраивают диафрагму. Бессмысленные движения человека, который не знает, что делать с руками. За окном – серый московский день, дождь барабанит по стеклу, размывая контуры зданий.
Катя изучает распечатки. Цифры, таблицы, прогнозы – все аккуратно подшито, пронумеровано, выделено маркером. Ее мир состоит из данных, и данные не лгут. Они говорят одно: проект мертв.
Дима рисует в блокноте. Что именно – не видно, но рука движется быстро, нервно. Иногда он останавливается, смотрит на нарисованное, затем резко зачеркивает и начинает заново. Его молчание давит на остальных сильнее любых слов.
Лиза первой нарушает тишину. Ставит кружку на стол – слишком резко, кофе расплескивается, оставляя коричневые пятна на документах.
– Ну что, – говорит она, и голос звучит слишком бодро, слишком искусственно. – Подведем итоги?
Макс не отрывается от объектива.
– Какие итоги, Лиз? – В его голосе слышится усталость. – Мы облажались. Полностью.
– Не мы, – Катя поднимает глаза от бумаг. – Ты. Это была твоя идея снимать в том заброшенном санатории.
– Моя? – Макс наконец поворачивается к ней. – А кто настаивал на том, чтобы идти туда ночью? Кто говорил, что "атмосфера будет аутентичнее"?
– Я основывалась на твоих данных…
– На моих данных? – Макс встает, объектив падает на пол с глухим стуком. – Я просто нашел место. А решение принимали мы все.
Лиза чувствует, как ситуация выходит из-под контроля. Пальцы сами собой начинают теребить край блузки – старая привычка, которая выдает ее нервозность.
– Хватит, – говорит она, но голос срывается на полуслове. Откашливается, пытается взять себя в руки. – Хватит искать виноватых. Что случилось, то случилось.
– Да, случилось, – Макс подбирает объектив, сдувает с него пыль. – Охрана спалила нас через полчаса. Материала хватило на десятиминутный ролик. Зрители разнесли его в пух и прах.
Катя листает распечатки, находит нужную страницу.
– Рейтинг 2.3 из 10. Комментарии на 78% негативные. Основные претензии: банальность, отсутствие оригинальности, плохое качество звука…
– Спасибо, Кать, – перебивает ее Лиза. – Мы и так знаем.
– Знаем, но не делаем выводов, – Катя закрывает папку. – Наша аудитория устала от однотипного контента. Нужно что-то кардинально новое.
– Или нужно закрывать проект, – тихо говорит Макс.
Слова повисают в воздухе. Никто не хочет их произносить вслух, но все думают об этом. Четыре года работы. Сотни роликов. Тысячи подписчиков, которые постепенно отписываются и уходят к конкурентам.
Дима продолжает рисовать. Карандаш скребет по бумаге – единственный звук в наступившей тишине.
– Нет, – Лиза встает так резко, что стул откатывается назад. – Нет, мы не будем сдаваться.
В ее голосе появляется что-то новое – не просто упрямство, а почти фанатичная убежденность. Глаза загораются тем особым огнем, который появляется у людей, загнанных в угол.
– У меня есть идея, – продолжает она, начиная ходить по комнате. – Я нашла место. Настоящее место.
Макс скептически поднимает бровь.
– Еще один заброшенный объект? Лиз, мы уже проходили это…
– Не заброшенный, – она останавливается, поворачивается к нему лицом. – Жилой. Обычный дом в Подмосковье. Но с историей.
Катя откладывает документы.
– Какой историей?
Лиза достает из сумки папку – тонкую, потрепанную, с пожелтевшими от времени листами.
– 1947 год. НКВД проводило там эксперименты. Официально – исследования по психологическому воздействию. Неофициально… – она делает паузу, наслаждаясь вниманием. – Неофициально они пытались создать систему для извлечения и концентрации человеческих эмоций.
– Бред, – фыркает Макс.
– Возможно, – соглашается Лиза. – Но факт остается фактом: за два года через этот дом прошло более сотни человек. Политзаключенные, уголовники, просто неугодные. Официально они были переведены в другие лагеря. Неофициально – исчезли без следа.
