Полная версия
Дом ждет. Дом голоден.
И урожай будет богатым.
Интерлюдия I: Проект «Эхо»
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО Экз. №1 Проект «Эхо» Отчет о проведении эксперимента №3-Б Дата: 17.10.1947 Ответственный исполнитель: д-р мед. наук Крылов А.В. Составитель отчета: мл. науч. сотр. Петров С.И.
ВВЕДЕНИЕ
Настоящий отчет составлен по результатам проведения финального эксперимента в рамках проекта «Эхо», направленного на создание средств нелетального психотронного воздействия для нужд органов государственной безопасности.
ХАРАКТЕРИСТИКА ОБЪЕКТА
Объект «Воронцов И.М.» – мужчина, 28 лет, бывший военнослужащий 3-й гвардейской танковой армии. Получил контузию в ходе Берлинской операции (медицинская карта прилагается). В результате черепно-мозговой травмы у объекта развилась острая психорезонансная травма, проявляющаяся в аномально высоком уровне эмпатической реакции на внешние раздражители.
Клинические наблюдения показали способность объекта к непроизвольной интериоризации чужих эмоциональных состояний с коэффициентом усиления 1:47. Данный феномен был классифицирован как «синдром эмоционального резонанса» и признан пригодным для использования в экспериментальных целях.
Следует отметить состояние объекта на момент начала эксперимента. Воронцов И.М. демонстрировал признаки глубокой эмоциональной диссоциации – отсутствие реакции на внешние стимулы, фиксированный взгляд, минимальную речевую активность. По заключению психиатра Морозова Н.П., «объект представляет собой идеальный проводник чужих переживаний при полном отсутствии собственных». Война выжгла из этого человека все, что делало его человеком, оставив лишь пустой сосуд.
ТЕХНИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ УСТАНОВКИ
Экспериментальная установка «Кокон» представляет собой систему из двенадцати полированных медных зеркал параболической формы, расположенных концентрически вокруг центрального кресла. Зеркала ориентированы таким образом, чтобы фокусировать отраженные биоэлектрические поля в единой точке.
Кресло изготовлено из диэлектрического материала (эбонит, армированный кварцевыми волокнами) и оснащено системой фиксации объекта. К креслу подведена сеть вольфрамовых нитей диаметром 0,003 мм, настроенных на резонансную частоту нейронных импульсов (40-100 Гц).
Подключение объекта к системе осуществляется посредством специальных контактных элементов, размещаемых в области височных долей, затылочной части и солнечного сплетения. Контакты изготовлены из сплава серебра и меди в пропорции 3:1 и покрыты тонким слоем золота для обеспечения оптимальной проводимости.
Установка производит впечатление одновременно научного прибора и алтаря для неизвестного ритуала. Медные зеркала отражают свет таким образом, что создается ощущение пребывания внутри многогранного кристалла. Вольфрамовые нити, почти невидимые глазу, образуют сложную паутину, в центре которой располагается кресло – трон для жертвы.
МЕТОДИКА ЭКСПЕРИМЕНТА
Согласно инструкции д-ра Крылова, целью эксперимента являлось «достижение критической концентрации эмоционального субстрата с последующей его стабилизацией и направленной трансляцией». Проще говоря, мы должны были превратить человеческое страдание в оружие.
Объект размещался в установке «Кокон» в 13:45. Фиксация прошла без сопротивления – Воронцов И.М. подчинялся командам механически, словно утратил способность к самостоятельным решениям.
Первая фаза эксперимента предусматривала активацию собственных травматических воспоминаний объекта посредством направленной стимуляции соответствующих участков мозга. Объект демонстрировал слабую, но стабильную эмоциональную реакцию – учащенное дыхание, расширение зрачков, незначительное повышение температуры тела.
Вторая фаза включала трансляцию архивных материалов – аудиозаписей допросов, кинохроники публичных казней, фотографий с мест массовых захоронений. Установка «Кокон» усиливала эмпатическую реакцию объекта, заставляя его переживать чужие страдания как собственные.
Показания приборов росли экспоненциально. То, что мы делали с этим человеком, не имело названия в медицинской терминологии. Мы превращали его в губку, впитывающую концентрированный ужас столетий.