Дима поднимает голову от блокнота. Впервые за весь разговор он проявляет интерес.
– И что с домом сейчас?
– Сейчас там живет обычная семья. Муж, жена, двое детей. Купили дом пять лет назад за смешные деньги. Знаете почему? – Лиза наклоняется вперед, понижает голос. – Потому что предыдущие владельцы продержались там не больше года. А те, кто были до них – полгода.
Катя хмурится.
– Какие у тебя источники?
– Архивы. Интервью с местными жителями. Полицейские сводки. – Лиза выкладывает на стол фотокопии документов. – Смотрите сами.
Макс берет один из листов, пробегает глазами.
– "Семья Ковалевых. Съехали после серии необъяснимых инцидентов. Жалобы на странные звуки, перемещение предметов, технические сбои…" – он поднимает глаза. – Лиз, это же классическая байка про дом с привидениями.
– Именно! – глаза Лизы горят. – Классическая байка, которую никто толком не исследовал. Мы будем первыми.
– Первыми, кто снимет очередной скучный ролик про скрипящие половицы и хлопающие двери, – Макс откладывает документы. – Аудитория этого не хочет.
– Аудитория хочет настоящего, – возражает Лиза. – Не постановки, не спецэффектов. Настоящего страха.
– И ты думаешь, мы его там найдем?
– Я думаю, мы найдем что-то. – Она обводит взглядом комнату, задерживается на каждом лице. – У нас есть выбор. Можем закрыть проект и разойтись по домам. Можем продолжать снимать однотипный контент и медленно умирать. А можем рискнуть.
Катя изучает документы, делает быстрые заметки на полях.
– Сколько времени нам понадобится?
– Выходные. Приедем в пятницу вечером, уедем в воскресенье утром. Две ночи, полтора дня съемок.
– А семья?
– Уезжает к родственникам. Я уже договорилась. – Лиза достает из папки еще один лист. – Договор аренды. Пятнадцать тысяч за выходные.
Макс присвистывает.
– Дешево.
– Слишком дешево, – добавляет Катя. – Это настораживает.
– Это возможность, – настаивает Лиза. – Последняя возможность спасти проект.
Дима откладывает карандаш, смотрит на свой рисунок. На бумаге – дом. Обычный двухэтажный дом с мансардой, но что-то в нем не так. Пропорции? Расположение окон? Или просто способ, которым падают тени?
– Покажи адрес, – говорит он.
Лиза протягивает ему листок. Дима сверяет с рисунком, кивает.
– Я видел этот дом.
– Где?
– Во сне.
Повисает неловкая пауза. Макс закатывает глаза.
– Дим, только не начинай с мистики…
– Не мистика, – Дима складывает блокнот, убирает в карман. – Просто совпадение. Но… интересное совпадение.
Катя барабанит пальцами по столу – признак того, что она обдумывает решение.
– Какое оборудование берем?
– Стандартный набор. Три камеры, звукозаписывающая аппаратура, осветительные приборы. – Лиза чувствует, что инициатива переходит к ней. – Плюс тепловизор и детектор электромагнитных полей.
– Зачем?
– Для достоверности. Зрители любят технические штуки.
Макс встает, подходит к окну. Дождь усиливается, капли стекают по стеклу, оставляя извилистые дорожки.
– И что мы будем снимать? Как бродим по пустому дому и ищем привидений?
– Мы будем искать правду, – Лиза подходит к нему, кладет руку на плечо. – Правду о том, что там происходило. О том, что происходит сейчас.
– А если правды нет? Если это просто старый дом с плохой репутацией?
– Тогда мы создадим свою правду. – В голосе Лизы появляются стальные нотки. – Мы профессионалы. Мы умеем рассказывать истории.
Катя поднимается, собирает документы в аккуратную стопку.
– Хорошо. Я согласна. Но с условиями.
– Какими?
– Первое: мы соблюдаем все меры безопасности. Никаких глупых рисков ради красивого кадра. Второе: если что-то пойдет не так, мы немедленно уезжаем. Никаких "еще пять минут" или "давайте попробуем еще раз".
Лиза кивает.
– Согласна.
– Макс?
Макс поворачивается от окна. На лице – смесь скептицизма и обреченности.