КРИТИЧЕСКОЕ СОБЫТИЕ
В 14:32 произошло событие, которое в протоколе обозначено как «системный сбой». Однако это определение не отражает истинной природы произошедшего.
Показания всех приборов одновременно достигли максимальных значений, после чего стрелки зашкалили. Установка «Кокон» начала издавать низкочастотный гул, который ощущался не ушами, а всем телом. Медные зеркала раскалились докрасна, не плавясь, но излучая жар, от которого воздух над ними начал мерцать.
Затем произошло то, что я до сих пор не могу объяснить с научной точки зрения.
Стены лаборатории утратили свою материальность. Бетон и сталь стали полупрозрачными, словно сотканными из тумана. Сквозь них проступали контуры чего-то органического – пульсирующие жилы, покрытые слизью поверхности, структуры, напоминающие внутренности гигантского организма.
Воздух в помещении загустел до консистенции геля. Дышать стало трудно – каждый вдох давался с усилием, словно легкие заполнялись не кислородом, а вязкой жидкостью.
Все тени в лаборатории – от мебели, оборудования, людей – одновременно отделились от своих источников. Они потекли по полу, как черная вода, стекаясь к центру установки. Там, где они соприкасались с «Коконом», воздух начал искажаться, образуя воронку из темноты.
Объект Воронцов И.М. в этот момент издавал звуки, которые невозможно назвать человеческими. Это был не крик – это была материализация боли в акустической форме. Звук, который, казалось, исходил не из горла, а из самой сути его существа.
ФОРМИРОВАНИЕ АНОМАЛИИ
В 14:34 концентрированное страдание объекта, усиленное установкой в тысячи раз, достигло некой критической массы. Произошло то, что д-р Крылов позднее назвал «онтологическим коллапсом» – момент, когда количество боли перешло в качество.
Эхо страданий Воронцова И.М., смешанное с транслируемыми архивными материалами, обрело собственное сознание. Не человеческое – паразитическое. Это была не душа и не призрак в традиционном понимании. Это была рана в ткани реальности, которая научилась думать и, главное, голодать.
Сущность, рожденная в тот момент, представляла собой концентрат всех человеческих страхов, очищенный от всего, что делает страх естественным и преодолимым. Это был страх в чистом виде – самовоспроизводящийся, самоподдерживающийся, жаждущий только одного: новых источников питания.
Воронка из теней в центре установки начала расширяться. Из нее донеслись звуки – не голоса, а что-то более первичное. Звук голода. Звук пустоты, которая хочет быть заполненной.
ЗАВЕРШЕНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТА
В 14:37 д-р Крылов принял решение об экстренном отключении установки. Однако процесс уже вышел из-под контроля. Сущность, сформированная в «Коконе», оказалась способной к самостоятельному существованию.
Объект Воронцов И.М. был обнаружен в кресле установки без признаков жизни. Причина смерти – остановка сердца вследствие психогенного шока. Тело не имело внешних повреждений, но производило впечатление… опустошенного. Словно из него извлекли нечто жизненно важное.
Трое сотрудников лаборатории – техники Иванов П.С., Сидоров А.А. и лаборант Козлова М.И. – также скончались в момент критического события. Все трое демонстрировали признаки острого психического расстройства перед смертью: неконтролируемый смех, попытки причинить себе вред, бессвязная речь.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Эксперимент №3-Б следует признать провальным с точки зрения достижения поставленных целей. Вместо управляемого оружия психотронного воздействия была создана автономная аномальная сущность, представляющая потенциальную угрозу для персонала.
Объект «Дом» (здание лаборатории) демонстрирует остаточную психорезонансную активность. Зафиксированы случаи самопроизвольного перемещения предметов, акустические аномалии, локальные искажения температурного режима. Рекомендовано немедленное запечатывание объекта и установление периметра наблюдения радиусом не менее 500 метров.
Проект «Эхо» подлежит закрытию. Все материалы – засекречиванию и передаче в архив особого хранения.
Все участники эксперимента, за исключением погибших, переводятся на другие объекты. Подписка о неразглашении усилена дополнительными санкциями.
Примечание составителя: Пишу этот отчет, и руки дрожат. Мы думали, что изучаем человеческую психику. Оказалось, мы кормили монстра. То, что родилось в тот день в лаборатории, до сих пор там. Оно растет. Оно учится. И оно голодно.
Дай Бог, чтобы никто больше не потревожил его сон.
С.И. Петров 18.10.1947
Глава 7: Дорога в Глушино
Фургон пах старой кожей и техническим маслом.
Лиза сидела на переднем сиденье, изучала карту на планшете. Маршрут выглядел простым – по Ярославскому шоссе до поворота на Глушино, потом по проселочной дороге километров тридцать. Три часа в пути, максимум четыре с учетом пробок.
За рулем – Макс. Пальцы сжимают руль чуть сильнее, чем нужно. В кармане куртки – холодный металл ключа, который он получил от мертвого брата. Каждый километр приближает его к ответам. Или к окончательному безумию.
Катя устроилась на заднем сиденье с ноутбуком. Экран отражается в стеклах очков, превращая ее глаза в светящиеся квадраты. Она перечитывает файлы о проекте "Эхо", найденные на том странном сайте. Информация обрывочная, но достаточная, чтобы понять: они едут не просто в заброшенный дом.
Дима сидит рядом с Катей, смотрит в окно. Лицо спокойное, почти безмятежное. Но если приглядеться внимательно, можно заметить неестественную неподвижность. Он не моргает. Совсем. Грудь поднимается и опускается в идеальном ритме, словно дыхание контролируется метрономом.
– Музыку включить? – спрашивает Макс, протягивая руку к магнитоле.
– Лучше новости, – отвечает Катя, не отрывая взгляда от экрана. – Хочу знать, что происходит в мире.
– В мире происходит то же, что всегда, – Дима поворачивается к ней. Улыбается. Улыбка правильная, симметричная, но не затрагивает глаз. – Люди рождаются, живут, умирают. Круговорот биомассы в природе.
Лиза хмурится. Что-то в его тоне ей не нравится. Слишком отстраненно, словно он говорит не о людях, а о насекомых.
– Ты сегодня какой-то странный, Дим.
– Странный? – он наклоняет голову, как любопытная птица. – В каком смысле?
– Не знаю. Другой.
Дима смеется. Звук получается идеальным – не слишком громким, не слишком тихим, с правильными интонациями. Но в нем нет живости. Это смех, созданный алгоритмом.
– Может, просто выспался наконец. Или предвкушаю интересную поездку.
Макс включает радио. Из динамиков льется музыка – что-то попсовое, бодрое. Но через несколько минут мелодия начинает искажаться. Басы становятся глубже, ритм замедляется. Музыка превращается в что-то другое – монотонное, гипнотическое.
– Что за хрень? – Макс крутит настройки, ищет другую станцию.
Но все станции транслируют одно и то же. Не музыку – белый шум, который складывается в ритм сердцебиения. Медленный, тяжелый, как у умирающего.
Из шума начинают прорываться голоса.
Макс слышит шепот: "Быстрее, братишка, я жду". Голос Михи, искаженный помехами, но узнаваемый.
Лиза различает вздох – разочарованный, холодный. Материнский вздох, который она помнит с детства.
Катя слышит цифры, произносимые строгим голосом отца: "55.7558, 37.6176. 55.7558, 37.6176". Координаты. Но чего?
Дима слушает радио и улыбается. Он слышит не голоса – он слышит музыку. Симфонию страха, которая становится все громче с каждым километром.
– Выключи это, – просит Лиза. – Мне не нравится.
Макс выключает радио, но тишина в фургоне становится еще более гнетущей. За окнами мелькает пейзаж – сначала пригородный, потом все более дикий. Новостройки сменяются частными домами, те – заброшенными дачами, а потом начинается лес.
Голый, зимний лес, где деревья стоят как скелеты.
– GPS сбоит, – сообщает Лиза, глядя на планшет.
На экране их машинка движется не по дороге, а прямо через лес. Карта показывает несуществующие деревни: "Ожоги", "Могила", "Виселица". Голос навигатора меняется – то становится детским, то старческим.
"Через километр поверните направо", – говорит детский голос.
"К могилам", – добавляет старческий.
"Они ждут", – шепчет женский.
Лиза выключает навигатор, достает бумажную карту. Старомодно, но надежно.
– Еще километров пятьдесят, – говорит она, изучая маршрут. – Потом поворот на проселочную дорогу.