– А у меня есть выбор?
– Всегда есть выбор.
– Тогда… черт с ним. Согласен.
Все взгляды обращаются к Диме. Он сидит неподвижно, глядя в одну точку. Кажется, что он их не слышит.
– Дим?
– Что? – он вздрагивает, возвращается в реальность.
– Ты с нами?
Дима смотрит на каждого по очереди. Лиза с горящими глазами. Макс с усталым лицом. Катя с деловым выражением. Его друзья. Его команда. Люди, с которыми он прошел через взлеты и падения последних четырех лет.
– Да, – говорит он наконец. – Я с вами.
В этот момент происходит что-то странное.
Все мониторы в студии одновременно мигают. Изображение дрожит, искажается, затем стабилизируется. Гул трансформаторов становится громче, потом стихает. Короткий статический разряд пробегает по воздуху, заставляя волосы встать дыбом.
На одном из экранов, подключенном к системе видеонаблюдения, появляется изображение. Не студии – чего-то другого. Дом. Тот самый дом из документов Лизы. Изображение тусклое, выцветшее, как старая фотография. Камера показывает фасад, окна второго этажа.
В одном из окон мелькает тень.
Быстро, почти незаметно. Большинство списало бы это на помехи, на сбой в передаче сигнала. Но Дима смотрел прямо на экран. Он видел.
Тень была человеческой. И она смотрела в камеру.
Изображение исчезает так же внезапно, как появилось. Экран возвращается к обычной картинке – пустой коридор офисного здания, где расположена их студия.
– Что это было? – спрашивает Катя.
– Сбой в системе, – отвечает Макс, но голос звучит неуверенно.
– Наверное, – соглашается Лиза, но она тоже выглядит встревоженной.
Дима молчит. Он знает, что это был не сбой. Это было приглашение. Или предупреждение.
Сердце бьется чаще обычного. По спине пробегает холодок – не от кондиционера, а от чего-то более глубокого, первобытного. Инстинкта, который кричит: "Беги!"
Но он не бежит. Вместо этого украдкой смотрит на погасший экран, где теперь отражается только его собственное лицо. И ему кажется – нет, он почти уверен – что за его плечом стоит та самая тень.
Она ждет.
– Значит, решено, – говорит Лиза, и в ее голосе звучит облегчение. – Пятница, выезжаем в шесть утра.
– Решено, – эхом отвечают остальные.
Но Дима продолжает смотреть в темный экран, и тень продолжает смотреть на него. Улыбается ли она? Трудно сказать. В отражении все искажается.
Решение принято. Пути назад нет.
Дом ждет.
Глава 3: Макс. Тень брата
Гараж пахнет прошлым.
Запах въелся в бетонные стены, в деревянные полки, в каждый инструмент – смесь бензина, машинного масла и чего-то еще, неуловимого. Запах времени, которое остановилось три года назад и с тех пор отказывается двигаться дальше.
Макс стоит у верстака, механически протирая объектив тряпкой, пропитанной растворителем. Движения автоматические, отработанные до мышечной памяти. Протер – осмотрел на свет – протер еще раз. Объектив давно чистый, но руки продолжают двигаться. Нужно что-то делать руками, иначе мысли начинают кружить, как стая голодных ворон.
На стенах – идеальный порядок. Каждый ключ на своем месте, каждая отвертка в строго отведенной ячейке. Гаечные ключи висят по размеру, от самого маленького до самого большого. Контраст разительный – снаружи его жизнь рассыпается на куски, а здесь все под контролем. Здесь он может создать иллюзию, что хотя бы что-то в этом мире имеет смысл.
В углу, накрытый серым брезентом, стоит мотоцикл. "Ямаха", 1998 года выпуска. Красный, с черными полосами по бокам. Макс не поднимает брезент уже два года. Не может. Под тканью – не просто железо и резина. Под тканью – призрак.
На стене – плакаты с мотогонок. "Гран-при России 2019", "Чемпионат Европы по шоссейно-кольцевым гонкам". На одном из них – два парня в кожаных комбинезонах, обнимаются и улыбаются в камеру. Макс и Миха. Братья. Команда.
Были командой.