Фургон начинает подниматься в гору. Двигатель натужно ревет, скорость падает. Макс переключается на пониженную передачу, но машина все равно едва тянет.
– Может, остановимся? – предлагает Катя. – Проверим двигатель?
– Нормально все, – отвечает Макс. – Просто подъем крутой.
Но через несколько минут двигатель глохнет. Фургон останавливается посреди дороги, окруженный лесом.
– Вот дерьмо, – Макс поворачивает ключ зажигания. Стартер крутит, но мотор не заводится.
– Я посмотрю, – Дима открывает дверь, выходит наружу.
Остальные наблюдают за ним через лобовое стекло. Он поднимает капот, наклоняется над двигателем. Движения странные – слишком точные, экономичные. Он не ищет поломку методом исключения, как делал бы обычный человек. Он просто кладет руку на блок цилиндров и замирает.
Катя смотрит на него и чувствует, как по коже бежит что-то неприятное. Электрический разряд отвращения, который возникает при виде чего-то неправильного.
Дима убирает руку, опускает капот.
– Заводи, – говорит он Максу.
Макс поворачивает ключ. Двигатель с ревом заводится, работает ровно, без перебоев.
– Как ты это сделал? – спрашивает Лиза.
– Просто проверил контакты, – отвечает Дима, садясь обратно в фургон. – Один провод отошел.
Но Катя видела – он не трогал никаких проводов. Просто положил руку на двигатель, и тот ожил. Как будто машина подчинилась его воле.
Они едут дальше. Лес за окнами становится гуще, темнее. Деревья смыкаются над дорогой, образуя тоннель. Солнце еще высоко, но под кронами царит полумрак.
– Жутковато, – замечает Лиза.
– Обычный лес, – возражает Дима. – Деревья, земля, воздух. Ничего особенного.
Но его голос звучит не успокаивающе, а наоборот. Словно он описывает не лес, а кладбище.
Через час они видят заправку. Старая, советских времен. Ржавые колонки, тусклая лампочка над входом, запах сырости и бензина. Единственный признак цивилизации на много километров вокруг.
– Заправимся? – предлагает Макс.
– Давай. И кофе купим, если есть.
Они останавливаются у колонки. Из здания выходит мужчина – лет шестидесяти, в засаленной куртке и вязаной шапке. Лицо обветренное, глаза усталые, но трезвые.
– Заправляемся? – спрашивает он.
– Полный бак, – отвечает Макс. – И кофе, если есть.
– Кофе есть. Растворимый. – Мужчина берет пистолет колонки, начинает заправлять фургон. – Далеко собрались?
– В Глушино, – говорит Лиза. – Знаете такое место?
Мужчина замирает. Пистолет в его руке дрожит.
– Глушино? – переспрашивает он. – Зачем вам туда?
– Работаем. Снимаем документальный фильм.
– Про что?
– Про местную историю. Легенды, предания…
Мужчина качает головой.
– Нет там никаких легенд. Есть только… – он не договаривает, возвращается к заправке фургона.
– Только что? – настаивает Лиза.
– Ничего. Забудьте. – Он заканчивает заправку, вешает пистолет на место. – В тех краях дороги сами решают, кого привезти, а кого нет.
Странная фраза. Лиза хочет спросить, что он имеет в виду, но мужчина уже идет к зданию заправки.
– Егор меня зовут, – говорит он через плечо. – Если что – помните имя. Может, пригодится.
Он смотрит на каждого из них по очереди. Лиза, Макс, Катя – обычные взгляды, оценивающие, но не враждебные.
Потом его взгляд падает на Диму.
Егор замирает. В глазах не страх – узнавание. И брезгливость, как будто он смотрит не на человека, а на что-то отвратительное.
Он незаметно для остальных сплевывает на землю и отворачивается.
– Кофе внутри, – бросает он и скрывается в здании.
Лиза идет за кофе. Остальные остаются у фургона. Дима смотрит на дверь заправки и улыбается своей неживой улыбкой.
– Интересный старик, – говорит он. – Видел что-то. Знает что-то.
– Местные всегда суеверные, – отвечает Макс. – Ничего удивительного.
Но Катя продолжает смотреть на Диму. Что-то в нем не так. Что-то фундаментально неправильное. Она не может понять что именно, но ощущение растет с каждой минутой.