Макс откладывает объектив, берет в руки другой инструмент – штангенциркуль. Разводит губки, сводит обратно. Металл холодный, точный. В отличие от людей, инструменты не врут. Не обещают того, что не могут выполнить. Не умирают в самый неподходящий момент.
"Черт возьми, Лиза", – думает он, продолжая играть со штангенциркулем. "Зачем ты втянула нас в это дерьмо?"
Но он знает зачем. Деньги. Всегда деньги. Проект на грани краха, счета не оплачены, кредиторы звонят каждый день. И тут появляется Лиза со своими горящими глазами и рассказами про проклятый дом. "Последний шанс", – говорит она. "Настоящий материал".
Настоящий материал. Макс усмехается, но без веселья. Он знает, что такое настоящий материал. Настоящий материал – это когда твой брат врезается в отбойник на скорости сто двадцать километров в час, и ты смотришь на это из-за ограждения, не в силах ничего изменить.
Штангенциркуль выскальзывает из рук, падает на бетонный пол с металлическим звоном. Звук резкий, неожиданный. Макс наклоняется, чтобы поднять инструмент, и взгляд его падает на нижнюю полку верстака. Там, за банками с гвоздями и болтами, стоит коробка.
Картонная, потрепанная, с надписью "Миха" черным маркером. Макс поставил ее туда три года назад и с тех пор ни разу не открывал. Не мог заставить себя. В коробке – все, что осталось от брата. Личные вещи, которые родители не смогли выбросить, но и смотреть на которые не могли.
Сейчас коробка словно притягивает взгляд. Макс выпрямляется, отряхивает штангенциркуль, кладет его на место. Но глаза продолжают возвращаться к коробке. Словно она излучает какое-то невидимое поле.
"Не надо", – говорит он себе. "Не сегодня".
Но руки уже тянутся к коробке. Вытаскивают ее из-под верстака, ставят на столешницу. Картон мягкий от времени, углы потрепаны. На крышке – пятно от кофе, которое Миха поставил еще при жизни.
Макс открывает коробку.
Запах. Сразу же – запах. Не бензина и масла, а чего-то другого. Одеколон "Тройной", которым пользовался Миха. Запах кожи мотоциклетной куртки. Запах жизни, которая оборвалась слишком рано.
В коробке – фотографии, документы, мелочи. Зажигалка с выгравированным черепом. Браслет из черной кожи. Медаль за третье место в любительских гонках. И в самом углу, завернутый в старую футболку – мотоциклетный шлем.
Макс достает шлем, поворачивает в руках. Красный, с черными полосами – в тон мотоциклу. На затылочной части – царапина. Глубокая, неровная, от асфальта. Последний след последней гонки.
Память бьет как удар молнии.
Трасса. Солнце слепит глаза, несмотря на темные очки. Запах горячего асфальта и выхлопных газов. Рев моторов – не один голос, а хор, симфония скорости и адреналина.
Макс стоит за ограждением, в руках – секундомер и блокнот. Он не участвует в гонке – травма колена, полученная месяц назад, еще не зажила. Но Миха участвует. Миха на своей красной "Ямахе", в красном шлеме, уверенный и безрассудный.
"Не гони как сумасшедший", – сказал ему Макс перед стартом. "Это же любительские соревнования, не чемпионат мира".
"Расслабься, братан", – ответил Миха, застегивая шлем. "Я знаю, что делаю".
Знал ли он?
Старт. Мотоциклы срываются с места, как освобожденные хищники. Миха идет четвертым, но Макс знает – он не останется на четвертом месте. Миха не умеет быть вторым. Не умеет проигрывать.
Первый круг. Второй. Миха поднимается на третье место. Обгоняет соперника на внешнем радиусе поворота – рискованный маневр, но чистый. Макс улыбается, отмечает время в блокноте.
Третий круг. Миха идет вторым. До лидера – метров пятьдесят. Макс видит, как брат наклоняется ниже над рулем, как "Ямаха" прибавляет скорость на прямой.
"Не торопись", – шепчет Макс. "Еще семь кругов впереди".
Но Миха торопится. Он всегда торопился. Жил так, словно время могло закончиться в любую секунду.