Лиза возвращается с термосом кофе и пластиковыми стаканчиками.
– Старик странный, – говорит она. – Все время на Диму косился. Как будто боится его.
– Может, я ему не понравился, – пожимает плечами Дима. – Бывает.
Они садятся в фургон, продолжают путь. Дорога становится уже, хуже. Асфальт сменяется грунтовкой, потом просто накатанной колеей.
Лес вокруг меняется. Деревья становятся выше, старше. Стволы покрыты мхом, ветви переплетаются над дорогой. Солнце почти не проникает сквозь кроны.
– Как в сказке, – замечает Лиза. – Только не доброй.
– Все сказки недобрые, – отвечает Дима. – Если знать их настоящие версии.
Фургон подпрыгивает на ухабах. Оборудование на заднем сиденье звенит и стучит. Катя придерживает ноутбук, чтобы он не упал.
– Сколько еще? – спрашивает Макс.
– По карте – километров десять, – отвечает Лиза. – Но дорога такая… Может, и больше.
Они едут в молчании. Каждый думает о своем. Лиза – о том, что ждет их в доме. Найдут ли они что-то интересное? Или это очередная пустышка, как тот санаторий?
Макс думает о ключе в кармане. Холодный металл согрелся от тепла его тела, но все равно кажется неестественным. Что откроет этот ключ? Дверь? Или что-то более важное?
Катя анализирует информацию о проекте "Эхо". Эксперименты НКВД, психорезонансные поля, концентрация страданий… Звучит как научная фантастика. Но документы выглядят подлинными.
Дима не думает. Он просто существует, как существует камень или дерево. В его голове нет мыслей – только программа, записанная чужой волей. Программа, которая активируется по мере приближения к цели.
Дорога поворачивает, и впереди показывается просвет. Лес расступается, открывая вид на поляну.
В центре поляны стоит дом.
Обычный деревенский дом – два этажа, мансарда, крыльцо. Но что-то в нем не так. Пропорции? Расположение окон? Или просто то, как падают тени?
– Приехали, – говорит Макс, останавливая фургон.
Они сидят и смотрят на дом. Никто не торопится выходить. Интуитивно все понимают – это точка невозврата. Стоит переступить порог, и пути назад не будет.
– Красивое место, – говорит Дима. – Тихое. Спокойное.
Его голос звучит довольно. Как будто он наконец вернулся домой.
Глава 8: Прибытие
Тишина в Глушино была не просто отсутствием звука – она была присутствием чего-то другого.
Лиза вышла из фургона первой и сразу почувствовала, как звуки вязнут в воздухе. Хлопок дверцы получился приглушенным, словно она захлопнулась под водой. Ее собственные шаги по гравию звучали неестественно тихо, каждый звук поглощался невидимой губкой.
Она прислушалась. Ничего. Ни шелеста листьев, ни жужжания насекомых, ни далекого гула машин. Даже ветра не было – воздух стоял неподвижно, как в закрытой комнате. Собственное сердцебиение гремело в ушах, как барабанная дробь.
– Жутко тихо здесь, – сказала она, и голос прозвучал слишком громко, неуместно.
Остальные выходили из фургона молча, каждый погруженный в свои ощущения. Макс осматривал окрестности с настороженностью охотника. Катя доставала из сумки приборы, проверяла их работоспособность. Дима просто стоял и смотрел на дом, словно видел его впервые, хотя они изучали фотографии еще в Москве.
Деревня Глушино выглядела как декорация к фильму о конце света. Дома стояли пустые, с заколоченными окнами и провалившимися крышами. Но дело было не в разрухе – дело было в том, что время здесь остановилось. Не замедлилось, не текло по-другому. Остановилось.
Растительность покрывала землю однородным ковром. Не разнотравье, не буйство природы, отвоевывающей территорию у человека – один вид сорняков, бледно-зеленых, с мясистыми листьями. Они росли везде: между досками заборов, на крышах домов, даже на асфальте дороги. Словно кто-то засеял всю деревню семенами одного растения и больше ничего здесь не приживалось.
Деревья стояли голые, несмотря на то что был конец мая. Ветви скрючены, кора покрыта странными наростами, похожими на бородавки. Листьев не было совсем – только черные, обугленные концы веток, словно по всему лесу прошел пожар.
– Катя, что показывают приборы? – спросила Лиза.
Катя смотрела на экран EMF-метра с недоумением.
– Ноль, – сказала она. – Абсолютный ноль.
– Это хорошо или плохо?
– Это невозможно. – Катя переключила прибор в другой режим, потрясла его. – Электромагнитное поле есть везде. От линий электропередач, от радиостанций, от космического излучения. Абсолютного нуля не бывает.
Она достала счетчик Гейгера, включила. Прибор молчал. Ни одного щелчка.
– Радиационный фон тоже нулевой, – пробормотала Катя. – Это физически невозможно.
Термометр показывал ровно ноль градусов по Цельсию, хотя на улице было тепло. Барометр – ровно 760 миллиметров ртутного столба. Влагомер – ровно 50% влажности.
Все приборы показывали идеальные, лабораторные значения. Словно кто-то настроил реальность по эталонным параметрам.
– Приборы сломались? – спросил Макс.
– Все сразу? – Катя качала головой. – Нет, они работают. Просто показывают то, чего не может быть.
Лиза подошла к детской площадке в центре деревни. Качели двигались.
Медленно, ритмично, в идеальной синхронизации. Одна качель шла вперед – другая назад. Потом наоборот. Математически выверенное движение, как у метронома.
И ни звука. Ни скрипа цепей, ни стука сидений. Качели двигались в абсолютной тишине, словно парили в воздухе.
Лиза подошла ближе, протянула руку, чтобы остановить одну из качелей. Пальцы коснулись металлической цепи – и качель продолжала двигаться, не обращая внимания на препятствие. Цепь прошла сквозь ее руку, как призрак.
– Что за хрень? – Лиза отдернула руку, посмотрела на ладонь. Никаких следов, никаких ощущений. Словно она коснулась воздуха.
– Лиз, иди сюда, – позвал Макс. – Посмотри на дом.
Дом стоял в конце деревенской улицы, на небольшом холме. С первого взгляда он казался обычным – двухэтажный, деревянный, с мансардой и крыльцом. Но чем дольше на него смотришь, тем более неправильным он казался.
Углы были не совсем прямыми. Стены не совсем параллельными. Конек крыши изгибался, как позвоночник. Дом выглядел асимметричным, перекошенным, словно его построили люди, которые имели смутное представление о том, как должны выглядеть дома.
Дерево стен было темным, почти черным. Волокна образовывали узор, напоминающий венозную сетку или мышечные волокна. В некоторых местах казалось, что стены пульсируют, словно под корой течет кровь.
Окна были самой пугающей частью. Черные, пустые, они не отражали свет. Наоборот – поглощали его. Смотреть в них было как смотреть в колодцы, заполненные тьмой.
– Уродливый какой-то, – сказал Макс. – Кривой.
– Архитектура конца XIX века, – отозвалась Катя, изучая дом через объектив фотоаппарата. – Типичная для сельской местности того времени. Хотя пропорции действительно странные.
Дима молчал. Он смотрел на дом с выражением узнавания, словно видел старого друга.
Они двинулись к дому по заросшей тропинке. С каждым шагом воздух становился плотнее, тяжелее. Лиза чувствовала, как что-то давит на грудь, затрудняет дыхание.
И тут по ним прошла волна.
Невидимая, неосязаемая, но абсолютно реальная. Словно гигантский сканер прошелся по их телам, изучил, проанализировал, занес в базу данных.
В тот же момент каждый из них почувствовал запах.
Макс – резкий, химический аромат горящей резины и перегретого металла. Запах, который мгновенно вернул его на гоночный трек, в тот момент, когда мотоцикл Михи пошел юзом. Запах забил нос и горло, вызвал приступ тошноты.
Лиза – стерильный, холодный аромат воска для паркета. Дорогого, импортного воска, которым мать заставляла ее натирать полы в наказание за любую провинность. Запах чистоты, который стал для нее синонимом унижения.
Катя – пыльный, затхлый запах старых книг, смешанный с отцовским одеколоном "Шипр". Аромат кабинета, где отец читал вслух ее дневник, превращая самые сокровенные мысли в посмешище.
Дима не чувствовал ничего. Он просто смотрел на дом, и в его глазах отражалось понимание. Словно он смотрел на своего создателя и узнавал его.
